Текст книги "Зеленый круг"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

XXV

Вытерев рог тыльной стороной ладони, я замечаю, что лежу в кровати. От удивления тело словно цепенеет. Я закрываю глаза. Долго лежу неподвижно и прислушиваюсь. Кругом тишина. Чувствую щекой мягкую подушку, вспоминаю, что с тех пор, как я последний раз лежала в постели, прошла вечность. Не слышно никаких звуков: ни поскрипывания ступеней, ни торопливых маминых шагов, ни болтовни телевизора, ни приглушенного гула работающего холодильника, никаких привычных шумов. Сегодня мог бы быть вторник, но по всему совсем не похоже. Даже по вторникам не так тихо. Я понимаю, что это значит. Надежда, мелькнувшая было в моем сердце, когда я почувствовала тепло простыни, погасла.

Я не дома в своей постели.

Это не кошмарный сон.

Все продолжается.

Я медленно открываю глаза. Светло. Я вижу розовых и голубых птиц. Осторожно поворачиваю голову и вижу письменный стол, красное кресло-мешок, белый ковер. Я лежу в комнате. Эта комната не моя. Здесь жила одна из сестер-близнецов. Та, которую звали Мимми. Я вижу фотографии пони Леди, частично закрывающие птиц на обоях.

Я снова закрываю глаза. Пытаюсь собраться с мыслями. Ничего не получается. Открываю глаза. Птицы остаются на месте. Почти весь потолок покрывают желто-голубые банты. Кругом тишина. Странная такая тишина. Тут я вспоминаю, как падала и падала. Как провалилась под землю и ударилась затылком… Теперь все сходится. Я умерла и лежу в кровати в доме, где все мертвы.

Чувствую облегчение. Намного проще, если знаешь, как обстоят дела. Подумать только: умереть и после смерти оказаться в загородном доме! Никогда бы до такого не додумалась. Чувствую боль в затылке. Когда мои пальцы прикасаются к больному месту, я понимаю, что сильно ушиблась. Боль нестерпимая. Странно, я всегда считала, что мертвые не чувствуют боли. Наверное, я на какое-то время оглохла, потому что вдруг слышу какой-то звук. Это торопливые мамины шаги. Скрип ступеней. С тихим вздохом открывается дверь. Дверь в мою комнату…

* * *

Я с удивлением вижу Гун-Хелен. Как-то все это нелепо. Мне всегда казалось, что в мире мертвых больше порядка. Гун-Хелен осторожно присаживается на край кровати. Кладет руку мне на лоб.

– Тебе лучше, дорогая?

– Ты не моя мама, – говорю я.

Гун-Хелен странно улыбается.

– Ты уверена?

– Где мама с папой?

– Ты встретишься с ними позже.

– Что, все умерли?

Гун-Хелен внимательно на меня смотрит, но ничего не отвечает.

– Где мои друзья?

– С ними все в порядке.

– Они живы?

– Скоро увидим.

– А Умник, моя свинья?

Гун-Хелен вдруг начинает смеяться.

– Эта свинья доставляет всем массу беспокойства, – говорит она.

– Умник – умный, – говорю я.

– Ты не все правильно понимаешь, но, когда встретишь других, поймешь.

– Других умерших?

– Других из «Зеленого круга».

Мне нужно время, чтобы все обдумать, но я по-прежнему не понимаю, что она имеет в виду. Я помню, что в школе Фогельбу мы организовали тайное общество под названием «Зеленый круг», но до сих пор не знаю, в чем его задачи.

– Я хочу отдохнуть, – говорю я и закрываю глаза.

* * *

Проснувшись, я опять чувствую запах еды. «Рагу с мясом», – думаю я и осторожно поворачиваю голову в поисках источника запаха. Наконец я понимаю, что он исходит от рвоты на подушке.

Гун-Хелен исчезла. Хорошо, что ее нет, – она порядком меня запутала. Кругом та же тишина, что и раньше. Дождь прекратился. Поэтому-то так тихо.

Вдруг я слышу шаги на лестнице. Не Гун-Хелен, не мамины или папины. Мелкие легкие шажки, которые я не узнаю. Дверь со вздохом открывается, и на пороге возникает Мимми.

– Тебе лучше? – спрашивает она.

Я смотрю на нее и киваю.

– Где Леди?

Мимми смотрит на меня серьезно и произносит:

– Это долгая история.

* * *

Когда я встаю с кровати, голова идет кругом. Я сажусь на край, выпрямив спину. Снова встаю и чувствую себя немного лучше. Боль в затылке почти прошла. Медленно ступая, я спускаюсь по лестнице и захожу на кухню. За столом сидит Бендибол. Я не верю своим глазам.

– Что ты здесь делаешь?! – кричу я и бросаюсь его обнимать.

– Я так рад снова видеть тебя, Юдит, – отвечает он.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Все встало с ног на голову, – отвечает он.

– Я живу в другом мире, но ты ведь живешь в том же самом, – говорю я и улыбаюсь.

Бендибол кивает.

– Ты всегда была умной девочкой.

– Какой сегодня день? – спрашиваю я.

– Среда, седьмое марта, первого года.

– Ты видел наш календарь?

Бендибол кивает.

– Чудесная идея.

– Спасибо. А ты статую видел?

Он снова кивает.

– Молодцы, – говорит он. – Но вы не поняли. Не будет никакого корабля. Вы должны сами сделать всю работу.

– Какую работу?

Но Бендибол не отвечает. Лишь серьезно на меня смотрит.

– Вам нужно быть осторожными. Похоже, будет война, – говорит он, встает, надевает старый велосипедный шлем и уходит прямо сквозь стену…

Жизнь на ферме

После долгого совещания мы решаем остаться на ферме. Все согласны, что лучшего места не найти. У нас есть крыша над головой, дровяная плита на кухне, баки, полные дождевой воды. Есть возможность защитить себя, если вдруг появятся враждебно настроенные люди.

Габриэль с Дэвидом нашли наш календарь неподалеку от лагеря, и Габриэль прибил его над входной дверью.

– Вот теперь они живут здесь как цивилизованные люди, – довольным тоном говорю я.

– Кто – они? – спрашивает Дина.

Мне уже гораздо лучше. Я стараюсь не думать о своем провале в памяти – с того момента, как я упала в подземный туннель, до того, как ребята нашли меня в кровати. Я сказала им, что просто зашла и прилегла погреться. Теперь я брожу по двору, украдкой выискивая скрытые ямы, и зову Умника.

– Наверное, он испарился, – говорит Дэвид. – Жизнь вышла из него, как воздух из шарика.

– Не шути так! – сердито говорю я.

– Я и не шучу! – огрызается Дэвид.

Габриэль снимает нашу ссору на видеокамеру.

– Прекрасная сцена! – восклицает он, искренне пытаясь подражать голосу Ингмара Бергмана.

– Заткнись, идиот! – кричу я на него.

* * *

Я открываю дверцу дровяной плиты и заглядываю внутрь. Там все черно от копоти. Должно едко пахнуть старой сажей, но запаха нет. Я выпрямляюсь, осматриваю кухню и обнаруживаю на мойке рулон бумажных полотенец. Отрываю кусок примерно в метр длиной, скатываю его в комок и засовываю в плиту. Сверху кладу горсть хвороста и поджигаю бумагу зажигалкой Дины. Огонь вспыхивает сразу, и я удовлетворенно закрываю дверцу. Так делала моя бабушка. Из щелей конфорок пробивается дым и клубами расплывается по кухне. Я быстро оглядываю плиту в поисках задвижки, нахожу и изо всех сил стараюсь ее сдвинуть. Наконец задвижка с ворчливым скрипом открывается. Огонь в плите погас, и я снова комкаю бумагу и поджигаю.

Когда пламя начинает потрескивать, я подкладываю несколько веток потолще. Чувствую, как меня наполняет радость. Мне удалось разжечь огонь! У нас есть плита!

В шкафчике для посуды нахожу большую кастрюлю и иду к бакам с дождевой водой у кухонной двери. Я рассматриваю темную воду, недоверчиво ее нюхаю. Вода совершенно ничем не пахнет, но сверху плавает какой-то вязкий слой. Я пожимаю плечами и стараюсь наполнить кастрюлю, не зачерпнув его. Возвращаюсь к плите, ставлю на нее кастрюлю и бросаю туда несколько горстей мидий. Расставляю на столе глубокие тарелки и раскладываю ложки. Услыхав бульканье кипящей воды, я направляюсь к входной двери, отпираю замок и распахиваю ее настежь.

Дождь закончился, но воздух насыщен влагой. С веток стекает какая-то слизь, напоминающая сопли. Тихо.

– Сегодня у нас суп из мидий! – кричу я так громко, что белые птицы рухнули бы на землю, если б осмелились сюда прилететь. Стою на веранде и жду, но никто не отзывается.

Вскоре со стороны хлева доносятся шаги, и я вижу бредущих по двору ребят. Черные волосы Дины спадают на лицо, как занавеска, она откидывает их, и я вижу, ее усталые глаза. Под ними круги, словно она не спала несколько недель. Ее поддерживает Габриэль. Его темно-серое от засохшей грязи лицо изборождено светлыми полосами, которые оставил пот. Дэвид идет на несколько шагов впереди, но заметно, что он совершенно без сил. Каштановые волосы, отросшие до плеч, свалялись и стали похожи на шнурки. На шее вскочили две бородавки, загноились и стали кровоточить, окрашивая кожу в желто-красный цвет.

«Боже мой! – думаю я. – Мы похожи на банду разбойников. Дикари». Я рассматриваю свои ногти. Они длинные, загнутые и грязные.

– Черт подери, как дымит, – бормочет Дэвид и, прищурившись, смотрит на трубу дымохода.

– Я разожгла огонь и сварила суп из мидий, – говорю я. – Можно поесть на веранде.

– Я не голодна, – говорит Дина.

– Ты должна поесть, – настаиваю я.

Дэвид с шумом высасывает моллюсков из раковин, но Дина неподвижно сидит и смотрит прямо перед собой. Мне кажется, я узнаю это ее состояние и пугаюсь, что она заболела.

– Ешь, – говорю я и подношу ей ко рту ложку с мидиями. Дина послушно, как птенец, открывает рот.

– Как странно, – говорю я. – Ничего не понимаю.

Ребята отрываются от еды и смотрят на меня.

– Правда не понимаешь? – после долгого молчания спрашивает Габриэль.

– А ты? – отвечаю я вопросом на вопрос.

Он пожимает плечами и возвращается к еде.

Тихо, слышны лишь хлюпающие звуки.

– Горячая еда! – счастливо вздыхает Дэвид.

– Будто она разбилась, – вырывается у меня.

– О чем ты? – спрашивает Дэвид.

Я задумываюсь. Дэвид снова хлюпает мидиями.

– Жизнь, – отвечаю я.

– Жизнь? – переспрашивает Дина и откидывает волосы на бок. Ее взгляд снова становится осмысленным. Дэвид и Габриэль уже поели и вопросительно смотрят на меня.

– Да, жизнь.

– В каком смысле?

– Я не знаю. Это все, что пришло мне на ум.

– Что жизнь разбилась?

Я киваю. Снова задумываюсь. Продолжаю жевать.

– Скорее даже лопнула.

– Лопнула? – жуя, переспрашивает Дэвид.

– Да, как зеркало, – с воодушевлением говорю я. – Ну, знаешь, словно треснуло большое зеркало, и ты вдруг видишь, что там за ним.

– За зеркалом?

– Да, изнутри.

– И что там?

– Не знаю. Что-то не сходится. Я долго считала, что все это лишь сон. Обычный кошмар, только очень долгий. Но тут что-то другое.

– Почему не сходится? – спрашивает Дэвид.

Я щиплю его за плечо.

– Ай, черт! – вскрикивает он и разливает суп.

– Теперь понимаешь? Мы же не спим.

Дэвид кивает.

– С нами происходит нечто более странное, чем сон. s – Я сначала во всем винила климат, – говорит Дина. – Что это из-за него все полетело в тартарары.

– Да, знаю, – говорю я. – Но, скорее всего, произошло что-то другое. Само существование разбилось. Я не могу по-другому описать то, что чувствую.

– Ну и что нам делать? – спрашивает Габриэль, вытирая рот.

Я пожимаю плечами.

– Возможно, будет еще хуже.

* * *

– Хотелось бы знать, что произошло, – говорит Дина.

– Именно это мы и должны понять, – говорю я. – Все началось с дождя, ведь так?

– Я ничего не помню, – говорит Габриэль.

Я надолго задумываюсь. Наконец у меня рождается свежая мысль.

– Ты же снимал на камеру, Габриэль! – восклицаю я. – Есть же видеозапись!

– Я что, правда снимал вас?

– Точно.

– Да, теперь я тоже вспоминаю, – говорит Дина. – Мы сидели на террасе под крышей, лил сильный дождь, а ты снимал нас на камеру Гуся.

– Да, все так и было, – подтверждаю я. – Потом во дворе рухнуло дерево, автомобили унесло ветром, и терраса оторвалась от стены.

– Неужели это все правда? – удивляется Дэвид.

Дина кивает:

– Но после этого я ничего не помню.

– Скорее всего, мы долго дрейфовали, – говорю я.

– А затем приплыли к берегу, я помню, – говорит Дина.

– Да, и я, – говорит Дэвид.

– Вопрос в том, где мы находимся.

– Точно, – говорит Габриэль. – И почему здесь все такое странное?

– Мне кажется, дело в том, что мы попали в какую-то дыру, – продолжаю я.

– Объясни, – просит Габриэль.

– Время течет, – говорю я.

Голова начинает кружиться. Мне становится дурно. Но я беру себя в руки.

– Постараюсь объяснить. Все на земле связывается временем, так? Не будь времени, не было бы расстояний. Все бы происходило одновременно в одном месте. Но у нас есть время, поэтому нам требуется определенное количество часов, чтобы переместиться, например, из Парижа в Лондон. Но теперь его нет. Время вытекло, и существование спуталось. Оно сжалось. Словно сегодня одновременно и понедельник, и вторник. Понимаете?

Ребята во все глаза смотрят на меня и мотают головой.

– Я тоже не понимаю, – вздыхаю я. – Но если встать перед зеркалом, то одновременно стоишь и перед ним, и посреди него. Человек – это его же отражение, понимаете?

Ребята в такт мотают головой.

– Я знаю, – говорю я. – Это сложно. Но думаю, все именно так.

Мы молча сидим на веранде и смотрим на пустынный пейзаж. На полях перед нами расстилаются слякотные озера.

– А если идет такой ливень, то, значит, это не просто дождь, а все дожди одновременно? – вдруг говорит Габриэль.

Я обдумываю его слова.

– Точно! – восклицаю я. – Все дожди, которые только есть, идут внутри определенного расстояния во времени!

* * *

Но дождя больше нет. Слизь на деревьях застыла и намертво пристала к ветвям, словно старая жевательная резинка. Серое утро, или, скорее, красно-серое – появился новый оттенок света. К серости я привыкла, к коричневым сумеркам тоже, но красные тона? Это меня беспокоит.

– Возможно, это из-за солнца, – предполагает Дина. – Его лучи пробиваются сквозь тучи.

Мы посмотрели запись на видеокамере и увидели себя на школьной террасе. Последние кадры из нашего прошлого! Но запись глубоко нас тронула и пробудила новую тревогу.

Мы оставляем лопаты в хлеву. Крысы бесследно исчезли, и ни у кого из нас нет ни малейшего желания подниматься на чердак, чтобы в этом удостовериться. Мы с Диной обходим двор. Я пытаюсь отыскать место, где провалилась в подземный туннель. Но, хотя я почти уверена, что иду в верном направлении, во дворе ни намека на провалившуюся землю.

Вероятно, когда-то здесь был газон, но теперь травы нет. На ее месте – какая-то коричневая грязь и желтоватая жижа, которая время от времени вспучивается пузырями. Мою дыру должно быть видно издалека. Но ее нигде нет.

Я поднимаю с земли кусок доски. Под ней – целая система крошечных ходов. На поверхности показывается и тут же скрывается мелкое насекомое.

– Ух ты, смотри, мокрица! – восклицаю я.

Дина вскрикивает и пятится.

– Фу, какая гадость!

– Но ведь это жизнь, – говорю я. – Это одно из немногих живых существ, которых мы здесь встретили. Не считая Умника, крыс и белых птиц.

– Я знаю, – говорит Дина. – Просто это уже слишком. Не люблю мокриц!

– А должна бы, – говорю я. – Ведь ты ненавидишь людей.

Я продолжаю поиски на другом конце двора.

– Странно, – говорю я наконец.

Дина пожимает плечами.

– Скорее всего, ты просто поскользнулась.

– Нет, вряд ли, – отвечаю я.

Я не все ей рассказала. Умолчала о том, как попала в подземелье и встретила Гун-Хелен и Бендибола. Она бы мне не поверила, – по правде говоря, я и сама себе едва верю.

* * *

Мокрица вызывает воспоминания о бабушке. Я не знаю никого, столь же близкого к природе. Когда я была маленькой, она брала меня с собой в лес собирать цветы. Учила, как они называются, и многому другому.

– Это – первоцвет, – говорила она и с трудом наклонялась, чтобы рассмотреть цветок. Я присаживалась на корточки рядом.

– Чувствуешь, как они пахнут? – спрашивала бабушка и наклонялась еще ниже к желтым цветам. Я утыкалась в них носом и чувствовала, как меня наполняет сладкий летний аромат. Это был лучший запах на свете, и я помню свой восторг оттого, что в лесу есть такие чудесные запахи и человек еще сюда не добрался.

Для первоцветов эта весна стала последней. В следующем году они исчезли. Помню, как расстроилась бабушка. Она тяжело вздыхала, подолгу стояла и смотрела на то место, где они росли.

– Они всегда цвели здесь, – сказала она однажды. – А теперь их тоже нет.

– Но остались люди, – пыталась я приободрить ее.

– В этом ты права, Юдит, – сказала она и рассмеялась.

Правда была в том, что первоцвет был последним оставшимся цветком. Другие почти исчезли. Как и птицы. Остались лишь лебеди. Это началось уже давно. Поэтому я всякий раз удивлялась, слушая бабушкины рассказы о том, как было раньше. О кукушках, ласточках и трясогузках. Для меня это звучало как сказка.

– А еще были ландыши. У ландыша на стебельке много-много белоснежных цветочков, и они сказочно пахли.

– Еще лучше, чем первоцвет?

Бабушка качала головой.

– Не лучше, а, скорее, тоньше. Такой шикарный аромат! Твой дедушка очень любил ландыши.

Я с трудом представляла себе все это, и, даже когда бабушка показывала ландыши на картинках, их вид ни о чем мне не говорил.

А вот первоцветы я запомнила на всю жизнь.

* * *

– Я размышлял о твоих словах насчет расстояния между Парижем и Лондоном, – говорит Габриэль, подходя ко мне.

– Я тоже.

– Помнишь, мы смотрели «Вокруг света за восемьдесят дней»?

– И ты сказал, что хотел бы снять фильм «Вокруг света за восемьдесят часов», – говорю я и улыбаюсь воспоминаниям.

– Точно. Расстояния постоянно уменьшаются. Сто лет назад считалось, что объехать свет за восемьдесят дней – это невероятно быстро. В наше время на это хватило бы нескольких суток.

– Знаю.

– Если, как ты утверждаешь, время связывает само существование на Земле, то как объяснить, что расстояния меняются?

– Мне кажется, существует что-то, что вызывает саму утечку, – отвечаю я.

– Вот как?

Я киваю.

– Акселерация, – говорю я. – Вот что сжимает время и наше существование сильнее всего. Сто лет назад, если нужно было куда-то отправиться, большинство ходило пешком.

– И?

– Думаю, мы должны попытаться пройти через временной слой.

– Временной слой?!

Я киваю.

– Звучит продвинуто.

– В Уткограде это уже давно сделали.

Габриэль изумленно на меня уставился.

– В каком еще Уткограде?

Я киваю и таинственно смотрю на него.

– Джайро Герлус [9]9
  Джайро Герлус – персонаж комиксов о Дональде Даке, ученый-изобретатель.


[Закрыть], – шепотом говорю я.

Габриэль молчит. Я понимаю, что он размышляет над моими словами. Скорее всего, он удивлен, что сам не догадался.

– Ну, и что сделали в Уткограде? – наконец спрашивает он.

– У них была такая же проблема, но Джайро Герлус нашел выход.

Габриэль встает, мотает головой и уходит.

* * *

Ночью я бужу Дину.

– Кажется, я начинаю понимать, – говорю я.

– Что? – спрашивает Дина и тянет на себя одеяло.

– Все дело – в мыслях.

– В каких еще мыслях?

Дина садится в кровати и сонно на меня смотрит.

– Наши собственные мысли, – принимаюсь с жаром объяснять я. – Возможно, они стали неправильными. Всему виной то, как мы думаем, и если мы перестанем думать таким образом, то эта кошмарная реальность исчезнет.

– Думаем о чем?

– Обо всем, – говорю я и развожу руками.

Дина протирает глаза. Долго сидит, уставившись в темноту.

– Кто перестанет? Мы? – наконец произносит она.

– Мы тоже, – говорю я. – Мы словно заблудились. Но я уверена, что все это можно стереть.

* * *

Мы сидим на кухне и едим суп из мидий. Вдруг Габриэль берет камеру и направляет ее на мертвую семью.

СЦЕНА 4. КУХНЯ. ДЕНЬ.

ДИНА, ЮДИТ, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ), МЕРТВАЯ СЕМЬЯ.

Дэвид подходит к столу и встает на колени. В руке у него вместо микрофона деревянный венчик.

ДЭВИД: Итак, здесь у нас мертвецы. Они тина живут в этом доме. Это Мимми и Карин…

ЮДИТ (перебивает): Кайса.

ДЭВИД: ОК, Мимми и Кайса. А это их родители… Как их зовут, Юдит?

Юдит на мгновение задумывается.

ЮДИТ: Гортензия и Йоаким.

ДЭВИД: Мама Гортензия и папа Йоаким. Не хотите ли сказать несколько слов нашим зрителям, Йоаким?

Дэвид направляет венчик-микрофон в сторону отца. Воцаряется тишина. Дэвид вздыхает и переводит венчик в сторону Гортензии.

ДЭВИД: Ну ладно, тогда, может быть, мы услышим комментарии от вас, Гортензия?

ДИНА: Прекрати!

ДЭВИД: А что?

ДИНА: Это не смешно.

Дэвид пожимает плечами и подходит к камере. Экран гаснет.

Когда Габриэль нажимает кнопку воспроизведения, мы видим на маленьком экране Дэвида с венчиком в руке. «Итак, здесь у нас мертвецы. Они типа живут в этом доме. Это Мимми и Карин… Кайса… ОК, Мимми и Кайса».Мы смотрим на экран и не верим собственным глазам. Потом переводим взгляд в сторону стола, за которым сидят мертвецы.

– Ерунда какая-то! И где они на записи? – обескураженно восклицает Габриэль.

– Этого не может быть, – говорит Дина и снова смотрит на семью.

– Я же говорил, – бурчит Дэвид, – тут чертовски жутко.

– Ну да. Они же мертвые, – говорю я.

* * *

Габриэль с Дэвидом сидят в кабине трактора. После нескольких попыток им удалось прицепить плуг, и теперь рычащий трактор катится по двору. На мгновение он останавливается, опускает плуг и снова движется снова движется вперед, выворачивая пласты почвы. Почва здесь не такая твердая, как вокруг защитных валов. И все же то, что плуг извлекает на свет божий, не имеет ничего общего с тем, что мы привыкли называть землей. В моем представлении земля – это темный пахучий перегной, в котором полно земляных червей и всяких насекомых. А тут – сероватая сухая грязь, напоминающая старый жевательный табак, вперемешку с липкой желтоватой жижей.

Можно ли здесь что-нибудь вырастить? Сомневаюсь. Но тут я вспоминаю о мокрицах, которых видела во дворе. Обгоняю трактор, встаю перед ним и машу руками, чтобы ребята остановились.

– Попробуйте вон там, дальше, – говорю я, показывая направление. – Может, около кухонного окна будет нормальная почва?

Но когда плуг врезается в землю неподалеку от входа в кухню, результат тот же – серая грязь и еще больше желтоватой жижи.

– Что это, черт возьми, такое? – недоумевает Дина, указывая на жижу.

– Не уверена, что хочу знать, – отвечаю я.

Я подхожу к трактору и кричу:

– Теперь туда!

Плуг врезается в землю в другом месте, и мы видим, что борозды понемногу становятся темно-серыми. Я предвкушаю, что вот-вот увижу коричневые оттенки. Чувствую, как сильно от волнения бьется сердце. Но темные дорожки заканчиваются, и на смену им опять появляется желтоватая жижа.

– Еще дальше, в ту сторону! – кричу я. – За темными полосами.

Дэвид поднимает плуг и дает задний ход. Снова опускает и жмет на газ. Трактор, фыркая, поворачивает и едет вперед. Я подхожу и показываю, куда именно нужно ехать. Серо-коричневые оттенки в бороздах становятся все ярче.

– Земля! – кричу я и хлопаю в ладоши. – Мы нашли землю!

Я вижу, как Дэвид с Габриэлем в кабине тоже смеются, а потом Дэвид сильнее нажимает на газ, так что мотор издает громкий рев. Через секунду он пару раз кашляет и замолкает. Дэвид снова поворачивает ключ зажигания. Мотор громко рычит, но не заводится. Габриэль открывает дверь кабины и спрыгивает ко мне вниз.

– Опять что-то не так, – говорит он, залезает на переднее колесо и открывает капот. Затем откручивает крышку бака и заглядывает внутрь.

– Пусто, – вздыхает он. – Топливо закончилось.

– Может, здесь где-нибудь есть еще? – спрашиваю я. – У бабушки с дедушкой был свой дизельный насос. Во дворе стоял огромный бак с дизельным топливом.

– Поищем, – говорит Дэвид. – Тут он тоже должен быть.

– Вот досада, – сетует Дина. – Едва пошло что-то похожее на землю.

Она наклоняется и осторожно переворачивает кусок почвы.

– Представь себе, мы могли бы здесь что-нибудь выращивать.

– Баклажаны! – говорю я.

* * *

В эту ночь ко мне приходит бабушка. Я не уверена, сон ли это, – на сон не похоже. Скорее, видение. Бабушка стоит посреди огорода. В руке у нее корзинка с малиной. В огороде растут капуста, укроп, горох, бобы, огурцы, мангольд [10]10
  Мангольд – подвид свеклы со съедобными листьями и стеблями.


[Закрыть], морковь, репчатый лук, свекла, пастернак, руккола, обычный зеленый салат и многое другое, названия чего мне неизвестны. Она смеется, глядя, как я подбегаю к кустам малины и принимаюсь срывать и уплетать ягоды.

– Такой вкусной малины, как у тебя, нет нигде! – говорю я.

– Все дело во времени, – говорит она. – За малиной i нужно много ухаживать.

– Ни у кого нет столько времени, как у тебя.

– Это потому что у меня мало дел, – смеется бабушка.

Я тоже смеюсь, ведь мне известно, что бабушка трудится как пчелка и занимается хозяйством с раннего утра до позднего вечера. Пока я лежу в гамаке и читаю комиксы про Дональда Дака, она успевает переделать тысячу дел.

Мне хочется рассказать ей, как я сама растопила дровяную плиту и сварила суп из мидий, но не получается.

– Скоро созреют баклажаны, – говорит бабушка, кивая на грядку.

Она удивительно ловко готовит баклажаны. Режет их в длину, раскладывает на газете и солит. В следующий раз, проходя мимо, она их отжимает, а чуть позднее складывает в большую гусятницу. Там баклажаны пропитываются маслом, пока бабушка, как фокусник, вдруг – раз! – и добавляет к ним фарш, помидоры, оливки и гору репчатого лука.

– Сим-салабим, – произносит бабушка и ставит гусятницу, от которой исходит чудесный аромат, на стол.

– Ты готовишь самые вкусные в мире баклажаны! – говорю я.

– Твой дедушка их очень любил, – отвечает бабушка.

– Это потому что он был из Греции, – говорю я.

Эту историю я знаю наизусть. – Бабушка, а трудно их выращивать? – спрашиваю я.

– Есть немного, – отвечает она. – Все дело во времени. За ними нужно много ухаживать.

– Совсем как за малиной, – смеюсь я.

– Все-то ты знаешь, – говорит бабушка.

– А у нас дома только тряпичные цветы, – вздыхаю я.

* * *

Едва я начинаю объяснять почему, раздается первый взрыв. Через кухонное окно я вижу, как взлетают на воздух овощи вперемешку с комьями земли. Когда я поднимаюсь и подхожу к окну, вижу, что в огороде, где только что росли овощи, зияет огромная воронка. Я собираюсь рассказать об этом бабушке, но она исчезла. Осознаю, что лежу в спальне на втором этаже, и успеваю понять, что все-таки это был сон – и тут где-то совсем близко гремит еще один взрыв. Дом вздрагивает, дребезжат стекла в окнах. Ребята уже проснулись.

– Что происходит? – бормочу я.

– Война, – говорит Дэвид.

– Не может быть.

– Мы считаем, что это какая-то давнишняя война, – объясняет Габриэль.

– Как это? – спрашиваю я, все еще находясь между своим сном и кошмарной явью.

– Такое оружие применяли давным-давно. Они стреляют из пушек.

Последние слова Габриэля тонут в мощном взрыве.

– Пушки?! – ошалело говорю я.

* * *

Но, кроме взрывов, больше ничего не происходит. Оста ток ночи мы проводим без сна и готовимся к худшему. Прячемся за кроватями. Все превращаемся в слух. Сердце дрожит в груди, словно напуганный зверек. Но война замирает и отдаляется. Остается лишь пустота, вакуум поглотивший наше «здесь и сейчас» – наше Время.

* * *

Восходит солнце – круглое, раскаленное, сумасшедшее Мощный, словно от софитов на съемочной площадке свет пробивается сквозь шторы. Когда солнечные лучи падают на сухие листья некогда живой изгороди, раздается шипение и пахнет паленым. Мы стараемся не покидать дом, а если приходится, накидываем на себя всякое старье. Невыносимая жара еще хуже, чем дождь. Трудно дышать, словно лучи не только уничтожают старую листву, но и выжигают в воздухе кислород.

– Никогда еще так сильно не припекало, – задыхаясь, произносит Дина.

– Наверное, начинается лето, – предполагаю я.

Вечер освобождает нас из заточения, и мы садимся перед домом. Все еще жарко, на земле пузырится желтоватая жижа. Двор окутан дымовой завесой. Над равниной парят миражи: крупные города, деревни, стада пасущихся животных… Можно увидеть огромных ящериц и динозавров, слонов и иногда крокодилов – гигантских животных, созданных по воле солнца.

Но ландшафт по-прежнему безжизненный, выжженный, истощенный.

– Почти как в самом начале, – говорит Дэвид, – когда жизнь только зарождается.

– Или в конце, – добавляю я, – когда жизнь угасает. Мы сидим и молчим. Наблюдаем за небрежной игрой миражей.

– Или и то и другое одновременно, – через некоторое время говорит Габриэль. – Когда одно заканчивается, другое начинается.

* * *

Мы ищем дизельное топливо. В хлеву, в гараже и даже на чердаке. Обходим двор несколько раз, ищем за постройками, изгородью и в зарослях, но не находим ни бака, ни канистр, ни бочки.

– Странно, – говорю я. – На ферме всегда есть запасы топлива.

– Может, оно закончилось? – предполагает Габриэль.

– Тогда должны остаться пустые емкости.

– Скорее всего, его украли, – говорит Дэвид. – Кто-то здесь побывал и прихватил весь бак.

Я киваю.

– Это все объясняет.

– Возможно, когда-то случился топливный кризис.

– Ну и что нам делать? Без бензина это настоящий каменный век, – говорю я.

* * *

Словно старый театральный занавес, на двор опускается темнота. Вокруг нас – хоть глаз выколи. Раньше мы хотя бы различали очертания деревьев, строений во дворе, элементов ландшафта. Теперь вообще ничего не видно. Абсолютная темнота, неумолимая и оглушающая. Мы передвигаемся на ощупь, постоянно касаясь друг друга, чтобы не потерять контакт и не заблудиться в этом море мрака.

– Похоже, Землю заволокла какая-то дымка, – говорю я. – Поэтому не видно звезд.

– А как же Луна? – спрашивает Дина. – Ее-то все равно должно быть видно.

– Наверное, она упала, – говорит Дэвид.

– Хватит прикалываться, – шипит на него Дина.

– Все равно странно, – говорит Габриэль. – Луну должно быть видно.

* * *

На рассвете я просыпаюсь от пронзительного крика. Сперва мне кажется, что кричат где-то в доме. Я сажусь в постели и прислушиваюсь. Вспоминаю детский плач: он шел откуда-то из-под пола. Не оттуда ли слышен и этот крик? Тишина. Все спят, лишь Габриэль беспокойно ворочается, как будто вот-вот проснется. Крик повторяется. Он явно не из подвала. Пронзительный, почти панический визг. Словно кто-то очень напуган или ужасно страдает. Наконец до меня доходит, кто это может быть. Я вскакиваю с кровати и сбегаю по лестнице. Бросаюсь к входной двери и распахиваю ее настежь.

Ночь выцветает в темно-серую дымку. В воздухе висит запах гари и, словно от влажного костра, поднимается пар.

Почти ничего не видно. Я стою около дома. Визг, как мне кажется, доносился с ближайшего поля. Я пытаюсь понять, что там могло произойти. Временами слышится какое-то бормотание, потом чьи-то шаги. Возможно, где-то поблизости идет призрачная война.

Холодно. Я вздрагиваю и обхватываю себя руками, пытаясь хоть немного согреться. Визг повторяется. Теперь он гораздо громче и еще сильнее бередит душу. Я складываю ладони рупором и изо всех сил кричу:

– Умник! Я здесь!

Тишина. Бормотание и шаги прекращаются. Я снова кричу:

– Иди сюда, Умник!

Замираю. Наконец в отдалении слышу в ответ:

– У-уф! У-уф!

– Скорее, ко мне, малыш! – радостно зову я. – Иди к хозяйке!

Тут же раздается ответ. Фырчание Умника звучит все ближе, словно он бежит ко мне. Я кричу несколько раз, чтобы помочь ему найти меня по голосу. Стук его копыт уже слышен во дворе.

– Браво, Умник! Иди ко мне!

– У-уф! У-уф!

Я наклоняюсь, чтобы крепко его обнять. Но он останавливается неподалеку:

– Уф! Уф!

– Что случилось, малыш? Иди же сюда!

Умник медлит. Я уже могу разглядеть его силуэт. Темная дымка почти рассеялась. Скоро взойдет солнце. Ночной холод слабеет.

Умник пристально смотрит в сторону поля.