Текст книги "Падение Света (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 56 страниц)

Варез вздохнул: – Ты оставила мне мало выбора. А капитаны теперь отлично разглядели и степень моей некомпетентности.

– Я не одна, – сказала Ренс. – В теле, что вы видите, я не единственная жилица. Там кто-то еще… но мы никогда не встречались. Она ходит, когда я сплю, и свободно убивает… известно кого. Дитя моей утробы, мужчины, убивавшие женщин – для нее лишь списки. Категории. Ублажившись одним, она переходит к следующему. К новому списку. Меня нужно убить, сир.

Его тошнило от ужаса, голову сдавило разочарование – если тут можно употребить это слово. Варез покачал головой, словно мог стереть всё утро. Поглядел на Празека. – Теперь понимаю, сир, почему вы обошли меня в этом деле.

Празек поднял брови. – Неужели?

– Я… Ренс мне нравится.

– То есть женщина, которую вы знаете, – поправил Датенар.

– Ну да. О другой я знаю, что она оставляет за собой трупы, но и сейчас тут полно бессмысленных деталей.

– Вторая, – сказал Празек, – волшебница.

– Простите?

– Носительница колдовства, природный адепт. И притом она весьма жестка. Убирает за собой беспорядок. Но работа ножом… да, это слишком обыденно, готовы сказать вы?

– Она существует, – заговорила Ренс, – в мире без сожалений. Вот, господа, подходящий повод для казни. Но боюсь, она станет защищаться, и если она, по словам капитана, волшебница… нужно действовать сейчас же, пока она спит.

Датенар хмыкнул. – В вас две души, сержант, но среди них наказания просит та, что невиновна.

– Но у нас есть лишь одно тело, сир. Убейте меня и вторая умрет.

– Смерть двух за преступление одной? Весы слишком уж перекошены.

Ренс взволнованно вздохнула, но взгляд по-прежнему был нервным. – Тогда чего же вам нужно?

– Волшебница, – заявил Датенар, – кажется нам полезной.

– Что?!

– Если пробудить ее при сожительнице, ведь та, похоже, совестью не обижена…

– Нет. – Она подалась вперед. – Нет. Знать, что я сделала – уже дурно, но вспомнить… Нет.

Варез мгновенно понял ее. Разве не сладостно было бы забыть раскроенный котелок Ганза? Вес лопаты в руках, отдачу деревянной рукоятки, треск ломающейся шеи? «Взял лопату в руки. Промельк. Стою над телом. Всего лишь перешагнул момент и рад видеть последствия.

Ренс, женщина в тебе взяла ребенка и утопила. Ты ничего не помнишь. Волшебница не лишена милосердия, совести, она отчаянно защищала близняшку. Почти слышу ее: «Не для тебя, любимая. Я защищу тебя как смогу. Усни, милая сестра, без снов». – Сиры, она права, – сказал Варез вслух. Если у вас родился план уравнять двух в Ренс, прошу, не надо.

– Лейтенант, – ответил Датенар, не сводя взгляда с Ренс, – вы видите лишь одну сторону – Ренс, сидящую пред нами. Она тоже знает лишь свой мир. Но как насчет той, что таится внутри? Той, осужденной на тьму и ужас?

Празек постучал ножом по оловянной тарелке. – Пока они продолжают избегать одна другую, проходя мимо истины, остается нерешенный вопрос. От него зависит участь Ренс. – Он повел ножом в воздухе. – Возможно, мы вынуждены будем отказаться от плана из жалости к ней.

– Если бы не этот вопрос, – добавил Датенар. – Они должны повстречаться. Лишь в тот миг возможно прощение. Одна простит другую и наоборот.

– Что важнее, никто иной не убедит волшебницу прекратить убийства.

Ренс дрожала, отрицательно качая головой. Казалось, она не способна говорить.

Датенар вздохнул. – Мы не можем казнить невиновную женщину.

– Нельзя показывать, как спотыкается правосудие, – сказал Празек. – Ни сегодня, ни потом. Перед нами тест на состоятельность.

– Ритуал должен быть…

– Ритуал? – Варез уставился на Датенара. – Какой ритуал?

– Ночью мы выслали гонца, – сказал Празек. – На юго-запад, к Бегущим-за-Псами.

– Почему?

– Ищем гадающую по костям, – ответил Датенар. – Понятно, что Ренс одержима демоном и его следует изгнать. Но ритуал – хорошенько вслушайтесь в мои слова – ответит не только Ренс, но и заключенным, каждому заключенному, и самому Легиону Хастов.

– Демона нужно обнажить, – вмешался Празек. – Вытащить, так сказать, на свет дневной.

– А потом извлечь.

Варез смотрел на двоих офицеров. – Бегущие-за-Псами? Господа, мы солдаты на службе Матери Тьмы. Кто призывает ведьм от Бегущих? Мы Легион Хастов!

– Точно. Недавно этот легион, говоря простым языком, оттрахали по-королевски.

– Мы думаем, – добавил Празек, – что Галар Барес вернется с командующей Торас Редоне. Как насчет ее демонов, лейтенант?

– Но наша богиня…

Празек подался вперед, глаза вдруг сурово заблестели. – Ритуал, сир, от которого железо завоет. Пока не избавимся от дисбаланса сил, пока не станем хозяевами своих клинков, своих защитных одежд – мы будем никем. Нас окружили сонмы бесчисленных преступлений, мириады подробностей парализуют нас. Легиону и всем в нем нужна чистка. – Он не без сочувствия кивнул Ренс. – И она поведет нас. Лицом к лицу с той, кем она была и кто есть. С убийцей ребенка.

* * *

Фарор Хенд ожидала в отдалении, так, чтобы видеть вход в шатер. Вышедшая Ренс была так слаба, что едва держалась на ногах; Варез выскочил, помогая ей, но женщина оттолкнула его и сбежала в переулок, где начала блевать, упав на колени.

Листара Празек с Датенаром отослали в разгар ночи. Ведя двух запасных коней, молодой сержант ускакал на равнины. Листар, одержимый, носящий обвинение так, словно оно было нарядом по мерке, поскакал искать ведьму или шамана – Гадающего по костям из народа, не похожего на Тисте, народа дикого и примитивного.

«Ритуалы. Духи земли и неба, воды и крови. Головные уборы из рогов, меха хищников и шкуры жертв. Вот что станет зерцалом истины и перемен для Легиона Хастов.

Мать Тьма, где же ты?»

Утро выдалось светлым и холодным. Над лагерем, над тропами и дорогами низко повисли полотнища дыма – Легион пробуждался к новому дню.

ШЕСТНАДЦАТЬ

– Вот наше проклятие: едва выйдем из детства, начинаем смотреть на невинность сквозь пелену печали.

Созерцавший пейзаж рядом с лордом Аномандером Айвис хмыкнул: – Милорд, мы многое потеряли, потому невинность так жалит нас.

Дыхание вырывалось плюмажами, быстро развеиваясь на крепнущем северном ветре. Зловещий сумрак дня становился только гуще.

Аномандер почти сразу покачал головой: – Склонен думать, друг мой, что ты описываешь лишь одну сторону предмета, ту, что смотрит внутрь. Как будто лишь границы твоей жизни имеют ценность, а всё, что снаружи, пусто и бесцельно.

– Похоже, милорд, я не понял.

– Подумай, Авис. Мы печалимся потому, что видим будущее ребенка. Суровые уроки, раны глубокие, но не подвластные пониманию, потери и неудачи – диктуемые судьбой ребенка или волей окружающих. Искусы убеждений, потеря веры, сначала в себя, потом – будто нас захватывает шторм – в любимых, отцов, учителей, хранителей. Вот раны, несущие потерю невинности.

Айвис лишь крякнул, вспоминая свое детство.

Аномандер вздохнул. – Сочувствие – не слабость, Айвис. Печалясь по потере невинности, мы напоминаем себе, что в мире есть и другие жизни.

С высоты башни им открывался северный лес, сплошная серая масса, полог веток и сучьев – словно рваный ковер терний. Густые, железного оттенка тучи пятнали небо над деревьями. Ветер плевал в лица ледяной крошкой. Близился снегопад.

– Нет иного пути, – произнес Айвис чуть погодя. – Живя, мы огрубели на путях жизни. Ничего нельзя исправить, милорд. Да уж, судя по рассказам, юный Вренек успел хлебнуть страданий полной мерой.

– Но разве он хоть раз задал вопрос, Айвис? Хоть раз удивился, что все идет так плохо?

– Насколько я слышал, нет, – согласился Айвис, скребя под бородой. Ледяные кристаллы повисли на усах. – В этом, милорд, он старше своих лет.

– Неужели дети должны задавать вопросы, на которые не решаются отвечать взрослые?

– Возможно. Если так, парень упустил шанс и ни о чем не думает. Решил, что должен уйти, и мщение его будет вовсе не детским. Какие-то роковые черты характера толкают его на такой путь. Он не задается вопросами. – Айвис помолчал думая, и пожал плечами. – Похоже, он какой-то дурачок.

– Какой жестокий мир, Айвис. Мы не различаем глупость и чистоту души.

– Гражданская война сделала всех циниками, милорд.

– Неужели? – Аномандер чуть пошевелился над мерлоном, бросив взгляд на Айвиса. – Голод по переменам. Он создает мир, в коем любое желание будет ублажено – мечом, кровью. Любой враг будет брошен на колени. Но в тот миг, Айвис, в день яркого триумфа – неужели мир замрет? Неужели само время прекратит ползти, наваливая одно мгновение на другое? Какой же мир предлагает эта невозможность? Зачатый умом и воспитанный в цепях, навеки лишенный свободы. Лелея ностальгию, друг мой, мы порабощаем себя.

– Милорд, не мы ли сражались за родину? Вы, я, Драконус и все? Не старались ли мы отбросить захватчиков? И не заслужили ли свободу?

– Да. Всё это мы сделали, Айвис. Но разве время неподвижно застыло в миг победы? Ты видишь нас стоящими с улыбками торжества, словно плененных картиной Кедаспелы? Победа принадлежит холсту, не реальному миру. Нет, здесь мы движемся. Урусандер и его солдаты ушли с поля битвы, чтобы оказаться в захудалых трактирах, увидеть блеклое утро. Знать? Снова в имениях, видит детей, ставших чужаками, жен или мужей, чья любовь остыла. – Он снова покачал головой и повернулся спиной к пейзажу за стеной. – Но эхо еще тревожит нас, мы мечтаем сделать тот миг вечным.

– Слышал, милорд, что вы отказали Кедаспеле. В портрете. Теперь, увы, слишком поздно.

– Поздно? Почему бы?

– Как, милорд? Он ослеп.

– Сейчас я охотнее доверился бы его руке, нежели тогда, Айвис. Думаю, пора принять предложение. Наконец он свободен рисовать как хочет, не споря с внешним миром.

– Сомневаюсь, милорд, что он подойдет к вам.

– Согласен. Но причина вовсе не та, что ты вообразил.

– Милорд?

– Он винит меня, Айвис. За изнасилование и убийство сестры. За смерть отца.

– Сошел с ума от горя.

– Мы припозднились. Я не спешил оказаться в месте свадьбы.

Айвис заметил, как владыка опускает руку к бедру, кладя на яблоко эфеса. – Назови я его Горем, тогда… но тут я оказался в одном лагере с юным Вренеком. Мщение, сказал я, поклялся с юношеским блеском в глазах, так уверенно, так яростно и убежденно. С того дня непрестанно гадаю: не было ли это ошибкой?

– Вы ищите Андариста, милорд. Ищите брата, чтобы все исправить.

– Мы поговорим, да. Но что за слова прозвучат? Сам не знаю. Но, говоря правду, я должен был бы вернуться в Харкенас. Если брат считает меня предателем, пусть так. Разве нет дел более важных, чем горе одного мужа?

– Или мщение другого? – Еще не закрыв рот, Айвис выругал себя за тупость.

Но, к его удивлению, Аномандер ответил горьким смехом. – Отлично сказано, Айвис. Я ведь признался, что боюсь? Страх и гонит меня на поиски Андариста. Страх неведомых, еще не произнесенных слов, и я спешу ответить… словно каждый миг разлуки выбивает очередной камень из моста, который должен пересечь один из нас.

– И, будучи смелым, милорд, вы делает первый шаг.

– Это ли смелость, Айвис?

– Да, сир. Слишком часто трусость носит маску оскорбленной чести.

Аномандер ненадолго замолк. – Был один жрец… Я встретил его по дороге. Оказалось, мы свершали одно и то же паломничество. – Он помедлил. – Новый особняк брата стал храмом. Похоже, ужас и кровь имеют власть освящать.

– В такое я верю, милорд, – отвечал Айвис. Взор его упал на курганы около места недавней битвы.

– Я кое-что видел, – продолжал Аномандер. – Когда жрец показался на пороге дома, кровь текла с рук, из отверстых ран, хотя он не был поражен железом. Кровь ответила на кровь. Кажется, друг мой, вера пишется потерями.

Айвис тревожно вздрогнул. – Мне жаль того священника, милорд. Он должен был быть благословлен чем-то лучшим, нежели собственная кровь.

– Я одержим снами – кошмарами – с той встречи. Признаюсь, Айвис: во снах я уверен, что раны на ладонях, кровавые слезы суть очи какого-то бога. Или богини. Жрец воздевает их между нами, свои руки, свои раны – и взор мой устремлен на алые глаза. Не могу моргнуть. Слезы становятся обещанием. Во сне я бегу, словно душа моя разбита.

– То место не свято, милорд, а проклято.

Аномандер пожал плечами: – Мы нашли каменные круги Бегущих-за-Псами, древние святилища, и объявили их проклятыми. Интересно, какие существа будущих веков найдут руины наших святых мест, чтобы сказать то же самое? – Он сипло вздохнул. – Я равнодушен к вопросам веры, Айвис. Могу лишь сомневаться в скороспелых обетах, столь эфемерных на устах, столь легко нарушаемых. Посмотри на войну. Посмотри на участь отрицателей. Узри явление Лиосан. Вера бродит по стране, словно жнец душ.

Наконец размышления Аномандера пришли к теме, важной для Айвиса. – Милорд, я ничего не слышу о лорде Драконусе. Не получил ни единого письма. Его нет, и я должен дерзнуть… В день битвы, милорд, я приведу домовых клинков Дома Драконс к вам и встану под вашу команду.

Аномандер молчал. Взгляд устремился к тяжелым тучам на севере. Первые снежинки устремились вниз, чтобы лечь в слякоть.

– Милорд…

– Владыка Драконус вернется, Айвис. Я оканчиваю бесполезную охоту. Если нам с Андаристом суждено расстаться, я выдержу эту рану. Уже назавтра уеду в Харкенас. Горе может наряжаться во власяницу уязвленной гордости, но месть не уступает ему в наглости.

– Милорд, – осмелился ответить Айвис, – лучше не надо. Возвращаться в Харкенас, то есть. Оставьте Драконусу место… которое он сам выберет. Не могу объяснить соблазн темноты, разве что… это сама суть его дара любимой женщине. Похоже, решения его необъяснимы и безответственны. А у вас есть знать, возможные союзники на поле брани.

– Они будут биться за меня, Айвис.

– Если лорд Драконус…

– Они будут биться за меня, – настаивал Аномандер.

– А если нет?

– Они научатся сожалеть об ошибках.

Угроза заставила Айвиса похолодеть. Он глядел на тучи, из коих лились спутанные струи снега и дождя. В кухне готовится обед, пир в честь нежданных гостей. В главном зале Азатенай Каладан Бруд сидит, словно плохо укрощенный медведь, в единственном кресле под стать грузной комплекции – в кресле Драконуса. С Великим Каменщиком остается, развлекая его, лекарь Прок.

В личных покоях леди Сендалат расточает внимание Вренеку, словно он может заменить ей сына – сына, которого нельзя признавать. Мальчишка почти оправился от испытаний, он спокоен, будто поседелый ветеран множества битв, но уже начинает сердиться от излишнего напора женской опеки. Хорошо, что Вренек оказался другом ее сына, но годы разделяют детей – Вренек старше, он не вел жизни балованного сына знатного рода. Айвис хорошо понимал, насколько неловко ему в обществе леди.

А еще стража ходит по коридорам крепости, поднимается на башни и спускается по витым лестницам.

– Милорд, – решился Айвис. – Вы обещали потолковать со спутником-Азатенаем о дочерях Драконуса.

Аномандер хмыкнул и согласно кивнул. – Сегодня же вечером, Айвис. Он, похоже, сам догадался, что в крепости кого-то не хватает. А меня тревожит сама мысль о магии. То есть… они дочери Драконуса, об их отношениях ты знаешь больше меня. Чем он ответил бы на такие зверства?

– Пока что, милорд, он ничем не ответил.

– Нельзя быть уверенными в его равнодушии. Вполне возможно, новости его не достигли.

– Милорд? Но я послал нарочного…

– Такие письма кладут у дверей Палаты Ночи, на столик, который слуги проверяют слишком редко. Сообразил ли Драконус, что его могут ждать письма? Может, и нет. Но я спрашиваю: как он отреагировал бы на весть, что одна из дочерей умерла от рук двух других? На убийства слуг в крепости?

Айвис колебался. – Милорд, я утомился, измышляя ответы, но не готов сказать наверняка. Он забрал побочного сына, в западные земли. Аратан, славный мальчишка семнадцати лет. Сейчас уже восемнадцати. Но дочери… они оставались детьми. Сводный брат перерос их, сир. Это выглядит зловеще.

– Он был к ним близок?

– К дочерям? – Айвис подумал и покачал головой. – Он терпел их. Спорить готов, данные им имена сами по себе красноречивы. Злоба, Зависть и Обида. Обида – та, которую убили и сожгли в печке.

Аномандер моргнул. – Эта подробность до сих пор пугает меня, дружище.

– Трудновато было бы забыть, – согласился Айвис. – Мы могли давно их выкурить, милорд, если бы не боязнь колдовства.

– Возможно, раз с нами Каладан Бруд, время пришло.

– Но вы скоро покинете нас, милорд. Сдержат ли их простые кандалы?

– Ни в коем случае, – заверил Аномандер, – мы не оставим вас без защиты. Впрочем, я не имею понятия о могуществе Бруда. Он оказался умелым мастером, умеет двигать камни и говорит о магии земли, будто хорошо с ней знаком. Есть ли у него что-то еще? Знаю не больше вас, и жажду узнать. Вечером мы обсудим этот вопрос.

– Благодарю, милорд.

– Но я лишь мост. Каладан Бруд стоит на той стороне. Моя скромная задача – побудить тебя пересечь пролет.

– И все же я благодарен, милорд.

– Вечер подбирается, друг. Не пора ли покинуть башню?

– Продрогшие мои кости рады будут любому теплу, милорд.

* * *

Леди Сендалат слишком напоминала Вренеку его собственную маму. Пока она одевалась к обеду, он выскользнул из покоев и бродил по крепостным коридорам. На перекрестках встречал стражников – ходят парами, светят фонари, руки крепко сжимают короткие мечи. На него смотрели с тревогой, упрекали за то, что бродит беззаботно.

В нем по-прежнему видели ребенка. Хотя он мог бы возразить. Мог даже напомнить: именно против детей они так насторожены, дети заставили их бояться, шагая по комнатам и коридорам с оружием наголо, дрожать от каждой тени. Старый образ мыслей насчет детей и ребячества сгинул навеки. Вренек ясно видел истину. В новый мир пришло то, что заставит делиться на обиженных и обижающих, и лично ему давно хватило обид. Возраст не имеет значения. Возраст вообще ни при чем.

Голоса в голове яснее всего говорили перед сном, но и в бодрствовании он слышал их тихое бормотание, неразборчивые слова. Казалось, они испуганы, ведь его по временам заставлял вздрогнуть неслышный окружающим крик. Похоже, они видят опасности, невидимые живым.

Вренек едва ли верил, что они именно те, кем назвались. Умирающие боги. Подобные сущности, даже умирающие, не заинтересовались бы Вренеком, мальчишкой из конюшен, ничего не успевшим свершить. Будущее стало для него единым моментом, мигом, когда копье вылетит, пронзая кожу и скользя по мясу и что там еще бывает под кожей. Копье украдет жизнь, имена в списке станут выцветать – одно на каждый выпад копья – пока лист не станет белым, пока жизнь не станет пустой.

Вот единственное его будущее, и когда оно окончится, когда задача будет выполнена, останется лишь смутный, размытый мир. Мечты о жизни с Джиньей. Но уже сейчас он яснее слышит зов забвения, и мир воображения кажется островом в окружении Бездны.

Бездна. Он слышал это слово как молитву и ругательство, будто двуликое нечто таится в темноте и кому знать – какой лик нащупает ищущая рука?

Ему хотелось передать свои мысли страже, показать, что он не просто ребенок. Но что-то мешало. Он начинал понимать: казаться ребенком – само по себе род маскировки, что окажется полезным в ночь убийств.

Может быть, умирающие боги предостерегают его от откровенности, хотя как понять?.. Он ничего не сказал о своих планах леди Сендалат и был уверен, что Первый Сын и Азатенай не раскрыли его тайну. Так что приходилось показывать себя дружком Орфанталя, последним приветом из Дома Друкорлат. Джинья тоже выжила, верно… но она оставалась второй тайной Вренека, он защищал ее от всего и всех.

Все так сложно и тревожно… госпожа желает держать его при себе, так близко, что он едва может вздохнуть, ощутив себя удобно. Нет, он не хочет оставаться в крепости.

Хотя его интересовали башни. Никогда Вренеку не удавалось оказаться выше второго этажа. Он лазил на деревья, но густые листья мешали смотреть вниз. А вот с вершины башни, верил он, ничто не помешает ему глазеть.

Все внизу будет знакомым, но высота преобразит вид, рождая что-то новое. Похоже, эта мысль неприятна умирающим богам в голове.

Вренек вошел в одну из башен, поднялся по спирали лестницы, оказавшись перед дверью из черного дерева. На неровной поверхности выступали капли воды. На камни пола натекла лужица, тут было холодно и вода местами замерзла, покрылась трещинками льда. Встав у двери, он смог ощутить волны холода изнутри.

Поглядев на тяжелый засов, Вренек сделал шаг…

– Не надо!

Он повернулся.

Мелкая девчонка присела на ступени лестницы. Она была в обносках. Тощее грязное лицо бледное, но не белое – значит, понял Вренек, она не принадлежит ни Матери Тьме, ни владыке Урусандеру. То есть такая же, как он. – Ты одна из дочерей, – сказал он. – Та, что убивала.

– Прогони их.

– Кого?

– Духов. Призраков. Тех, что кишат вокруг тебя. Прогони, и мы сможем поговорить.

– На вас все охотятся, – ответил Вренек. – Все в крепости. Говорят, вы убили сестренку, самую младшую.

– Нет. Да.

– Сожгли в печке.

– Она уже была мертвая. Мертвая, но сама не знала. Печка. Мы это из милосердия. Мы не такие, как все вы. Мы даже не Тисте. Твое имя?

– Вренек.

– Отошли духов, Вренек.

– Не могу. Не знаю как. И они ничего не могут. Они умирают.

– Умирают, но еще не умерли.

– Сейчас они боятся.

Девочка улыбнулась. – Меня?

– Нет. – Он указал пальцем. – Двери и того, что за нею.

Улыбка пропала. – Секретная комната отца. Тебе не открыть. Запечатана. Заколдована магией. Коснешься ручки – умрешь.

– Что такое Финнест?

– А?

– Финнест. Умирающие боги вопят про какой-то Финнест.

– Не знаю. Никогда не слышала. Еда есть?

– Нет. Которая ты из сестер?

– Зависть.

– А где вторая?

Зависть пожала плечами: – Попробовала задушить меня волосами. Я отбилась. Задала ей хорошенько. Утром. Она уползла, и я ее больше не видела.

– Вы не любите одна другую.

Зависть подняла руку ладонью вверх. Тускло-красное пламя поплыло над ней. – Мы обретаем силу. Если захочу, тут же стану женщиной. Вырасту прямо у тебя на глазах. – Свечение посылало щупальца, запястье будто обвили змеи. – Или могу стать похожей на… как там ее? На Джинию.

Вренек промолчал.

Зависть вытянула вторую руку, явив второй клубок огненных змей. – Я могу влезть в твой разум, Вренек. Могу, если хочешь, вытащить что-то наружу и раздавить. Твою любовь к ней. Могу убить ее. – Руки взлетели, змеи обрели головы, открыли челюсти с мерцающими алмазными зубами. – Мой укус ядовит. Я могу сделать тебя рабом. Или заставить полюбить себя сильнее, чем ты любил Джинию.

– Зачем бы тебе? Я просто мальчик.

– Мальчик, благословленный старыми богами – можешь думать, что они умирают. Наверное, они сами так сказали. Но, может быть, они вовсе не умирают. Может быть, Вренек, ты их кормишь своими грезами о крови и мщении. Чем старше они, тем сильней голодают и жаждут.

– Здесь голодаешь и жаждешь одна ты, Зависть.

– Я сказала. Я старше, чем кажусь. – Змеи влились в кожу рук, и она поманила его: – Забудь Джинию. Я много лучше, Вренек. С моей помощью ты прогонишь старых духов. Назад, в черную землю. Отдайся мне и я сохраню тебя навеки. Что до солдат, которые ранили тебя и насиловали Джинию, ну, мы с тобой покажем им такую боль, что разорвутся души.

– Лучше я обойдусь копьем.

– Тебе не подобраться близко.

– Лорд Аномандер поможет.

– Этот помпезный дурак? Он страшится магии. Я подумала было, что он достоин меня. Но нет. Волшебство, Вренек. Грядет новый мир и мы будем существами столь могучими, что сокрушим горы…

– Зачем?

Она нахмурилась: – Что зачем?

– Зачем крушить горы?

– Потому что можем! Чтобы показать силу!

– Зачем делать что-то лишь потому, что можешь? Зачем показывать силу, если ты знаешь о ней? Не могущественнее ли ты будешь, если не ломать горы, если вообще не показывать себя?

Зависть скривилась. – Старые боги питаются тобой. Отдайся мне, Вренек, и вместе мы ударим по ним. Сами напитаемся. Пожрем их и заберем силы. С магией ты найдешь солдат, где бы они ни скрывались. Еще лучше, Вренек: они вообще не смогут скрываться. – Она встала и шагнула навстречу. – Можем прямо сейчас идти к ним. Уйдем ночью и никто не помешает.

– Мне нужно копье…

– Я сделаю тебе новое.

– Не хочу новое.

Маленькие руки сжались в кулаки. – Ты откажешься от всего, что я обещаю, ради проклятого копья?

– И что? – сказал Вренек. – Айвис сказал, лорд Аномандер уже беседует с Азатенаем насчет вашей поимки.

Глаза Зависти сузились. – Я рассказала тебя слишком много.

Пламенные змеи возродились. Извиваясь, полезли с ладоней, широко раскрывая клыкастые пасти.

Что-то заклубилось перед Вренеком, сияющее и большое. Две змеи вонзили в это зубы, Вренек упал на пол от рева, раздавшегося в черепе. Ощутил смерть старого бога – будто кулак ударил в грудь; воздух вылетел из легких.

Что-то за черной дверью колотилось, расщепляя раму и роняя сажу с потолка. Вренек лежал, ошеломленный и беспомощный.

Зависть ударила снова, выметнув змей.

Другой бог вмешался, был ранен и умер в мучениях.

Зависть с хохотом ступила на площадку. – Поубиваю их всех, Вренек! Пока ты не сдашься!

Вренек смутно видел промельк движения за спиной Зависти – кто-то выскочил, прыгнул на спину. Руки плотно охватили шею, грязные ногти прочертили алые полосы по щекам, шее, лицу.

Завизжав, Зависть повернулась, но тяжесть второй девчонки заставила ее упасть на пол.

Вторая девчонка безумно засмеялась, царапая Зависть: – Не получишь! Ты его никогда не получишь!

«О, наверное, это Злоба».

Он пополз на край лестницы, не обращая внимания на стук за дверью, на сестер, что с рычанием терзали друг дружку ногтями.

Оставшиеся боги с плачем сомкнулись вокруг.

«Предупреди Азатеная, дитя! Предупреди Великого Каменщика! Эти две, эти две… эти две…»

Слова угасли, словно весь хор бормочущих внезапно упал за край утеса. Вренек ощущал полнейшее утомление. Он лежал на средней площадке лестницы, наполовину в тусклом свете коридора, наполовину в тени. Звуки драки, кулачных ударов доносились сверху; он с трудом понимал, почему их не слышат по всей крепости.

Вренек дрожал от холодного сквозняка над каменным полом. Откуда-то снаружи слышался вой ветра, трепавшего ставни и ударявшегося в толстые стены.

К ним пришла зимняя буря.

И еще звенел колокол к обеду, будто отдаленный гром.

Вренек сомкнул глаза и позволил темноте схватить его.

* * *

– Паренек любит блуждать, – объяснил Ялад. – Голод скоро приманит его к столу.

Все сидели в столовой палате, ожидая лорда Аномандера, Айвиса и Вренека.

Сендалат хмуро взглянула на стража ворот. – Вы описываете его, словно это пес.

Улыбка Ялада увяла. – Извините, миледи. Я не имел в виду неуважения. Но лорд Аномандер нашел его помирающим от голода, и малец еще не оправился.

– В жизни он вообще видел мало приятного. Готова принять часть ответственности за это. Нужно было противостоять матери, в которой горе питало жестокость. Она нападала на Вренека, ибо он был самым беззащитным. – Она покачала головой. – Многое нужно исправлять.

Сидевший напротив Ялада Прок схватил кубок. – Плоть исцеляется куда быстрее духа. Миледи, с этим ребенком требуется терпение. Может быть, ваша мать перестаралась с кнутом, но обычное равнодушие оказывается еще опаснее. Он не умеет доверять, даже не знает смысла самого этого понятия.

– Пусть меня не боится, – резко ответила Сендалат. – Похоже, лекарь Прок, вы презираете меня за откровенность любви.

Прок моргнул. – Можете полюбить и камень, но не ждите ответной любви. Миледи, у этого ребенка настороженные глаза. Раны обросли рубцами, они приглушают любое чувство. Можете видеть в сем порок, но уверяю вас: как тело защищается от повреждений, так и душа. – Он глотнул вина, спокойно глядя в ее сверкающие глаза. – Слишком часто мы бередим раны, желая исцелить. Весьма дурная идея, поверьте моему опыту.

– Остается простой факт, – сказала Сендалат. – Я не знаю, куда он пропал, несмотря на звон к обеду.

В этот момент вошли лорд Аномандер и Айвис.

Ощутив облегчение, Сендалат сказала сержанту: – Юный Вренек пропал, добрый сир. Страж ворот и лекарь думают, что я тревожусь попусту, а Великий Каменщик вовсе молчит. Я чувствую себя дурой.

Каладан Бруд отозвался: – До сей поры я не пытался искать посредством камней.

Аномандер хмыкнул: – Откуда такое нежелание?

Азатенай не отвечал.

Айвис обратился к Яладу: – Собери взвод и сообщи патрулям. Найдите ребенка.

– Слушаюсь, сир. – Айвис вскочил. – Миледи, снова прошу извинения.

– Мы поможем, – сказал Прок. – Мадам Сорка? Бидишан?

Вскоре все, том числе Вент Дирелл и Сетил, покинули палату, оставив Сендалат с гостями и Айвисом.

– Его отыщут, миледи, – заверил Аномандер, выбирая кресло и садясь. – Великий Каменщик, вы не объяснили свое нежелание. Не потрудитесь ли?..

Каладан Бруд с сомнением качнул плечами. – Эти дочери… кровь матери яростно бунтует в них. Со дня прибытия я чувствую, как они изучают пределы своих сил. Крепость переполнена, Аномандер – говоря так, я имею в виду не только существ из плоти и крови. Здесь обитает кое-что иное, и оно не радо моему появлению. Что же насчет Вренека… – Он снова пожал плечами. – У него появились замечательные защитники.

– Весь этот мистицизм меня утомляет, – зарычал Аномандер, хватая кубок. – Магия оказалась нечестивым искусством, она пробуждает в нас самое худшее.

Айвис молчал, но следившая за ним Сендалат заметила на лице какое-то больное выражение. – Мастер Айвис, вам нехорошо?

Мужчина почти вздрогнул от вопроса. Провел пальцами по седой бороде и ответил: – Кажется, волшебство сродни нам, спешащим отказаться от приличий и чести. – Он смотрел на Каладана Бруда. – Лес кишит духами земли. Я собственными глазами видел пролитие жертвенной крови, но не руками смертных. Великий Каменщик, говорят, ваша сила от земли. Что скажете о богине, распятой над землей на острых кольях? Острия пробили тело и даже череп, но она живет, она говорит…

Как и все, Сендалат уставилась на Айвиса. Ее ужаснула описанная картина, как и лицо мужчины, полное тоски и страдания.

После долгого молчания лорд Аномандер спросил: – Айвис, где ты встретил ту… богиню?

Айвис вздрогнул. – Милорд? В лесу, на поляне…

– Она еще там?

– Не знаю. Признаюсь, у меня недостало смелости вернуться.

– И она говорила с тобой? Что она сказала?

Хмурый Айвис отвел глаза. – Что мы проиграем. Что мир меняется и грядущее не сулит покоя. Что новое подобно будет ребенку на куче трупов. Живой короне, – заключил он хриплым шепотом, – над мертвой славой.

Чуть слышно выругавшись, Аномандер встал. – Довольно нелепиц. Тебе не почудилось, Айвис? Она там? Я поговорю с богиней – я не приму пророчеств о неудачах и смерти. – Он натягивал плащ. – Если не удастся, – добавил он с кривой гримасой, – я окончу ее мучения.

– Я хотел того же, милорд. Но она высмеяла меня. Уберите колья, и она поистине умрет. Чтобы жить, она должна страдать, моя богиня земли. – Он оглянулся на Каладана Бруда. – Как и земля страдает, в свой черед. Милорд Аномандер, Тисте, будто когти, прорывают плоть мира. Каждая борозда – славная победа. Каждый истерзанный клочок поля знаменует прогресс. Но это впустую. Убив то, на чем стоим, мы кончимся сами, и мечты о грядущих поколениях окажутся бесцельными.