Текст книги "Полуночный Прилив (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Может быть. А может, все гораздо проще.

– То есть?

– Они хотят продолжать игру, – сказала Сакуль с натянутой улыбкой. – Какая радость убить противника сразу же?

Взор Менандоры упал на неподвижное тело Шелтаты. – Вот она. Взяла в любовники одного из местных богов. Разве нет?

– На время. Зачала двух ужасных детей.

– Ужасных? Значит, дочерей.

Сакуль кивнула: – Их отец видел это с самого начала, потому дал им подходящие имена.

– Ох. Какие же имена, сестра?

– Зависть и Злоба.

Менандора усмехнулась: – Этот бог… Думаю, мне было бы приятно однажды встретиться с ним.

– Возможно, он захочет помешать тому, что мы сделаем с Шелтатой. Может быть, он уже идет по следу, надеясь помешать нашей мести. Так что надо поспешить. Оссерк посоветовал бы именно это.

Удинаас увидел, что женщины отошли, оставив кузину лежать без сознания. Менандора повернула лицо к сестре: – Любовник Шелтаты. Этот бог – как его имя?

Голос Сакуль, казалось, исходил с большого расстояния. – Драконус.

И тут обе превратились в дракониц размерами почти с Оссерка. Одна пестрая, другая ослепительно белая.

Пестрая тварь поднялась в воздух, скользнула к земле, к телу Шелтаты Лор. Когтистая лапа протянулась и схватила ее. Драконица направилась к поднявшейся в воздух сестре. Они полетели на юг.

Сцена в глазах Удинааса быстро меркла. Он вновь нашел себя у дома Сенгаров, с красными, потрескавшимися, покрытыми чешуей руками. Он держал рыбу – ее глаза смотрели на раба с тревожащим выражением бездумного удивления. Глаза, которые он видел каждое утро и каждый вечер, с минимальными вариациями; и сейчас, когда сгущался сумрак, они снова смотрели на него, как всегда пустые и безжизненные. Словно это была вовсе не рыба.

Просто глаза. Мертвые, бесчувственные глаза… Но даже мертвецы умеют обвинять.

– Ты сделал достаточно, раб.

Он поглядел вверх.

Над ним стояли Уруфь и Майен, две эдурские женщины, не пестрые, не сверкающие. Просто тени в случайных сочетаниях.

За ними были Пернатая Ведьма и несколько ждущих приказаний рабов. Горящие глаза девушки обращались к нему с безмолвным предостережением.

Удинаас поклонился Уруфи. – Да, госпожа.

– Найди мазь для рук, – сказала Уруфь.

– Спасибо, госпожа.

Процессия проследовала в дом.

Удинаас уставился на рыбу. Поглядел на глаз… и выковырял его ногтем.

* * *

Серен Педак стояла на пляже под дождем, созерцала непрестанное движение воды, способы, какими ливень превращал поверхность моря в покрытую колючками кожу, серую и подобную паучьей; смотрела, как вздувшаяся волна набегает на берег, шипит на гладких валунах, а потом, сердясь, отходит.

Настала ночь, подкралась под маской тихих теней. Наступили черные часы, селение позади нее укуталось покрывалом тишины. Она думала о рабах – летерийцах.

Кажется, ее народ весьма склонен сдаваться. Свобода… молящиеся перед алтарем стараются достичь его, царапают гладкие камни, пока кровь не заливает сияющий, безупречный пол храма; но истина в том, что алтаря этого до сих пор не коснулся ни один смертный. Бесчисленные жертвы приносятся во славное имя ее. А вот она думала, что богохульство – пустое слово. Свобода – не бог, а если бы она стала им, если бы повернула свое лицо к молящимся, на лице была бы написана насмешка. Оковы раба крадут у него то, чего он – или она – никогда и не имели.

Летерийские рабы в этом селе не делали долгов. Они исполняли необходимые работы и получали в награду пищу и кров. Они могли вступать в брак. Производить потомков, не наследующих семейные долги. Каждый день – определенная порция заданий, без прогресса, без пожирания всей жизни. Короче говоря, «потеря свободы» была для здешних соотечественников пустым звуком.

Девочка по имени Пернатая Ведьма. Будто ведьма из далекого прошлого, нелепо одетая, неуклюжая и усвоившая манеры, вылезшие из древней истории. Прирожденная бросательница плиток, практикующая искусство гадания скорее на благо общины, чем ради наполнения кошеля. Наверное, это имя потеряло значение среди рабов. Может быть, никто и не находил старых плиток, не было торжественных ночей, когда собирались, шли по грязной, растрескавшейся тропе сУдьбы и ужасная мозаика наделений представала перед всеми и каждым – под горящим взором юной женщины, из-под капюшона наблюдающей за страшным обрядом.

Услышав шелест гравия слева, со стороны речного устья, Серен повернулась и обнаружила раба, скорчившегося у линии прибоя. Он опустил руки в холодную, свежую воду, словно искал освобождения или бегства в ледяное онемение.

Серен из любопытства подошла к нему.

Он метнул на нее осторожный, недоверчивый взгляд. – Аквитор, эти часы для Тисте Эдур преисполнены рока. Лучше не произносить слов.

– Мы же не Эдур, – ответила она, – не так ли?

Он вытащил руки из воды, и она увидела, что они покраснели и опухли. – Из земли здесь сочится Эмурланн, аквитор.

– Тем не менее, мы летерийцы.

– Аквитор, я раб, – произнес он с сухой улыбкой.

– Я думала об этом. Рабство. И свобода от долгов. Как тебе цена обмена?

Он уселся на корточки. Вода стекала с рук. Казалось, он наблюдает за движением чистых волн. Дождь прекратился, от леса наползал туман. – Долги остаются, аквитор. Долг правит каждым рабом Тисте Эдур, но это долг, который никогда не может быть выплачен.

Она неверующе поглядела на него: – Но это безумие!

Он снова улыбнулся. – Мы все созданы по одной мерке. Почему вы думаете, что рабство может нас изменить?

Серен помолчала, смотря на скрючившегося у моря мужчину. Вовсе не урод, да; но теперь она видела его задолженность, привычный груз на плечах; и правда в том, что ни он, ни дети, которых он может породить, не избавятся от клейма. Это было жестоко. Это было… по-летерийски. – Есть рабыня, – произнесла она, – которую зовут Пернатой Ведьмой.

Он почему-то вздрогнул. – Да, наша признанная бросательница плиток.

– Ах, я как раз гадала… гм. Как много поколений ее рода родились в рабстве?

– Может быть, два десятка.

– Но талант сохранился? В мире Куральд Эмурланна? Необычайно.

– Неужто? – Он встал, пожимая плечами. – Когда вы и ваши компаньоны будете гостями Ханнана Мосага, она разбросит плитки.

Серен Педак охватил внезапный холод. Она судорожно вздохнула и постаралась выдохнуть спокойно. – В этом есть… риск.

– Это все знают, аквитор.

– Да, я вижу.

– Я должен вернуться к работе, – ответил он, отводя глаза.

– Конечно. Надеюсь, я не причинила вам неприятностей, задерживая своей болтовней.

Он опять улыбнулся. Пошел к обрыву.

* * *

Бурак Преграда стоял перед костром нереков, закутавшись в плащ. Неподалеку, чуть позади торговца, стоял Халл, накинувший капюшон и ушедший в себя. Серен подошла к Бураку, встала, поглядела на гаснущее пламя, дым от которого поднимался, чтобы повиснуть тусклым и неподвижным покрывалом над их головами. Ночная стужа проникла в кости Педак, ее мышцы окоченели. В голове громоздилась боль.

– Серен Педак, – вздохнул Бурак. – Мне нехорошо.

Она сама услышала это в слабом, дрожащем голосе. – Вы ехали долго и трудно.

– Только чтобы обнаружить себя стоящим перед чахоточным костром. Не так я глуп, чтобы не сознавать моих преступлений.

Сзади него заворчал Халл: – Эти преступления уже совершены или только готовятся, Бурак Преграда?

– Такое различие не имеет значения, – отвечал купец. – Сегодня, – продолжил он, встряхиваясь, – мы будем гостями Ханнана Мосага. Вы готовы?

– Формальности, – сказала Серен, – самое меньшее, что сулит встреча. Король – Ведун хочет сделать свою позицию недвусмысленной. Мы услышим предостережения, которые должны будем довести до прибывающий делегации.

– Намерения также не имеют значения, аквитор. Я не питаю ожиданий, а вот один из нас только ими и горит. Отрепетированные позы, грозные намеки, все в ожидании предстоящего визита. – Бурак повернул лицо к Халлу Беддикту. – Ты все еще мыслишь как ребенок? Глиняные статуэтки, по щиколотку увязшие в песке, одна здесь, другая там, расставленные так и сяк. Одна говорит одно, другая другое… а потом ты наклоняешься, расставляешь их по порядку. Сцены, виды, полная уверенность. Бедный Халл Беддикт, так давно носящий кинжал в сердце и каждый день его поворачивающий, чтобы убедиться: он еще там.

– Если ты видишь во мне ребенка, – пробурчал тот в ответ, – это твое заблуждение.

– Любезное предупреждение, – ответил торговец, – что ты не из числа детей. – Он взмахнул рукой, приглашая их следовать в цитадель.

Двигаясь на шаг позади Халла – торговец ушел шагов на двенадцать вперед, став почти неразличимым во мгле – Серен спросила: – Ты уже видел этого Мосага?

– Я гостил здесь прежде, Серен.

– У Короля – Ведуна?

– Нет, в доме Сенгаров. Они близки к королевской крови. Старший сын – Фир – служит Мосагу Маршалом Войны. Это не настоящий титул, а приблизительный перевод.

Серен обдумала это и нахмурилась: – Так ты предвидишь, что там окажутся друзья.

– Я так думал, но выходит по иному. В селении остались только отец семейства, Томад, и его супруга Уруфь. Сыновья ушли.

– Ушли? Куда?

Халл качал головой: – Не знаю. Это… странно. Следует заключить, что Фир и братья успеют вернуться к началу Встречи.

– Король – Ведун знает о связавшем тебя с Бинадасом побратимстве на крови?

– Конечно.

Бурак Преграда уже дошел до мостика, ведущего во внутренний двор. Туман сгустился, закрыв от летерийцев весь мир. Никого вокруг, ни звука, кроме хруста гравия под их ногами. Впереди поднималась массивная глыба цитадели.

Широкая арка проезда тускло светилась.

– У него нет охраны, – прошептала Педак.

– Видимой – нет, – ответил Халл Беддикт.

Бурак поднялся на два шага, помедлил, расстегивая плащ, и вошел внутрь. Через мгновение за ним последовали Серен Педак и Халл Беддикт.

Длинный зал оказался почти пустым. Центр занимал обеденный стол, гораздо меньший, чем обыкновенно здесь ставился, на что указывали вытертые пятна на покрывавшем деревянный пол большом ковре. Тот стол стоял правее, поняла Серен, и был почти прислонен к увешанной гобеленами стене.

В дальнем конце зала поперек длинного стола поместили еще один, поменьше; за ним ждали летерийцев три стула с высокими спинками. Напротив восседал Король – Ведун, уже начавший ужинать. В тени за спиной короля стояли пять неподвижных Эдур.

«Это должны быть к'риснаны. Выглядят юными».

Король – Ведун подождал, пока они снимают верхнюю одежду, и подозвал жестом, сказав на сносном летерийском языке: – Присоединяйтесь ко мне, прошу. Не люблю остывшее, так что вы застали меня набивающим желудок по – дикарски.

Бурак Преграда отвесил поясной поклон. – Не думал, что мы опоздаем, Ваше Величество…

– Точно, но я не придаю значения формальностям. На самом деле придворные любезности часто меня сердят. Простите королевское нетерпение, если изволите.

– Аппетит не обращает внимания на приличия, Ваше Величество, – ответил Бурак, подходя к столу.

– Я был уверен, что летерийцы меня поймут. А теперь, – король внезапно встал, жестом остановив гостей, – я провозглашаю своими гостями Бурака Преграду, аквитора Серен Педак и Блюстителя Халла Беддикта. Прошу садиться. Я съел лишь приготовленное поварами лично для меня.

Это был голос, который можно слушать часами, позабыв про усталость и не возражая. Серен поняла, что Ханнан Мосаг действительно опасный король.

Бурак Преграда занял центральный стул, Серен решила сесть слева от него, а Халл справа. Когда они заняли кресла, сделанные из черного дерева, Король – Ведун тоже уселся и потянулся за кубком. – Вино из Трейта, – провозгласил он, – чтобы почтить дорогих гостей.

– Смею надеяться, получено мирным обменом, – сказал Бурак.

– Увы, полагаю, что нет, – отозвался Мосаг, довольно равнодушно посмотрев купцу в глаза и сейчас же отведя взор. – Но за этим столом люди крепкие… надеюсь.

Бурак поднял кубок, пригубил. Демонстративно помедлил, оценивая. Вздохнул: – Ваше Величество, происхождение сделало его слегка горьковатым.

Король – Ведун нахмурил брови: – Я полагал, так и было задумано.

– Не удивительно, Ваше Величество, ведь вы к такому привыкли.

– Близкое знакомство, Бурак Преграда, снова показало себя могущественным и снисходительным судьей.

– Летерийцы зачастую становятся навязчивыми при близком знакомстве, увы. И поэтому видят в нем уменьшение качества.

– Какое-то слишком уж сложное замечание, Бурак, – ответит Ханнан Мосаг. – Мы еще не выпили столько, чтобы танцевать со словами. Или вы уже утолили жажду в своем доме? Такое я сочту за неуважение.

Бурак уже подцепил кусок копченой рыбы. – Боюсь, я до ужаса трезв. Если проявлено неуважение, то к нам.

– То есть?

– Ну, Ваше Величество, вы предложили нам вино, смешанное с кровью – весьма неуравновешенный жест. Более того, мы прослышали о резне среди летерийских промысловиков. Столько крови, что мы боимся утонуть.

«Кажется, Бурак не собирался обмениваться скрытыми намеками. Забавная тактика», подумала Серен. «Король Эзгара Дисканар, пожалуй, ее не предвидел».

– Полагаю, немногие уцелевшие тюлени, если их вытащить из прибрежной волны, скажут то же самое, – насмешливым тоном отозвался Мосаг.

– До нас также дошли вести, – продолжал Бурак, – о судах, вернувшихся в гавань Трейта. Трюмы, которые должны были содержать достойную добычу, оказались необъяснимо опустошенными.

– Опустошенными? Какая небрежность.

Бурак откинулся на спинку, сомкнув руки на кубке и внимательно изучая темное содержимое.

Внезапно заговорил Халл: – Король – Ведун, лично я не огорчен таким разрешением предательских событий. Браконьеры нарушили давние договоры и тем самым навлекли на себя рок.

– Блюститель, – ответил король более серьезно, – сомневаюсь, что скорбящие родственники согласятся с вами. Ваши слова холодны. Мне довелось понять, что упоминание о долгах обладает для вашего племени неотразимой силой. Несчастные промысловики были Должниками, не так ли? Отчаяние сделало их добычей хозяев, столь же бессердечных, как вы сейчас. – Он внимательно оглядел троих летерийцев. – Я одинок в своей скорби?

– Потенциальные последствия резни обещают еще большую скорбь, Ваше Величество, – ответил Бурак.

– Этого не избежать, купец?

Бурак моргнул.

– Да, – ответил за него Халл. Он наклонился вперед. – Король – Ведун, разве есть сомнения, кто должен был испытать скорбь? В говорите о бессердечных хозяевах, и да, следовало бы пролить ИХ кровь. Но даже они стали хозяевами лишь потому, что должники принимают их в этой роли. Это яд золота, ставшего единственным мерилом достоинства. Промысловики тоже виновны, виновны в отчаянии своих слуг. Ваше Величество, они участники той же игры.

– Халл Беддикт, – вмешался Бурак, – говорит лишь от своего имени.

– А разве не все мы говорим только за себя? – спросил Мосаг.

– Было бы хорошо, если бы это было так, Ваше Величество. Но делать такое заявление значит солгать, по крайней мере в моем случае.

Король – Ведун отодвинул тарелку и откинулся в кресле. – А что вы, аквитор? Вы совсем ничего не сказали. – На нее уставились спокойные, ясные глаза. – Вы сопровождали этих людей, Серен Педак…

– Так точно, Ваше Величество, и на этом моя роль кончилась.

– И молчанием вы хотите отделить себя от всего, что случится на встрече.

– Такова роль аквитора, Ваше Величество.

– В отличие от роли, скажем, Блюстителя Рубежей.

Халл Беддикт вспыхнул. – Ваше Величество, я перестал быть им много лет назад.

– Неужели? Тогда почему, позвольте спросить, вы здесь?

– Он вызвался сам, – сказал Бурак. – Не мне его отсылать.

– Верно. Ответственность за это, насколько я понимаю, лежит на аквиторе. – Ханнан Мосаг замолчал, разглядывая Серен.

– Я не чувствовала нужды отказывать Халлу Беддикту в визите с нами, Ваше Величество.

– Разве это не любопытно? – отозвался король.

По спине Серен потек пот. – Позвольте поправить себя, Ваше Величество. Я полагала, что не смогу отговорить или отослать Халла Беддикта. И решила поддержать иллюзию своего авторитета.

Ханнан Мосаг внезапно и обезоруживающе улыбнулся: – Честный ответ. Прекрасно, аквитор. Можете удалиться.

Она неуверенно встала, поклонилась. – Было приятно с вами увидеться, Ваше Величество.

– Скажу то же самое, аквитор. Хотелось бы переговорить наедине, позже.

– Жду вашего приказа.

Не глядя в глаза спутникам, Серен вышла из-за стола и покинула зал.

Король – Ведун лишил ее груза свидетельства всего, что произойдет между ним, Бураком и Халлом. Это казалось обидой, но она прекрасно понимала, что это может спасти ей жизнь.

В любом случае, все, что нужно было сказать, было сказано. Интересно, понял ли это Халл. В том, что Бурак все понял, сомнений не было.

«Мы действительно потеряли всякое равновесие. Ханнан Мосаг, Король – Ведун, желает мира».

Возобновился дождь. Она натянула плащ на плечи. «Бедный Халл».

* * *

Кто-то встал рядом. Удинаас оглянулся – то был Халед, его лицо вытянулось, выглядело усталым и озабоченным. – С тобой все в порядке?

Халед пожал плечами. – Я припомнил прошлое гадание. У меня тогда все нервы оборвались.

Удинаас промолчал. Удивительно, но сам он не испытывал ничего подобного. Он изменился, это яснее ясного. Он слышал, что Пернатая Ведьма пал жертвой недовольства Майен. Кажется, ярость Уруфи по поводу благословения нереков была хоть и краткой, но емкой. Майен, соответственно, постаралась переложить свое недовольство на спину рабыни.

Когда дело доходит до рабов, о справедливости речь не идет.

Он смотрел, как Пернатая Ведьма выходит на середину комнаты. На этот раз в большом сарае собралось еще больше рабов. Нет сомнения, их привлекли страшные рассказы о последнем гадании. «Не хуже Топляков».

Пернатая Ведьма уселась на жесткий пол, и все последовали ее примеру, двигаясь с резвостью, которой, недавно побитая, она не могла проявить. Удинаас видел напряженность ее движений, и гадал, не винит ли она саму себя за свои страдания. Майен была не более жестока, чем прочие Эдур. Побои были, к счастью, редким делом – почти все обнаруженные преступления рабов карались быстрой смертью. Если не хочешь убить раба, зачем делать его негодным для работы?

Прошлое гадание не продвинулось дальше простого разбрасывания плиток. Внезапное нападение вайвела вырвало Ведьму из царства проявлений Оплотов. Удинаас почувствовал первую дрожь предвкушения в груди.

Внезапно наступила тишина: Пернатая Ведьма закрыла глаза и опустила голову, желтые волосы сомкнулись, словно занавес. Задрожав, она испустила глубокий вздох, поглядела вверх пустыми глазами, в которых медленно вздымалась черная гуща лишенного звезд ночного неба, будто рассеивался тонкий туман. Появилась спираль рассеянного света.

Начала прошли через нее, превратив лицо в маску ужаса, первобытного и пугающего. Удинаас знал: сейчас она смотрит в Бездну, подвешенная в великом, подпирающем звезды забвении. Еще не было ни Творцов, ни созданных ими миров.

А теперь Фулькры. Огонь, Дольмен и Странник. Странник, давший форму Оплотам…

– Идите со мной к Оплотам.

Летерийские рабы затаили дыхание.

– Мы стоим на Дольмене, и все таково, каким должно быть. – Но в ее голосе нарастало напряжение. – Жить – значит вести войну против Бездны. В нашем росте – завоевание, в стагнации мы найдем себя под осадой, умирая, мы теряем последние укрепления. Это истины Звериного Оплота. Лезвие и Костяшки, война, которой не избежать нам. Века исцарапали лик и вырвали очи Старейшего. Он истерзан в битвах. Карга кудахчет от горькой злобы, дергается во снах о бегстве. Уста Провидца двигаются, но ничего не слышно. Шаман воет на костяных полях над утком мертвецов, но думает, что ни один из его узоров, из трупов выложенных, не останется надолго. Охотник ступает твердо и хитро, делая вид, что заблудился.

Она замолчала.

Толпа глухо бормотала. Это было холодное приглашение в Оплоты.

«Храни нас Странник, мы в беде. Ужасной беде».

Халед всплеснул руками, показывая на дальнюю стену, где тени падали на грязную лужу. Там стояла женщина, прислонившись спиной к грязной штукатурке. Аквитор. Серен Педак.

Пернатая Ведьма все молчала. Нарастало всеобщее беспокойство.

Удинаас вскочил на ноги и начал пробираться через толпу, игнорируя возмущенные взгляды. Дойдя до стены, он направился к аквитору.

– Что пошло не так? – спросила она.

– Не знаю…

Ведьма заговорила снова: – Костяной Престол стоит троном, который никто не займет, ибо форма его стала враждебна прикосновению. Спинка трона искривилась, ребра опущены вниз, лопатки стали узкими и изогнутыми. Подлокотники, на которых должны лежать руки правителя, подняты, и на каждом образ волка, и очи волков горят дикой жизнью. – Она помедлила и повысила голос: – Оплот Зверя нашел Двоих Правителей…

– Невозможно, – пробормотала Серен Педак.

– А теперь перед нами… оплот Азата. Его камни кровоточат. Земля вздымается и парит. Тихие, нескончаемые вопли сотрясают ветви древних деревьев. Азат под осадой.

Рабы зашевелились, забормотали в недоверии.

– Оплот Льда! – крикнула Ведьма, изогнув спину, оскалив зубы.

Снова воцарилось молчание. Все глаза были устремлены на нее.

– Расколотая могила! Трупы лежат на разрушенном пороге. Уруквалл джагутан таэзмалаз. Их нет здесь, некому исправить ущерб. Они забыты, и сам лед не помнит тяжести их ног.

– Что это за язык? – спросила Серен Педак.

– Джагутский, – ответил Удинаас и чуть не прикусил собственный язык.

– Кто такие джагуты?

Он пожал плечами: – Кузнецы льда, аквитор. Неважно. Они пропали.

Она схватила его за руку, повернула к себе. – Откуда ты знаешь?

– Оплот Драконов, – говорила Пернатая Ведьма (ее кожа блестела от пота), – Элайнт Тиам пурейк сеторам н'браэль бурас…

– Драконийские слова, – бросил Удинаас, внезапно опьянившись своим тайным знанием. – Дети Матери Тиам затеряны в том, что сдали. Ну, более или менее так. Поэзия страдает при переводе…

– Элайнты уничтожат всё на пути мщения, – сказала скрежещущим голосом Пернатая Ведьма. – Мы все увидим это однажды ночью. Королева лежит мертвая и может никогда не подняться. Консорт извивается на древе и шепчет о времени освобождения. Вассал потерян, он влачит цепи в мире, где идти значит страдать, а остановиться значит быть сожранным. Рыцарь ступил на роковую тропу, и вскоре скрестит он клинки со своим мщением. Врата ярятся диким огнем… Вайвел…

Ее голова откинулась назад, словно получив удар. Кровь брызнула из носа и губ. Она захрипела, улыбнулась кровавыми устами: – Локви Вайвел ждет. Леди и Сестра танцуют вдвоем, каждая на своей половине мира. Кровопийца тоже ждет, ждет, когда будет найден. Пролагающий Пути чувствует жар в крови и балансирует на краю пропасти.

«Да! Все Оплоты, кроме одного…»

– Что-то ее остановило, – прошипела Серен Педак, отпуская руку Удинааса.

Но теперь он сам повернулся к ней и схватил за руку. Она метнула гневный взгляд, попытавшись вырваться. Он подтащил ее к себе. – Это не твой мир, аквитор. Тебя никто не звал. Так что стой и молчи… или уходи.

– Пустой Оплот, – заговорила Ведьма, широко улыбаясь, – воистину переполнен. Бойтесь братьев! Слушайте! Кровь свила сеть, что уловит весь мир! Никто не убежит, никто не найдет убежища! – Правая ее рука дернулась, разбрасывая старинные плитки по полу. С балок под крышей сорвались голуби – дикое, хаотическое биение крыльев. Они безумно кружили, дождем роняя перья.

– Сторожа стоят на месте, словно стали камнем! Их лица – маски ужаса. Госпожи танцуют танец расстроенных желаний. – Глаза ее оставались закрытыми, но тем не менее она показывала на ту или иную плитку, хрипло объявляя их принадлежность. – Рыцари пробились сквозь лед и холодная тьма грядет, раскрывая гибельные объятия. Ходоки не могут остановиться, растущий поток несет их вперед. Спасители…

– Что такое? – вопросила Серен Педак. – Она сделала их множественными – игроки в Оплоте Пустого Трона – бессмысленно…

– … видят друг друга, и оба обречены, и подобно им стоят Предатели, и вот что лежит перед нами, пред всеми нами. – С этими словами голос Ведьмы угас, подбородок вновь опустился, голова склонилась на грудь, длинные волосы завесили лицо.

Голуби всё летали по кругу – единственные звуки в обширном пространстве сарая.

– Претенденты на Пустой Трон, – прошептала Пернатая Ведьма горестным тоном. – Кровь и безумие…

Удинаас медленно разжал хватку на руке Педак. Она не шевелилась, замерев на месте, как и все присутствовавшие. Удинаас удивленно хмыкнул и сказал аквитору: – Види…те ли, она вчера плохо спала.

Серен Педак рванулась наружу, под холодную стену ливня. Шипящий поток на гравии дорожки, крошечные речки, прорывающие русла в песке. Дальний лес, казалось, опутан сетью веревок и нитей. Море и река гневно ворчали. Словно весь мир тает, обращаясь в воду.

Она замигала – на глаза набежали холодные слезы. Вспомнила игры эдурских детей, беззаботное щебетание – тысячу мгновений назад, так давно для ее памяти, словно это были чужие воспоминания. О временах, когда все было скользким и бесформенным.

Воспоминания, бегущие и бегущие к морю.

Словно испуганные дети.