Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Степан Тимошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

На следующий день отправился к начальнику военной оккупации за разрешением на посещение лабораторий. Принял он меня любезно. Объяснил, что до сих пор не установил с немецкими учеными никакого контакта и просил помочь ему в этом деле, так как знал, что я знаком с некоторыми профессорами в Гёттингене. Я согласился сделать для немцев небольшой доклад о положении науки в Америке. Составили список профессоров, которым можно послать приглашение. Начальник оккупации предложил устроить после доклада обед, на котором можно будет обсудить положение немецких ученых. На следующий день намеченная программа была выполнена. Приглашенные профессора явились и приняли участие в обсуждении доклада. Многим казалось желательным переехать на время немецкой разрухи в Америку и принять там деятельное участие в развитии науки.

Следующим пунктом моей программы был Дюссельдорф, где я хотел осмотреть известный Институт по испытанию стали. По дороге туда, в пятидесяти милях от Гёттингена, жила с семьей моя дочь. Там я остановился на два дня. Восемь лет прошло с тех пор, как мы виделись с ней в Берлине. В последний год войны, спасаясь от постоянных бомбардировок, она покинула Берлин и жила с детьми в деревне. Жизнь была тяжелая. Квартирой служила одна комната в старом полуразрушенном доме. Питание было скудное. По карточкам выдавали немного хлеба. Младшие дети получали по кружке молока. Для моей дочери это было не новинкой. Подобные лишения мы испытывали в России во времена большевиков. Старший ее сын учился в гимназии в соседнем городе. Младшие ходили в сельскую школу. Муж работал архитектором в Обергаузене и при тогдашнем бездорожьи редко проведывал семью. Дочь не падала духом. Работала на всю семью. Иногда ходила на сельские работы к соседним фермерам и получала в оплату овощи и пшеницу, из которой изготовляла детям кашу. Так они прожили в деревне около пяти лет. Найти в городе квартиру тогда было невозможно – все было занято беженцами.

Побывав у дочери, я направился в Рурский бассейн для осмотра тамошних лабораторий. Меня особенно интересовал Институт для испытания стали в Дюссельдорфе, работы которого мне до войны были хорошо известны. Город оказался сильно разрушенным. Как и в других немецких городах, главные разрушения были произведены в центре города. Разрушали музеи, школы, картинные галереи, никакого отношения к войне не имевшие. Здание Института стали было сильно повреждено. Крыша машинного зала разрушена и поправить ее было нечем. Ценные машины ржавели под дождем. Но кое-какая научная работа продолжалась. Научные работники регулярно посещали лабораторию, продолжались научные собрания, делались научные доклады. Известная библиотека, принадлежавшая союзу стальной промышленности, уцелела. Преданный своему делу библиотекарь показал мне ряд старых книг большого исторического значения, которых я не мог найти ни в Англии, ни во Франции. Конечно, они были и там, но там не было такого преданного своему делу библиотекаря, который готов был тратить свое время, чтобы удовлетворить постороннего посетителя, интересующегося историей науки.

После посещения Рурского Бассейна, я направился назад в Карлсруэ. Со мной поехала и дочь. Я знал, что в американской лавке в Карлсруэ было много продуктов, которые я имею право купить и которые для дочери представляют большую ценность. По дороге случилась неприятность – лопнула шина и не было запасной. Починка заняла несколько часов. Пришлось в дороге обедать. До сих пор я питался в американских или английских ресторанах для военных, а теперь пришлось познакомиться с рестораном, где питаются немцы. По соседству оказался большой отель с хорошо обставленным рестораном, но в ресторане ничего не было. Пользуясь продовольственными карточками дочери, мы смогли получить по куску хлеба и миску вареного картофеля без масла. И это было на третий год по окончании войны! После исправления шины, отправились дальше и к вечеру явились в Карлсруэ. Тут в военном ресторане можно было сносно поужинать.

На другой день мы с дочерью пошли в американскую лавку и закупили там все, что мне полагалось на неделю. Получив все эти богатства, дочь отправилась домой, а я занялся подготовкой следующей экскурсии: Наметил поездку по южной Германии. Хотел посетить известные мне лаборатории в Штутгарте и Мюнхене. Особенно меня интересовал Мюнхен, где я когда то учился. Выехал рано утром. Проезжал через Пфорцхейм, знаменитый своими ювелирными изделиями. От этого мирного города, как я уже указывал, ничего не осталось.

Мюнхен оказался сильно разрушенным. Как и в других городах, главные разрушения были произведены в центре города, не имевшем никакого отношения к войне. Разрушен был оперный театр, королевский дворец, центральные улицы с старинными зданиями. Сильно пострадала знаменитая улица Людовика. Пострадало и здание университета. Здание Политехнического Института сохранилось и лаборатория механических испытаний строительных материалов осталась неповрежденной. Здание знаменитой картинной галереи, расположенной против Политехнического Института, было совершенно разрушено. Везде лежали кучи строительного мусора и свободно проходить можно было лишь вдоль главных улиц. Казалось, что Мюнхен погиб навсегда. Я побывал и в окрестностях Мюнхена. Там разрушений не было и деревенская жизнь шла попрежнему. После двухдневного пребывания в Мюнхене вернулся назад в Карлсруэ. По дороге осмотрел Штутгарт. Картина примерно та же, что и в Мюнхене. Разрушены главным образом культурные учреждения, не имевшие никакого отношения к войне. Союзники воевали не с армиями, а с мирным населением. Разрушали города, когда немцы уже не имели горючего и не могли оказывать никакого сопротивления.

Третью поездку по Германии я совершил вдоль Рейна. Побывал в Гейдельберге и Дармштадте. Дармштадт был сильно разрушен, от Политехнического Института мало что осталось. Этим я закончил осмотр германских лабораторий и возвратился в Карлсруэ. Составил краткий отчет о поездке для оккупационных властей и направился в Швейцарию.

Тут предстояло еще одно дело. Перед поездкой в Европу я получил от Цюрихского Политехникума приглашение сделать доклад о моих работах. Так как в то время я собрал достаточно материала для доклада в Лондоне, то принял Цюрихское предложение, расчитывая использовать уже готовый материал. Швейцарцы приняли меня очень любезно. Показывали окрестности Цюриха, угощали обедами. В день доклада появился и представитель Американского посольства, приглашенный на доклад президентом Политехникума. Говорить пришлось в самой большой аудитории, набитой до отказа студентами.

После доклада началась новая церемония, для меня совершенно неожиданная. Мне присудили почетную степень доктора. Профессора строительной механики произнесли речи о моих трудах и в заключение преподнесли докторский диплом. Конечно, было приятно слышать высокую оценку моих трудов, но помню в этот день и доклад, и присуждение докторской степени меня сильно утомили и я был рад, когда все это кончилось и можно было вернуться в отель и отдохнуть. На другой день утром я покинул Цюрих и отправился в Локарно. Тут в последние дни мая и в начале июня все еще было в полном цвету. На берегу озера было чудесно. Можно было отдохнуть от хлопот и поездок последних двух месяцев. Прежде я никогда не думал об отдыхе во время путешествий – теперь, очевидно, подходила старость, приближался семидесятый год моей жизни.

После двух недель отдыха в Локарно я опять оживился и начал строить планы дальнейших поездок по Швейцарии. Прочел биографию Тиндаля, знаменитого физика, известного своими странствиями по Швейцарии. Он так полюбил швейцарские Альпы, что построил себе дом в горах возле Брига и там проводил летние каникулы. Тиндаль давно умер, но дом стоит и я решил его осмотреть. Отправился в Бриг и на следующее утро поднялся к дому Тиндаля, расположенному на высоте двух тысяч метров. Вид оттуда на горы, окружающие Цермат, действительно чудесный! Кругом дома ничего кроме альпийских лугов. Мне бы не хотелось жить в таком уединении.

Из Брига спустился дальше по долине Роны. Побывал в Виллар и Эгль, но эти места мне не очень понравились. Нет горизонтальных тропинок для прогулок и нет озера. Отправился на Женевское озеро. Поднялся в знакомый мне Глион и там поселился. Там был чудный вид на озеро и приятные лесные прогулки. Позже я много раз посещал это место. В июле решил перебраться повыше и переехал в Беатенберг с видом на Тунское озеро и на снежные вершины Бернских Альп. Последний месяц каникул провел в Энгадине и потом вернулся домой.

Количество моих занятий в университете значительно уменьшилось. Для занятий с докторантами были приглашены два новых профессора: Гудьир, мой бывший ученик по Мичиганскому университету и Флюгге из Германии. Все свободное время я теперь занимался историей сопротивления материалов. Проезжая через Лондон и Париж, я собрал у букинистов много старых книг по механике и теперь занялся их изучением.

Так прошел 1947-1948 учебный год. Весной 1948 года опять поехал в Европу. В этом году должен был состояться Интернациональный Конгресс Механики, кроме того мне хотелось заняться поисками старых книг у итальянских букинистов. Выехал я в начале апреля. В Лондоне и Париже долго не задерживался и направился на юг в Италию, чтобы не мерзнуть, как это случилось в прошлом году. Мои надежды на итальянское тепло не оправдались. Конец апреля и начало мая выдались в том году очень холодными. Римские гостиницы не отапливались – не было угля. В магазинах букинистов было так холодно, что нужно было оставаться в пальто и в шапке. Теплее было на улице, можно было согреться ходьбой и светило яркое солнце. Познакомился с интересным стариком антикваром Аттилио Нардекиз. Видел у него много интересных старых книг, но купить ничего не мог. Старик любил свои книги, любил их показывать, но ничего не продавал.

Через неделю потеплело, можно было заняться осмотром музеев и картинных галерей. Но тут – любопытное открытие: галереи, которые меня когда‑то так интересовали, картины, которыми я подолгу любовался, теперь показались мне мало интересными. Почти не останавливаясь я прошел галереи Ватикана. Древние сооружения и раскопки продолжали меня интересовать и их осмотру я посвятил вторую половину моего пребывания в Риме.

Осматривая старину, я случайно набрел на принадлежавшую университету лабораторию для испытания строительных материалов. Об этой лаборатории я никогда ничего не слыхал. В лаборатории встретил молодого человека, преподавателя механики, знавшего английский язык. Он показал лабораторию, рассказал о ведущихся там студенческих занятиях. Потом разговорились. Я расспрашивал о войне, о немцах, оккупировавших страну, о союзниках. Он на все вопросы охотно отвечал. Он рассказал, что в его дом в окрестностях Рима явились во время войны несколько немецких офицеров, попросили дать им помещение, необходимую мебель и посуду. Они составили список всех взятых вещей и при отступлении возвратили все по списку. О корректном поведении немецких войск в занятых областях я слыхал и раньше.

Помню один бельгийский офицер рассказал мне, что во время войны его городок был последовательно занят армиями четырех различных национальностей. Первыми явились немцы. Они поддерживали образцовый порядок и отношение к местным жителям было безукоризненным. Он упомянул, что, когда входила в трамвайный вагон дама, немецкие офицеры вставали и уступали место. Под конец войны занимали городок последовательно канадские и английские войска. Тогда особых любезностей не было, но дисциплина поддерживалась и жители особых неудобств не испытывали. Положение резко изменилось, когда городок заняли американцы. Американские солдаты систематично обошли все дома и отобрали у жителей все драгоценности. О грабежах американских солдат я слыхал и от одного из моих учеников, жившего недалеко от Дюссельдорфа. При занятии города солдаты явились и в его дом, якобы для обыска. Драгоценностей у него не было, но нашлась запертая шкатулка, и пока мой ученик разыскивал ключ, солдаты штыком взломали крышку и убедились, что в шкатулке действительно ничего ценного не было.

Возвращаясь к моему разговору с итальянцем, выяснилось, что и он, и другие профессора механики знакомы с моими книгами и будут рады встретиться со мной. Кончилось тем, что мы отправились в главное здание университета и там я познакомился с несколькими профессорами механики, имена которых мне были раньше известны только из научных изданий. Все это было для меня полной неожиданностью – я совершенно не подозревал, что в Италии интересуются моими работами и пользуются моими книгами.

Из Рима я отправился во Флоренцию. Не раз бывал в этом чудесном городе. Меня привлекали знаменитые картинные галереи. Я любил рассматривать постройки и площади, сохранившиеся со времен Медичи и Микел Анжело. Теперь мои интересы переместились. Я захотел осмотреть дом, в котором жил Галилей. Хотел изучить музей его имени. Во Флоренции было немало разрушений. Разрушены были все мосты и здания у мостов. Везде была пыль и грязь – ничего похожего на прежнюю Флоренцию. Дом содержался в полном порядке. В нем жил один из профессоров флорентийского университета. Он показал мне помещение, где сохранялись некоторые предметы и книги, которыми пользовался Галилей. Оттуда перешел в музей имени Галилея, где собраны приборы, которыми Галилей пользовался в своих научных изысканиях. Тут была и подзорная труба, при помощи которой были открыты спутники Юпитера, и маятник, и наклонная плоскость, при помощи которой Галилей измерял ускорение падающих тел. Все это было очень интересно в связи с историей механики, которой я тогда занимался.

Из Италии возвратился в Швейцарию. Там начал хлопоты о поездке в Германию. Разрешение получил, благодаря содействию американца из посольства, с которым познакомился в предыдущем году на моем докладе в Цюрихе. Отправился во Франкфурт, где должны были происходить университетские юбилейные торжества. Американские оккупационные власти, очевидно, хотели установить связь с немецкой профессурой и оказывали устроителям торжества всяческое содействие. Все продукты для банкета были доставлены американцами. На банкете я, как американец, был представлен каким‑то генералам. Встретился также с целым рядом моих старых знакомых немецких профессоров. Один их вид говорил, что жить им приходилось в очень тяжелых условиях. Все они сильно исхудали и платье, сохранившееся еще от старых, лучших времен, висело на их плечах, как на вешалке. Прошло три года со времени окончания войны, но экономическая жизнь страны все не налаживалась. Все продукты выдавались по карточкам в очень ограниченном количестве. Время свободное от заседаний я проводил на улице, осматривая разрушения, произведенные союзниками. Та же картина, как и в других городах. Разрушали центральные части города, различные культурные учреждения, не имевшие никакого военного значения. Разыскал место, где стоял дом Гёте. Этот дом, служивший помещением для музея имени Гёте, был совершенно разрушен. Кругом – только кучи строительного мусора. Кому было нужно это варварство?

Встретился с моим давним учеником по Институту Инженеров Путей Сообщения – Кригер-Войновским. Ему удалось выехать из России после революции и закончить инженерное образование в Берлинском Политехникуме. Там-же он получил и докторскую степень. После окончания Политехникума он занялся частной практикой, главным образом проектированием и постройкой мостов и других инженерных сооружений. Во Франкфурте он теперь был занят восстановлением знаменитой Паульскирхе, в которой в революционное время 1848-49 годов происходили заседания немецкого Национального Собрания. Это было одно из первых зданий, восстановленных после войны и Кригер-Войновский мог гордиться этим чудесным сооружением. Я заметил, что Кригер-Войновский и при осмотре церкви, и на обратном пути в трамвае избегал говорить по русски. Позже он мне напомнил, что по условиям мира американцы обязались выдавать коммунистам всех русских, оказавшихся в конце войны на немецкой территории. И вот теперь, через три года после заключения мира, было опасно говорить по русски. Коммунистические шпионы выслеживали русских на территории, занятой союзниками, и отправляли их в Россию на расправу. Такое прислуживание союзников Сталинскому режиму было мне совершенно непонятно.

Из Франкфурта я отправился в Гёттинген, где посетил Прандтля. Положение профессуры за последний год несколько улучшилось. В Гёттингене при мне состоялось собрание немецких механиков. На собрании было несколько человек из Америки. Видимо, американцы не собираются бойкотировать немецких представителей науки.

Из Гёттингена поехал к дочери. Она с семьей продолжала жить в деревне недалеко от городка Хекстер. Дети подростали, заканчивали сельскую школу. Чтобы продолжать учение, нужно было переселяться в город. Но город забит беженцами. Найти квартиру невозможно. Единственное решение – строить собственный дом. Пешком мы отправились с дочерью в Хекстер. Разыскали места, где город продавал участки для постройки домов. Выбрали участок. Я пообещал дочери финансовую поддержку и она занялась изготовлением проекта. Самое трудное в то время было приобретение строительных материалов, но и эту задачу дочь успешно разрешила и через год семья переселилась в Хекстер.

Пожив у дочери несколько дней, я направился обратно в Швейцарию. Погода в это лето была скверная. Июнь и июль – постоянные дожди и только к августу погода исправилась и я провел этот месяц в Энгадине. Жил в Понта Резина на высоте 1. 800 метров. Делал немало экскурсий и пешком, и автобусом.

В конце августа отправился в Лондон. Поселился недалеко от Импириал Колледж, где должен был состояться Международный Конгресс Механиков. Условия жизни в Лондоне были неприятные. Цены в ресторанах не должны были превосходить пяти шиллингов, а за такую плату можно было получить только самую скудную пищу. Во время Конгресса можно было питаться в студенческой столовой, но и там еда была не лучше. Иностранцев приехало мало и заседания были немноголюдные. Тут я впервые заметил, что мой слух ослабел. Мне было трудно следить за докладами и принимать участие в дискуссиях. Конгресс терял для меня былой интерес. Побывал в механической лаборатории Импириал Колледж. Для работ студентов по изгибу балок, рам и арок они пользовались гибкими моделями из тонкого железа, подобными тем, какие я завел в Киеве, а позже в Мичиганском университете. Не знаю было ли это случайное совпадение, или Соусвелль познакомился с этими моделями во время посещения Мичиганского университета в 1935 году. По окончании Конгресса отправился в Кембридж, где провел почти все время у букинистов в поисках старых книг по механике.

По возвращении домой занялся изучением собранной литературы по истории механики, а также чтением курса по этому предмету. Так прошел 1948-1949 учебный год. По окончании занятий я отправился в Анн-Арбор. Еще в предыдущем году и я, и Соусвелл получили приглашение от Мичиганского университета принять участие в Летней Школе для преподавателей механики. Это предприятие, начатое мною двадцать лет тому назад, успешно развивалось и на наши курсы явилось не меньше ста слушателей со всех концов Америки. Я объявил курс теории пластинок, а в вечерние часы – курс истории сопротивления материалов. В прежние годы я обычно читал лекции по предмету, по которому писал книгу. На этот раз книга уже была напечатана и многие слушатели имели ее перед глазами. Были и слушатели, которые книгу уже читали. При таких условиях следовало бы заменить систематические лекции обсуждением вопросов, которые при чтении представили затруднение. Но для таких дискуссий в многолюдном классе мой слух оказался недостаточным. Одним словом, занятия с моими слушателями на этот раз полного удовлетворения мне не доставили и я решил в дальнейшем не принимать участия в летних курсах.

По окончании Летней Школы я отправился в Канаду. Осмотрел национальные парки в штатах Альберта и Британская Колумбия. Ничего подходящего для житья во время летних каникул я не нашел. Как и в Калифорнии, парки не приспособлены для спокойной жизни и лесных прогулок. К началу учебного года возвратился в Пало Алто.

Впродолжение учебного года 1949-1950 я посвящал все время, свободное от учебных занятий, писанию истории сопротивления материалов. Работа шла медленно. Главное затруднение – английский язык. У меня было достаточно слов для писания книг технического характера, но для истории этого запаса слов было недостаточно и приходилось постоянно справляться со словарем. Позже это дело было улучшено – мне пришел на помощь один из докторантов. Он прочитывал мой манускрипт и вносил нужные поправки.

Весной 1950 года я опять отправился в Европу. На этот раз не нужно было заезжать в Англию. Порт в Шербурге, поврежденный во время войны, был приведен в порядок и можно было с парохода прямо отправиться в Париж. Тут я долго не задерживался и после посещения моих букинистов отправился на юг. Мне хотелось посмотреть Виоркский виадук, на постройке которого я был еще студентом пятьдесят лет тому назад. Поезд останавливается у самого моста. Благодаря железной дороге поселок разросся. Очевидно, туристы приезжают смотреть грандиозный мост. У самого моста небольшой ресторанчик. Шел дождь и в ресторан набилось немало местной публики. Люди молодые не имели никакого представления о том, как поселок и окружающая местность выглядели до постройки моста и через несколько минут я оказался в центре группы и разглагольствовал о том, как строился мост. Не знаю, что привлекало слушателей больше – история моста или вид попавшего в деревню иностранца, объяснявшегося на ломаном французском языке.

После осмотра моста я посетил город Альби, известный своим готическим собором, и Тулузу. Из географических описаний я знал о красоте Тулузы, но теперь вид города был непривлекательный. Послевоенный закон запрещал домовладельцам повышать квартирную плату. Вследствие катастрофического падения франка, квартиры почти ничего не стоили, а домовладельцы не имели средств для необходимого ремонта зданий и для содержания улиц в чистоте. Везде была невероятная грязь. Я недолго любовался Тулузой и отправился дальше на юг, на берег Средиземного моря. Поселился в Канн. Тут тоже не было обычного оживления. Солидные отели были закрыты. В некоторых из них хозяйничали какие‑то случайные предприниматели, не заинтересованные в репутации отеля. Жизнь была мало привлекательной и через неделю я переселился на итальянское побережье в знакомую мне Санта-Маргариту.

В Италии правительство видимо меньше вмешивалось в экономику отельного дела и условия жизни для туриста были более благоприятными. Тут я пробыл до середины мая, а потом переселился в Швейцарию. В послевоенные годы, несмотря на все экономические перемены, жизнь в Швейцарии оставалась более спокойной и благоустроенной, чем в других странах Европы. Но в 1950 году и тут было неспокойно. В конце июня началась Корейская война. Западные державы решили противодействовать Китаю, вторгшемуся в Корею. Была опасность, что Россия выступит на стороне Китая и начнется мировая война. Я уехал из Европы раньше обычного и в середине августа уже был в Пало Алто.

Студентов наших не призывали и занятия в университете начались в обычное время с обычным количеством студентов. Время, свободное от университетских занятий я использовал для заканчивания рукописи книги по истории сопротивления материалов. В начале 1951 года получил письмо от ректора университета в Гласго, с приглашением на празднование пятисотлетия этого университета. В частном порядке сообщали, что я включен в группу ученых, которым по случаю торжества присуждены почетные докторские степени. В Гласго я раньше никогда не был. Решил посетить город, посмотреть старый университет, в котором всю свою жизнь профессорствовал знаменитый лорд Кельвин. Торжество намечалось на вторую половину июня, но я отправился в Европу по окончании моих лекций в апреле.

В Париже был только проездом и поехал в Швейцарию. Поселился в Глионе над Женевским озером. Когда потеплело, переселился в Зигрисвиль на Тунском озере, где пробыл до середины июня. Потом отправился в Гласго на торжество. Город оказался мало интересным. Во Франции и Германии города украшались когда‑то королями. Они разбивали обширные парки, строили дворцы, театры, картинные галереи. Тут в Шотландии королей давно не было и город служил интересам торговли и промышленности. Мои попытки осмотреть лабораторию и аудиторию лорда Кельвина окончились ничем. Позже мне говорили, что эти помещения уже не существуют. А куда делись самодельные приборы, которыми Кельвин пользовался на лекциях, никто объяснить мне не мог.

Каких либо научных докладов на этом съезде не было. Присуждение почетных докторских степеней прошло без больших церемоний, но причинило мне некоторые хлопоты. Нужно было купить и повязать белый галстук, который мало подходил к моему порядочно поношенному пиджаку.

Очень интересным был заключительный банкет этого съезда. Я думал, что времена независимой Шотландии давно забыты и шотландцы чувствуют себя англичанами. Оказывается, это не так. Большинство участников банкета были, конечно, шотландцы. По окончанию ужина началось пение шотландских песен, а потом начались национальные танцы, в которых принял участие и премьер-министр Аттли, которому на юбилейных торжествах тоже была присуждена докторская степень. Видно, национальные песни и танцы объединяют всех шотландцев. Прислуга даже прекратила уборку посуды и с видимым одобрением наблюдала танцы своих гостей. Настоящая демократия – никакой английской чопорности.

По окончании юбилейных торжеств я отправился в Кембридж, чтобы еще раз порыться в старых книгах тамошних букинистов. Букинисты меня знали по моим прежним посещениям и один из них сообщил, что со мной желал бы встретиться лондонский представитель издательства фирмы Mc Graw Hill. По телефону было условлено место и время встречи в Лондоне и на следующий день мы встретились. Из разговора выяснилось, что некоторыми из моих учеников ведутся с издательством переговоры о печатании собрания моих сочинений. Конечно, это предприятие может быть выполнено только, если я помогу собрать мои работы, появлявшиеся на различных языках в различных периодических изданиях. Мне было желательно видеть это издание осуществленным и я согласился оказывать содействие этому начинанию.

Из Лондона я отправился в Германию – в Хекстер, где теперь жила моя дочь с детьми в собственном доме. Всех я застал в добром здоровьи. Все внуки учились. Условия жизни видимо улучшались. Был июль месяц. Погода стояла хорошая и мы совершили несколько экскурсий пароходом вдоль Везера и пешком. Я пробыл у дочери недели три. Оттуда отправился в Штуттгарт и Мюнхен. Там опять встретился с дочерью и мы с ней сделали автомобильную поездку по немецким Альпам.

Это была очень интересная экскурсия. Начали с Байербруна, где я когда‑то пробыл шесть недель во время моих занятий у Феппля в Мюнхенском Политехникуме. Оттуда отправились на озеро Вальхензе и в Миттенвальд по дороге, по которой я прошел пешком с братом в 1904 году. После ночевки побывали в Партенкирхсне и Гармиш. Полюбовались видом на Цугшпитце. Чудесные места! Переночевали в Оберстдорфе. А оттуда утром отправились в Линдау и вдоль Боденского озера в Фридрихсхафен и, наконец, в Констанц. Здесь швейцарская граница. Отсюда, переночевав, я уже один отправился на Тунское озеро. Поселился в Интерлакене вблизи парка. Парк здесь чудесный, но погода была плохая и не всегда можно было гулять в парке.

Из Интерлакена отправился в Энгельберг. Пятьдесят лет тому назад я с Бахметьевым посетил этот курорт. Тогда я интересовался электрической тягой и мне хотелось посмотреть электрофицированную горную дорогу Штансштад-Энгельберг. Вспоминаю, что тогда и крутой подъем зубчатой железной дороги, и населенный английскими туристами Энгельберт, произвели на меня большое впечатление. За пятьдесят лет я изъездил много стран, посетил много горных курортов и теперь Энгельберг какого‑либо особого впечатления не произвел. Прогулок там достаточно, но лесов нет и гулять по открытым местам неинтересно. После Энгельберга отправился в Австрию. Там еще продолжалась французская оккупация. На границе разные формальности. Нужно иметь дело с французскими солдатами, что было мало интересно. Побывал в Бад-Гастейн. Сделал несколько экскурсий. Побывал на ледниках, спускающихся с вершины Грос-Глокнер. Побывал в Лиенце, где англичане предали коммунистам многих русских офицеров, участвовавших в Власовском движении. Почти все они погибли.

В середине сентября я вернулся в Пало Алто. Начался 1951-1952 учебный год. В свободное от лекций время я закончил, наконец, мой курс «История Сопротивления Материалов». Собрал также мои работы, печатавшиеся на иностранных языках. Отослав все это издателю, я мог опять посетить Европу. Предстояло два дела: я пообещал Итальянской Академии Наук сделать в мае доклад о моих работах, а в начале сентября должен был быть в Константинополе на Международном Конгрессе Механики. По дороге остановился на несколько дней в Париже. Мой давний товарищ по Путейскому Институту показывал мне организованный им завод по производству бетонных балок, усиленных натянутыми стальными проволоками. Тот же приятель собрал группу путейцев и мы отпраздновали пятидесятую годовщину нашего окончания Института.

Из Парижа поехал на юг. Пробыл неделю в окрестностях Канн, а потом переехал в Италию и поселился в Санта-Маргарита. В начале мая побывал в Риме. Сделал доклад в Академии и потом отправился в Швейцарию. Пожил там в любимом Глионе до Тройцы. Тройцу провел у дочери в Хекстере и в конце июня вернулся опять в Швейцарию. Поселился в Флимсе – чудесный курорт с приятными лесными прогулками. В августе переехал в Энгадин и поселился в Понтрезина. В конце месяца должен был начаться Конгресс Механики.

Я знал, что железнодорожная поездка по Балканскому полуострову связана с массой неудобств и решил отправиться в Константинополь аэропланом. Это была моя первая воздушная поездка и она оказалась на редкость удачной. Погода была чудесная. Из Женевы мы пролетели над французской Ривьерой, над Неаполем и через каких‑либо четыре часа мы спустились в Афинах. Тут остановка. А дальше – перелет через Эгейское море. Цвет воды удивительный и многочисленные острова видны, как на географической карте. Через какой‑либо час мы уже были на аэродроме возле Константинополя. Автомобильный переезд в город особого удовольствия не доставил. Открытая степная дорога, выжженная солнцем трава, невероятная пыль. К концу пути уже стемнело и в городе мы мало что видели. Отель мой был расположен в нагорной части города – Пера. Заседания Конгресса происходили на другом берегу Золотого Рога в Стамбуле, в новом здании университета. Членов Конгресса возили туда особые автобусы. На заседании Конгресса я долго не оставался. В большом зале, вдали от докладчика, я почти ничего не слышал.