Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Степан Тимошенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Добровольческая армия

В несколько дней исчезли все следы большевиков. Убрали многочисленные памятники Марксу, Энгельсу, Ленину и другим деятелям коммунизма. Исчезли разные большевистские объявления. На углах дежурили солдаты Добровольческой Армии. Везде царил полный порядок. В Киеве, оказалось, проживало немало артистов, уехавших на юг из голодавших Петербурга и Москвы и скоро открылся оперный театр. Давались оперы при участии самых известных в России певцов. В Киеве началась оживленная жизнь. Казалось наши испытания кончились.

Конечно, не для всех был радостен приход добровольческой армии. До нас доходили слухи, что евреям, сотрудничавшим с большевиками, приходилось плохо, что все еврейское население обложено какими‑то поборами в пользу добровольческой армии. Происходили и еще более страшные дела. Однажды я увидел на улице большую толпу людей, главным образом молодежи, шедшую за город под сильным конвоем. Говорили, что это большевики, которых вели на расстрел и это казалось тогда вполне правдоподобным. При добровольческой власти открыли для осмотра публикой подвалы, в которых производились большевиками истязания и расстрелы их жертв. Я туда не пошел, а отец ходил и осматривал эти подвалы. Рассказывал, что в каждом из них он видел цементную стену с кровавыми пятнами и с желобом на полу для стока крови. Он был убежден, что там убивали людей.

Положение Академии при Добровольческой власти было неясным и по просьбе Общего Собрания я отправился к комиссару по учебным делам, профессору Спекторскому, которого встречал еще в Гёттингене в 1906 году, а позже виделся с ним, как с ректором Киевского университета. Принял он меня очень холодно. Ему видно досадили «Украинские Самостийники» и от поддержки Академии он определенно отказался, ссылаясь на общее постановление Правительства – не признавать ни Украины, ни созданных украинцами учреждений. Все это я доложил собранию Академии. Оно решило продолжать хлопоты и послало меня в Ростов для переговоров с Правительством Добровольческой Армии.

Ехал я с академиком Б. Кистяковским, имевшим в Ростове какие‑то частные дела. Приятно было ехать без особых остановок, с почти нормальной скоростью, хотя и на твердых скамейках третьего класса. Других скамеек тогда уже не было. Под вечер, когда мы проезжали южные уезды Киевской губернии, в поезд села воинская команда с винтовками. Нам объявили, что тут иногда нападают на поезда шайки Махно и посоветовали, в случае перестрелки, ложиться на пол. Но все сошло благополучно, ночь прошла спокойно и утром мы были в Екатеринославе, а на следующие сутки доехали до Ростова. Кистяковский отправился к своим родственникам, а я пытался найти для себя какое‑либо пристанище, но безуспешно – в городе все было занято приезжими. На вокзале мне разрешили спать в том же вагоне, в котором я приехал – он стоял на запасных путях. В первую же ночь выяснилось, что температура так понижается, что спать невозможно. У меня не было с собой ничего теплого – ехали на юг. Надо было терпеть. На третий день явился возвращавшийся в Киев Кистяковский и сообщил, что его родственники готовы дать мне место для ночевок, но что днем я должен уходить, так как место занято. Это меня устраивало. Я переселился и начал хождение по разным учреждениям и хлопотать по делам Академии. Начал с министра финансов Бернацкого. Я его хорошо знал – когда‑то мы вместе служили в Петербургском Политехническом Институте. Теперь он принял меня холодно и отказал в финансовой поддержке Украинской Академии. Как и Спекторский, он сослался на общее постановление Правительства Добровольческой Армии. Тот же ответ я получил и от министра Народного Просвещения. Моя поездка кончалась полной неудачей. Нужно было возвращаться в Киев ни с чем. Но тут приехал Вернадский и я решил обождать его и возвратиться вместе. У Вернадского был целый ряд влиятельных знакомых, переехавших в Ростов из Петербурга и Москвы.

Пока Вернадский вел переговоры, я, без дела, гулял по Ростову и вел разговоры с встречавшимися знакомыми. Встретил А. М. Драгомирова, моего товарища по Путейскому Институту. Позже мы служили вместе преподавателями в Петербургском Политехническом Институте. Он покинул Петербург в конце 1918 года и мог рассказать о всех ужасах, которые там творились при большевиках. В Ростове жил тогда старший брат Драгомирова, известный генерал. Говорили, что он близок к Деникину и я подумал, что может быть он может помочь Украинской Академии. Отец братьев Драгомировых, тоже генерал, прославившийся в Русско-Турецкую войну, был родом из Конотопского уезда Черниговской губернии и потом был Киевским генерал-губернатором. Его сыновья учились в Киевском кадетском корпусе и могли сохранить некоторый интерес к Украине. По из дальнейших разговоров выяснилось, что у братьев Драгомировых никакого интереса к «Украинской Державе» не было.

Встретил директора Киевского Политехникума, профессора Ерченко. Первые годы моей службы в Киеве мы с ним часто встречались. Но он принадлежал к правой группе профессоров, а я к левой и отношения наши были чисто официальные. Но здесь, под влиянием общей разрухи, былая рознь забылась и мы разговорились. Оказалось, что он родом из Черниговской губернии, мой земляк, любитель украинского театра и украинской музыки. Его переговоры с Правительством Добровольческой Армии шли успешнее моих. Политехнический Институт не был украинским учреждением и Правительство Добровольческой Армии уже пообещало ему поддержку.

Встретил еще одного знакомого со времени моих первых лет службы в Киеве. В то время в Киеве существовало Общество Распространения Просвещения в Народе, занимавшееся организацией лекций и концертов для народа. Правление этого общества состояло из С. Д. и С. Р-ов и они пользовались обществом для прикрытия политической деятельности. Но помню кто уговорил меня принять председательство в этом обществе. Требовался человек занимающий солидное положение и сочувствующий просвещению. Занятия мои были несложные: несколько раз в год ко мне являлся секретарь общества с заглавиями намечаемых лекций для народа и списком лекторов и мы вместе отправлялись к губернатору за разрешением этих лекций. Обычно это разрешение давалось без всяких затруднений. Кроме этих посещений губернатора, я должен был председательствовать в заседаниях правления Общества. И вот я встретил теперь в Ростове самого левого члена правления, бывшего рабочего по проводке электрического освещения и установке электрических звонков. Он рассказал мне, что скоро после моего ухода из Киева в 1911 году, он оставил монтерское дело и открыл магазин электрических принадлежностей. Торговля пошла хорошо, составился капитал и он занялся предпринимательством. Теперь он стал одним из поставщиков Добровольческой Армии и бывший крайний революционер был озабочен, как сохранить нажитый капитал.

Переговоры Вернадского оказались такими же безуспешными, как и мои, и мы возвращались в Киев с пустыми руками. До Харькова мы доехали быстро, а там застряли. Приехали утром, а ближайший поезд на Киев шел только вечером и все билеты на этот поезд уже распроданы. Нам посоветовали прийти к отходу вечернего поезда, может быть в последний момент удастся попасть в поезд. Мы так и сделали. Вечером, когда вернулись на вокзал, оказалось, что к поезду прицепили служебный вагон, в котором едет какой‑то поставщик Добровольческой Армии. Нам посоветовали обратиться к этому поставщику, что мы и сделали. Поставщик разрешил воспользоваться его вагоном. Он имел постель в одном конце вагона, а нам предложил устроиться в совершенно пустом другом конце. Было приятно, что скоро доедем до Киева, но в то же время и обидно, что какой‑то поставщик имеет в своем распоряжении целый вагон, а мы, академики, должны спать на полу, да и то с его разрешения.

Утром мы были в Полтаве. Там наш поезд должен был стоять несколько часов и Вернадский предложил съездить к его родственнику, исполнявшему обязанности Полтавского губернатора. Губернатор был в мрачном настроении. Он рассказывал, что вслед за Добровольческой Армией являются бывшие помещики и стараются вернуть свои имения. Какие‑то воинские отряды им помогают и производят в деревнях разные насилия и экзекуции. Он был уверен, что все это добром не кончится. Крестьяне очень враждебно настроены против Добровольческой Армии и никакого содействия ей не оказывают. От губернатора мы вернулись к нашему поезду и двинулись в Киев.

В Киеве первые восторги от прихода Добровольцев уже улеглись, но спокойная жизнь не начиналась, не было уверенности в завтрашнем дне. Добровольческая Армия ушла на север, а в Киеве остался лишь слабый заслон. Большевики, отступившие по Ковельской дороге лишь на небольшое расстояние, могли опять к нам вернуться.

Так и случилось. Это было, кажется, 1‑го октября. Мы утром услышали артиллерийскую стрельбу, пушки были совсем близко от нас – на территории Политехнического Института. Защищать город было некому и к вечеру весь город был занят. Опять начались «обыски» и «изъятия излишков». Но на этот раз большевистская власть оказалась кратковременной. На третий день большевистского владычества снова началась стрельба. Кто сражался с большевиками, мы тогда не знали. Сражались и перед нашими окнами на Гоголевской улице. Большевики отступали. Наступали малочисленные цепи повидимому опытных солдат. Они делали короткие перебежки, залегали, отстреливались, пользуясь всяким прикрытием и снова наступали. К вечеру большевики были из Киева выбиты и мы зажили спокойно. Узнали, что защиту Киева организовал какой‑то инженер. Он собрал команду в триста человек главным образом из студентов, побывавших на войне, достал где‑то винтовки. Этого ничтожного отряда опытных в военном деле людей было достаточно для изгнания из Киева нескольких тысяч большевиков. Мы были освобождены, но надолго ли?

С севера приходили неутешительные вести. Наступление добровольцев выдохлось и, достигнув Орла, они начали отступать. Силы были малочисленны. В нескольких местах фронт был прорван и кавалерийские отряды большевиков уже разгуливали по Харьковской губернии. В случае занятия Киева большевиками мое положение, как прапорщика запаса, уклонившегося от большевистского призыва, становилось очень опасным. В то же время деятельность Академии, лишенной средств, заканчивалась, а занятия в Политехническом Институте даже и не начались. Оставшись без дела, я решил отправиться в Ростов искать занятий при правительстве Добровольческой Армии. Я тогда еще верил в ее конечный успех, считая, что их неудачи на севере лишь временны и что весной, с новыми силами, они восстановят свое положение и в конце концов возьмут Москву. Кое‑кто из академиков и их сотрудников тоже пожелали ехать в Ростов и мы решили действовать сообща. На вокзале нам разрешили использовать одну из стоявших там теплушек. Мы ее несколько усовершенствовали, устроили полки для спанья и очаг для приготовления кипятка. Уезжали в начале ноября. В этом году зима наступила рано и перед нашим отъездом выпал глубокий снег. Ехали медленно и за первую ночь проехали не больше ста верст. Утром стояли на промежуточной станции. Там же расположился отряд Добровольческой Армии. Говорили о прорыве фронта большевиками. Поезд изменил направление движения и от Ромадана мы ехали не на Полтаву, а на Кременчуг. В Кременчуге мы стояли долго. Мой отец и мать, ехавшие к дочери в Знаменку в нашем вагоне, тут нас покинули. Прощались с надеждой встретиться весной в Киеве, но события обернулись иначе и мы никогда больше не увиделись.

Из Кременчуга поезд направился в Харьков. Тут мы застали полную эвакуацию Добровольческой Армии. Вокзал был забит воинскими поездами. Наш поезд был поставлен на самые отдаленные пути. Надежды на движение дальше в ближайшее время не было никакой. Помог случай. Я узнал, что разгрузкой Харьковского железнодорожного узла распоряжается Щегловитов – мой коллега по Путейскому Институту. Он принял меня любезно и пообещал прицепить вагон Академии к одному из ближайших поездов, идущих на Ростов. Свое обещание он сдержал и вскоре мы двинулись дальше. Но движение по линиям Добровольческой Армии уже было совершенно дезорганизовано и мы продвигались очень медленно. Подолго стояли на промежуточных станциях. На одной из таких станций машинист заявил, что поезд дальше не пойдет – нет топлива. Пассажиры отправились на поиски дров. Ломали плетни и заборы и все тащили к паровозу. Затем начался настоящий грабеж. Поездная прислуга с машинистом во главе обложили пассажиров данью. Поезд остановился среди чистого поля и пассажиров уведомили, что дальше мы не поедем, пока не соберем определенную сумму и не вручим ее машинисту. Возмущение было всеобщее, но что делать, всем хотелось скорее доехать до Ростова. Дань собрали, передали машинисту и поехали дальше. На третьей неделе нашего странствия мы прибыли в Ростов. Теперь возникал новый вопрос, как найти пристанище для житья? В мой прошлый приезд я провел первые ночи в вагоне, но теперь была зима, нужно было найти отапливаемое помещение. Не помню теперь каким путем мы с Вернадским и ехавший с нами инженер Гарф получили разрешение поселиться в гостинице, «взятой на учет» для государственных служащих. Нас впустили, но свободных комнат там не оказалось. Пришлось поместиться в общей комнате для приезжающих, где и без нас уже было несколько постояльцев. В этой тесноте Вернадский и я прожили недолго. Нам начали помогать евреи. Они всегда были хорошо организованы и им, вероятно, было известно, что в 1911 году мы пострадали за еврейские интересы, выступив за равноправие евреев при приеме в высшие учебные заведения. Мы получили приглашение от двух состоятельных незнакомых еврейских семейств временно устроиться в их квартирах. В квартире, куда явился я, хозяйками были две сестры. Мужья их были в отъезде, а брат служил в Добровольческой Армии. Они объяснили, что одну из комнат их квартиры занимал чиновник Добровольческой Армии, но что этот чиновник куда‑то исчез. Они полагали, что он где‑либо старается перейти на сторону большевиков. Комната стоит пустая и они предлагают ее мне. Для меня это была большая удача – комната была большая с чистой постелью и после месяца скитаний я мог раздеться, принять ванну и спокойно заснуть. Теперь нужно было думать о питании и о заработке. На территории Добровольческой Армии украинские деньги не принимались и я начал разменивать выданные мне большевиками австрийские кроны на деньги Добровольческой Армии – так называемые «колокольчики». За них я мог получать обед в одной из функционировавших тогда столовых. В столовых, да и на улицах, встречал немало знакомых и узнавал новости. В один из ближайших дней встретил моего прежнего сослуживца по Военно-Инженерному Совету в Петербурге и от него узнал, что такой же Совет сформирован при Добровольческой Армии и что я легко могу в него войти, как бывший член Совета прежнего режима. Я отправился по указанному мне адресу и действительно без замедления был зачислен в Военно-Инженерный Совет. Это сразу улучшило мое положение. С удостоверением о моем служебном положении я получил полагающуюся мне военную форму, а в складе съестных припасов мне выдали несколько банок консервов. Начал также получать жалованье «колокольчиками», на которые в Ростове можно было еще кое-что купить. Я должен был участвовать в заседаниях Совета, но это брало немного времени. Остальное время уходило на хождение по улицам и на разговоры с встречавшимися старыми знакомыми.

Особый интерес привлекали окна осведомительного бюро, где была вывешена большая карта фронта Добровольческой Армии. Фронт указывался цветной ниткой и мы могли видеть, как с каждым днем нитка опускалась все ниже – фронт приближался к Ростову. Говорили о коннице Буденного, вахмистра царской армии. Он сумел организовать конный отряд, которому Добровольческая Армия не могла противостоять, отступая к югу. Я не хотел попасть в руки большевиков. Нужно было думать о путях отступления и я занялся опять заграничным паспортом. Паспорт, выданный большевиками, конечно, не годился, надо было хлопотать о новом паспорте. Выдавали тогда заграничные паспорта без затруднений и паспорт я получил. Но он был достаточен только для выезда из России. Для въезда в какое‑либо иностранное государство нужна была еще виза этого государства. Я решил добыть английскую визу – с такой визой все прочие визы для государств между Константинополем и Лондоном могут быть тогда получены без всяких затруднений. Взяв удостоверение Украинской Академии Наук о моей заграничной командировке, я отправился к английскому консулу. Консул нашел, что предъявленное ему удостоверение официального значения не имеет и в визе отказал. Предстояло искать для получения визы какие‑то другие пути. Вспомнил об обширных знакомствах Вернадского среди влиятельных людей при Добровольческой Армии и рассказал ему о неудаче с визой. Вернадский согласился мне помочь и скоро я узнал, что мое дело улажено при содействии английского корреспондента «Таймс». Я должен был снова явиться к консулу и тот теперь без всяких разговоров поставил нужную мне визу. Эта виза играла важную роль в моих дальнейших передвижениях.

Скоро мы увидели на главной улице Ростова обоз отступавших казачьих частей. Ничего военного в проезжавших санях обоза не было видно. Говорили, что казаки увозят добычу, набранную при набегах в великорусских губерниях. В городе чувствовалось, что началась эвакуация. Эвакуировались разные правительственные учреждения. Продуктовый склад, устроенный англичанами, начал продавать консервы без всяких ограничений и я смог купить несколько банок в запас для намечаемого путешествия. Чиновникам начали выдавать жалованье за несколько месяцев вперед. Я получил столько «колокольчиков», что смог с ними добраться до Константинополя. В двадцатых числах декабря собрал свои пожитки и, распрощавшись с моими хозяйками, пешком отправился на вокзал. Там у билетной кассы стояла большая очередь. Стал и я. Стоять пришлось до следующего утра. Тут в очереди познакомился с астрономом Одесского университета Орловым и проговорил с ним всю ночь – ждать открытия билетной кассы было не скучно. В конце концов этот любезный профессор пригласил меня к себе в Одессу, где он имел при обсерватории поместительную казенную квартиру.

Утром я смог достать билет и место в поезде. Ехали медленно, но все же за сутки доехали до Екатеринодара. Там все гостиницы тоже были заняты и надо было искать пристанище в каковой‑либо частной квартире. Сестры, у которых я жил в Ростове, снабдили меня адресом их родственников и с вокзала я направился по этому адресу. Все спальные комнаты были заняты и мне предложили кабинет, где был только письменный стол. На этом столе я и расположился. Спал на нем прекрасно после бессонных двух ночей на Ростовском вокзале и в поезде, хотя стол для моего роста был очень короток. Утром отправился искать более постоянное жилище. Слышал, что товарищем министра путей сообщения Кубанского войска был Заславский, мой товарищ по Путейскому Институту и я решил направиться в Министерство Путей Сообщения, занимавшее одну из екатеринодарских гостинниц. Заславский был в служебной поездке, но заведующий зданием принял во мне некоторое участие и разрешил занять временно служебный кабинет товарища министра, что я и сделал. Какой‑либо кровати или дивана там не было, но министерский письменный стол был значительно больше того, которым располагал предыдущую ночь, и я устроился на нем очень удобно. Дальше выяснилось, что в Министерстве были и другие постояльцы, что там собралось уже немало таких же беженцев, как я. Нашлись и товарищи по выпуску, с которыми не встречался со времени окончания Института. По утрам, когда мы собирались с чайниками на кухне для изготовления кипятка, велись длинные разговоры, рассказывались истории жизни за последние 20 лет. Одним словом – мы не скучали. Утром я отправлялся на базар. Там можно было купить хлеб, малороссийское сало и кое-какие овощи – этим я и питался.

Скоро после меня появился в Екатеринодаре также и Вернадский. Он заинтересовался теперь политикой и старался примирить Кубанцев с представителями Добровольческой Армии. Не помню почему, но и я присутствовал при некоторых из этих разговоров. Тут происходило то же, что я видел уже в Киеве. Местных деятелей больше интересовала игра в независимую республику и распределение министерских постов, чем судьба России. Вернадский имел хороших знакомых с обеих сторон и старался выступать в роли примирителя, но безуспешно.

В это время в Екатеринодаре собралось немало профессоров и преподавателей, главным образом из различных учебных заведений юга России. Всех волновал вопрос, что делать дальше. Вера в успех Добровольческой Армии пропадала и приходилось решать – или оставаться и ждать прихода большевиков или продолжать отступление. Было организовано общее собрание профессоров, обсуждали положение дел. Выступил и я с моим предложением. Для меня тогда уже не было никаких колебаний – нужно ехать в Югославию, которая объявила о своей готовности принять русских беженцев. Я высказывал также предположение, что весной выступит Польша в союзе с Добровольческой Армией и займет Киев. Киевляне смогут из Югославии вернуться домой. Собрание решило выбрать представителей для переговоров с атаманом Донского войска, временно заменявшем ушедшего в отставку Деникина. Я был одним из этих представителей.

На следующее утро мы направились к атаману для переговоров. Принял нас генерал очень любезно и просто высказал свое мнение относительно положения профессоров. Он считал, что борьба с большевизмом будет длительной, но чем бы она ни кончилась, будущая Россия будет нуждаться в людях науки. Эти люди ничем не могут быть полезны в ведущейся сейчас борьбе, а переселившись в Югославию они сохранят для будущей России традиции русской науки. Он рекомендовал профессорам уехать в Югославию и распорядился выдавать всем желающим необходимые документы. Кроме меня, желающих уехать немедленно не оказалось. Большинство решило выждать, посмотреть, как будут развиваться дальнейшие события. В ближайшее утро покинули Екатеринодар только мы с Вернадским, направлявшимся в Ялту, где проживала его семья.

В Новороссийске мы встретили отвратительную погоду – шел сильный непрерывный дождь. На площади перед вокзалом расположились лагерем массы беженцев. Некоторые имели палатки, кое‑кто имел зонтик, но большинство мокли без всякой защиты. У нас были зонтики и мы могли обдумать наше положение, сложив вещи под каким‑то деревом. Положение было незавидное. Города мы не знали, никаких адресов не имели, но тут нам помог случай. К нам подошел молодой человек, назвал мою фамилию и сказал, что был когда‑то моим слушателем. Он объяснил, что приехал в Новороссийск несколько дней тому назад, когда еще не было такой массы беженцев и что ему и его товарищам удалось найти квартиру, в которой найдется место и для меня и для Вернадского. Мы с радостью приняли приглашение и забрав вещи отправились на квартиру нового знакомого. Там мы встретили группу молодых людей, сопровождавших поезд с каким‑то военным имуществом и ожидавших дальнейших распоряжений начальства. Выяснилось, что они живут коммуной. Сообща покупают на базаре продукты, из которых квартирная хозяйка приготовляет им еду. Мы, конечно, с удовольствием вступили в коммуну и в продолжение трех дней питались очень хорошо.

На четвертый день пришел наш пароход и, распростившись с коммуной, мы отправились на пристань. Пароход был заполнен военными и их семьями. Для Вернадского нашлось место на диване в общем зале. Я решил остаться на палубе, хотя дул сильный ветер. Пароход простоял всю ночь в порту и только утром, когда ветер стих, мы вышли в море. Двигались медленно и только к вечеру пристали к берегу в Феодосии. Ни я, ни Вернадский в Феодосии никогда не бывали, но из расспросов выяснили, что в городе еще существует ресторан. Целые сутки мы ничего не ели и решили найти этот ресторан. Поиски оказались удачными. Добрались до ресторана, получили неплохой обед, но закончить его спокойно не удалось. В ресторан ввалилась толпа пьяных офицеров. Послышались крики, угрозы выкинуть из ресторана всю штатскую публику. Мы решили уйти, не окончив обеда. Это было мое первое знакомство с молодыми представителями Добровольческой Армии и произведенное ими впечатление было самое отрицательное. Это первое наблюдение только подкреплялось моими дальнейшими встречами с добровольцами. Они не походили на идейных освободителей России, которых рисовала моя фантазия.

Из Феодосии мы двинулись дальше только на рассвете. В Ялте нас встретил сын Вернадского, который в ожидании отца выходил к каждому пароходу, прибывавшему из Новороссийска. Пароход должен был стоять в Ялте целый день и я отправился с Вернадским. Дача их была далеко от города – в горах. День был чудесный – светило яркое солнце. Никогда прежде не видал Ялты в январе. На даче собралась теперь вся семья Вернадского и заговорили о том, что делать дальше. Все надеялись, что дела Добровольческой Армии весной улучшатся и можно будет вернуться в Киев. Все же я решил продолжать мой путь в Югославию, надеясь скорее достигнуть Киева через Польшу. Вечером вернулся на пристань. Пароход должен был отплыть с рассветом. Утром мы шли вдоль хорошо мне знакомого Крымского побережья. Погода была хорошая и можно было различать места, знакомые по прежним путешествиям.

Большинство пассажиров сошло в Севастополе и я гулял по почти пустой палубе, ожидая отплытия парохода. Вдруг кто‑то меня окликнул с берега. Оказался Я. М. Хлытчиев, мой бывший ученик, а после сотрудник по Петербургскому Политехническому Институту. Он спрашивал куда я еду. Я ответил, что направляюсь в Одессу, а оттуда буду пробираться в Югославию. Тут только я узнал, что Одесса была уже занята большевиками. Хлытчиев советовал остановиться в Севастополе, откуда иногда ходят пароходы в Константинополь. Я последовал этому совету и, захватив свой чемоданчик, спустился на набережную. С Хлытчиевым оказался еще один из моих бывших учеников, который, как местный житель, смог раздобыть мне комнату.

Началось мое житье в Севастополе. По утрам отправлялся на базар, где можно было купить хлеб и какую-то мелкую копченую рыбу. С этим я возвращался домой, кипятил воду в имевшемся у меня жестяном чайнике и устраивал завтрак. Таким же образом происходила еда в конце дня. В Севастопольские рестораны не заходил. В них всегда было много офицеров, а встречаться с ними, как показал опыт в Феодосии, было небезопасно.

После завтрака отправлялся в центр города, где всегда можно было встретить кого‑либо из старых знакомых. В один из первых дней встретил профессора Белелюбского. Последний раз я виделся с ним в 1917 году в Путейском Институте, где было устроено юбилейное торжество по случаю пятидесятилетия окончания им Института. За три года Белелюбский сильно постарел и с трудом передвигался. Ему дали временное пристанище в Институте по изучению флоры и фауны Черного моря, а для получения пищи ему приходилось ходить с судками в ресторан, где до революции он бывал почетным гостем, как один из известнейших русских инженеров. Годы революции были особенно тяжелы для стариков, знавших лучшие времена – они уже не могли принимать активного участия в жизни страны, а их имущество было взято революционным правительством. Они были осуждены на нищенское существование.

Встретил здесь также моего коллегу по Киевской Академии Наук профессора Тарановского, известного специалиста по русской истории. Он переехал в Севастополь со всей своей семьей, привез даже няню и теперь совершенно растерялся. – не знал, что предпринять. Вместе с Тарановским держался юрист Чубинский, бывший профессор Демидовского Лицея, переселившийся во времена Гетмана в Киев и ставшего украинским сенатором. Во время наших прогулок по Севастополю к нам присоединялся и Хлытчиев. Конечно, все время обсуждался вопрос, что делать дальше. Особых разногласий не было и мы скоро согласились, что нужно ехать в Югославию и там переждать время российской разрухи.

Севастополь был в зоне французской оккупации. За два года странствований мне пришлось наблюдать три сорта оккупации: в Киеве были немцы, в Ростове и Екатеринодаре – англичане и в Севастополе – французы. Характер этих трех оккупаций был весьма различен. Немцы относились к населению дружественно и даже пытались внести некоторый порядок. Англичане держали нейтралитет. Их войска были изолированы, – никакого контакта с населением. Французы полагали, что время оккупации может быть использовано для собственного обогащения. В Севастополе в то время собралось немало беженцев, которые для своего существования должны были постепенно ликвидировать имущество, захваченное с собой при спешном отъезде из дома. Французы занялись скупкой этого имущества. Я видел французов, ходивших по бульвару в дорогих шубах, в меховых шапках. Время для скорой наживы было весьма подходящее. Чтобы выехать из Севастополя нужно было иметь разрешение французских оккупационных властей. Те же власти занимались распределением мест в отходящих в Константинополь пароходах.