Текст книги "Остров Буян"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 55 страниц)

2

Истома месяца полтора избегал встречи с Мошницыным и для того даже ходил в дальний кабак, на другой конец Завеличья: он ожидал, что кузнец станет тыкать в порядную запись, требовать, чтобы вернули Иванку силой…

Но однажды, крепко побитый на патриаршем дворе батожьем за пьянство, Истома не доплелся до дальнего кабака. Не то чтобы батоги за пьянство ему были внове, но в этот раз почему-то сильней, чем обычно, болела спина… Звонарь знал от побоев одно лекарство – кабак… Но едва он уселся на лавку – Мошницын явился за тем же столом напротив него. Кузнец заговорил неожиданно миролюбиво. Он сказал, что никак не ждал, чтобы Иванка сбежал из-за порки…

– Полюбил я его, – говорил он, – а за дурь как не бить? Якуню и то же, бывает, бью. Свой не выдерет смолоду – хуже: подрастет – чужие бить станут… Присылай назад его в кузню…

– На честь его ты дерзнул… Не пойдет! – возразил Истома.

– Отца батожьем колотят по всем неделям, и нет ничего, а сын – боярин!.. – с раздражением ответил кузнец. – Отколе столь спеси!

Кузнец задел за живое Истому. Злоба комком подкатила к его горлу… Тяжелая оловянная кружка вдруг задрожала в руке. Он вскочил, жадно поднес ко рту кружку и осушил до дна… Он выпил залпом, так, что заняло дух и из глаз покатились слезы, дрожащей рукой и невидящим взглядом он торопливо искал закуски… Мошницын понимающе подвинул к нему расщепленную головку чесноку и щепоть крупной и влажной соли, насыпанной на тряпицу. Он видел сдержанное бешенство звонаря…

– Не воротится он к тебе. Ты его дюже обидел, Михайла. Я отец – и то вот уж более года отстал его бить…

– И набаловал! – строго сказал кузнец.

– Хоть набаловал, так теперь уж поздно: окреп дубок. Попрямишь – и сломишь. Лучше пусть возрастет, как есть – свилеватым…

– Отецкая воля! – сказал в заключение кузнец. – Я не в корысть, а в дружбу… У меня самого девчонка – и та, гляди, волю взяла. Якунька – тот нет, а Аленка – что твой…

– Дай им бог легкой жизни! – ответил Истома.

Михайла взглянул на него испытующе. Он не сказал истоме о том, почему, несмотря на порядную запись на восемь лет, он не очень настаивает на возвращении Иванки в кузню. В первые дни Михайла думал его вернуть. Сделать это было легко: право было на его стороне, и он сумел бы сломить упорство мальчишки, но в первый же день, когда за столом зашла речь о беглеце, Аленка вступилась за него с нежданной горячностью, и на глазах ее даже блеснули слезы…

Кузнец запнулся на полуслове.

– Вот оно что! – значительно протянул он, с любопытством взглянув на свою непокорную дочь. И он решил, что лучшее средство рассеять опасную привязанность Аленки – это совсем забыть о беглом ученике.

«Как знать, нынче заступа, а завтра сбегут и к венцу!» – подумал он про себя и больше ни словом не поминал об Иванке…

Он понял, однако, что средство не помогает, узнав, что Аленка бывает у звонаря. Зная ее характер, Михайла не запретил ей ходить в семью Истомы. «Тайный плод слаще», – подумал он про себя и потому теперь, встретив Истому, все же предложил возвратить Иванку.

«Дай им бог легкой жизни!» – сказал звонарь.

И, словно испуганный соединением их даже и в мысли, кузнец вдруг резко его оборвал:

– Алену доброму мужу отдам, ей и станет житься, а твоему отколь легко житье?..

И долго сквозь кабацкий чад с удивлением глядел Истома вслед ушедшему кузнецу, не понимая смысла сказанных им слов.

3

В верховьях Великой ко Пскову сгоняли плотами кряжистый лес. Плоты целое лето стояли у берега на мочальных витых причалах. Опытная рыбачка, бабка Ариша, уча Иванку, где и как надо ловить рыбу, велела кидать приманку у самых плотов. Иванке случалось за целую ночь не наловить здесь даже ершей и плотвы на уху.

– Рыба к прикорму еще не обыкла, – утешала Иванку бабка, – и сам ты к рыбьим повадкам еще не обык.

И, веря опыту бабки, Иванка, хотя и бесприбыльно, все же продолжал ходить на одно место.

Закат был ветреный и рябил воду. Рыба уже играла вокруг плотов. Громкий всплеск раздался совсем рядом с Иванкой, словно кто-то сбросил тяжелый камень с плота, и по всей ширине реки побежали круги.

«Есть же такая рыба, а вот не идет!» – подумал Иванка. Ему пришел в мысли любимый рассказ бабки о том, как знакомец ее мужа разбогател, выловив однажды осетра… «И с того торговать пошел!» – неизменно заключала бабка этот случай, рассказанный тысячу раз.

Иванка встал, осмотрел, надежно ли укрыта сеть от постороннего взгляда. Чтобы ловить здесь рыбу, надо было платить откупщику, торговому гостю Ивану Устинову. Без откупа можно было ловить только удочкой, а не в сеть… Убедившись, что снасть незаметна, Иванка взял топорок и, закинув для вида две удочки, пошел за сучьем для костра.

Высокие облака розовели. В воздухе пахло прохладой. После жаркого дня бодрящая свежесть дышала вокруг.

«Вот словить бы мне экого осетра, чтоб с него торговать начать, да разжиться, да стать богату!.. – мечтал Иванка, топором отсекая сухие сучки можжевеля, росшего невдалеке от реки. – Бабку б тогда посадил на торгу. Выкупил бы Первушку, а там и к Михайле с поклоном: отдай, мол, дочь!..»

Иванка запнулся.

«А нет, не отдаст за меня Михайла Аленку!» – подумал он.

Варить и печь на костре было нечего, но Иванка любил лежать у костра до поры, пока не заснешь, следить за полетом искр, уносящихся к звездам, а когда останется только грудка тлеющих угольков, – накрыться отерханным зипуном, и тихо смежить глаза, и слушать шелест травы и мирное позванивание воды, чувствуя, как холодящий ветерок шевелит на темени волосы… С тех пор как он убежал из кузни и Якуня, боясь отца, не ходил уже с ним на рыбалку, Иванка привык к одиночеству по целым вечерам и ночам…

Огонь затрещал, побежав по смолистому сучью можжевеля, расстилая по ветру душистый ласкающий дым.

Иванка вспомнил про удочки и спустился к воде. Почти рядом с его удилищем в песок оказался воткнут еще один длинный прямой ореховый хлыст с волосяной леской. «Откуда взялся?» – удивился Иванка. Он оглянулся и увидел за кустом ивняка незнакомца, который, поставив в песок чернильницу и привалившись на локоть, что-то писал на бумаге.

«Когда же он пришел? – подумал Иванка, досадуя, что не сможет свободно вытаскивать сеть, если незваный сосед останется рядом. – Нет ему места иного по всей Великой!»

Опять скользнув взглядом по ряби воды, Иванка заметил, что поплавок соседской удочки тонет.

– Дядь, посмотри – клюет! – негромко окликнул Иванка рыболова.

Тот едва вскинул рассеянный взгляд на Иванку и, не взглянув на удочку, отвернулся, словно его здесь ничто не касалось…

«Пришел на чужое место, да еще и собой гордится!» – подумал Иванка. Но он не мог равнодушно наблюдать тонущий поплавок даже чужой удочки. Он сбежал к воде, выдернул леску чужака, снял рыбу и наживил червя. Тут Иванка вблизи разглядел незнакомца. Он был не стар, сероглаз, носил рыжеватую, на немецкий лад отпущенную бородку, одет был в простой серый сукман и обычный колпак. Он продолжал писать, хотя день склонялся к концу и светил только багряный отблеск зари.

Оттого что незнакомец молчал, у Иванки так и чесался язык, хотя начался клев и приходилось все время менять наживу.

«А может, он глуховат?» – подумал Иванка о незнакомце.

– Ты чего пишешь? – чтобы испытать, не глух ли сосед, громко спросил он.

– Помолчала б, кума, сарафан куплю! – неожиданно звучно и молодо произнес незнакомец. – Рыбки, что ли, испек бы, – заметил он, будто век был знаком с Иванкой. И, не глядя больше в его сторону, он продолжал писать.

– Холопа нашел для послуг! – проворчал раздраженный Иванка.

Он решил не обмолвиться больше ни словом с незваным соседом. Однако ему самому хотелось есть, и он сунул в горячую золу несколько рыбок…

Когда уже стемнело и писать было нельзя, они, вместе присев у костра, ели печеную рыбу. Иванка набрался терпенья молчать, каких бы трудов ни стоило это молчание.

– Место рыбное тут, – наконец первый молвил незваный товарищ Иванки, скинув колпак и тряхнув каштановыми, внезапно пышно закурчавившимися волосами.

«Ан, брат, ты первый не сдюжил!» – торжествующе подумал Иванка.

– Мое место, – с гордостью пояснил он. – Я тут кашу кидаю, вот рыба и водится. – И, уже позабыв в один миг раздражение, довольный «уступкой» соседа, он покровительственно добавил: – Да ты не бойся, лови. Кашу только таскать пополам.

– Ладно, кашу так кашу, – согласился незнакомец, сосредоточенно глядя в костер, и снова задумался о чем-то своем… На высокий лоб его, переходящий в раннюю лысину, набежали морщины.

– Дядь, а чего ты все пишешь? – спросил Иванка, считая, что краткой беседой о рыбе меж ними вполне восстановлен мир.

– Ишь, звезд-то в небе! – уклоняясь от ответа, сказал незнакомец.

– Как людей на земле, – подсказал Иванка. – Сказывают, что человек, то и звезда, и от одной звезды вся судьба людская.

– Не от звезд судьба человечья, малый. От людского лиха, от темноты душевной, от корысти али от добросердья. Тот горбат, а тот нищ, у того сына не стало, а тот по зазнобе тоскует. Вошла она в дом – ему и светло с ней, хоть крыша худая и сам в лохмотьях… А тот богат, да гложет его алчба и зависть… – сказал незнакомец, глядя в темную воду, словно позабыв уже об Иванке. Высокий лоб его поблескивал под отсветом пламени…

– А то бывает – холоп! – подсказал Иванка, неожиданно его перебив.

– И то бывает… Ложись-ка спать, – вдруг оборвал незнакомец и как-то внезапно сам вытянулся на спине и, положив за голову руки, мгновенно уснул, как засыпают очень усталые люди.

Тогда Иванка решился проверить свою сеть.

При слабом свете звезд, отражавшихся в реке, он вытряхнул небогатую добычу и покидал в ведерко.

Где-то совсем рядом, не боясь отблеска гаснущего костра, перекликались кузнечики. Звезды, казалось, опускались все ниже и ниже, иные летали над головой и падали рядом в траву, путались и жужжали в мягких ее шелестящих стеблях.

Когда Иванка проснулся, стоял молочно-белый рассвет и в мутноватом небе едва поблескивали перламутром высокие облака… Иванка услышал приятный, негромкий, но четкий голос, читающий словно молитву. Он разом вспомнил вчерашнего неожиданного соседа и прислушался, едва приоткрыв глаза.

Новый знакомец его читал, держа вплотную у самых глаз исписанный лист.

– «Немец деньгу по деньге от богатства считает, а мы и от бедности на рубли не скупимся. Русские люди душой горячи и щедры и прямы – хотим сильно и любим крепко, а невзлюбим кого, то – насмерть. А бедность наша от темноты и вящего насильства боярского. Во тьме живем, как кроты могильны, что свет есть, не ведаем, а как узрим свет, то и силы вашей не станет держать народ от воспарения к славе…» – читал новый Иванкин знакомец, и негромкий голос его звучал необычной внутренней силой.

Иванка привстал и оперся на локоть, уже не притворяясь больше и широко открытыми глазами глядя на грамотея, но тот так его и не видел. Он взялся за перо и принялся снова строчить… Иванка глядел на него, не шевелясь. Вот снова поднес он свой лист к глазам, не замечая пробуждения Иванки.

– «…От вашей боярской корыстной неправды желчь человечья к сердцу из печени прыщет, – снова раздался его негромкий волнующий голос, – кровавые слезы землю кропят и травы и нивы губят. Всюду лжа и нечестье, и солнце божье померкло… Ан, не хотя во пророки дерзати, вижу – грядет суд земной над неправедными законами вашими и ниспровергнет вас весь народ… всею землею и станет во свете и славе Русь пуще Рима и Византии…»

Странный рыбак замолк и, задумавшись, глядел на восток, откуда вставала заря.

– «Желчь человечья из печени в сердце прыщет, кровавые слезы ниву кропят, и солнце померкло от злобы сильных…» – подражая летописцу, сказал Иванка, и голос его слегка дрогнул на последних словах.

Он сказал все это невольно, словно зачарованный язык сам произнес, без его желания.

Новый знакомец взглянул на него удивленно, будто только что вспомнив, что он не один у реки.

– Как, как ты сказал? – живо спросил он.

– Не я – твои речи, – возразил Иванка, смущенный собственной выходкой.

– Думы мои, а речь твоя. Так-то лепей, как ты сказал. Ну-ка, сызнова! – весело поощрил грамотей, прищурившись добрыми серыми глазами.

– А бог ее знает… – растерянно оглянувшись и почесав затылок, сказал Иванка. – «Из печенки желчь в душу ударила и кровь слезами пошла, оттого и солнца не видно, а все богатей да воеводы…» Так, что ли? – спросил осмелевшись Иванка.

– Так-то так, да не так… – тряхнув волосами, сказал новый знакомец.

Он снова взялся за перо.

– А ты архирея забыл. Владыка тоже, а сам холопов дерет батожьем, – бойко сказал Иванка, но, взглянув на грамотея, смущенно умолк, поняв, что мешает его мысли.

Услышанное от нового знакомца вызвало в Иванке доверие к нему, и, не стесняясь больше его присутствием, Иванка перескочил на плот вытягивать сети… Он убедился снова лишь в том, что рыба к прикорму «еще не обыкла», как говорила бабка. И, размышляя о своих неудачах, Иванка старался припомнить торжественные слова незнакомца, которые так чаровали слух.

Сбросив в ведерко свой небогатый улов, Иванка хотел разжечь остывший за ночь костер и, взявшись за топорок, случайно взглянул на товарища: тот снова сидел нахохлившись и писал. Губы его едва шевелились.

«Прочти-кось, что написал еще», – хотел попросить Иванка, но внезапно взгляд его скользнул по трем удочкам, воткнутым в землю у ног грамотея. И как раз в этот миг одна из них согнулась лучком, шлепнулась в воду, нырнула одним концом и поплыла прочь.

Иванка и странный рыбак вскрикнули в один голос. Иванка, как был в одеже и с топорком, ринулся в воду, успел схватить удочку, стоя выше колена в воде, и ощутил огромную рыбу. Он замер.

– Давай, давай! – поощрял незнакомец, протянув за удилищем обе руки.

Иванка поспешно и осторожно сунул ему конец удилища, а сам ступил глубже… Леса натянулась и, упруго дрожа, ходила кругами. Вот-вот добыча метнется и оборвет крючок… Леса крутилась… Осторожно одной рукой Иванка помогал подтягивать рыбу, пока в воде рядом с ним показалась приплюснутая лысая голова и широкая усатая харя с выпученными глазами. Иванка наметился и рубанул по башке топорком… Отчаянный рывок дернул его в глубину… Он упал с головою в воду и захлебнулся, барахтаясь… Когда он вынырнул на поверхность, добыча плыла невдалеке от него вверх брюхом. Это был неслыханных размеров налим. Иванка даже и не мечтал о таком, но в увлечении охотой он просто не думал о том, что рыба попалась не на его удочку.

– Вот так рыбина! Экой во сне не видал! – поворачивая налима, весело похваливал грамотей. – Эка рыба – кит-рыба!..

В Мирожском монастыре хрипло ударил колокол. Счастливчик хлопотливо сложил свои листы, сунул за пазуху, надел колпак и стал сматывать удочку.

Что-то в новом знакомце привлекало Иванку, и он даже почти не жалел, что чудак-рыбак выловил на его месте самого лучшего налима, какого уж не поймать тут второй раз.

– Ишь, удача тебе! Знать, легка рука, – дружелюбно, хоть и не без зависти, сказал Иванка. – Валяй, приходи опять…

Но грамотей вдруг сказал, указав на налима:

– Ты бери его, твой.

– Пошто мне? Твое счастье! Тебе он попался! – от радости покраснев, громко воскликнул Иванка.

Но летописец весело засмеялся:

– Бери, бери! Он небось твоей каши горшок сожрал!

Подхватив низанку мелкой рыбешки, чудак вскинул свою единственную удочку, кивнул и торопливо легкой походкой направился в город, не дожидаясь, когда соберется Иванка.

Не помня себя от счастья, Иванка спешил на торг с драгоценной добычей. Дорога вела мимо дома, надо было закинуть домой ведерко с мелкой рыбешкой, но это значило заходить, задержаться, оттянуть, может, на целый час свое торжество и радость домашних.

«Кабы Федюнька по улице бегал, дал бы ему ведерко, а сам бы и мимо, прямо на Рыбницку площадь», – думал Иванка.

Он шагал вдоль окраинных огородов. Важно тащился за ним тяжелый и длинный налимий хвост. Он вошел уже в улицу, гордо неся добычу, как вдруг на углу задумался, остановился перед знакомым высоким домом с зелеными ставнями. Это был дом кузнеца Михаилы.

Иванка выбрал окно Аленкиной светлички, в которую никогда не посмел заглянуть, живя более года у кузнеца…

Он открыл потихоньку ставню, как делал это не раз по просьбе самой Аленки, и чуть потряс раму. Она неожиданно легко распахнулась…

– Кто там, кто там? – спросонья забормотала Аленка.

Иванка присел и высунул вверх покрытую кровью налимью расплющенную башку.

Он услыхал отчаянный девичий визг. Испуганный сам этим криком не меньше Аленки, он с силой толкнул громадную рыбу в окно и бросился прочь… Он услышал второй, еще более страшный крик уже на бегу…

Так он отдарил Аленку за все – нескладно, да здорово!

4

Золото псковских церковных крестов расплавилось в облаках над городом и пролилось в Великую. Иванка сидел на берегу, вдыхая легкий смолистый дымок, следя за удочками и слушая мерный вечерний звон колоколов…

Поплавок вздрогнул раз, второй – сильнее и вдруг резко нырнул в воду. По ухватке клева Иванка узнал окуня. Крепко сжал удилище, «подсек» рыбу влево и вскинул над берегом… Красные трепещущие перья плавников еще ярче вспыхнули под огнем заката. Увлеченный Иванка не заметил, как стемнело. В последний раз перед ночью надо было вытянуть сеть из воды. Иванка скакнул на плот и привычно прошел по зыбким, тонущим бревнам к краю плота. Он взялся за сеть, как вдруг за спиной забултыхали бревна плота, кто-то грузно скакнул на них… Иванка взрогнул и выронил сеть… Оглянулся. С берега, с разных сторон соскочив на плоты, мчались к нему два человека.

– Попался! – крикнул один.

– Держи! – взревел второй, кинувшись на Иванку.

Иванка стреканул на соседний плот… Навстречу, нелепо размахивая руками, огромный, нескладный, по скользким плотам тяжело бежал третий…

Иванка узнал грозу рыбаков-воришек, устиновского приказчика Леху. Он хотел прыгнуть мимо Лехи, но тот вдруг споткнулся и рухнул ему прямо под ноги… Иванка перелетел через него и плюхнулся в воду… Нырнул с головой и поплыл прочь от злополучных плотов.

– Потонешь! Эй, воротись! – крикнул Леха.

– Воротись, эй, малый! – кричали ему вдогонку с плотов. – Не губи души!..

На Иванке были штаны да рубаха. Набрав полную грудь воздуха, он нырнул, насколько хватило сил, проплыл вдоль длинной череды бревен. «Только б не вынырнуть под плотами» – подумал он и выплыл на поверхность в тени толстых бревен. Ухватившись рукой за мочальный канат, он затаился в воде. Река была уже холодной. На илоту возле его сети слышались голоса преследователей. Иванка знал, что, если его поймают, самое меньшее, что его ждет, – полсотни батогов, а не то – и кнут…

– Ге-ей, ма-лый!.. – кричали ему.

Иванка молчал.

– Неуж потонул, нечистый? – заметил один.

Он слышал, как вынули сеть, как один закричал другому:

– У костра ведерко!

Иванка видел, как после все трое сошлись у костра. По воде до него явственно доносилось каждое сказанное слово.

– Не видали, не слыхали – как утоп.

– Может, сеть вынал, да с плота и свалился! – подсказал второй.

– Утоп, так туды ему, татю, дорога и царство небесно! – заключил Леха.

Дрожа от холода, Иванка тихонько взобрался на плот и прилег у края… Забрав его сеть, ведерко и удочки, все трое ушли от реки, и Иванке приходилось радоваться, что он потерял только сеть и рыбу, сам оставшись непойманным.

«Когда, господи, гнев твой на сильных пойдет?! Когда боярски напасти скончаются?! И есть ли в том грех, чтоб богатого гостя добро покрасть?..» – в злобе шептал продрогший Иванка, щелкая зубами, вспоминая слова странного своего знакомца, писавшего над рекой…

Предутренний ветер пронизывал тело ознобом.

Когда стихли вдали голоса устиновских людей, Иванка встал и пустился по берегу домой. Бег согрел его. Перед первыми домишками Завеличья он замедлил шаги. Только сейчас он осмыслил несчастье: где было взять новую сеть, чем было кормить семью?! Вот даже сейчас, сегодня, его ждут, а с чем он придет домой?

Он проходил вдоль окраинных огородов земского старосты, богатого посадского Ивана Подреза. Уже рассвело. Сквозь щель в заборе Иванка увидел капусту, свеклу и тыквы. Он не успел ни о чем подумать, когда широкая доска забора сдвинулась в сторону и возле Иванки вылез из огорода знакомый малый, один из ватаги «халдеев», с мешком, набитым краденой огородной снедью. Испуганный, он отшатнулся было от щели.

– Миша! – окликнул Иванка.

– Иван! Тьфу ты, напугал! – прошептал тот. – Верно, рыбка-то плохо клюет? Ну, лезь, я тут постою, скараулю, – гостеприимно предложил он, откинув доску.

– Да не во что мне, – отозвался Иванка.

– Чудак, кто ж так ходит?! Ну, сыпь в рубаху, и ладно!

С рубахой, набитой огородными овощами, Иванка пришел домой…

Миша Лубок, Миша Ладья, Петенька Сидоров, Татарка, Недоля – все завелицкие «халдеи» промышляли ночами по огородам.

– Ваня!.. – с задушевным укором произнесла бабка.

– Знаю – грех! – перебил Иванка. – «Заповедь помни, Иванушка: «Не укради!» Все знаю, бабка… То ведь хотела сказать? – засмеялся он.

Бабка умильно качнула головой.

– Дар тебе бог послал мысли людские видеть… Как ты учуял?

– Голосом жалобным бабка запела – вот и учуял! – ответил Иванка. – А ты и забыла: Иван-то царевич яблоки крал у царя Далмата.

– То золотые яблоки были…

– Ишь, хитрая! Тыкву тебе золотую!

Ночь за ночью все более дерзкими делались набеги «халдеев» на завелицкие огороды. Однажды настигли их сторожа. Бежать было некуда.

– Вяжи их, ребята! – крикнул Иванка «халдеям», первый бросился на сторожей и вырвал дубину у одного из рук.

Оборванные подростки кинулись в схватку. Побитых и связанных сторожей уложили в межу у капустных гряд…

Так Иванка стал коноводом.

В другой раз, убегая из огорода, Иванка прыгнул через плетень, влез на какую-то кровельку и провалился в птичную клеть. Встревожились гуси. Они летали кругом в темноте, хлопали крыльями, голосили и бились о стены… С тяжелым мешком Иванке было не вырваться через кровлю. Он бросил капусту и свеклу, а чтоб не остаться внакладе, поймал двух гусей и, связав их своим кушаком, выбросил в дырку на кровле, потом выбрался сам и, подхватив драгоценную ношу, пустился по улице…

– Что то, Иван, у тебя? – с испугом спросила бабка.

– То яблочки золотые были, а ныне – жар-птица! – в ответ засмеялся Иванка.

С этого дня огороды уже не прельщали «халдеев». Удача Иванки родила смелые замыслы у молодых воров.

– Иванушка, ведаю, где поросята дешевые, – шепнул Иванке Петенька Сидоров.

Иванка пошел осмотреть забор возле свинятника гостя Русинова, пнул ногой доску, она продавилась легонько внутрь. К ночи созвал он своих «халдеев» в поход.

Во дворе у Фролки Лысого на рассвете они закололи свинью с поросятами, продали мяснику, и с десяток «халдейских» домов были сыты и веселы несколько дней подряд.

Бабка уже опустила руки. Со страхом каждую ночь дожидалась она Иванку, боясь, что где-нибудь в чужой хлебной клети или на птичьем дворе его искалечат свирепые сторожа. Ее разговоры о грехе, об опасности нового Иванкина ремесла – ничто уже не помогало: Иванка ускальзывал из дому, как только темнело…

– Пропадешь ты, Иванушка. Взрос бы таким молодцом, поженился бы на красотке, ан нет – загубишь себя ни за что… Завелися деньги, купил бы сеть – с того б и за рыбу взялся… – говорила бабка.

– А что мне рыба? Все та же покража: поймают и шею свернут… Коли рыбачить, так откуп взять, чтобы сеть отымать приказчики не посмели.

И Иванка решил в последний раз взяться за кражу, чтобы покончить с ней навсегда…

Еще когда Иванка ходил рыбачить с плотов, по дороге он часто встречал табун сытых, рослых коней богача Емельянова или мохнатых и коренастых быстроногих лошадей стольника Ордина-Нащекина – лучших двух коноводов Пскова. Они выгоняли коней в ночное за город. Но тем и другим по красе и статности почти равны были великолепные отборные из города и уезда «царские» коники, которых выкармливал Мирожский монастырь. Эти кони, предназначенные для драгунских полков и данные на корм и воспитание монастырю, восхищали Иванку. Он завидовал монастырским служкам, скакавшим на этих конях для забавы, чтобы не спать в ночном. Кони эти также паслись в завелицких лугах вдоль берега. Нередко случалось и так, что конское фырканье раздавалось рядом с Иванкой у самого костра и сторожа табуна на его огоньке пекли яйца или просили горячих углей, чтобы разжечь свой костер… Когда проходил Иванка через один из табунов, собаки, привыкнув, не лаяли на него. Иногда случалось даже и так, что какой-нибудь пес, жадно уставившись взглядом Иванке в рот, выпрашивал у него корку хлеба или грудочку житной каши, взятой для рыбьей приманки…

Иванка задумал свести из ночного коня.

«Яблочки золотые, жар-птица… теперь – сивка-бурка – совсем как Иван-царевич!» – с усмешкой сказал он себе.

Втайне от всей ватаги готовился он к этому опасному делу. Ребята звали его на ночной промысел по курятникам, но он отказался.

– Будет с меня. Еще попадешь, как кочет в лапшу!

«Халдеи», удивленные внезапной робостью своего атамана, презрительно сплевывали сквозь зубы, но, получив два-три раза отказ, перестали и звать Иванку.

Он выбрал пору темных безлунных ночей и уселся ждать с вечера на берегу Великой. Сердце его гулко стучало: на лугу раздался топот коней, ближе послышалось фырканье, и прозвенело тонкое, нежное ржанье… Пальцы Иванки судорожно распутали уздечку, которой он был подпоясан, как кожаным кушаком, и большой ломоть свежего хлеба из-под рубахи вывалился на траву. Иванка его подобрал и без мысли поднес ко рту, но вдруг вспомнил, что он припасен для другого… Сунув опять за пазуху вкусный, душистый хлеб, он стал ожидать…

Монастырские «царские» кони бродили невдалеке. Не только шаги или фырканье, даже мягкий хлест их хвостов по крупам и то становился слышен… Один из коней уже щипал траву возле Иванки. Нежные, теплые губы доверчиво коснулись ладони Иванки, подбирая с нее хлеб. Иванка просунул морду коня в уздечку…