Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Степан Тимошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

В Лондоне в то время проживал ряд русских профессоров. Каждый из них въехал в страну по особому разрешению. Англия не была склонна принимать русских беженцев и русских студентов вовсе не пропускала. Встретил я там А. Н. Крылова, знаменитого русского кораблестроителя. Мы с ним были давно знакомы. Встречались и в Путейском Институте и в Морском Министерстве. В Лондоне он был по большевистским делам, но об этих делах он, видимо, говорить не хотел и мы с ним скоро расстались.

В Лондоне я мог испытать мои познания в английском языке. Читал я английские книги без затруднения. Мог и сказать нужную фразу, но понять, что говорил мне англичанин, я не мог. Чтобы привыкнуть к английскому произношению, я решил посещать лекции в Британском Музее и прослушал там курс по египетской культуре. Вспоминаю нашего лектора, очевидно, знатока в своей области. Костюм его был очень старым, а рукава глаженой рубашки совсем растрепались.

Очевидно, людям интеллигентных профессий жилось тогда в Англии не легко.

В сентябре должно было состояться годовое собрание Британской Ассоциации для Развития Науки. В этом году собрание должно было быть в Эдинбурге. Я знал, что на такие собрания съезжаются представители естественных и математических наук со всей Англии и что там делаются доклады о главнейших успехах науки в различных областях за истекший год и решил поехать в Эдинбург.

Членов конгресса поселили в студенческих общежитиях, свободных в летнее время. Питались мы в студенческих столовых. Меня поразили размеры студенческих комнат. Моя комната была меньше чем, например, студенческие комнаты общежития Путейского Института. Видимо шотландцы народ экономный. Там я узнал о большой разнице в составе студенчества собственно Англии и Шотландии. В такие университеты, как Кембриджский и Оксфордский, шли почти исключительно дети привилегированных сословий. Состав студенчества шотландских университетов был более демократичный.

В первый же вечер ко мне зашел молодой русский физик Капица, ученик Иоффе по Петербургскому Политехникуму. О России он не смог мне рассказать ничего нового, так как уехал оттуда примерно тогда же, как и я. В Англию его послало большевистское правительство по рекомендации Иоффе и он работал в лаборатории Рузерфорда в Кембридже. Он много рассказывал о своей жизни в Кембридже. Большевистское правительство снабжало его довольно щедро деньгами и он ни в чем необходимом не нуждался. Смог даже купить мотоциклет и начал делать на нем эксперименты. Хотел установить предельную скорость, которой можно им достигнуть. Эти эксперименты кончились для него плохо. Однажды при большой скорости на повороте мотоциклет сорвался и Капица оказался в канаве. Удар был сильный, но руки и ноги остались целы. Сильно было поранено лицо и грудь. Кто‑то подобрал Капицу и доставил его в больницу, где ему пришлось пролежать больше недели.

Капица рассказывал, что ему было скучно ожидать полного заживления ранений и он, еще с повязками на голове, отправился в лабораторию. Там его появление произвело большой эффект. Товарищи поочередно заходили в его комнату, распрашивали о случившемся и высказывали пожелания скорой окончательной поправки. В заключение явился сам Рузерфорд, осмотрел забинтованную голову и молча ушел. Этим Капица получил в лаборатории некоторую известность.

Нужно сказать, что за несколько дней, проведенных в Эдинбургском студенческом общежитии, Капица тоже приобрел популярность. Вечерами, когда публика собиралась в гостиной, он развлекал общество своими фокусами и экспериментами. Он отличался большой решительностью и когда по ходу дела в его эксперименте требовался сотрудник, он мог без церемонии потащить за рукав какого‑нибудь известного ученого и начать объяснять ему, что нужно делать. Чопорные и церемонные англичане теряли свою строгость и полностью подчинялись решительным действиям Капицы.

Мой английский язык оказался недостаточным для понимания докладов и после нескольких попыток в первые дни я посещение докладов оставил и занялся осмотром города и загородными экскурсиями. Город мне очень понравился – это самый красивый город в Англии. Гуляя по Эдинбургским улицам, я набрел на здание Королевского Общества. Наружная дверь была не заперта. Я вошел и мог пройти, нигде никого не встретив. Осмотрел зал заседаний с торжественными кожаными креслами. Побывал в читальной зале. Решил, что помещения держат открытыми во время Конгресса, чтобы приезжие ученые могли осматривать помещения этого знаменитого научного общества.

С экскурсией отправился осматривать Фортский мост. По описаниям знал это замечательное сооружение – теперь мог посмотреть на него в натуре. С другой экскурсией осматривал замки в окрестностях Эдинбурга. Вспоминал Вальтер Скотта. На родине вряд ли его читают, а в России в 1959-ом году издали полное собрание его сочинений в количестве полумиллиона экземпляров.

По окончании Конгресса возвратился в Лондон, а оттуда в Германию, где в городе Иена должен был состояться Конгресс Общества Немецких Естествоиспытателей. Именно это Общество послужило прообразом для подобных обществ в других странах. В Англии об этом забыли и при праздновании столетия существования Британской Ассоциации для Развития Науки говорилось о том, как, по примеру Англии, другие страны организовали подобные общества. Пришлось письмом в журнал «Натюр» напомнить всю историю, как в 1828 году Кембриджский профессор Чарльс Бабедж посетил Берлин, побывал на Конгрессе Общества Немецких Естествоиспытателей и, вернувшись домой, занялся организацией подобного общества в Англии.

На конгрессе в Иена были приняты решения, оказавшие существенное влияние на развитие прикладной математики и механики не только в Германии, но и в других странах. А именно, было решено организовать особое общество прикладной математики и механики и начать издание журнала этого общества. Этот журнал сыграл в дальнейшем важную роль в деле развития прикладной механики во всей Европе.

На этом конгрессе я встретил ряд старых знакомых, главным образом немецких профессоров. Встретил и Эренфеста, которого не видел с 1912 года. Он сделался известным профессором и занимал кафедру физики в Лейденском университете. Вспомнился его рассказ, как он с товарищем, окончившим университет в Вене, отправился для писания диссертации в Лейденский университет, где в то время пользовалась известностью лаборатория низких температур. Для выбора подходящих тем для диссертаций они применили такой метод: один из них читал громко предметный указатель, помещенный в конце учебника физики, а другой добавлял к каждому предмету слова – «при низких температурах». Не помню теперь насколько успешным оказался этот метод.

С Эренфестом решили посетить Веймар, где когда‑то жил и работал Гёте. Осматривали дом Гёте. Нас удивила спальня поэта – маленькая полутемная комната с узкой простой кроватью. Тут же стоял табурет с глиняной миской для умывания и с глиняным кувшином для воды. Проводник, показывавший нам дом Гёте, философски заметил: «Вот так жил великий поэт и министр этой страны, а теперь прислуга не захотела бы жить в такой комнате».

Из Иены я отправился в Прагу. Там уже собралась значительная группа русских профессоров и большое количество бывших русских студентов. Чехословацкое правительство решило помочь русским и начало выдавать пособия профессорам и стипендии студентам, решившим заканчивать высшее образование в чешских школах. Под председательством профессора А. С. Ломшакова был организован особый комитет по делам русских студентов, который рассматривал документы прибывающих студентов и высказывался по поводу их прав на получение стипендий. Многие русские студенты смогли получить образование в высших чешских школах, благодаря энергичной поддержке Ломшакова.

Из Праги отправился в Загреб. В Праге уже чувствовалась осень, моросил дождь и было холодно. В Загребе я застал жаркое лето. Вокзалом завладели русские студенты. Они выносили вощи из вагонов и развозили их в тележках по домам. Куда девались настоящие носильщики – не знаю. Дома застал все в полном порядке. У младших детей уже начались занятия. Лекции в Политехникуме должны были начаться недели через три. Я занялся составлением отчета о моем путешествии и доклада об организации предполагавшейся лаборатории для механических испытаний строительных материалов. В самом начале учебного года мой доклад был одобрен Советом профессоров и были ассигнованы средства для приобретения важнейших машин.

Возник вопрос о помещении, где эти машины могли бы быть установлены. Помещения, временно занятые мною не годились для установки громоздких машин, требовавших солидных фундаментов. Решили образовать временное помещение, путем перекрытия пространства между двумя частями общего лабораторного здания.

Поездка в Англию убедила меня в необходимости дальнейшего изучения английского языка. Я нашел учительницу и начал регулярные занятия. Кроме упражнений в разговоре, мы использовали время для составления переводов некоторых моих работ на английский язык. Статьи эти я пересылал профессору Лов, а он их помещал в английских журналах. Благодаря этим публикациям и благодаря ссылкам, которые Лов сделал в новом издании своего курса теории упругости, мое имя, хотя и с большим опозданием, стало знакомым английским специалистам теории упругости.

Занятия в университете начались в обычное время. Количество студентов в моей аудитории резко увеличилось, прибавились принятые в предыдущий год на первый курс русские студенты. Они составляли чуть ли не половину моего класса. Везде слышалась русская речь. Я перестал заботиться о дальнейшем изучении хорватского языка, так как видел, что смесь хорватского с русским, которой я пользовался на лекциях, вполне понятна моим студентам.

По просьбе русских студентов сделал им доклад на русском языке о моем летнем путешествии, главным образом об экспериментальных работах, ведущихся в главнейших лабораториях Западной Европы. Доклад, как видно, вызвал общий интерес и несколько студентов предложили мне помогать в работе по устройству моей лаборатории. К этому времени начали прибывать заказанные мною машины и студенты сделали большую работу по чистке машинных частей и по сборке машин. К началу следующего семестра уже можно было демонстрировать студентам испытание прочности главнейших строительных материалов. Организованная мною лаборатория просуществовала во временном помещении не менее двадцати лет и только после постройки нового здания инженерной школы была переведена в новое помещение.

Мои занятия в Загребском Политехникуме неожиданно закончились среди летнего семестра 1922 года. Я получил письмо из Америки от моего бывшего ученика по Петербургскому Политехникуму Зелова. Он сообщал, что по окончании Института отправился в Америку и во время войны работал там в качестве приемщика по русским военным заказам. Сейчас он служил в Компании, занимавшейся уравновешиванием машин и устранением вибраций. (Vibration Speciality Company). Президент этого общества, русский инженер Акимов, познакомился с некоторыми моими работами по колебаниям и думает, что я мог бы быть полезным в работах его компании. От себя Зелов добавлял, что он доволен обстановкой работы и вполне удовлетворен отношением Акимова к своим служащим. Через несколько дней получил официальное письмо от Акимова с предложением перейти на службу в его компанию. В случае моего согласия, он готов был выслать деньги на переезд и предлагал платить мне еженедельно 75 долларов.

Передо мной стал теперь трудный вопрос – что предпринять? У меня были прекрасные отношения с профессорами и со студентами Политехникума, я любил преподавание. Загреб был хороший город с хорошим климатом. Но были и крупные недостатки: – я до сих пор жил в случайном помещении и не было надежды на скорое получение собственной квартиры. Жалованья было достаточно для покупки съестных припасов, но я не мог купить одежды или мебели. А главное – язык. Я все время мечтал опубликовать мои русские книги на одном из западно-европейских языков, но издавать их по хорватски не было никакого смысла. С другой стороны – переезд в Америку предполагал прекращение педагогической деятельности и переход на практическую работу, которая может быть будет занимать много времени и продолжение научной работы станет невозможным. После долгих колебаний, решил принять предложение Акимова, но в то же время не отказываться и от Загребского Политехникума. Можно было взять в Политехникуме отпуск до начала осеннего семестра, отправиться в Америку, поработать там три месяца и тогда решить – оставаться ли в Америке или вернуться в Югославию.

Этот путь я и выбрал. Получил из Политехникума отпуск, добыл нужные для въезда в Америку документы, купил билет на пароход Реляйенс, Гамбург-Америка Лайн и в первых числах июня пустился в путь. По дороге заехал в Прагу. Мой младший брат в то время уже переселился из Парижа в Чехословакию и жил в маленьком местечке Пади-Брады, возле Праги, где организовывалась Украинская сельско-хозяйственная академия. В Праге мы с братом встретились и вместе отправились в Пади-Брады, где я у брата переночевал. С ним условился, что если решу остаться в Америке, то он поможет моей семье при посадке на пароход в Гамбурге. Утром я отправился обратно в Прагу, а оттуда через Берлин, в Гамбург.

Процедура посадки на пароход была тогда сложная. В то время пассажиры, прибывающие из восточных стран, в том числе и из Югославии, подвергались медицинскому осмотру, а все их вещи дезинфицировались. Все эти формальности заняли несколько дней. Наконец, нас усадили в специальный поезд и привезли на пароход. Этим заканчивался пятилетний период моих странствований по России и Западной Европе после оставления Петербурга. Впереди ждала меня жизнь в Америке.

Переезд в Америку

Это было мое первое путешествие через океан и все для меня было ново. Акимов прислал достаточно денег для покупки билета 2‑го класса. В каюте нас было только два человека. Мой спутник – американец немецкого происхождения. Я знал тогда немецкий язык лучше английского и наш разговор шел на немецком языке. Спутник оказался торговцем посудой и имел свой магазин в Детройте. Он считал главным преимуществом Америки то, что человек может там зарабатывать больше, чем он проживает и таким образом может составить капитал для спокойной старости. В Германию возвращаться он не собирался. По его мнению мне нужно поскорее переселить мою семью и устраиваться в Америке на постоянное житье.

Погода нам благоприятствовала. Все время переезда было тепло и тихо. Никакой качки. Но все же не обошлось без приключения. В одно прекрасное утро пароход почему‑то остановился. Оказалась какая‑то неисправность в машине. Пассажирам сообщили, что исправления потребуют шесть часов. Мы стояли до вечера. Хорошо, что погода была прекрасная и море тихое, иначе нам могло прийтись не так‑то легко. На десятый день пути мы подошли к Нью Йорку. Но, вместо утра, пришли вечером и не могли пристать до следующего утра. Издали, при вечернем освещении мне казалось, что Нью Йорк расположен на какой‑то высокой скале. Но мой сосед по каюте объяснил мне, что уровень земли не высок, но высоки нью-йоркские небоскребы.

На другой день утром мы пристали. На пристани меня встретил Акимов. Прежде чем отправиться на вокзал Пенсильванской ж. д. Акимов решил угостить меня завтраком в центральной части города. Здания мне не понравились. Вследствие высоты зданий было недостаточно солнечного света. Особенно плохо обстояло дело с освещением на улицах, по которым проходили надземные городские железные дороги. Меня поразили металлические конструкции этих дорог. Внешний вид их был безобразен. Конструкции поражали своей технической безграмотностью и были по моему мнению опасны для движения. При прохождении поездов и особенно при их торможении на станциях раскачивания этих конструкций достигали совершенно недопустимых пределов. О безграмотности американских инженеров я уже раньше составил себе некоторое представление, изучая провалившийся мост в Квебеке. Но все же не предполагал, что надземная железная дорога Нью Йорка построена настолько безграмотно.

После завтрака Акимов хотел зайти еще в какую‑то контору, где демонстрировались новые пишущие машинки. Опять удивительный образец постройки. Контора располагалась во втором этаже, в нее вела узкая деревянная лестница, имевшая не меньше тридцати ступенек и наклоненная примерно под углом в 45°. Очевидно противопожарные требования совершенно не соблюдались. Покончивши с осмотром машинок, мы отправились на вокзал Пенсильванской дороги. Здание огромное, великолепное, но опять неожиданность. Чтобы попасть на платформу, мы должны были спускаться, как в подземелье, по крутой темной и узкой лестнице.

Акимов, чтобы показать американские железные дороги с наилучшей стороны, купил не только обычные билеты, но и приплату за места в пульмановском вагоне. Мы ехали, так сказать, в первом классе. Сидели на удобных вертящихся креслах. Я расположился поудобнее у окна, чтобы смотреть Америку. Но оказалось, что между Нью Йорком и Филадельфией смотреть было не на что. Шли какие‑то болота, пустыри. Возделанных полей, вроде европейских, не было. Не видно было и наших деревень. Встречались городки. Жители их землей не интересовались, жили чем‑то другим. Уюта вокруг домиков никакого – ни цветов, ни садиков.

Переехали реку Делавер. Мы в стране Могикан, о которой было так интересно читать в книжках Фенимора Купера. Но тут ничего интересного не было. Через два часа мы уже подъезжали к Филадельфии. Целое море каких‑то мелких домишек и только вдали группа небоскребов. Главный вокзал оказался в этой группе и мы, не выходя на улицу, могли по мостику пройти в здание, в котором помещалась контора Акимова.

В моем представлении Компания казалась большой организацией. Оказалось, что она вся помещалась в небольшой квартире из пяти комнат. Мы приехали около пяти часов. Была суббота, все давно уже разошлись. Мы застали в конторе только двух человек: русского инженера И. Г. Бурмистрова и пожилого американца, которого Акимов представил как отставного адмирала американского флота. Позже выяснилось, что Бурмистров занимался уравновешиванием присылаемых со стороны машин, оказавшихся на деле плохо уравновешенными и производивших нежелательные вибрации. Адмирал занимался упаковкой и отправкой заказчикам балансировочных машин системы Акимова. Этим изобретением Акимова «Компания» главным образом и существовала. Для предприятия адмирал был важен не работой по упаковке машин, а своими связями в Морском Министерстве, для которого «Компания» выполняла некоторые заказы. Все же с русской точки зрения было непостижимо, почему отставной адмирал величайшего в мире флота должен был на старости лет заниматься укупоркой машин.

Заниматься этими размышлениями было некогда. Выяснилось, что адмирал уже заказал для меня комнату в соседнем небольшом отеле, а Бурмистров оставался, чтобы помочь мне перетащить вещи и устроиться на новом месте. Тут я узнал, что Бурмистров окончил Петербургский Технологический Институт во время войны и был отправлен в Америку с комиссией по приемке военных заказов. После революции он оказался не у дел и нашел себе занятие в компании Акимова. Бурмистров много мне помог в первые месяцы моей жизни в Америке.

Следующее утро было солнечное, приятное и я отправился осматривать город. Городская дума – монументальное здание. Оттуда я пошел в северном направлении по Брод стрит. Тут же в самом центре города оказался паровозо-строительный завод Болдвина. Много локомотивов этого завода работали на русских железных дорогах. Дальше я свернул на улицу Спринг Гарден. Это красивая широкая улица. Много особняков, церквей. Когда‑то считалась парадной улицей. Теперь богатые люди в центре города не живут. Они строят свои дома в окрестностях. Пользуясь автомобилем, они легко сообщаются с городом.

План Филадельфии я изучил еще до отъезда в Америку и знал, что идя вдоль Спринг Гарден я выйду к большому загородному парку. У меня явилась мысль купить воскресный номер Нью-Йорк Таймс и заняться его чтением в парке. При моем тогдашнем знании языка этого чтения хватит на целый день. И вот, купив газету, я продолжал шагать к парку. Но тут одно обстоятельство меня значительно задержало. Вдоль улицы мне встретилось несколько церквей и мне пришла в голову мысль заглянуть в одну из них.

Во время моих европейских путешествий я не раз осматривал старинные церкви и обычно встречал в них больше туристов, чем молящихся. Тут все оказалось совсем иначе. Уже при входе заметил, что не туда попал. Меня встретил весьма почтенный господин и выразил удовольствие, что я решил зайти в их церковь. Это меня очень смутило, но отступать было поздно. Я вошел в церковь, наполненную молящимися и занял одно из задних мест. Незаметно уйти не было никакой возможности, пришлось оставаться до конца службы.

Но и этим дело не окончилось. Когда, после службы, я пытался улизнуть, меня, при выходе, встретили уже два распорядителя. Изъявили удовольствие, что я посетил их церковь и высказали надежду, что буду продолжать приходить на церковные службы. Не помню, что я им отвечал, но до сих под не забыл, как неприятно было стоять с обширным номером воскресной газеты подмышкой и объясняться на ужасном ломаном языке перед почтенными прихожанами. Мой первый опыт применения английского языка в разговоре с американцами показался мне очень трудным и я его вспоминаю и до сих пор.

Отделавшись от церковных людей, я продолжал мой путь к парку. Дошел до Schkuylkill River, притока Делавара, красивая река с высокими берегами. Через нее старый стальной мост, давно мне известный по курсу мостов Николаи. За мостом начинался Фермонт Парк, куда я и стремился. Парк был большой – есть где погулять. На этом месте в 1876 году была всемирная выставка. Об этой выставке слыхал рассказы Кирпичева. Он был в восторге от Америки и впоследствии, при организации Киевского Политехнического Института, выписал оттуда одну из машин для лаборатории по механическим испытаниям. Мне пришлось позже иметь дело с этой машиной. Для грубой заводской работы она может быть могла быть подходящей, но для научной точной работы она была совершенно непригодной и мы ею мало пользовались.

К той же выставке относятся некоторые воспоминания Феликса Клейна. В связи с выставкой были организованы математические доклады, в которых Клейн участвовал. К тому же времени относятся посещения Америки знаменитыми английскими физиками: Лордом Келвиным и лордом Рейлеем. Лекции первого из них, прочитанные в Балтиморе, появились позже в печати, – знаменитые Baltimore Lectures. Об этих лекциях писал позже Рейлей в своих воспоминаниях: «Келвин к лекциям не готовился, вечером еще не знал о чем будет читать на следующее утро». Рейлей сомневался в том, чтобы американские слушатели много вынесли из этих лекций. Все это вспоминалось при первой прогулке в Фермонт Парке. Из бывших выставочных построек сохранилось одно здание, в котором теперь помещается картинная галерея. Картины показались мне мало интересными.

После полудня количество посетителей в парке увеличилось, но то, что называется «чистой» публики, там не было. Я видел немало негров, группы матросов с их дамами. На одной из лужаек расположилась группа земляков, как видно галичан. Они явились с бутылками самогона (в то время спиртные напитки были запрещены в Америке) и, не обращая внимания на красоты природы, занимались выпивкой. Чувствовалась полная свобода. После выпивки можно было тут же на траве и поспать. Я провел целый день в парке и только к вечеру вернулся в свой отель.

На следующее утро я отправился в контору. Акимов был уже там. Он попросил зайти к нему в кабинет, чтобы познакомить меня с задачами Компании и с теми работами, в которых, он надеется, что я смогу быть полезен. Деятельность Компании началась с балансировки роторов способом, разработанным Акимовым. Это дело развилось. Теперь получается немало заказов со стороны. Кроме балансировки присылаемых со стороны роторов. Компания изготовляет и продает те инструменты, которыми Акимов пользуется при балансировке. Все это дело ведется Бурмистровым в особой лаборатории. Служащие в конторе заняты разработкой новых вопросов, которые, в случае удачи, послужат для дальнейшего развития деятельности Компании.

Главным заказчиком в данный момент являлось Морское Ведомство, для которого Компания изготовляла проект газового двигателя. Для этого проекта требовалось развить теорию изгиба и кручение коленчатых валов, так как применяемые методы расчета не обладают достаточной точностью. Я указал Акимову, что колебаниями цилиндрических валов когда‑то занимался и надеюсь, что теорию можно будет расширить и распространить на случай коленчатых валов. Для работы, конечно, понадобятся некоторые книги и новые журналы, которых у меня нет. На это Акимов заметил, что он знаком с секретарем Общества «Франклин Институт» и достанет мне разрешение на пользование библиотекой этого учреждения.

После предварительного разговора, Акимов познакомил меня с другими сотрудниками Компании. Рядом с Акимовым располагалась комната голландского инженера, который впоследствии мне много помог при составлении текста моей работы по коленчатым валам, так как мой английский язык все еще был недостаточен для такой работы. Голландец был милейшим человеком, облегчившим своими советами мои первые дни пребывания в Америке. Дальше шла комната, предназначавшаяся для меня и, наконец, комната, в которой разрабатывался швейцарским инженером Сетцем проект газового двигателя для Морского Министерства. Швейцарец был весьма радикальных убеждений и в дальнейшем мы с ним немало спорили о русских большевиках. Последнюю комнату занимал профессор Слокум, разрабатывавший какой‑то вопрос по гидродинамике. Он был глухой и почти не участвовал в общей жизни «Компании». Был здесь и мой давнишний знакомый студент Целовальников. Его занятия протекали главным образом в Вашингтоне, где он состоял инженером связи между Компанией и Морским Ведомством. Акимов пояснил, что Целовальников переменил свою фамилию на Зелов. Выбран он для связи из‑за роста – шесть футов три дюйма. Когда господин такого роста входит в кабинет какого‑либо адмирала, тот сразу просит вошедшего сесть, что весьма существенно для переговоров.

Акимов позаботился о моем жилище и поручил Бурмистрову нанять для меня квартиру. К вечеру того же дня я, при содействии Бурмистрова, переселился в новое помещение. Это была квартира из двух комнат, приемной и спальни. В приемной была газовая горелка для приготовления чая. После Загребского житья новое жилище казалось мне верхом роскоши. Недалеко от новой квартиры было здание Общества Христианской Молодежи, где имелась столовая и читальня. Там же были организованы курсы английского языка. Вечера я обычно проводил в этом учреждении. Так устроилась моя первоначальная жизнь в Америке.

В один из первых дней моей службы Акимов пришел ко мне с несколькими образцами резины и объяснил, что для некоторых расчетов требуется величина модуля упругости при растяжении и сжатии этих образцов. Для этого можно было воспользоваться университетской физической лабораторией, заведующий коей состоит консультантом «Компании». Акимов предложил мне отправиться в университет и совместно с профессором физики сделать нужные опыты. Предложение мне понравилось, так как давало возможность ближе познакомиться с Американским университетом и я без замедления туда отправился, розыскал физическую лабораторию и встретился с нужным профессором. Совместно обсудили программу работы и начали с опытов на растяжение. Тут не требовалось никаких приборов. Нужно было только прикрепить к чему‑нибудь верхний конец образца и постепенно прикладывать к нижнему концу нагрузку и измерять удлинения образца.

Здесь я удивился энергичному действию американца. Чтобы получить нужную точку подвеса для испытуемого образца, он взял железный костыль и без всякого колебания забил его в блестяще отполированную оконную раму. Ни в одной европейской лаборатории такое грубое отношение к лабораторному помещению и к лабораторному оборудованию, какое практикуется в Америке, немыслимо.

Покончив с опытом на растяжение, мы обратились к опыту на сжатие. Тут требовались значительно большие нагрузки и мы решили воспользоваться рычагом. В поисках за рычагом профессор куда‑то исчез. Прошло немало времени. Наконец он появился с двутавровой балкой на плече. Оказалось, он купил балку где‑то недалеко от университета.

Был жаркий июльский день. Профессор устал и весь вспотел от тяжелой ноши. Я невольно подумал, если природный американец, заведующий лабораторией, должен работать в таких условиях, что ждет меня, несчастного пришельца? Вспомнился рассказ, который я слышал недавно от Бурмистрова. Знакомый его русский инженер оставил службу в конторе и поступил на какой‑то завод молотобойцем. Выяснилось, что при крепком телосложении он зарабатывал физическим трудом больше, чем трудом инженера. Видно, что привилегия, которыми пользуется умственный труд в Европе, в Америке не существует. Покончив опыты на сжатие, я имел в руках все нужные данные испытаний и, распростившись с профессором, отправился в контору.

Через несколько дней совершенно неожиданно опять встретился с тем же профессором при совсем иных обстоятельствах. Во время перерыва занятий, в полдень, я, покончив с завтраком, шел по главной улице Маркет Стрит и тут встретил знакомого профессора. Он стоял перед витриной магазина, торгующего металлическими сетками. Профессор меня узнал и мы разговорились. Сетками он заинтересовался не случайно. Он владеет куриной фермой за городом и сетки ему нужны для изгородей. Он рассказал, что ферма доставляет ему немало хлопот. Чтобы иметь достаточно времени для этого дела, он сконцентрировал свои лекции по физике и занятия в лаборатории на первые три дня недели, остальное Время он работает на куриной ферме. Опять неожиданное открытие! Профессор физики крупного американского университета тратит время не на науку, а на физический фермерский труд…

Для получения нужных для моей работы книг и для чтения технических журналов я отправился по совету Акимова в библиотеку Института Франклина. Хотя по технической литературе эта библиотека была одна из лучших в стране, но по количеству получаемых журналов она была беднее не только петербургских библиотек, но и мне хорошо знакомой библиотеки Киевского Политехнического Института. На иностранных языках почти ничего не было. Бедность эту легко объяснить. Инженерной литературой никто в Филадельфии не интересовался. При моих посещениях библиотеки я никогда не встретил там ни единого читателя. Я познакомился с библиотекарем. Он видимо был рад видеть посетителя. Разрешил брать книги на дом. Рассказал, что он не только библиотекарь, но и секретарь общества Франклина и редактор журнала этого общества.