Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Степан Тимошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Отправился осматривать город. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я увидел впервые этот знаменитый город. Многое переменилось в моей жизни за это время. При первом посещении города я был беженцем из России. Хлопотал о визах в разных консульствах. Не знал, что меня ждет впереди. Но мне было только 41 год. Я был молод и все меня интересовало в незнакомом городе. Теперь я явился туристом. Но нужно думать о завтрашнем дне и можно спокойно осматривать город. Но прежнего интереса уже нет. Пришел к знаменитому храму Айя-София. Вспомнил объяснения моего спутника Тарановского и мое с ним посещение храма при ярком солнечном освещении в 1920 году. Теперь все было не так. Храм ремонтировался. Подмостки закрывали окна и было мало света. Прежнего впечатления я не получил.

Я мало посещал заседания Конгресса. Знакомых из Западной Европы было немного. Для них поездка в Турцию была дорога и утомительна. Прилетел военный аэроплан с американцами, но они меня мало интересовали. Встретил моего ученика по Петербургскому Политехникуму Я. М. Хлытчиева. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как мы плыли с ним в трюме грузового парохода из Севастополя в Константинополь. Он тогда устроился профессором Белградского университета. Как армянин, он занялся и торговлей.

Дела шли хорошо и в конце концов он сделался богатым человеком. Но в 1945 году, после второй войны, явились коммунисты, отобрали все имущество и сейчас он живет на скудное профессорское жалование. Говорили мы с ним о возможности переселения в Америку. Но Хлытчиеву было уже около семидесяти лет. Получить старому человеку постоянную службу в Америке невозможно.

Для членов Конгресса было устроено несколько экскурсий, к которым я присоединился. Особенно интересной была для меня прогулка на Принцевы острова. Пароход наш остановился на пристани острова Халки. Вспомнилось время, которое я там провел в карантине. Тогда был март, свежая зелень, цветущие деревья. Теперь вид был довольно печальный. Выжженная трава и невероятная пыль. Сюда приехать в марте приятно, но не в сентябре. Ту-же картину выжженной травы и пыли я видел позже на Малоазиатском берегу и вдоль Босфора, который мы проплыли до самого Черного моря.

На обратном пути в Швейцарию я опять летел. Была ясная солнечная погода. Аэроплан сокращал дорогу и мы летели через снежные вершины мимо Монте-Роза и вдоль долины Роны. Чудные картины! Засветло я был уже в Женеве. До отхода моего океанского парохода оставалось еще две недели и я провел их в Гунтене на моем любимом Тунском озере.

За учебный 1952-1953 год не мало времени ушло на чтение корректур. Печаталась и моя книга по Истории сопротивления материалов и собрание моих работ. Шла также работа по подготовке нового издания моей книги по вибрациям. Спрос на мои книги в Америке сначала был незначительный, и содержание моих учебников и манера изложения сильно отличались от того, что было принято в Америке. Но с годами мои книги начали расходиться во все большем количестве. Этому содействовали, как мне кажется, два обстоятельства: организация Летней Школы Механики при Мичиганском университете и моя связь с практическими приложениями механики в Компании Вестингауза. Мои ученики по школе приобретали с годами все больше влияния на преподавание механики в Америке. Они пользовались моими книгами и применяли мои методы обучения. Связь с практическими приложениями получалась, главным образом, благодаря моей консультацонной деятельности в Компании Вестингауза. Еще в первые годы моей службы в Исследовательском Институте Компании была организована секция механики. Инженеры этой секции были моими учениками и благодаря им я был в контакте со всеми новыми задачами, возникавшими на практике. Моя связь с практическими задачами поддерживалась также при посредстве моего деятельного участия в работах Американского Общества Инженеров Механиков. Как я уже говорил раньше, в этом обществе, при моем участии, была организована секция механики. То было время, когда математический анализ приобретал все большее значение в работах проектирующего инженера-механика и новая секция быстро развилась и сделалась самым деятельным отделом Общества. Журнал этого отдела нашел широкое распространение во всех концах мира.

Идея использования математического анализа в решении технических задач, конечно, не нова. Я к ней пришел под влиянием работ А. Н. Крылова в России и работ А. Стодола в Швейцарии. Под этим влиянием я и А. Ф. Иоффе разрабатывали программы Физико-Математического отделения Петербургского Политехникума в 1916 году. Теми же идеями я руководствовался при составлении программы деятельности кафедры механики Украинской Академии Наук в 1918 году. И вот, через сорок лет, в 1958 году, я имел возможность посетить и Петербургский Политехникум, и Институт Механики Украинской Академии Наук. Оба учреждения процветают. Физико-Математическое отделение Политехникума выпускает каждый год около двухсот инженеров-математиков. Большая часть этих молодых людей идет в разные исследовательские институты, но некоторые идут в преподаватели средних школ. Их задача – не только обучать математике, но и показывать ее приложения в инженерном деле. Институт Механики Украинской Академии Наук имеет громадный успех. В его лаборатории по испытанию строительных материалов разрешен целый ряд технических задач. Это самый многолюдный и самый деятельный институт Академии.

Покончив с чтением корректур моей книги по истории механики, я опять отправился в Европу. На этот раз выбрал южный путь через Гибралтар. Пароход приходил в Геную. Всего несколько часов езды от Швейцарии. А главное – я объезжал Париж, пребывание в котором мне не доставляло удовольствия. Начиная с этого времени я никогда больше ни в Париж, ни в Лондон не заезжал. Отправлялся в Швейцарию кратчайшим путем и там проводил все лето.

В 1954-1955 году закончился срок моей деятельности в качестве преподавателя Станфордского Университета по вольному найму. Администрация Университета предлагала мне продолжить мой контракт, но я отказался. Все курсы, которые я читал, уже были отпечатаны и повторять на лекциях то, что студент мог прочесть в книге, не представляло никакого интереса. Мне было 75 лет. Кончились 53 года моей педагогической деятельности. Я решил покончить с лекциями и заняться подготовкой новых изданий всех моих книг. В этой работе мне помогали мои бывшие ученики, которые в дальнейшем смогут заботиться об этих книгах. Летом 1954 и 1955 годов я сделал мои обычные поездки в Швейцарию.

Летом 1956 года должен был состояться в Брюсселе Интернациональный Конгресс Механики. Кроме того я получил извещение из Загреба о присуждении мне почетной докторской степени и приглашение на торжественное заседание, где мне будет передан соответствующий диплом. Как и прежде, я в апреле отправился в Европу. Май провел в Глионе и в конце месяца поехал через Италию в Югославию. После второй войны Югославия расширилась. Границы ее были у самого Триеста. Страна стала коммунистической, но на границе особых затруднений не было. Коммунисты заинтересованы в иностранных туристах, в размене денег на ничего не стоющие югославские динары.

До войны Загреб был красивым благоустроенным городом. Теперь все переменилось. Дома стоят без ремонта. На улицах невероятная грязь. Прекрасный отель перед вокзалом, который я знал до войны, оказался теперь в полном запустении. Ковры и красивая мебель куда‑то исчезли. Водопровод и ванные в ужасном состоянии. На следующее утро отправился осматривать город и окружающие его парки. Вспоминал мой первый приезд в Загреб из разрушенной и голодной России. Тогда Загреб показался мне красивым, благоустроенным городом. Теперь все напоминало времена большевизма в России.

Вышел на площадь, где когда‑то собирался базар во время моего профессорства в Загребе. Туда съезжались крестьяне в национальных костюмах, привозили разные продукты сельского хозяйства. Теперь ни национальных костюмов, ни продуктов не было. Везде пустота и грязь.

После обеда отправился смотреть Политехникум. Он теперь помещается в огромном новом здании. Число студентов возросло во много раз. Все хотят быть инженерами. Большинство профессоров – новые, незнакомые мне люди. Но нашлись и знакомые профессора из моих бывших слушателей. Разговорились, но о политическом положении в стране мои собеседники даже не упоминают и друг другу видимо не доверяют – совсем как в Советской России.

На следующее утро состоялось открытое заседание деканов Политехникума и выдача мне почетного докторского диплома. После этой церемонии мне полагалось сказать речь. Уже при разговорах предыдущего дня я убедился, что сербский язык мною основательно забыт. Пришлось говорить по-русски. Мне объяснили, что знание русского языка теперь быстро распространяется, особенно в интеллигентном слое населения Югославии.

Покончив с формальным заседанием, я отправился автомобилем в те места, где я провел с семьей лето после приезда из России. Разыскал дом майора Дольшака, в котором мы жили. Дом, конечно, национализирован. В нем живут беженцы. За состоянием усадьбы, как видно, никто не следит. Все пришло в полный упадок. Проехал я и к гостинице в Рейхенбурге, где мы прожили первые дни по приезде из России. И гостиница, и столы под каштанами остались, но прежней жизни нет. Везде пусто, прежних владельцев нет, еды никакой не имеется. На следующее утро я покинул Загреб и отправился обратно в Швейцарию, где и прожил до второй половины августа. А потом поехал в Вуперталь к дочери. Это место близко от бельгийской границы и к началу Конгресса мы с дочерью отправились в Брюссель автомобилем.

Конгресс на этот раз оказался многолюдным. Было близко и от Лондона, и от Парижа. Явилось много англичан и французов. Прилетели и американцы. Явилась даже группа русских. На предыдущих конгрессах они совсем не показывались. После торжественного открытия Конгресса, русские представители меня окружили, перезнакомились. Очевидно им было разрешено со мной встретиться и разговаривать, но совершенно свободными они не были. Они были под постоянным присмотром. Их поместили в одном этаже большего отеля, доставляли всех вместе в особом автобусе на заседания Конгресса. Большую часть времени я проводил с русскими. Покидать здание они, видимо, не могли, но могли уходить из зала заседаний и с ними можно было разговаривать в других помещениях. Они охотно отвечали на вопросы и сами спрашивали об условиях жизни на Западе. Перед концом Конгресса русская группа устроила в своем отеле торжественный обед и пригласила ряд иностранцев. Я был в числе приглашенных и мог наблюдать все происходившее. Обед, видимо, был подготовлен при содействии русского посольства. Порядок был точно установлен. Были и речи, и переводчицы из посольства. После обеда разговоры продолжались. Вечер был приятный и интересный. По окончании Конгресса я вернулся в Швейцарию и провел остаток моих каникул на Женевском озере.

Учебные годы 1956-1957 и 1957-1958 прошли без особых событий. Я занимался подготовкой второго издания моей книги по пластинкам и оболочкам. Тут мне оказал большую помощь Кригер-Войновский, мой бывший ученик по Институту Инженеров Путей Сообщения.

Поездка в Россию

Американцев в то время (1958) очень интересовал вопрос о постановке инженерного образования в России и ко мне часто обращались с разными вопросами по этому делу. Чтобы получить более точную картину о состоянии русских инженерных школ, я решил съездить в Россию. Поездки по России для иностранных туристов были уже организованы, но это меня не устраивало. Я хотел осматривать инженерные школы, а не исторические достопримечательности. Решил вести переговоры через русское посольство и при моей обычной декабрьской поездке на Восток остановился в Вашингтоне и зашел в посольство. Тут я неожиданно встретил очень любезный прием. Секретарь посольства видимо заинтересовался моим делом, попросил составить программу моей предполагаемой поездки и список школ, которые я желал бы посетить. При этом он высказал убеждение, что каких либо затруднений в получении нужного для поездки разрешения не будет. И действительно весной 1958 года, когда пришло время моего отъезда в Европу, я получил без затруднений русскую визу на моем американском паспорте.

Приехал я в Европу к началу мая и из Генуи отправился на Женевское озеро, где и пробыл до конца месяца. Поездка в Россию намечалась на первую половину июня, когда можно было уже ожидать в России хорошую, теплую погоду. До Вены я ехал по железной дороге, а оттуда должен был лететь на русском аэроплане в Киев. Аэроплан был маленький, двухмоторный, но погода была чудесная и никакой качки я не ощутил.

Первая остановка на русской территории была во Львове. Здесь осмотрели наш багаж, считали деньги и чеки. Тут нам дали и завтрак. Малороссийский борщ был неплохой. От курицы, значившейся в меню, подали только кости.

На третье был кисель. Но завтраком я тогда не очень интересовался. Главное было то, что я в России! Кругом русские люди, русская речь. От Львова до Киева аэроплан почему то летел очень низко. Можно было различать не только деревенские хаты, но и ходивших по улице людей. С приближением к Киеву можно было узнавать знакомые места.

Наконец, мы в Киеве. На аэродроме меня встретила служащая Интуриста с автомобилем. Подъезжали мы к городу со стороны Кадетской Рощи. Дорога была в отвратительном состоянии. Служащая Интуриста объяснила это тем, что кругом шла постройка новых зданий. Приехали мы в город. Подымаемся в гору по Бибиковскому бульвару. Сворачиваем на Фундуклеевскую улицу. Улицы теперь имеют другие названия, но дома остались прежние и видно давно не ремонтировались. Подъезжаем к знакомой мне гостинице Гладынюка. Тут теперь помещают приезжих иностранцев. Мне отводят обширное помещение, состоящее из приемной, спальни и ванной комнаты. Мебель тяжелая, еще дореволюционного времени. Четыре больших окна на Фундуклеевскую улицу раскрыты настежь. Когда я попытался закрыть их, то убедился, что этого сделать нельзя. Оконные рамы были новые, но ужасная столярная работа. Оконные переплеты еле держались и при ничтожном усилии вся рама выгибалась и была готова рассыпаться на куски. Пришлось жить в Киевском отеле с раскрытыми окнами. В июне было тепло, но что делали с этими окнами зимой – я не знаю. Позже мне объяснили, что оконные рамы были разрушены во время взрывов, произведенных большевиками во время войны при отступлении из Киева. Мои оконные рамы представляли теперь образец нового, послевоенного строительства.

Я приехал часа в четыре дня. На дворе светило яркое солнце и, наскоро умывшись, я отправился осматривать город. Решил начать с Академии Наук – она была на Владимирской улице в двух шагах от моего отеля. Оказалось, что для административных учреждений Академии было построено небольшое новое здание, а различные исследовательские институты расположились в соседних, ранее существовавших зданиях. Я интересовался Институтом Механики. Служитель Академии дал мне нужный адрес и я туда отправился. На Фундуклеевской улице я видел старые знакомые мне дома. Разрушенный взрывами Крещатик был восстановлен. Тут теперь располагались здания общественного назначения, такие, как почтамт, консерватория, торговые дома. Архитектура зданий была тяжелая, мало интересная.

Некоторое оживление было заметно возле книжных магазинов. Этот товар, повидимому, был в большом изобилии. Столы с книгами были вынесены на тротуар и кругом их собиралось немало людей пересматривающих и читающих книги. Так я дошел до площади, где когда‑то располагалась Городская Дума. Теперь здесь разбит красивый сквер. Тут же находился и нужный мне Институт Механики. Помещался он в старом двухэтажном доме. Из надписи у входа было видно, что тут когда‑то жил Шевченко, значит – дому больше ста лет. Поднялся по узкой крутой лестнице во второй этаж. Институт был заперт. Вспомнил, что была суббота и что посещение официальных учреждений нужно отложить до понедельника. Пошел обратно в свой отель.

На Крещатике появилось теперь много гуляющих, никуда не спешащих людей. Одеты они были в парусиновые или ситцевые блузы, подпоясаны шнурком. Обувь плохая. В отеле уже был открыт ресторан – можно пообедать. В ресторане иностранцев не видно – все местная публика. Сажусь за свободный столик. Рядом какая‑то мужская компания. Пьют водку – поражает количество пустых бутылок. Ни вина, ни пива, видимо, никто не пьет. Подают меню – выбор небольшой. Начинаю с малороссийского борща. Борщ неплохой. С мясным блюдом труднее. Какой‑либо росбиф или отбивную котлету трудно разжевать – нужно брать рубленое мясо. Позже я постоянно заказывал яичницу с ветчиной. Ветчины обычно не было, но яйца были хорошие. На третье блюдо можно было получить компот из сушеных фруктов или кисель. Так я и питался во время моего двухнедельного путешествия. Подача блюд шла почему‑то очень медленно и на обед уходило не меньше полутора часа. Но я никуда не спешил. Можно было наблюдать публику. За одним из ближайших столов сидел какой то нервный господин. Он возмущался медленностью подачи обеда, поднял шум, потребовал жалобную книгу и что‑то в нее записывал. Это было, очевидно, обычное дело – никого эти действия и пререкания с прислугой не удивляли.

Покончил я с обедом поздно. На улице уже было темно. Решил сидеть в своей комнате и пораньше улечься спать. С того времени, как я покинул утром Вену, прошло около пятнадцати часов. Было много новых впечатлений и я чувствовал себя утомленным.

На следующее утро проснулся рано. Светило яркое солнце. Решил поскорее позавтракать и заняться осмотром города. К семи часам спустился в ресторан, но ресторан оказался закрытым. Мне объяснили, что до девяти часов я завтрака получить не могу. Пришлось начать осмотр города без завтрака. Пошел вверх по Фундуклеевской. Решил посмотреть дом, который когда‑то принадлежал моему отцу и в котором я, уже будучи профессором, прожил несколько лет. Дом, видимо, не ремонтировался, осталась та же покраска, что была пятьдесят лет тому назад. У дверей парадного входа висела доска с именами жильцов. В наше время по парадной лестнице было только три довольно больших квартиры. Теперь висел длинный список жильцов. В каждой квартире живет по несколько семейств. Зашел во двор. Здесь тоже перемена – исчезли заборы, отделявшие наш дом от соседей. Исчезли и цветники, о которых когда‑то так заботилась мама. Во дворе тихо, полное безлюдье. Очевидно, в восемь часов утра еще все спят. Жизнь на улице начинается позже. Все работы производятся женщинами. Они метут тротуары и поливают улицы.

Осмотрев дом и двор, отправился дальше. Решил пойти к Владимирскому Собору. Было воскресенье, первый день Троицы. В церкви шла ранняя служба. Было немало молящихся. Простой люд – может быль из пригородов. Поражает жалкая одежда посетителей. Особенно плохо обстоит дело с обувью. Много совсем босых, многие в каких‑то жалких башмаках. Были и в валенках. Вообще люди в церкви одеты несравнимо хуже тех, что я видел накануне на Крещатике. Осмотрел Собор – видимо содержится в полном порядке. При входе стоит городовой, маленький, сморщенный, похожий на старичка. Таких городовых в старое время не было.

К девяти часам вернулся в отель. Ресторан уже был открыт – можно позавтракать. Заказал кофе. К кофе подают серый хлеб, нарезанный большими кусками, и масло. Подает мальчишка лет пятнадцати. Я начал ему рассказывать, какие в старину были в Киеве булочки разных сортов. Мальчишка видимо хотел показать, что и теперь булочки имеются. Отправился на поиски, но вскоре вернулся с пустыми руками. Булочек нет.

После завтрака решил продолжать мою прогулку по городу. Но случилось иначе. Прошел я по улице только два дома. Остановился у газетного киоска посмотреть, что люди читают и тут ко мне подошел незнакомый господин с портфелем. Минуту тому назад я с ним столкнулся при выходе из отеля. Теперь он меня нагнал. Он молча вынул из портфеля и подал мне книгу. Это был мой учебник сопротивления материалов. По надписи на первой странице было видно, что эту книгу, пятьдесят лет тому назад, я подарил библиотекарю Политехнического Института Сафронееву. Незнакомец сказал, что он племянник бывшего библиотекаря и теперь состоит преподавателем Института по строительной механике. Встреча была мне очень интересна. На завтра назначено посещение Института и я уже сегодня мог получить ряд полезных информаций и таким образом сделать более успешным мой завтрашний визит.

Я предложил моему новому знакомому пройти в ближайший парк и там поговорить. Так и сделали. Мой собеседник оказался человеком разговорчивым и хорошо знакомым с институтскими делами. Еще студентом он был призван на войну. Был несколько раз ранен. Но все обошлось благополучно. После войны он окончил Институт, был оставлен для подготовки к ученой степени и теперь состоит при Институте преподавателем. Мы проговорили с ним почти три часа и я получил полную картину и учебной, и научной жизни Института. В заключение мой собеседник предложил проехать с ним на автомобиле осмотреть город.

Для получения автомобиля нужно было пройти к оперному театру и там стать в очередь. Ждать пришлось недолго, мы получили автомобиль и поехали по Крещатику, по бывшей Институтской и мимо Лавры в Новый Ботанический Сад. Там мы отпустили автомобиль и отправились осматривать новые посадки. Сад был обширный и видимо содержался в полном порядке. Мы спустились к Днепру и пошли вдоль берега. Тут теперь большое пешее и автомобильное движение. Скоро мы встретили свободный автомобиль, который меня привез к отелю.

После обеда я опять отправился на осмотр города. Прошел к драматическому театру. Из афиш было видно, что там идут украинские пьесы. В прежние времена, когда ставились пьесы из крестьянского быта с музыкой и пением, я любил украинский театр. Но теперь шли пьесы из городской жизни. Когда на сцене говорили по украински люди в сюртуках, это казалось мне неестественным и я от такой игры не получал никакого удовольствия. Выяснивши, что вечером будет итти одна из таких пьес, я оставил мысль о театре и пошел бродить по городу. К началу представления я опять был у театра. Собиралась публика. Шли в театр в тех же блузах и сомнительных башмаках, которые я видел днем на улице. Очевидно, жизнь упростилась и для посещения театра никакие переодевания в вечерние наряды не полагались. Да вероятно таких нарядов и не было. Я рано вернулся домой и, поужинав в отельном ресторане, пошел в свою комнату.

На следующее утро предстояло посещение Политехнического Института. Я встал рано. Ресторан в будние дни открывался раньше, чем в праздники, и к девяти часам я покончил с завтраком и был готов к поездке в Институт. Но, оказалось, что по здешнему, это еще очень рано. Жизнь в городе начинается поздно и представительница Интуриста объяснила мне, что директор Института ожидает меня к одиннадцати часам. Пришлось подчиниться. В назначенное время я в сопровождении интуристки явился в Институт. У подъезда меня встретил профессор Г. С. Писаренко, заведующий лабораторией по сопротивлению материалов. Появился откуда‑то и фотограф. Сделал несколько снимков. Деревья на территории Института за сорок лет, что я их не видел, сильно разрослись и отчасти закрывали здание Института. Здание осталось без изменений, только, видимо, давно стоит без ремонта и обветшало. Зашли внутрь, в хорошо знакомый мне длинный коридор. Прошли в директорский кабинет. Директора еще не было. Меня встретили несколько профессоров. Все новые лица – никого из моих старых знакомых не осталось в живых. Скоро появился и директор – молодой человек лет сорока. Все расспрашивают меня об организации американских инженерных школ и получить сведения о русских школах в такой большой группе было невозможно. После часа таких общих разговоров, директор заявил, что большая аудитория, в которой я в давние времена обычно читал лекции, сейчас открыта и в ней собрались студенты, которые были бы очень рады, если бы я им рассказал что‑нибудь об американских школах. Отказаться было неудобно. Пришлось сделать небольшой доклад в знакомой мне аудитории. Студентов было много, но вели они себя очень тихо. Никакого оживления, никаких вопросов с мест. Явились на доклад, как по наряду. После доклада так же тихо разошлись.

Директор предложил мне осмотреть лабораторию, которой я когда‑то заведывал. Она все в том же довольно тесном помещении. Теперь, после войны, русские перевезли из Германии немало машин для испытания материалов. Новые машины были втиснуты между старыми. Получилась теснота, при которой было трудно пользоваться машинами, особенно при групповых студенческих занятиях. Самодельные приборы, которыми я пользовался для иллюстрации различных отделов моего курса, применяются и теперь. Оказалось, что до сих нор пользуются составленною мною книжкой с описанием опытов, которые выполняются студентами. За пятьдесят лет никаких перемен! На стене висят портреты бывших директоров лаборатории. Среди них и мой портрет. После я узнал, что бывали времена, когда нужно было мой портрет снимать и прятать, но теперь, повидимому, люди чувствуют себя свободнее.

При осмотре лаборатории я встретился с моим бывшим механиком. Он давно в отставке. О моем приезде он был уведомлен и пришел повидаться со мной. Поговорили о давних временах и о положении сейчас. Выяснилось, что не все плохо в Советской России. При коммунистическом режиме его дети смогли получить высшее образование и его сын состоит теперь преподавателем механики при Институте.

После осмотра лаборатории опять собрались в директорском кабинете. Опять шел общий разговор и получить более детальные сведения о ходе учебных дел не было никакой возможности. В заключение директор сообщил, что инженерное отделение, деканом которого я когда‑то состоял, теперь выделено и составляет особый Инженерно-Строительный Институт и директор этого Института ожидает моего посещения.

Распрощавшись с профессорами Политехникума, я отправился в новый для меня Институт. Тут, видимо, приготовились к более торжественной встрече. Директор и группа профессоров поджидали меня у входных ворот. С ними я прошел в главное здание. Тут директор провел меня в аудиторию, где собрались студенты. После его вступительного слова я рассказал студентам о моей учебной деятельности в Америке. После доклада я недолго оставался в Институте. Было уже поздно и я отправился в свой отель. Посещения и речи меня порядочно утомили и вечер я провел дома.

На следующее утро предстояло посещение Института Механики Украинской Академии Наук. Прошло сорок лет с тех пор, как я составлял план деятельности этого Института и, конечно, было интересно посмотреть, что из моих планов осуществилось. Заведывал Институтом профессор Г. Н. Савин, с которым я познакомился на Конгрессе в Брюсселе. Работы Савина были теоретического характера и лаборатория Института развилась, главным образом, благодаря трудам профессора Е. О. Патона, известного специалиста по мостам.

При восстановлении мостов, после разрухи революционного времени, выяснилась необходимость часто применять в металлических мостах сварку вместо заклепок. В то время этот способ соединений был еще мало изучен и Е. О. Патон занялся этим вопросом в лаборатории Академии. Он имел большой успех. Выработал надежные способы сварки и ввел их в практику. По применению сварки Россия занимает теперь, вероятно, первое место в мире.

Большое внимание уделяется в лаборатории также испытанию цемента и бетонов. Производство бетонных работ при низких зимних температурах представляет большой практический интерес при русских климатических условиях и в лаборатории ведется ряд работ по этому вопросу. Осмотр лаборатории механики дал мне большое удовлетворение. Основная идея сближения науки и техники, которой я так увлекся при организации кафедры механики при Киевской Академии Наук, оказалась жизненной и планированная мною лаборатория деятельно участвует в разрешении важных технических вопросов страны.

По окончании осмотра лаборатории пора уже было возвращаться в отель и готовиться к отъезду в Харьков. Чтобы побольше увидеть, я решил пользоваться при переездах железнодорожным сообщением. Но расписание поездов представляет в России какую‑то тайну. Представитель Интуриста предупреждает, что нужно подготовиться к отъезду, но время отхода поезда до последней минуты остается неизвестным.

Наконец, мы едем на вокзал. Вокзал новый, поместительный. На платформу пропускают только людей с билетами. Никакой толкотни, столь знакомой мне по прежним дореволюционным поездкам по России. В вагоне первого класса в былые времена обычно было достаточно свободных мест. Теперь все места распределяются по билетам. Представитель Интуриста указывает мне место и уходит. Дам в вагоне не видно – одни мужчины. После я выяснил, что едет группа инженеров, возвращающихся в Харьков после какого‑то съезда в Киеве.

По одежде они установили, что я иностранец. Любопытство усилилось, когда выяснилось из моего разговора с представителем Интуриста, что я говорю по-русски. Очень осторожно начались расспросы. Я рассказал, что интересуюсь высшим техническим образованием и что в Киеве осматривал Политехнический Институт. Из дальнейших разговоров они быстро установили мою личность. Они знали мои учебники, знали о моем переселении в Америку.

Число пассажиров в моем отделении быстро возрастало и скоро уже толпились пассажиры и у входа, в коридоре. Всем было интересно посмотреть на русского американца. Было много вопросов о жизни в Америке. О России говорили неохотно. Зашло солнце, наступила ночь. Разговор все продолжался и я смог заснуть только после полуночи. Проснулся рано, в Полтаве. Чудесный яркий день. Смотрю не отрываясь в окно. Городов до Харькова нет. Селения встречаются редко – все зеленые поля. На станциях пусто – видел только несколько рабочих в валенках или каких‑то высоких резиновых сапогах. Такой обуви в прежние времена тут не было.

Наконец Харьков. Встречает меня представитель Интуриста. Говорит, что меня поджидают две дамы. Подходит моя младшая сестра и с ней какая‑то незнакомая дама. Сестру трудно узнать. В последний раз я ее видел сорок три года тому назад. Она тогда только начинала свою педагогическую деятельность, как преподавательница математики. Теперь передо мной стояла седая старуха. Ее спутница, оказалась нашей дальней родственницей, которую я знал еще маленькой девочкой. Теперь это была пожилая женщина. Представитель Интуриста увидел, что я этот день вряд ли буду интересоваться делами и предложил отвести нас в гостиницу Интуриста, а посещением школ заняться на следующий день. Так и сделали.