Текст книги "Падение Света (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 56 страниц)

– Не надо, – бросила Ренарр, не давая солдату выложить всё. Она уже догадывалась, как зовут ту женщину-капитана. – И, – продолжила она, – Хунн Раал, строго говоря, не был следующим в инстанции? Верно? Да, он тоже капитан, выше их лишь сам Урусандер.

Мужчина резко вскочил и начал шагать по шатру. – Ты не можешь знать, – сказал он. – Прячешься здесь. Откуда тебе?

Ощутив холодок, она постаралась успокоить руку с кубком и выпила еще. – Ты знаешь, кто я такая. Искал меня, думая… о чем? Что я донесу Урусандеру? Вбил себе в голову – почему, не имею понятия – что мы еще близки. Как ты пришел к такому выводу? О, он послал ее в лагерь к шлюхам потому, что ей было скучно, милой девочке. Не так ли поступают все отцы?

Он прекратил ходить и сел, отворачиваясь. – Тогда сверши суд сама, Ренарр. Своей рукой! Сердце жаждет прекратить бешеный ритм! Ребра сомкнулись вокруг – я едва дышу. Клянусь, те изнасилованные дети – они нашли меня! Преследуют дни и ночи. Не на это я подписывался, поняла? Не так клялся служить государству!

– Похоже, самой суровой карой для тебя, солдат, будет оставаться в живых. Под гнетом вины до конца лет. Бежишь от душ затраханных мальчишек, да? Хотя даже не полакомился? Ах, как печально.

Он сверкнул глазами, лицо омрачалось. – Я не плачу за презрение.

– О, извини. Я пыталась выражаться ясно. Как ясно то, что ты насиловал мать. Дух ее бродит где-то еще. Но бедные мальчишки, на которых ты смотрел! Словно оводы, ползут под кожей, прогрызают путь к сердцу. Да, они тоже следили за тобой, хотя бы в начале, когда ты трахал скулящую мамашу.

Он вскочил, хватаясь за пояс. – За такое не заплачу ничего.

– А я, – взвилась она, – не стану тропой труса. Ты знаешь дорогу в крепость, солдат. Уверена, Урусандер как раз там. И да, он примет любого солдата своего легиона.

– Мои соратники…

– О да, они. Что ж, они узнают, когда будут обвинены. Вижу, почему ты решил, что идти ко мне будет лучше. В таком случае будете обвинены вы все, и получите одно наказание. Ты встанешь с братьями и сестрами, и никто не усомнится в твоей верности. – Ренарр допила вино.

– Это не трусость, – сказал молодой солдат.

– Нет? Вся твоя история – один акт трусости, с того момента как вы въехали в лес, охотясь на отрицателей. Резня женщин и детей? Поджоги домов? Целые роты, такие смелые, ведь вы превосходите числом любого противника, мечами рубите хлипкие копья и прочие палки. Ваши доспехи против шкур. Ваши железные шлемы против черепов, таких хрупких.

Он вытащил тонкий нож.

Она встретила его взор без страха, понимая, что принесла ей ночь. – Да будет так, – молвила она спокойно. – Отдай же мне мгновение смелости.

Диким замахом – глаза вдруг сверкнули торжеством – солдат перерезал себе глотку. Кровь хлынула, брызжа из яремной вены.

Он повалился, она отпрыгнула.

«Сделал из шатра шлюхи храм, из меня жрицу. Или, по меньшей мере, кого-то, кто предстанет перед богом за него – как и ожидается от жриц. Исповедал грехи…» Но тело на полу у кровати, такое неподвижное, хотя мигом ранее бурлило жизнью – она не могла отвести глаз от него…

«Разные пути ухода. Самый худший – и самый конечный. Видите, ублюдок ушел, но оставил тело позади. Почему эта мысль заставляет смеяться? Гости оставляют неразбериху, верно? А хозяйке приходится убирать за ними.

Я не жрица. Здесь не храм. Но исповеди льются ночь за ночью – хотя не такие жуткие. Это назревало. Нужно было предвидеть. Дураки с кровью на руках и чувством вины в душах. Верховная жрица Высокого Дома Света ими не интересуется, увы. А матери слишком далеко.

Теперь вижу, это вопрос веры. Веры и многих вер, подлинных и других, выдуманных».

Она вспомнила последствия битвы с Хранителями, все те стоны умирающих солдат, и как шлюхи и воры рыскали между ними. Очень многие звали матерей детскими голосами. Бог или богиня были слишком далеки, не сопровождали их в смертном путешествии. Они оказались оставлены и отпали от веры. Что же осталось, если не чистейшая и сладчайшая из вер? «Мама! Прошу! Помоги! Поддержи!»

Ренарр видела всё это, была там, среди трупов и смрада. Но не могла вспомнить свою мать. Слишком смутная, слишком бесформенная, призрачная фигура, чем не богиня?

«Значит, и эта вера ложна. Не мне взывать к ней, ни сейчас ни позже. И даже в самом конце, думаю».

Но те солдаты были вдалеке от матерей, да и жены или мужья были у немногих. Их подвела верховная жрица и до странности зловещий храм, ею воздвигаемый, и ее бог, столь светлый, что ослепляет любого. Подвела и вера, будто мать всегда рядом, лишь заплачь и побеги, руки широко раскрыты, чтобы обнять заблудшего ребенка. Вера подводит и подводит. Что же остается?

«Шлюха, разумеется. Смущенный и смущающий идол. Жрица и мать, любовница и богиня, вера сведена к самой низкой из нужд, самой адской из сил, самой простой игре в войну. Удивляться ли, как мало можно купить за деньги?»

Ренарр отыскала самый теплый плащ и вышла из шатра. Покинула лагерь шлюх, прилепившийся к внешним рвам Легиона, обходя их. Впереди тусклые, едва заметные огни Нерет Сорра, а дальше высокий холм крепости Урусандера.

Мужчины обыкновенно имели привычку изливаться в нее. Этот же хотел, чтобы она излилась на него, стала рукой правосудия. Когда она отказала, он забрал свою жизнь. Ренарр вспоминала торжество в глазах, тот последний миг, нож, опустившийся словно дар. Было что-то в юных глазах, что ее восхитило.

«Но что же я увидела, интересно? Какая широкая улица перед ним открылась? Внезапный проход, путь бегства от мучений? Или это был лишь последний акт капризного ребенка, желающего наказать женщину пред ним… просто передать вину, как делают трусы.

Что ж, он не смог. Бедный, заблудший дурак».

А есть какая-то ирония, решила она, в том, чтобы пойти к Нерет Сорру и дальше, в нависшую над городком злосчастную крепость.

«Дорогой отец. Я несу весть о тайных храмах, где твои солдаты исповедуют преступления. Я стою перед тобой, многажды использованная жрица, и доношу жалобный плач солдата, мольбу о прощении… гмм, сотни солдат и сотни жалобных плачей. Видишь ли, они потеряли веру. Во всё, кроме одалживания моего тела. Какое облегчение понимать, что хотя бы один сорт веры остался надежным – в деньги.

Вот так сила сделки побеждает прочие силы. Вели верховной жрице брать плату за внимание. Приглашать на исповедь среди груд монет, чтобы верующие убедились, как ныне ведутся дела. Они достаточно быстро ухватятся за идею и все храмы покроются позолотой.

Но вели ей ничего не делать с исповедями. Пусть бормочет слова прощения, если угодно, но никаких расследований, суровых судов и подобающих кар. Мертвые грешники не так щедры, они не придут покупать время и ослабление вины. Научись у шлюхи, милая Синтара: мы одалживаем, не продаем навсегда».

Она шла по городку. Иней на мерзлой почве и грязи, стены строений. Над головой звезды на положенных местах, вечно молчаливые, вечно бдящие. Она научилась ценить их отстраненность. «Шлюха как богиня, богиня как шлюха. Ох, какой у вас запутанный культ. Да ладно. В конце концов, это работает – я видела по глазам того солдата».

* * *

У подножия крепостного холма была когда-то кузница, но владелец умер. Дом, навесы и постройки снесли ради нового Храма Света. Хунн Раал веселился, думая о пропеченной земле под камнями фундамента, о горах пепла, углей и шлака, о рваных кусках металла и ставших стеклом каплях песка.

Мало кто понимает многосложные проявления святости, столь заполонившие мир. Мало у кого хватает мозгов. Сам Куральд Галайн рожден огнями, кузницами и горами дров, ожидающих череда поддержать чад и жар индустрии. Ямы в почве, рудные жилы, потоки пота и капающей крови, напряженные усилия столь многих мужчин и женщин – чтобы сделать жизнь лучше если не для себя, то для детей.

Подходящая идея – строить храм на столь священной земле. Хотя вряд ли Синтара поймет. Она намерена, понимал он теперь, сузить круг священного, отделяя его от угроз дикой, хаотической профанности. Едва эти угрозы будут уничтожены – или, скорее, выхолощены – останется лишь святое, и она будет держать в руках ВСЁ.

Религия, определил Хунн Раал, есть брак между святостью и низменной хваткой, самолюбивой и намеренно стремящейся истребить природное поклонение – то, что творится за стенами храмов, без правил и заповедей. За пределами, что важнее, авторитета самозваного жречества, жадно тянущего руки к рулю. Так уж выходит, что оно и обогащается по ходу дела.

Да, он понял верховную жрицу Синтару. Было нетрудно. Он даже понял отрицателей и представляемую ими угрозу открытой веры – то, как они делают святым всё в жизни, от постановки палаток до песен и танцев под светом полной луны. Даже святилища трясов видели в лесных дикарях опасность для монахов, монахинь и желаемых им привилегий. Если подумать, это смехотворно: дикари лесов были на самом деле паствой трясов, благими их детьми.

«О, точно. Благие дети. Настоящие дети, которых можно красть. Наплевав на матерей и отцов. Только детей, пожалуйста, в наши благословенные ряды».

Он глотнул вина, пропустил сквозь щели меж зубов и вернул на язык, прежде чем проглотить. Итак. Он понял Синтару и ее благочестивый Дом Света. Раскусил отрицателей и трясов.

«Но не Мать Тьму. Не эту пустую темноту в неосвещенном храме, невидимый алтарь и незаметный трон. Не эти хвалы отсутствию. Дорогая Эмрал Ланир, сочувствую. Правда. Твоя задача совершенно невозможна, не так ли, а богиня молчит. В наводящей отчаяние тишине я и сам мог бы решиться заманивать в постель как можно больше любовников. Заполняя пустые места внутри и снаружи.

Да, старый друг Урусандер, можешь ее брать. Если найдешь.

Впрочем, уверен, Синтара позаботится и прольет на сцену свет. Хотя бы на брачное ложе. Махнет рукой и сочтет это благословением. Как будто вы двое детишек, способных лишь беспомощно спотыкаться во тьме.

Поженим же их. Урусандер сунет своего буйного яркого петушка в ее темную расщелину. Если подумать, такой союз свят изначала. Мужской яростный свет, чистейшая тьма женщины. Мы, мужчины, млеем по пещерам и подобным уютным уголкам. По чреву, из коего нас так немилосердно выкинули. Чтобы мы проводили жизнь в попытках влезть обратно – но в поисках чего? Святилища или забвения?»

Глянув вниз, он оттолкнул голову девицы от чресл. – Ох, ну довольно. Я слишком пьян этой ночью.

Она поглядела на него – короче, чем мгновение ока – и откатилась набок.

– Развлеки себя сама, – велел Хунн Раал.

«Теперь, дорогая Синтара, обсудим вопрос убийства? Не раскрасить ли твой храм ярко-красным? Или выждем пару поколений? Но хотя бы велим строителям создать глубокие желоба, чтобы отводить неиссякаемый поток.

А вы осуждаете меня за вечную жажду. Стража пограничья, Хранители, отрицатели. Хасты. Я поистине пропитан кровью. Увы, это было необходимо. Трясов оставим на закуску. Сначала нужно усмирить знать. Аномандер и братцы стоят на коленях. Драконус пакует вещички… хотя, между нами, Синтара, признаюсь в некоем почитании консорта. Вот мужчина, не боящийся тьмы! Такой бесстрашный, чтобы залезть во чрево и превратить его в дворец чистых наслаждений!

Удивляться ли, что знатные сородичи так ему завидуют, переходя к пенящейся ненависти. Да, мы обязательно воспользуемся этим, дайте лишь шанс. И все же… бедный Драконус. Ни один мужчина не заслужил твоей участи – быть дважды исторгнутым из чрева».

Лежа рядом, выгибая спину, девица пыхтела и страстно стонала. Однако экстаз казался фальшивым. «Подружка готова была стать отличной жрицей, полагаю. Тем хуже.

О, Синтара, мы ведь толковали об убийстве? О путях к мрачным вратам и от них. Вот мое обещание: когда мы выполним задачу, когда лорд Урусандер встанет с Матерью Тьмой под брачной сенью… не жди третьего трона, Синтара – для себя и своей церкви. Сумев вычистить подлых отрицателей и трясов – сжечь их дотла – думаешь, не сумеем мы покончить с тобой?

Огонь есть дар света, не так ли?»

Он исследовал новое колдовство с куда большим тщанием, чем показывал Синтаре. И сумел понять, что ублажающая себя рядом с ним женщина – лишь шелуха.

«Воображаю, как ты насмехалась над моим видимым бессилием. Но не начала ли ты удивляться?

Я могу быть негодяем. Пьяницей. Мужчиной, стоящим посреди кровавой реки. Но я не буду трахать труп, женщина. Забавляйся где-нибудь в другом месте.

При следующей встрече за вином и деликатесами, поговорим о… о… не знаю… может, насчет вот этого? Отличная тема. Поговорим об осквернении. Уверен, тут тебе будет что сказать, жрица.

Не расскажешь ли об искусно сделанных стоках под полами своего храма?

А я, возможно, поведаю о волшебстве превыше воображения богов и богинь, превыше досягаемости храмов и церквей, жречеств со строгими правилами и жаждой резни богохульников.

Магия несвязанная. Природное поклонение, если угодно.

Чему, спросишь?

Как? Тому же, чему молишься ты, жрица. Силе.

Эта сила… я позволю тебе принять ее из моих рук».

Он выпил еще вина, смакуя на привычный манер, а рядом – заставляя скрипеть постель – девица продолжала и продолжала…

* * *

Шаренас вошла в таверну. Почти сразу выделила фигуру в углу, под прикрытием сумрака. Пересекла разгоряченный зал, огибая занятые поселянами столы; ее сопровождали кислые и уклончивые взгляды. Впрочем, даже чужие лица доставили ей своего рода утешение – слишком долго ездила в одиночку, ночуя в местах диких и заброшенных, а когда удавалось заночевать под крышей, ощущала тягостное недоверие, беспокойство хозяев.

Истина (которую в лучшие времена ей, по счастью, удавалось игнорировать) в том, что меч рубит в любом направлении. Стойкая оборона и подлое нападение – все зависит от позиции, выбранной стороны. Спасенные в мгновение ока могут стать жертвами.

Шаренас не нравилась идея, что она сама так же опасна и непредсказуема, что оружие на поясе всегда готово покинуть ножны. Однако мир предъявляет требования, и она должна отвечать.

Сидящая за столиком Серап смотрела на нее холодно и пристально. Шаренас села напротив, спиной к залу. – Капитан, сожалею о ваших утратах.

– Мы все там были, – отозвалась Серап. – Помните? Ездили на встречу с Калатом Хастейном. Вы выбрали место рядом с Кагемендрой. Рады были пофлиртовать с мужчиной, обещанным другой.

Шаренас кивнула. – А вы с сестрами хихикали и шептались, столь гордые новыми чинами. Помнится, вы стали тогда лейтенантами. Не изведавшие крови, под крылышком Хунна Раала.

Серап опустила голову и поглядела исподлобья, мечтательно вздохнув. – Тогда мы были моложе. Мир казался свежим. Живым и полным возможностей.

– О, а он был вполне счастлив вести нас, верно? – Шаренас вздрогнула, потому что кто-то подошел близко – мальчишка, по видимому, сын содержателя, поставил перед ней кружку эля. – Вы так и смотрите на него с восторгом, Серап? Кузен Хунн Раал. Убийца, отравитель. Собрал все мыслимые измены в единый узел. Не так ли?

Серап качнула головой, пожала плечами. – Он может казаться неуклюжим, Шаренас. Но он не такой. Каждое преступление совершал, удостоверившись, что Урусандер останется незапятнанным. Мой кузен не таится, правильно? Решился нести груз вины, зная, что сумеет выдержать ужасный вес. Это же семейная черта.

– Гмм. Я уже гадала. Насчет видимой неуклюжести. Легко списать это на свойственную пьянице беззаботность, слабоволие, тянущее вниз и вниз. И все же, Серап – резня на свадьбе?!

Серап махнула рукой, но затем нахмурилась: – Не о Хастах? Вы меня удивили. Или нет, ваша благородная кровь должна завывать сильней всего, когда приносят в жертву жизни родственников. Обычные солдатики, даже с одержимым демонами оружием, вами не замечаемы… ну, может быть, бросите пару слов, обличая гнусное деяние.

Шаренас позволила себе лениво улыбнуться. – Всегда считала вас самой умной. Значит, дела таковы? Вы за Хунна Раала.

– Кровная связь, Шаренас. Но вы должны понимать… Во многих смыслах я еще невинна. Буду заботиться о солдатах. Готова отдать за них жизнь.

– Смелые слова, – кивнула в ответ Шаренас. – Но мне интересно… Вы верите, что Хунн Раал сделает так же?

Нечто мелькнуло в глазах Серап. Она отвернулась. – Вы доложились командующему?

– Я говорила с Урусандером, да.

– Он остался… незаинтересованным?

Любопытный вопрос. Шаренас взяла кружку, хлебнула жидкого эля и поморщилась. – Вы не за этим сюда пришли, верно?

– Проблемы снабжения. Каждому приходится терпеть.

– Как вы отреагируете, интересно мне, если я скажу: Вета Урусандер намерен арестовать Хунна Раала и многих других офицеров Легиона? Что я привезла ему доказательства многих преступлений – таких, за которые ответом станет лишь виселица.

Серап улыбнулась.

Удобнее устроившись в кресле, Шаренас кивнула ей. – За таким мужем мы некогда шли без вопросов. Этот муж готов был отдать за нас жизнь. Но врагами тогда были чужаки. Да, вы сами сказали, Серап: мы были молоды, и было это давно.

– Лучше выбирайте место, Шаренас, с особой осторожностью. Он уже не тот, что был. Во многих смыслах Оссерк подошел бы лучше.

– Значит, он не вернулся.

– Да. И никаких вестей.

Шаренас отвела глаза. – Мне советовали не сталкиваться с Хунном Раалом. Пока.

– Мудрый совет.

– Сначала нужно всё очистить.

Брови Серап взлетели: – О, и как вы это сделаете?

Шаренас вскочила одним гибким движением, клинок с шелестом покинул ножны и мелькнул над столом, отсекая Серап шею. Острое лезвие прошло насквозь, отделив женскую голову от плеч. Голова гулко запрыгала по столешнице, а кровь хлынула из обрубка шеи, будто из дворцового фонтана. Однако пульсирующий поток быстро иссяк.

Шаренас обошла стол, забрала из угла плащ Серап. Заботливо вытерла меч. В таверне за спиной стояла абсолютная тишина.

– Вот так, – ответила она спокойно. Поглядела на голову на столе, отметив удивленное выражение – впрочем, быстро тускнеющее, ведь жизнь покинула глаза и лицевые нервы сдавались, позволяя коже обвиснуть. Это было, подумалось ей, вполне невинное лицо.

Шаренас вложила меч в ножны, допила кружку и оставила около головы. Потом шлепнула на стол монету, развернулась и вышагала из таверны.

Это было лишь началом. Ее ждала долгая хлопотливая ночь.

Оказавшись снаружи, вздрогнув от ледяного воздуха ночи, они пошла в лагерь Легиона.

* * *

– Дерьмо. – Хунн Раал сел в постели. Вино тяжело плеснуло кислотой в желудке, но овладевшая их тошнота не имела с пьянкой ничего общего.

Безымянная девица пошевелилась рядом, сказав смазанным голосом: – Что такое?

Он извернулся, вытянул руку и схватил юную шею. Она казалась такой хрупкой в его руке. – Гляди на меня, верховная жрица. Ты там? – Тут он хмыкнул. – Да, вижу. Пролита кровь. Кровь моей семьи. Кто-то убил Серап в городе.

Почти детское лицо, круглое и мягкое, потемнело в хватке Раала. Голос стал хриплым. – Так буди стражу.

Лицо Хунна Раала исказилось отвращением. Он оттолкнул женщину так сильно, что она упала за край кровати. Торопливо оделся, пристегнул перевязь. И замер, чуть покачнувшись. – Нет, хватит.

Пульсация колдовской силы прошла по телу, вдруг протрезвив его.

Девица встала по ту сторону кровати, призрачно белея голым телом. – Как ты смог?

Он с рычанием обернулся. – Вон! – Новая волна силы вошла в тело перед ним, схватила тайный осколок Синтары и вырвала. Швырнула прочь, будто рваную тряпку. Девица рухнула на пол.

«О, новый слушок насчет Хунна Раала. Он убивает тех, кого оттрахал. Душит, судя по следам на девичьей шейке. Что ж, поношу еще один грязный плащ. От такой тяжести любой сопьется».

Он подхватил меховой плащ и вышел из спальни.

Двое стражников стояли в дальнем конце. Хунн Раал прошел к ним. – Пальт, поднимай взвод, чтобы охранять покои лорда Урусандера. Если он будет шуметь, доложи, что у нас ассасин в городе, и я должен начать охоту. Мирил, ты со мной.

Пальт убежал к казармам. Мирил пошла за Раалом к главной лестнице. – В моей спальне мертвая женщина, – сказал он. – Не слушай молвы, что поднимется. Верховная жрица Света все сильнее жаждет трупов – и ты не сможешь легко угадать, кто мертв, а кто не совсем, когда она их оставляет. Смотри в глаза, Мирил – они не подходят к лицам.

Солдат сделала торопливый жест защиты от зла.

– Просто избавься от тела, – велел Хунн Раал. – Думаю, семьи нет. Закопайте ее в отходах подле кухонного мусоропровода.

– А если она, гм… снова оживет, сир?

Он хмыкнул: – Сомневаюсь. Меня не обманешь, пойми. Но всё же… отрубите ей ноги. И руки.

– Сир, я посоветовала бы свинарник, а не кухню.

Он оглянулся на нее от подножия лестницы. – Ты любишь ветчину, Мирил? Следующий кусок покажется сладким? Нет, мне не нравится. Может, лучше неглубокая могила. Отбери самых надежных.

– Конечно, сир.

– И пусть солдаты знают: нельзя доверять никому из подопечных верховной жрицы.

– Само собой, сир.

Они были уже на нижнем этаже, у главных дверей. – Хорошо, – бросил Хунн Раал. – Иди же.

– Слушаюсь, сир.

Он направился к казармам. По расписанию, там квартировали Золотые капитана Беханна, все пять взводов. Двое стражников стояли у входа, они вытянулись при появлении Хунна Раала, изображая почтение и внимание.

– Буди лейтенанта, – велел Раал одному, потом поманил второго ближе. – Седлай коня, солдат, и вези приказ в лагерь Легиона. Мы ловим ассасина – кто-то проник в город и убил мою кузину Серап. Мне нужно, чтобы две роты вошли в Нерет Сорр и начали искать тело. Оттуда мы сможем взять след. Хотя, – добавил он, – сомневаюсь, что это понадобится. – Хунн Раал увидел удивление на лице солдата и пояснил: – Вряд ли она была единственной целью этой ночью.

Он упер руки в бока и обернулся к воротам. – Гражданские войны грязны, но нужно стойко держаться своих целей.

Вслед за лейтенантом – молодым мужчиной, которого Раал не знал – Золотые выбежали из казарм, еще застегивая пряжки, многие бранились, ощутив сильный холод.

– Лейтенант, – сказал Хунн Раал, – разделите солдат, и поскорее. Один взвод остается охранять здесь. Остальные идем в Нерет Сорр. – Он жестом приказал лейтенанту следовать и торопливо двинулся к воротам, к дороге в городок.

* * *

Ренарр едва успела ступить в густо затененную нишу у ворот, когда створки широко распахнулись и всадник выскочил, сразу переводя лошадь в порывистый галоп. Почти сразу за ним последовала рота солдат под руководством Хунна Раала, двигаясь быстрым шагом. Выждав, когда мимо пройдет последний вояка, она продолжила путь. Стража трудилась над скрипучими воротами, один из солдат выругался, заметив ее, явно испуганный внезапным появлением. Она вышла к ним.

– Кто тут, а? – спросил второй стражник, выставляя руку.

– Ренарр. Вызвана отцом.

В свете поднесенных фонарей она видела на лицах и узнавание, и недоверие. Они-то должны были знать, посылал ли Урусандер гонца в Нерет Сорр. Но тут первый хмыкнул и кивнул второму: – Капитан Шаренас недавно выходила.

Второй вопросительно поглядел на Ренарр. Она торжественно кивнула.

И ей позволили войти. – Нехорошая ночь, – сказал первый стражник. – Слышно, в городке внизу убивают. Чернокожие ассасины, агенты лорда Аномандера. Офицеров Легиона колют в спину. Вот до чего дошло.

– Лучше оставайся в крепости на всю ночь, – предложил второй солдат.

Она пошла дальше.

Окна башни, ставшей личными покоями Урусандера, светились. Ей показалось, что темный силуэт мелькнул в одном из окон, но чей – непонятно. Дворик покрылся инеем, ноги скользили. Она взглянула в сторону взвода, охранявшего вход в казармы, и заметила ответные взгляды.

Возможно, некоторые побывали в ее постели, но на таком расстоянии, при неверном свете, угадать было невозможно.

«Отец, надо бы тебе сказать. Я интимно познала твой легион, его солдат, мириады их лиц и личных нужд. Знаю их лучше, чем ты. Некоторые вещи сливаются, видишь ли. Жар секса и горячка боя. Смерть соединена с любовью, вроде бы любовью, если великодушно оценивать наши движения под мехами.

Палатки и храмы, койки и алтари, приношения и ритуалы. Все формы исповедей. Слабости и желания. Обманы и хрупкая отвага чести. Все побуждения, отец, текут одновременно, текут в одни места. Я могла бы составить для тебя список трусов и тех, что будут стойкими. Могла бы рассказать о совести и горе, и прежде всего о нуждах солдата.

Увы, их не ублажит ни один смертный, хотя ты, отец, стараешься. А вот остальные даже не дерзают.

Назвать ли ее, эту нужду? Осмелимся ли мы на путь внутрь, чтобы встретить печальное дитя?

Храм и палатка, мы ставим их, чтобы скрыть одержимости души. Между любовником и жрецом, думаю, лишь первый близок к дрожащему, широко раскрывшему глаза ребенку. Жрец же… да, жрец убил внутреннее дитя давно, и теперь лишь изображает восторг, ведет танец радости онемелыми, полными хитрых замыслов ногами.

Подумай, отец. Ни одна шлюха не опоганит ребенка. Я знаю – я наблюдала за ними, суровыми женщинами и мужиками в грязной одежде. Многие стали злобными сучками, ублюдками, это верно. Отвердели и не слышат боли. Однако и они узнают невинность, ее встретив.

Но жрецы? Большинство в порядке, я уверена. Честные, почтительные, достойные доверия. А как насчет других, надевших мантии и рясы с нечистыми намерениями? Что видят они – те, что жаждут испортить детей?

Лучше спроси верховную жрицу, отец. Ибо у меня нет ответов. Лишь знаю, знаю с уверенностью: внутри каждого извращенца лежит труп ребенка. Жаждущий компании».

Она была уже в доме, на лестнице. Поднявшись на нужный этаж, повернула к покоям Урусандера.

Солдаты стояли на страже. Ее окинули подозрительными взглядами.

– Отец проснулся, – сказала она. – Капитан Шаренас вызвала меня к нему.

Солдаты посторонились. Один сказал ей, проходящей мимо: – Целую ночь пропустила.

Тихие смешки угасли, когда она закрыла дверь и прошла в комнаты.

Стол, чуть не падающий под весом свитков и странных ящичков из раковин, в коих Форулканы хранили свои священные писания. За этим нелепым монументом ее приемный отец, лицо усталое. Он чуть не вскочил при ее появлении. Он казался загнанным в угол.

Она знала такое выражение лица: видела его в своей палатке. Вот только что, этой ночью.

Ренарр расстегнула плащ, бережно сложила его на угловом стуле. И прошла к столу. – Последнее найденное вино. – сказала она, беря графин и нюхая, – было кислым. – Налила себе. – Отец, у меня много есть что сказать.

Он не желал встречаться с ней взглядом, уставившись в свиток. – Слишком поздно для беседы.

– Если ты о ночном времени, то да.

– Я не о ночном времени.

– О, этот крепостной вал, – вздохнула она. – Знаю, почему ты его насыпал. Ты любил мою мать, а что сделала я? Пошла в лагеря, в таверны, чтобы учиться иной профессии. Я наказывала тебя? Скорее скучала. Или была в возрасте, когда мятеж кажется отличной идеей, полной… идеалов. Сколь многие в моем возрасте ярко пылают, смутно и с отчаянием осознавая, что это пройдет и погаснет. Наш огонь. Наша прыть. Вера в то, что мы так важны.

Он наконец поглядел на нее через заваленный стол.

– Оссерк, – продолжала Ренарр, – сияет не здесь. Где-то. Я так далеко не зашла.

– Тогда, Ренарр, твой… мятеж… окончен?

Что это в его глазах, надежда? Она не была уверена. – Отец, не могу объяснить четко. Но знаю, что выбор дал мне не только использованное тело. Мать была офицером в твоей роте. Я ее дочь, выращенная вдалеке от ее любимого легиона. Итак, я ничего о нем не знаю, не знаю солдатских путей, путей матери. – Она хлебнула вина. – Что она сделала со мной, ты сделал с Оссерком… да, все твои дети наконец стали понимать твои резоны…

Ренарр не ожидала, что ее слова заставят заблестеть мужские глаза. Откровенные, мучительные переживания на лице Урусандера ее потрясли.

Ренарр отвела глаза и поставила кубок. – Один юный легионер пришел ко мне ночью. Пришел не за дешевой любовью, но чтобы исповедать грехи. Резня невиновных. Ужасные изнасилования. Мать и юные дети. Он назвал роту и взводы. А потом встал передо мной и перерезал себе горло.

Урусандер встал из-за стола, выйдя к ней. Сделал движение, будто хотел потянуться и заключить ее в объятия, но что-то помешало.

– Отец, – произнесла она, – твои дети встревожены.

– Я все исправлю, Ренарр. Обещаю. Я все исправлю!

Она не желала открывать перед ним сердце, чтобы не ощутить укол жалости. Хотя подобные чувства давно утонули в глубинах души. Ренарр не ожидала, что они могут вернуться. – Твоей верховной жрице, отец, нужно уразуметь: ее храм и ее вера должны стать чем-то бóльшим. Говори с ней, отец. Говори о надежде. Ей не просто должны все служить, она должна и что-то отдавать взамен.

Ренарр отступила и подобрала кубок. Осушила, пошла забирать плащ. – Моя кровать – не место для исповеди, особенно кровавой. Что до прощения… – она обернулась, послав ему слабую улыбку, – да, это подождет. Мне есть еще чему учиться, отец.

Тот казался истерзанным но, когда медленно распрямил спину, он встретил ее взор и кивнул. – Я буду ждать, Ренарр.

Она ощутила обещание, словно удар в грудь, и торопливо отошла к стене, путаясь в застежках плаща.

Урусандер сказал в спину: – Пойди в свою комнату, Ренарр. Хотя бы на эту ночь. В городе происходят страшные события.

Она заколебалась, но кивнула. – Одна ночь, да. Хорошо.

– И, Ренарр… поутру я желаю услышать от тебя все подробности сказанного тем молодым солдатом.

– Разумеется. – Он не услышит. Она уйдет до рассвета.

«Спальни девочек и мальчиков. Все пути к палаткам и храмам. Кто мог вообразить такое расстояние, и что можно пройти его так быстро, за пару лет?»

* * *

Силанн брел по лагерю, сгорбившись от холода. Новый обычай женушки – посылать его куда захочется, доставлять письма и по иным мелким, унизительным поручениям – уже не так тяготил мужа. Он понимал, что это своего рода наказание, но уже почти радовался избавлению от ее общества. Лучше ледяной ветер, чем презрение в глазах, чем мириады отточенных способов явить ему пренебрежение.

Командование требует таланта, и он не так глуп, чтобы верить, будто наделен им в изобилии. Он делал ошибки, но пока что без громких и явных последствий. Это удача. Силанн ощущал, как возрождаются возможности, как открывается путь вперед. В следующий раз он сделает лучше. Покажет Эстеле, что она вышла замуж за достойного.

Впрочем, злобная баба выкопала глубокие рвы, вытащить ее оттуда будет нелегкой задачей. Но он заставит увидеть себя в новом свете, любым способом.

Да, тот мальчишка, то бегство. И Грип Галас. Но тогда было давление, напор неотложных решений, тут любой зашатался бы. Пролить кровь и тут же все скрыть. Мгновения паники овладевают любым офицером.

Что ж, это давно позади. Она ворчит слишком долго. Никто не заслужил такого презрительного обращения, такого расплющивания после многих лет брака. «Скучного брака. Ни одного кризиса. И сын – верно, отвергнувший путь солдата, но мы же простим его, примем, что это душа слабая, мягкая, слишком нежная для обыденных профессий, мы ведь отлично знаем грубость армейской культуры. Ее жестокость.