Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Степан Тимошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Поездка в Европу

Наконец настало 15 июля и мы отправились в Европу. Начали с Англии. Первым долгом я отправился в Кембридж. Тамошняя компания физических приборов начала изготовлять приборы для записывания колебаний и я хотел их осмотреть. Имел также ввиду встретиться с Капицей. Он уже шесть лет жил в Кембридже и, как говорили, успешно работал в физической лаборатории. Его преимущество перед молодыми английскими физиками было то, что он прошел прекрасную инженерную школу Петербургского Политехникума и мог проектировать крупные машины. В своей научной работе он имел тенденцию переходить от малых физических приборов к крупным машинам и эта перемена масштаба опыта позволила ему сделать ряд серьезных работ.

Капица встретил меня очень любезно. Он состоял при Тринити Колледж и занимал квартиру как раз против главных ворот этого колледжа. По случаю моего приезда Капица устроил в своей квартире чай и пригласил на него нескольких молодых физиков. Капица любитель поговорить. Он много рассказывал о своих поездках в Россию. Его туда приглашали для докладов о развитии физики в Англии, но докладами не очень утруждали и он проводил бо́льшую часть времени в Кисловодске. Говорил о своей последней поездке, когда он смог побывать на своей родине, где‑то в Волынской губернии. При этом ему удалось вывезти кое‑что из фамильного серебра и тут он указал на стоявший перед нами чайный сервиз. Я грешным делом ему не поверил и подумал про себя, что сервиз он получил из «портсигарного фонда» в качестве вознаграждения за свои доклады.

Позже Капица пригласил меня на обед в Тринити Колледж. Тут я встретил большую группу английских ученых. Помню, против меня сидел старик X. Ламб, труды которого по теории упругости были мне хорошо знакомы. Капица вел себя за столом неприлично. Он громко разговаривал по-русски и делал разные замечания о присутствовавших. Я был рад, когда обед кончился и общество разбилось на маленькие группы. Провел большую часть времени в разговоре с X. Ламб. Он когда‑то профессорствовал в Манчестере, теперь вышел в отставку и доживал свой век в Кембридже, где он когда‑то учился. Старика, очевидно, очень интересовала организация научной работы в американских исследовательских институтах. Рассказал ему о нашей работе у Вестингауза.

Разошлись мы довольно поздно. Капица предложил зайти тут же на территории колледжа в маленький садик. Он все время громко разглагольствовал, а потом при выходе заявил – это «садик тишины», разговаривать здесь не полагается. Наконец, проводил меня в помещение для ночевки, объяснил, что колледж устраивает своих гостей в комнатах, где жил Ньютон и на том мы распрощались. В те времена электричества в комнатах колледжа не было, освещалась моя комната свечой и рассмотреть ее подробнее не было возможности. Оставалось только раздеться и укладываться спать. Тут еще маленькое приключение. Укладываюсь, протягиваю ноги под периной и чувствую что‑то мягкое, теплое. Вскакиваю от неожиданности, произвожу исследование. Оказалось – резиновый мешок, наполненный теплой водой. Заботливая прислуга положила его, чтобы мне было теплее. Во времена Ньютона клали бутылки с теплой водой, а теперь резиновый мешок. Раньше я ничего не знал об этом усовершенствовании.

На другой день осмотрел завод физических инструментов и возвратился в Лондон. Было еще несколько свободных дней до съезда в Оксфорде и я использовал их для посещения Компании Метрополитэн Виккерс в Манчестере. Компания эта была в каком‑то соглашении с Вестингаузом. Их представители посещали наш Исследовательский Институт и особенно интересовались нашими испытаниями стали при высоких температурах. В Манчестере меня встретили те же два инженера, которые были у нас в Питсбурге. Это был полный состав их Исследовательского Института. Англичане были очень бережливы в тратах на научные исследования и большого штата для исследований не заводили. Кроме испытания на растяжение стали при высоких температурах, они изучала механизм роста деформаций с временем при комнатной температуре на таком материале, как свинец. Подвергая свинцовые трубки одновременному действию растяжения и кручения они могли изучать «течение» металла в разных случаях плоского напряженного состояния. Это, кажется, были первые опыты такого рода. Задуманы и выполнены эти опыты были R. V. Beiley – человеком без высшего образования. Этот самоучка опубликовал впоследствии ряд научных работ по расчету турбинных частей, работающих при высоких температурах и был избран президентом Английского Общества Инженеров Механиков.

После посещения завода я осмотрел и город. Тут когда-то жили и работали такие основоположники экспериментальной науки сопротивления материалов как В. Фербэрн и Е. Ходжкинсон. Особых красот в этом фабричном городе я найти не предполагал, но все же был поражен его безобразием. В старину герцоги и графы строили дворцы, планировали парки. Новые властители ставили в центре города фабричные трубы!

По возвращенки из Манчестера я побывал в Национальной Физической лаборатории. У меня осталось неприятное воспоминание от моего первого посещения этой лаборатории в 1921 году. Там все засекречено, из всего делали тайну и ничего кроме общеизвестных опытов не показывали. На этот раз посещение было удачнее. Мне показали результаты опытов со сталью при высокой температуре. Показали и их метод графического представления результатов этих опытов. В отделе измерительных приборов видел их приемы измерения точности нарезки зубьев зубчатых колес. Этот вопрос нас тогда очень интересовал в связи с нарезкой зубчатых колес для наших электровозов.

Наконец все дела в Лондоне были закончены и мы отправились в Оксфорд. Это чудесный город! Вдоль главной улицы целый ряд старинных зданий, знаменитых университетских колледжей. Жаль, что вдоль той же улицы движется теперь непрерывный поток автобусов и тяжело нагруженных грузовиков. Копоть и сотрясения постепенно разрушают эти чудесные здания. Неужели невозможно устроить для этого движения какой‑либо обходный путь?

Большинство приезжих ученых жили на время конгресса в различных колледжах, но я не профессор, а представитель технической компании и должен был жить в отеле. Посещал доклады секции физики. Вспоминаю доклад, касавшийся новых теорий строения атома. После докладчика выступил с речью профессор С. Рунге. Когда‑то в восьмидесятых годах он занимался математической теорией распределения спектральных линий. И вот теперь, через сорок лет, новая теория строения атома давала объяснение законам, с которыми он встретился в своей работе. В заключение своей речи Рунге процитировал стих из Евангелия: «Ныне отпущаеши раба Твоего…».

В первый раз я встретил Рунге в 1905 году, когда в летний семестр посещал лекции в Гёттингене. Лекции его по ясности и красоте изложения были замечательны. По лекторским талантам я сравнил бы его с нашим Кирпичевым. В заседаниях Семинара Прикладной Математики и Математического Общества его выступления всегда были очень интересными. Имел я с Рунге дело и позже, в связи с печатанием некоторых моих работ в журнале Zeitschrift fur Mathematik und Physik, редактором которого Рунге состоял. Говорили, что в жизни гёттингенских математиков Рунге играл существенную роль. Председательствовал и всем распоряжался Клейн, человек строгий и властный. Иногда у него бывали несогласия с младшими преподавателями. Для улаживания затруднений прибегали к посредничеству Рунге. Он шел для объяснений к Клейну и тот, после разговора, размякал.

Вспоминаю лето 1914 года. По моему совету, преподаватель сопротивления материалов Р. Б. Куровский отправился на летний семестр в Гёттинген послушать лекции Рунге. Среди лета произошло Сараевское убийство. Переговоры между европейскими державами становились все воинственнее. После одной из лекций Рунге подошел к Куровскому, прапорщику запаса русской армии, и посоветовал ему немедленно уехать. Тот последовал совету Рунге и до объявления войны успел выбраться из Германии.

Вспоминаю еще один доклад в той же секции физики Конгресса. Надо сказать, что на этот раз Конгресс Британской Ассоциации Прогресса Науки проходил в несколько особых условиях. На Конгресс явился наследник престола, который когда‑то состоял студентом Оксфордского университета. Теперь он посещал поочередно все секции Конгресса. В упомянутый день очередь дошла до секции физики. У доски докладывал какой‑то физик, писал уравнения. Вдруг у входа движение – вошел наследник престола. Вижу как председатель секции отводит незакончившего доклада физика и на эстраде появляется Рузерфорд. В присутствии наследника он своим зычным голосом докладывает о своих известных работах по разрушению атомов особыми лучами. Все это, конечно, было подстроено и было обидно, что ученый с мировым именем старался показать себя перед малограмотным наследником. В последний раз я видел Рузерфорда на Международном Конгрессе Механики в Кембридже в 1934 году. Хотя он никакого отношения к механике не имел, но во время торжественного обеда занимал одно из почетных мест возле председателя и по обыкновению громко разглагольствовал. Мой сосед по столу тихо мне сказал: «Мы его здесь называем Loudspeaker» (громкоговоритель).

Кроме слушания докладов я участвовал в группах членов Конгресса, интересовавшихся старинными зданиями колледжей. Местные знатоки читали нам целые лекции по истории этих зданий. Были организованы также некоторые экскурсии. Ездили, например, на родину Шекспира. При переездах меня удивляло большое количество необработанных полей, заросших сорными травами. Это была не Германия, где каждый клочек земли возделан. Англия в те времена сельским хозяйством мало интересовалась, предпочитала ввозить съестные продукты из своих колоний.

По окончании Конгресса мы покинули Англию и через Антверпен и Брюссель направились в Германию. Остановились в Эссене. Я хотел осмотреть завод Круппа. Пушек там уже не делали, занимались мирными делами. Строили много локомотивов. В Исследовательском Институте велись интересные исследования сдвигов, происходящих в мягкой стали при начале пластической деформации.

Из Эссена отправились в Гёттинген. Прошло двадцать лет с тех пор, как я там жил. О том времени сохранилось самое светлое воспоминание. Явился я туда в 1905 году никому неизвестным начинающим преподавателем и тут сразу получил ценные указания – какие лекции следует прослушать, какие книги прочитать, за какую работу стоит приняться. До того времени я ни от кого таких указаний не получал и тратил немало времени на занятия, оказывавшимися позже ненужными.

Уже был август. В университете начались каникулы. Студенты и профессора уже разъехались. Город опустел. Но можно было погулять в знакомом мне чудном парке, побродить в соседних лесах, где в былое время делалось немало прогулок. В парке заметил нечто новое – группа молодых людей в полувоенной форме занималась военными упражнениями. Это начиналась деятельность партии «наци». Кто думал тогда, что это движение сыграет в жизни Германии, да и всей Европы, такую роль…

Вечером встретил Надая, бывшего ассистента профессора Прандтля. Он теперь заведывал лабораторией прикладной механики, в которой когда‑то работал и я. Прандтль теперь прикладной механикой не интересовался и затрачивал все свое время на аэродинамику. На следующий день Надай показывал мне свои работы в лаборатории. Он теперь занимался экспериментальными работами по пластичности и хотел проверить опытом некоторые теоретические заключения Прандтля. Из разговоров выяснилось, что Надай не удовлетворен своим положением в Гёттингене и хотел бы переселиться в Америку. Я пообещал ему переговорить с администрацией Вестингауза и по возвращении в Америку это сделал. Надай впоследствии был приглашен в Исследовательский Институт Компании, где и работал до выхода на пенсию. Там он сделал целый ряд работ и опубликовал известную книгу по пластичности.

Вспоминаю еще одну встречу. Оказалось, что в это лето работала в Гёттингене целая группа физиков и математиков, приехавших из Петербурга и Москвы. Среди них был мой давний знакомый по Институту Путей Сообщения Я. В. Успенский. Разговорились. Общее настроение интеллигенции в России, как видно, за последние годы значительно изменилось. В мое время всякий, кто только мог уехать из России, бежал, не задумываясь над тем, что он будет делать дальше. Сейчас настроение другое и группа молодых ученых, работающих в Гёттингене, никуда бежать не собиралась, а предполагала возвратиться домой к началу осеннего семестра. «НЭП», очевидно, внес некоторое успокоение. Условия жизни несколько улучшились, а главное появилась надежда, что большевизм постепенно себя изживет и жизнь устроится более нормально. Тогда никто еще не думал, что наступят времена Сталина и бежать уже будет невозможно.

Из Гёттингена отправился в Берлин, где большую часть времени провел на заводе Сименс-Шукерт, который имел какое‑то соглашение с фирмой Вестингауза, и я мог свободно знакомиться с любым отделом завода. Начал с Технического отдела, где вырабатывались правила для определения прочности различных частей машин. Чего‑либо нового там не нашел. Благодаря большой демократичности организации Вестингауза, у нас была более тесная связь инженера проектировщика с непосредственным исполнителем работы и новые научные сведения быстрее проникали в заводскую практику.

Исследовательский отдел берлинской Компании Шукерта не имел непосредственной связи с производством и служил главным образом для повышения престижа Компании, а не для улучшения ее технической практики. Объединения науки и техники, к которому стремились в Америке, тут не было.

Среди инженеров этого отдела встретил старого знакомого – сына петербургского пастора – Мазинга, которого знал еще студентом в Гёттингене. Теперь он был ученый металлограф и специально интересовался напряжениями, остающимися в металле после пластических деформаций. С ним можно было говорить по-русски и я многое от него узнал о положении науки в Германии. С ним я осмотрел Исследовательский Институт Сименс-Шукерта и некоторые другие лаборатории Берлина. Особенно интересна была лаборатория по металлам имени Императора Вильгельма (Кайзер Вильгельм Институт).

Тут я встретил молодого ученого Закса, который отличился на войне и заслужил высший орден за храбрость. Это ему не помогло во времена Гитлера. Он должен был, как еврей, покинуть Германию и переселиться в Америку. Закс был не только металлограф, но и инженер и, естественно, стремился ввести новые теории металлографии в дела механических испытаний строительных материалов. Его книги в этой области имели значительный интерес для инженеров, занимающихся техникой испытания материалов.

Из Берлина отправился в Дрезден. Дрезденский Политехникум быстро расширялся и я хотел посмотреть новую лабораторию по механическим испытаниям строительных материалов. Здесь встретил самый любезный прием. Мне показали не только существующие лаборатории, но познакомили также с планом их дальнейшего расширения. Позже я узнал, что в то время там был план о привлечении меня на кафедру сопротивления материалов Института, но мой переход в Мичиганский Университет покончил с этим. Также закончились разговоры о переходе в Берлинский Политехникум, о которых мне писал профессор Рейснер.

Из Дрездена отправились в Швейцарию на Конгресс прикладной механики. Первая остановка – Шафгаузен. Вечером полюбовались Рейнским водопадом, а на утро предстояло посещение завода Амслера, изготовлявшего машины для механических испытаний строительных материалов. Первый раз я посетил этот завод еще в 1904 году, когда шло оборудование механической лаборатории Петербургского Политехникума. Тогда еще был жив старик Амслер, изобретатель известного интегратора. Позже давал этой фирме заказы из Киева, из Загреба и даже из Питсбурга. Выполнение заказов было всегда безукоризненным. Теперь деятельность завода расширилась. Строили не только прессы, но также машины универсального характера, машины для испытания на усталость, на твердость и другие.

До открытия Конгресса оставалось еще несколько дней и мы решились на небольшое круговое путешествие. Из Шафгаузена через Цюрих отправились в Андермат. Видели место, где Суворов совершил свой знаменитый переход через Чортов Мост. Там на скале высечена русская надпись, описывающая геройский подвиг Суворовских солдат.

На другой день по узкоколейной железной дороге, через перевал Фурка, проехали к истокам Роны. Любовались Ронским глетчером, а потом через Бриг и Летчбергский туннель прибыли в Шпиц и тут заночевали. Утром я проснулся рано. Окно выходило на Тунское озеро. Предо мной чудесный вид на озеро, на противоположном берегу Гунтен и Мерлиген, знакомые места, где мы проводили лето двадцать с лишним лет тому назад. Многое переменилось для меня за это время. Тогда я был начинающий преподаватель, потом профессор. Дальше бегство из России и, наконец, я в Америке, консультант Американской фирмы.

После завтрака знакомый пароходик перевез нас на другую сторону в Мерлиген и мы в прежнем отеле Беатус. Но как все изменилось! Парк разросся. Хозяева, двадцать лет тому назад только начинавшие свое дело, постарели. Вследствие войны и обнищания Европы дела шли плохо, туристов мало. Русских совсем не бывало. Пробыли в Мерлигене три дня. Ездили по окрестным местам – везде запустение. Прежней жизни на Тунском озере, когда туристы заполняли все гостиницы, уже не было. На следующий день открывался Конгресс.

Занятия Конгресса шли в Цюрихском Политехническом Институте. Актовый зал, где происходила церемония открытия Конгресса, был полон. Председательствовал профессор механики Е. Мейснер, работы которого мне были хорошо знакомы. Он занимался исследованиями деформаций сферических оболочек. Сказал несколько слов и А. Стодола, автор знаменитой книги по паровым турбинам. Часть этой книги, посвященную вопросам прочности турбин, я когда‑то внимательно изучал. Это был первый опыт введения теории упругости в исследования напряжений в машинных частях. Книга имела громадный успех и имела большое влияние на проектирование машин. Этими речами закончилось общее собрание Конгресса.

Тут я заметил по надписи на программе, что моим соседом был профессор М. Т. Губер, с которым я переписывался в продолжение последних десяти лет. И вот неожиданно встретились! Губер был взят в плен русскими при падении Перемышля и содержался в лагере для пленных на Волге. Как‑то в 1916 году я получил письмо от Австрийского пленного офицера Губера. Он писал, что имеет в лагере много свободного времени, изучил русский язык и хотел бы, с моего разрешения, перевести на польский язык мой учебник сопротивления материалов. На это я, конечно, согласился и после войны перевод появился в Варшаве в литографированном виде. Им пользовались в течение многих лет как учебником в Варшавском Политехникуме. Это был первый случай перевода моей книги на иностранный язык. Позже книга появилась в переводе на многие другие языки.

После закрытия общего собрания Конгресса, начались секционные заседания. В одном из них я был председателем. Председателем я оказался очень плохим. Вместо того, чтобы следить за порядком собрания, постоянно вмешивался в прения и нарушал порядок. Закончилось мое председательствование большим беспорядком. Благодаря моей нераспорядительности, заседание затянулось и отведенное для сессии время истекло до полного исчерпания программы. Оставался еще доклад одного французского ученого. Я предложил перенести, за недостатком времени, этот доклад на следующую сессию и закрыл заседание. Но тут поднялся страшный шум. Явилась целая группа громко говоривших французов, которые заподозрили председателя в пристрастности и настаивали на продолжении сессии и доклад был прочитан при отсутствии председателя. Я тогда отметил новую для меня черту нетерпимости в характере французов. Черту, которая впоследствии с такой силой проявилась у немецких «наци».

Из докладов, прочитанных на Конгрессе, самым интересным был доклад англичанина Тейлора, который говорил о пластических деформациях кристаллов мягкой стали. Интересен был доклад А. Эйхингера, который дал простое выражение для энергии деформации, соответствующей касательным напряжениям. Я докладывал мои исследования о прочности рельсового пути и результаты испытаний, произведенных Компанией Вестингауза. Приятным воспоминанием остался заключительный банкет Конгресса, организованный швейцарцами на вершине горы Ютлиберг. Была чудная погода, ужин затянулся и участники Конгресса возвратились в Цюрих только поздно вечером.

Из Цюриха я сделал несколько поездок для ознакомления с швейцарской машиностроительной промышленностью. Особенно интересным было посещение завода Зульцера в Винтертуре. Один из инженеров этого завода, служивший у Вестингауза и работавший со мной по испытаниям стали при высоких температурах, теперь заведывал одним из отделов завода и, узнав о моем участии в Конгрессе, предложил посетить Винтертур. Завод оказался очень интересным, особенно отдел, строющий дизеля. Там строились в то время, пожалуй, самые крупные в мире машины этого рода. Я узнал, что Зульцер был не только промышленником и инженером, но интересовался также и жизнью своих рабочих и затрачивал немалые средства на улучшение их быта. Иногда среди рабочих возникали недоразумения, начинались волнения. Тогда Зульцер оставлял свою чертежную доску, шел на рабочее собрание, говорил с рабочими и обычно улаживал дело. В мое время в Америке такого типа заводчика не было.

Покончив с Конгрессом, отправился в Париж. Там в это время жило много русских, бывали русские собрания, существовал русский театр. Встретились и старые знакомые. Совершенно неожиданно увидел на улице А. Н. Крылова. Он старался перейти площадь Оперы и при беспорядочном парижском автомобильном движении это было не легко. Кое-как перешли. Крылов сказал, что идет ужинать и что в ресторане его поджидают двое русских. Пригласил присоединиться, я согласился – вечер у меня был свободный. Оказалось, что один из русских был кораблестроитель, ведавший до революции постройкой военных судов на Черном море. Другой – его бывший служащий. Все мы, кроме Крылова, в Россию возвращаться не собирались и свободно критиковали большевистские порядки. Крылову нужно было возвращаться и потому быть осторожным.

Разговор скоро перешел на дела, дореволюционные, на постройку русских дредноутов, которые были спроектированы под руководством Крылова. Из общей программы до войны было закончено немного. Но то, что было закончено, показало на деле прекрасные качества. Это была большая заслуга Крылова. Он первый ввел в практику проектирования математический расчет прочности судов и показал, что при правильном его применении, можно достигнуть значительной экономии в весе судов. Некоторые расчеты оказались новинкой и ими впоследствии стали пользоваться кораблестроители других стран.

После ужина Крылов, прощаясь, попросил зайти к нему на его частную квартиру, что я через несколько дней и сделал. Жил он в маленьком скромном отеле недалеко от Пантеона. Дело, о котором Крылов хотел переговорить со мной, касалось физика Капицы, женатого на дочери Крылова. Крылов просил меня предупредить Капицу, чтобы в будущем он от приглашений из России отказывался и в Россию больше не ездил. Об этом предупреждении Крылова я при первой же встрече Капицу осведомил, но он на это не обратил должного внимания.

Помню летом 1934 года, во время Конгресса Прикладной Механики, происходившего в Кембридже, я снова встретил Капицу. Его положение в университете видимо повышалось. Он заведывал специальной лабораторией, производившей разные исследования при низких давлениях. Показав лабораторию, он мне сообщил, что через несколько дней отправляется в Россию. Я ему напомнил о предупреждении Крылова, но он только рассмеялся. Это была моя последняя встреча с Капицей. В России на этот раз он был задержан и несмотря на хлопоты Кембриджского университета никогда больше в Западной Европе не появлялся.

Во время моего посещения к Крылову позвонил телефон. Я понял, что вызов был из Русского Посольства и что кто‑то сейчас явится для разговоров. Это видимо смутило Крылова и он потерял свою самоуверенность. Это был не тот Крылов, который во времена царского режима мог вести весьма решительные разговоры с представителями высшей власти. Я понял положение и, не задерживаясь, распрощался с хозяином. Это была моя последняя встреча с Крыловым. Скоро после описанной встречи Крылов был вызван в Москву и больше никогда не возвращался в Западную Европу. В России он прожил еще около двадцати лет и продолжал свою научную работу до последнего дня своей жизни.

В Париже, в тот же приезд, я встретился с А. Ф. Иоффе, моим товарищем по Роменскому реальному училищу, а позже моим коллегой по Петербургскому Политехническому Институту. В последний год перед революцией мы с ним много работали над составлением учебного плана проектировавшегося нами нового отделения Института, в котором преподавание математики, механики и физики должно было играть первенствующую роль. Иоффе был занят сейчас в Париже покупкой книг и журналов для библиотеки Академии Наук. Говорить о России и об условиях научной работы там ему, очевидно, не хотелось и он предложил зайти в какой‑то театр-фарс. Видимо большие перемены произошли с человеком. Когда‑то это был скромный молодой человек, красневший до ушей, когда слышал несовсем приличное слово, теперь же, казалось, был завсегдатаем сомнительного парижского театра.

Из Парижа я отправился домой в Питсбург и через неделю уже сидел за моим столом в Исследовательском Институте и составлял отчет о поездке. Из отчета получилась довольно полная картина тогдашних механических испытаний строительных материалов. Отчет был размножен, читался нашими инженерами, но напечатан не был.

Консультационная работа продолжалась, но она несколько изменила свой характер. На заводе уже работало три выпуска инженеров-механиков нашей школы. Они распределялись между различными отделами завода и образовывали группы, специально занимавшиеся вопросами прочности. Благодаря этому большинство вопросов прочности разрешалось на месте и ко мне обращались только в случае более сложных задач.

Большое упрощение в моей деятельности вызвало также появление в печати моего курса по сопротивлению материалов. Не нужно было повторять одно и то же много раз. Можно было ограничиться ссылкой на определенные страницы книги или на указанную там литературу. Все это я разъяснил директору нашего Института и указал ему, что многие затруднения проектирующих инженеров связаны с вопросами вибраций в машинах. Подходящих книг, трактующих вибрации с инженерной точки зрения, не существовало и что для наших инженеров весьма желательно, чтобы такая книга была написана. Я рассказал ему о моих работах в России и высказал уверенность, что могу такую книгу написать, если мне будет дано нужное для этого время. Писать такую книгу в заводской обстановке невозможно и наилучшим решением была бы работа на дому. Я мог бы, по крайней мере некоторые дни недели, работать до дневного перерыва дома и только после перерыва являться на завод. Директор Института с моими доводами согласился и я занялся писанием книги по вибрациям. Теоретическая часть книги могла легко быть составлена, так как нужный для этого материал можно было взять из моих русских книг. Для отдела приложений можно было использовать многочисленные случаи из моей заводской практики. Работа быстро подвигалась и была закончена в 1927 году.

Расскажу еще об одном предприятии, проведение которого в жизнь имело впоследствии огромное влияние на развитие механики в Америке. Я имею в виду организацию Секции Механики при Американском Обществе Инженеров Механиков. Пока этой секции не существовало, в Америке не было подходящего журнала для печатания работ по механике и не было общества для публичного обсуждения таких работ. Один я, недавний пришелец из Европы, конечно, ничего сделать не мог, но тут на помощь явился наш главный инженер механик Итон. Он видел на деле, как важно иметь инженеров с хорошей подготовкой по механике и решил содействовать организации новой секции. Начали с составления организационной группы. Председательствование согласился взять на себя Итон. От Исследовательского Института были Леселс и я. Решили также пригласить представителя от электротехнической Компании Женераль Электрик. Думали иметь кого‑либо и от университетов, но положение механики там было настолько жалкое, что подходящего представителя не нашлось.

На первом организационном собрании была доложена и принята с небольшими дополнениями моя записка об организации секции. С этой запиской Итон отправился в правление Общества Инженеров Механиков и там было решено созвать к ближайшему годовому собранию общества более широкую группу членов общества, интересующихся механикой. Эта группа в общем согласилась с моей запиской и дело перешло на решение правления.

Главные трудности были в том, что новая секция предполагала иметь свой журнал и свои отдельные собрания. В конце концов все уладилось и с 1928 года секция начала свою деятельность. Так как направление деятельности секции соответствовало назревшей в стране потребности, то успех секции был огромный и сейчас это самая большая и самая деятельная секция Общества. На годовых собраниях Общества она обычно имеет наибольшее количество сессий и публикует наибольшее количество работ. Журнал секции нашел широкое распространение не только в Америке, но и в Европе и является, пожалуй, крупнейшим изданием в своей области.