Текст книги "Зеленый круг"

Автор книги: Стефан Каста

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

На вершине холма появляется Габриэль и машет нам веревкой. Дэвид приносит красный камень. С настоящими веревками починить Бендибола не составляет труда. Мы делаем все как в прошлый раз и между воздетых к небу рук статуи накрепко привязываем красный камень.

– Ну вот, совсем как новенький, – удовлетворенно говорю я.

Мы любуемся починенным Бендиболом.

– Надеюсь, этому повезет больше, – говорю я и вглядываюсь в черно-синее море. – Странно, что мимо нас до сих пор не проплыла ни одна лодка.

На ноге Бендибола Дина вырезает ножом лаконичную надпись: «Don’t touch [12]12
  Don’t touch (англ.) – не трогать.


[Закрыть]!»

– Изобрази еще череп, – говорит Дэвид. – Если вдруг кто-то не понимает по-английски.

Дина кивает и вырезает угрожающее лицо, а под ним – две скрещенные кости.

– Здорово! – восклицаю я. – Теперь только идиот не поймет.

На обратном пути, начинается дождь. Сначала падают отдельные капли, крупные, как виноградины. Мы ускоряем шаг, но вынуждены останавливаться, чтобы передохнуть. Едва успеваем подняться на веранду, как начинает лить всерьез.

– Хорошо, что успели, – говорит Дина.

– Теперь этот дождь надолго, – говорю я.

* * *

Ночью приходит Гун-Хелен. Она стучит во входную дверь. Я бегом спускаюсь в прихожую, открываю и вижу, что она промокла насквозь.

– Ну и погодка у вас, – говорит она.

– Раздеться можно тут, – говорю я и показываю ей крючки на стене.

Я помогаю ей снять мокрый жакет и вешаю его на крючок. У Гун-Хелен на руке бандаж.

– Ты сломала руку? – спрашиваю я.

– А, пустяки, – отвечает она.

Гун-Хелен останавливается перед зеркалом и поправляет прическу. Вдруг она ударяется обо что-то рукой в бандаже, рука отрывается, падает на пол и остается лежать у кухонной двери.

– Ну вот, опять, – говорит Гун-Хелен. – Какая-то я хрупкая стала.

Она наклоняется за рукой, привычным движением приделывает ее на место и снова возвращается к зеркалу.

– Неужели ты в нем что-то видишь? – спрашиваю я.

– Ну рассказывай, как дела? – спрашивает Гун-Хелен и другой рукой обнимает меня за плечи.

– Как-то не очень, – честно отвечаю я.

– А у Дэвида?

– Так же.

– Вы всё еще вместе?

Я пожимаю плечами.

– Здесь все как-то по-другому. Думаешь иначе, ведешь себя иначе.

– Вот увидишь, скоро все наладится.

Я задумываюсь над ее словами, потом говорю:

– Помнишь тот вечер в школе Фогельбу? Тогда шел такой же дождь.

– Конечно, помню, дорогая.

– Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

– Да, было другое время.

– Я знаю.

Мы молча стоим в прихожей. Вдруг я вспоминаю, что хотела спросить о другом.

– Ты знаешь, кто сломал Бендибола?

Гун-Хелен начинает хохотать так громко, что я просыпаюсь.

* * *

Меня мутит. В комнате завывает холодный ветер. Кровать раскачивается. Я хватаюсь за край, чтобы не свалиться. Вот черт! Что происходит? Как будто я снова на плоту.

Но шума волн не слышно. Только ветер швыряет кровать из стороны в сторону. Я крепко держусь обеими руками и пытаюсь докричаться до остальных. Им тоже нужно быть осторожными. Но неизвестно, слышат ли они меня. Теперь ветер звучит по-другому. Я слышу не обычное завывание, а детский смех. Смех становится все громче, я пытаюсь зажать уши. Смех переходит в вой и внезапно прекращается. Воцаряется полная тишина. Я обессиленно откидываюсь на подушку и сразу же засыпаю.

* * *

Дождь льет как из ведра. В метре от дома уже ничего не видно. Дни протекают совершенно однообразно, и мы их не различаем. На календаре написано, что сегодня среда, четырнадцатое марта.

Вдруг Дэвид срывает с себя одежду. Выкрикивая футбольную кричалку, он бросается с веранды прямо под хлещущие струи и тут же исчезает из поля зрения. Его вопли заглушает шум ливня.

– Дэвид! – кричу я. – Дэвид! Ради бога, вернись!

Но он не отзывается – носится кругами под дождем.

– Вернись! – снова кричу я.

Тут он запрыгивает на веранду так же внезапно, как исчез. Трясет головой и брызгает на все, что еще не промокло, то есть на меня.

– Чокнутый! – кричу я.

* * *

Во второй половине дня вода подступила к самому дому – затопила веранду и начинает просачиваться под входную дверь. Мы затыкаем щели полосками из порванной простыни. И тут я вспоминаю о крысах.

– Теперь понятно, почему они облюбовали чердак, – говорю я.

– «Они» – это кто? – спрашивает Дина.

– Крысы.

Дина кивает.

– Если так и дальше будет продолжаться, мы здесь утонем, – говорю я.

– С крысами нужно держать ухо востро, – говорит Габриэль.

– Почему?

– Рядом с ними уже давно нет ничего съедобного, кроме…

– Кроме чего?

– Кроме нас и…

– Свиней! – перебиваю я Габриэля. – Надо спасать Умника и Дорис!

– Скорее всего, им ничего не угрожает, – пытается успокоить меня Габриэль.

– Но мы же оставили двери стойла открытыми на случай, если вернется Леди.

Габриэль качает головой.

– Я закрыл их, когда мы приходили за веревкой.

Я с облегчением вздыхаю и говорю:

– Какая удача!

– Интересно, где крысы? – спрашивает Дэвид. – Должно же у них быть какое-нибудь убежище.

– Да, сейчас никто не может находиться снаружи, – говорю я.

– Наверняка это не единственная заброшенная ферма. В их распоряжении может быть целое стойло где-то еще.

– Не понимаю, почему нам ни разу не встретились люди? – удивляется Дина.

– Возможно, все отсюда ушли, – говорит Габриэль.

– Но должны же они где-то быть?

– Мы видели их следы, – напоминаю я.

В следующий момент происходит то, от чего сердце едва не останавливается: раздается стук в дверь! Долгий, решительный, он отчетливо слышен сквозь шум дождя. Я задерживаю дыхание. Разве такое возможно? Стук прекращается. Лишь по-прежнему льет дождь.

– Что это было? – тихо говорю я.

– Кто-то постучал в дверь, – сдавленно отвечает Дина и смотрит на меня испуганными глазами.

– На самом деле?

Габриэль встает.

– Вряд ли нам показалось, – говорит он.

– Что будем делать? – шепчу я.

– Откроем, – говорит Габриэль и решительно направляется ко входу.

Он открывает дверь – и в прихожую устремляется поток воды. Габриэль беспомощно стоит, уставившись на стену дождя. Я делаю тоже. За дверью никого нет.

– Эй, кто там? – говорит Габриэль.

В ответ – тишина.

– Закрой дверь! – кричит Дэвид и бросается на помощь Габриэлю.

* * *

Дождь льет три дня. Он прекращается внезапно, семнадцатого марта. Мы совершенно измотаны. Первый этаж затоплен. В кухне мертвая семья сидит по колено в воде. На полу, как коралловые рифы, мерцают цветастые половики. Из-под крышки погреба под столом поднимаются пузыри воздуха. Снаружи дома – озеро. Вода повсюду, насколько хватает глаз.

– Сейчас нам пригодился бы плот, – говорит Дэвид. Мы стоим у окна на втором этаже и смотрим на безбрежное озеро.

– Или лодка, – говорю я.

Габриэль кивает.

Дина громко вздыхает. Она стоит у стены и долгое время бьется о нее затылком. Просто стоит и методично стучит головой по доскам. Последнее время она не в себе. Наконец этот стук становится невыносимым. Я подхожу к ней, обнимаю за плечи и тихо говорю:

– Дина, прекрати, пожалуйста.

Она смотрит на меня. Ее глаза темны. Вдруг я ловлю себя на мысли, что чернота в ее глазах переливается совсем как у мертвой семьи. Господи! Неужели мы тоже меняемся? Мы умрем? Я гоню прочь нелепые мысли.

– Я не хочу здесь больше оставаться, – говорит Дина. – Нам нужно убираться отсюда, как только сойдет вода.

– Куда?

– Куда угодно. Нужно найти людей. Если мы останемся, то сойдем с ума.

– Мы уже это обсуждали, – говорит Габриэль. – Покидать ферму опасно. Пока мы здесь, у нас есть убежище от капризов погоды.

– Плевать я хотела на опасность! Если вы никуда не пойдете, я пойду одна, – говорит она.

– Я тоже считаю, что нам лучше отсюда уйти, – говорю я. – Мы можем попытаться раздобыть топливо. Возможно, есть города или деревни, где много людей.

Габриэль молчит.

– Этого-то я и боюсь, – тихо говорит он. – Здесь мы в безопасности. Мы же уже говорили об этом. Если нам повезет, сможем что-нибудь вырастить.

Дина перебивает его:

– Ничего не вырастет при такой погоде. Мы не можем просто сидеть тут и гнить.

«Она права», – думаю я и говорю:

– Нужно организовать экспедицию. Двое останутся присматривать за свиньями, а двое отправятся на разведку. Если передвигаться по ночам, то это сработает.

Габриэль мотает головой.

– Опасно, – говорит он. – Вдруг за это время что-нибудь случится?

Дэвид, все это время слушавший нас молча, поворачивается к Габриэлю и говорит:

– Юдит дело предлагает. Мы можем пойти вместе.

– Я без Юдит не останусь, – поспешно говорит Дина.

– Я же вернусь, – говорю я.

Габриэль молчит и смотрит в окно. Он привык, что его идеи не находят поддержки. До сего дня мы делали все, что хочет Дина. Дина принимала все решения, потому что она – самая умная. Но теперь я в ней не уверена. Похоже, она вот-вот заболеет.

– Мы должны рискнуть, – говорю я. – Если ничего не происходит, нам нужно самим позаботиться, чтобы что-нибудь произошло.

Габриэль оборачивается и смотрит на меня. Просто стоит и долго смотрит мне прямо в глаза. Затем уходит в спальню, хлопнув дверью.

* * *

После обеда вода начинает спадать. По темной полосе на стене первого этажа можно определить, что уровень воды понизился на десять сантиметров.

– Я постараюсь добраться до свиней, – говорю я. – Их нужно покормить.

– Я с тобой, – говорит Дэвид.

– Тогда оденься, – говорю я и открываю дверцу шкафа.

Мы идем по двору по щиколотку в воде и тащим корзину с мидиями и фукусом. Солнце вот-вот покажется из-за туч. Тепло, парит, воздух такой влажный, что мы чувствуем себя как в огромной бане. Брошенный трактор утопает в воде. Интересно, он еще заведется?

У самого хлева мы замечаем в небе огромную радугу. Она висит над нашими головами, словно сияющий мост. Мы любуемся ее цветами: красным, оранжевым, фиолетовым и желтым. Я думаю, что мы впервые видим столько природных оттенков. Да, похоже, радуга – единственное, что выглядит почти привычно.

– Круто! – восхищенно говорит Дэвид. – Какая огромная!

– Надеюсь, это к счастью, – говорю я. – В комиксах про Дональда Дака у подножия радуги всегда находили горшок золота.

– Когда мы пойдем на разведку, нужно проверить, – говорит Дэвид и, прищурившись, смотрит, куда она падает.

Я киваю.

– Александр Лукас поступил бы точно так же.

Войти в хлев оказывается непросто. Мы не хотим открывать двери, чтобы не запустить туда еще больше воды. Услышав наши голоса, свиньи начинают громко хрюкать.

– Все хорошо, Умник, сейчас я вас накормлю! – кричу я. Мы заглядываем в окна. Похоже, в хлеву воды столько же, как и на первом этаже дома. Я предлагаю разбить окно и залезть внутрь. Но тут наверху, в торце здания, Дэвид замечает дверцу.

– Стоит попробовать через этот вход, – говорит он. – Ты можешь встать мне на плечи.

Когда я забираюсь на плечи Дэвиду, мы, теряя равновесие, едва не падаем в воду. По счастью, нас заносит на стену. Я открываю дверцу и залезаю в хлев. Свиньи пронзительно визжат. Я пытаюсь их успокоить, но тщетно. Я понимаю, что они сильно проголодались.

– Ну вот, – говорю я и подхожу к стойлу. В нем значительно меньше воды, чем во всем хлеву, и я понимаю, что нам очень повезло. Всего лишь несколько сантиметров. Я обеими руками зачерпываю мидии с водорослями и смотрю, как Умник и Дорис набрасываются на еду.

– Дурацкий дождь уже закончился, – говорю я.

* * *

Днем сквозь тяжелые тучи прорывается солнце. Весь двор вдруг начинает сверкать, искриться и поблескивать. Над нами пылает волшебный мост радуги. На деревьях блестит слизь. Почти красиво, и на мгновение кажется, что наступила весна: тает снег, капают сосульки и звенят голоса синиц. Жизнь возвращается. Я чувствую, как в животе щекочет и подергивается радость. Внезапно возвращается надежда. Мы обязательно выживем!

– Дина, все будет хорошо! – кричу я через закрытую дверь спальни. – Погода улучшается. Скоро посадим что-нибудь из овощей.

Она не отвечает. Я стараюсь не беспокоиться, но это трудно. Дина спасла нас, но теперь внутри у нее будто что-то сломалось. Может быть, это то же самое, что бывало в школе, когда у нее случались приступы? Обычно через несколько дней ей становилось лучше.

В окно я вижу, как вода спадает все ниже. То тут, то там в поле выныривают островки земли. Вода должна куда-то стекать – может, обратно в море?

– У радуги только четыре цвета, – говорит Габриэль.

Я киваю.

– А что в этом такого? Кстати, уже через несколько дней мы сможем отправиться в путь – говорю я, обращаясь к Дэвиду.

Тот кивает.

– Только со мной, – говорит Дина. – Кто-то должен остаться здесь. И мы не можем оставить Габриэля одного.

– Почему? – спрашивает Дэвид.

– Потому что здесь нельзя оставаться одному, – соглашаюсь я.

– Мы же скоро вернемся, – упрямится Дэвид.

Дина решительно мотает головой.

– Пойдем мы с Юдит, – произносит она и зло смотрит на Дэвида. – Ты остаешься с Габриэлем, и вы оба присмотрите за фермой.

Дэвид отводит взгляд, тихо чертыхается и уходит.

Заключительная часть

Мир – это каждый из нас, что населен

Слепыми существами, восстающими в темноте

Против собственного «я» королей, которые

Правят ими.

В душе у каждого томятся тысячи душ,

В каждом мире скрыты тысячи миров;

И эти слепые, нижние миры – живые,

Хоть и недоразвитые, —

Настолько же реальны, насколько реален я.

Гуннар Экелёф

СЦЕНА 5. ВО ДВОРЕ. ГРЯЗНО-КОРИЧНЕВЫЕ СУМЕРКИ.

ЮДИТ, ДИНА, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Ну ладно, успехов вам…

ДЭВИД: Черт подери, у вас ничего не получится!

ДИНА: Получится.

ЮДИТ: Хватит ссориться. Дина, нам пора!

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Будьте осторожны!

Дина оборачивается к камере, достает острый нож и зажимает лезвие в зубах.

ДИНА (невнятно): Успокойся, Габриэль. Все у нас получится.

ЮДИТ: Позаботьтесь об Умнике и Дорис!

Юдит и Дина бегут трусцой через двор. Перед засохшей изгородью они останавливаются и оборачиваются.

ЮДИТ (кричит): Не забудьте про календарь!

Юдит поднимает вверх кулак. Юдит и Дина пролезают между ветвей. Камера провожает их, пока они не скрываются из виду.

* * *

Мы отправляемся в путь и чувствуем себя так, словно впервые за долгое время делаем что-то стоящее. Я рада, что мы наконец вместе, что сейчас рядом со мной именно Дина.

Бежим трусцой босиком по полям. Нас скрывают коричневые сумерки. Я даже не знаю, почему мы бежим. Мне кажется, бег помогает не обращать внимания на этот неприятный вечерний свет. Движение придает уверенности. Мы бежим медленно, размеренно, бережем силы. Через какое-то время мое дыхание выравнивается, и я нахожу свой темп. Представляю, что мы – два зверя, бегущие во мраке, два оленя, мчащиеся по широким степям. Нет, не олени… Мы две одичавшие лошади, которые ищут свой табун.

Сумерки превращаются в ночь, мы едва угадываем очертания ландшафта. Равнину окружают невысокие холмы. Нам иногда удавалось их разглядеть со двора. Наша цель – ближайший холм. Нужно добраться до него затемно, чтобы провести день в его тени.

Я оборачиваюсь: за спиной лишь бескрайняя равнина. Дом утонул во тьме.

– Фермы уже не видно, – сообщаю я Дине.

Она тоже оборачивается.

– Знаю. Видимо, она стоит в низине.

У Дины изо рта идет пар.

– Надеюсь.

Согласно нашему плану, днем мы должны корректировать маршрут по солнцу и пережидать жару, а по ночам – передвигаться. Мы заранее изучили расположение холмов по отношению к ферме. Даже если ферму не видно, можно вычислить, в какой стороне она находится. А мы знаем, что она – у моря. Так что не потеряемся. Во всяком случае, так нам казалось, пока мы это обсуждали. Сейчас же все иначе. Мы скользим по темной пустынной равнине, словно в абсолютной пустоте. Здесь нет ничего: ни криков птиц или зверей, ни запахов, ни ветра. «Наверное, так себя чувствуешь, когда приходит конец, – думаю я. – Умирая, погружаешься в такую же пустоту».

Здесь земля тверже и суше, чем во дворе фермы. «Желтых луж больше нет. Получается, мы двигаемся вверх. А значит, домой – вниз под гору», – думаю я, стараясь отогнать беспокойство, которое гложет изнутри, словно мышь. Я останавливаюсь и смотрю туда, где должны быть холмы. Но, естественно, ничего не вижу.

– Как думаешь, далеко еще? – пыхтит Дина.

Я снова бросаю взгляд вперед.

– Несколько часов, – наугад отвечаю я.

– Мне нужно попить, – бормочет Дина и останавливается. Я тоже останавливаюсь, и мы помогаем друг другу снять дорожные мешки с водой, крепко привязанные за спиной. Дина пьет медленно, позволяя телу впитать каждую каплю. У нас с собой всего несколько литров, нужно экономить.

– Кажется, я начинаю привыкать к этому привкусу, – говорю я и корчу Дине гримасу.

Она кивает и испытующе на меня смотрит.

– Надеюсь, мы успеем до рассвета.

Я киваю, но ничего не отвечаю. Мы обе знаем, что не вернемся, если не найдем убежище, прежде чем встанет солнце.

* * *

Как-то раз в бабушкиной корзине для ягод свила гнездо птичка. Бабушка всегда вешала корзину на крючок под крышей веранды. Однажды утром, сняв ее с крючка, бабушка обнаруживает внутри яйцо. Она зовет меня и показывает находку. Я вижу зелено-голубое яйцо, лежащее в гнездышке из тонких прутиков. Бабушкино лицо сияет от радости. С величайшей осторожностью она вешает корзину обратно.

– Теперь тихонько уходим, оставим его в покое, – шепотом говорит она.

Пригнувшись, как два индейца, мы на цыпочках крадемся по веранде, заходим в дом, прячемся в кухне за оконной шторкой и выглядываем. Я вижу, как через сад летит черно-коричневая птичка. Она приземляется на крышу веранды, пробегает немного и ныряет в корзину. Бабушка довольно смеется.

– Это черный дрозд, понимаешь? Иногда я видела его в саду.

– У нее только одно яйцо?

– Если повезет, будут еще. Возможно, она откладывает по яйцу каждое утро.

Мы наблюдаем за корзиной, словно в ней клад. Для нас это настоящее сокровище! Бабушка так радуется этому яйцу. Иногда мы видим, как черно-коричневая самочка высиживает яйцо: из корзины торчит ее клюв и хвост. В таком случае мы стараемся ее не тревожить.

– Бабушка, а скоро появятся птенчики?

– Недели через две.

Но птичка сидит в гнезде гораздо дольше. Проходит две недели, три, четыре… Я замечаю, что бабушка уже не такая радостная. Однажды, птичка улетела, и мы сняли корзину. Там только одно яйцо.

– Почему же не вылупились птенчики?

– Наверное, потому что не было самца.

Самка дрозда в бабушкином саду была последней настоящей птицей, которую я видела. Когда она отказалась высиживать единственное яйцо, бабушка долго ходила расстроенной. Вскоре остались одни лебеди и немного голубей, прятавшиеся на чердаках.

* * *

Интересно, сколько часов мы уже бежим? Мы двигаемся, словно в трансе, ноги несут нас сами собой. Так бегут животные, без усилий преодолевая большие расстояния. Холмов еще не видно. Каждый раз, когда я бросаю взгляд туда, где они должны быть, вижу все ту же пустынную равнину. Будто холмы с каждым нашим шагом удаляются. Или это просто мираж?

Дина бежит позади, словно тень. Я слышу ее дыхание и чувствую холодок на шее. По крайней мере я надеюсь, что чувствую, поскольку прохладное дуновение – кажется, единственный признак жизни в этой бесконечной пустыне. Это похоже на кошмар. Здесь все словно затянувшийся кошмар.

– Что это там? – поравнявшись со мной, спрашивает Дина.

Я обыскиваю взглядом местность впереди, пока не понимаю, что она имеет в виду… Да, там что-то есть. Похоже, кто-то бежит.

– Какой-то зверь?

Дина не отвечает. В ночи невозможно понять, что это такое. Вдоль горизонта движется нечто темное, но чуть светлее окружающей нас тьмы. Словно лодка, плывущая по морю вдалеке.

– Скорее целая стая, – наконец говорит Дина.

– Может, это одичавшие лошади?

Мы следим за объектом или объектами, пока те не растворяются в темноте. На какое-то время мне кажется, что это люди. Но скорее всего, я ошибаюсь.

– Интересно, скоро ли рассвет? – бормочет Дина.

Вдруг происходит что-то странное: поднимаю голову, чтобы отыскать в небе признаки рассвета, и вижу темные силуэты холмов. Сплошное волшебство!

– Что за…

Дина тоже их замечает.

– Как же это так получилось? – говорит она и переходит на шаг.

Я разглядываю ближайший холм. Он похож на песочный куличик, только намного больше. Совершенно голый и безжизненный. Тут до меня доходит, что мы видим их, потому что уже светает.

– Нужно поторопиться, – говорю я.

Холмы видны все отчетливее. Они раскиданы по равнине, словно шахматные фигурки, и выглядят одинаково: голые, бугристые, негостеприимные.

– Эти холмы как планеты в космосе, – говорю я.

– С обратной стороны они наверняка выглядят симпатичнее, – говорит Дина.

– Будем надеяться, – говорю я и пытаюсь улыбнуться.

Вот почему мне нравится Дина. От ее оптимизма на душе становится легче. Когда она в хорошем настроении, это передается окружающим. Когда нет, надеюсь, что могу ей помочь.

* * *

– Мама, ты видела?!

Я со всех ног несусь через двор. Льет дождь, но я его не замечаю. Я была на тренировке в бассейне, куда меня отвел дядя Хассе. Я крепко сжимаю в кулаке свое сокровище – голубой камень. Дядя Хассе положил его на дно, и после многочисленных попыток мне наконец удалось достать его. Меня распирает от радости и гордости.

– Мама, ты видела?!

Мама стоит у окна. По стеклу стекают струи дождя, искажая ее лицо, как на портрете Пикассо. Я размахиваю кулаком. Но, хотя мама меня видит, я чувствую, что она смотрит куда-то сквозь меня, в пустоту.

– Мама, я научилась нырять! – с гордостью говорю я и показываю свой трофей. – Смотри, мам!

Она как будто медленно возвращается к реальности.

– Дорогая, будь добра, закрой дверь, – бормочет мама, поворачивается и уходит на кухню.

* * *

СЦЕНА 6. КУХНЯ. ДЕНЬ.

ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

Дэвид стоит у кухонного стола. Перед ним лежит большая кувалда. Мертвая семья сидит на своих местах, Дэвид поднимает кувалду и смотрит в камеру.

ДЭВИД: Ты готов?

ГАБРИЭЛЬ: Всё о'кей.

Дэвид наклоняется и залезает под стол.

СЦЕНА 6. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ДЕНЬ. ПОГРЕБ.

ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

Изображение на экране дрожит. Камера опускается в погреб. Время от времени мелькают длинные волосы Дэвида. Дэвид пропадает из кадра. На экране сплошная темнота. Раздается щелчок зажигалки. В трепещущем свете видно, как Дэвид зажигает огарок свечи и ставит его на деревянную ступеньку. Затем он обеими руками берется за кувалду.

ДЭВИД: Ну, теперь держитесь…

Дэвид поднимает кувалду над головой и изо всех сил бьет по железной двери. Слышится оглушительный грохот. Дэвид бьет еще раз. Шум почти невыносим. Вдруг с металлическим щелчком что-то ломается.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Что случилось?

ДЭВИД: Думаю, теперь откроется.

Дэвид подходит к двери, наваливается на нее всем телом, и дверь с тихим скрежетом поддается.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Черт! Вот здорово!

* * *

Мы приближаемся к холмам. Ночная темнота постепенно рассеивается. В воздухе, словно выцветшая штора, висит тонкая дымка серого света. Видимость снова ухудшается. По лицу струится пот. За моей спиной тяжело дышит Дина.

– Осталось недолго, – говорю я.

Я беру курс на ближайший холм и закрываю глаза, давая им отдохнуть от назойливого света. Ноги по твердой земле ступают автоматически. Я чувствую, что устала. Точнее, я совершенно без сил. Мною движет только воля. Воля к жизни! Я не хочу умереть здесь и лежать посреди этой стерильной пустыни, как высохшая падаль. Я хочу еще немного пожить.

– У нас получилось, – тяжело дыша, пыхтит мне в ухо Дина. – Получилось!

Я прищуриваюсь и вижу, что подножие холма совсем близко. Оно темно-серого цвета с более светлыми, почти бежевыми вкраплениями. Холм выглядит совершенно безжизненным. На земле ни пучков засохшей травы или кустов, ни сухих веток или опавшей листвы. Я ничего не говорю Дине. Она и сама все видит.

– Полезем наверх? – спрашиваю я.

– Да.

Земля становится мягче. Ступни слегка утопают. После жесткой равнины это даже приятно. Но что бы это значило? Хочется верить, что это хороший знак. Ведь все, на что мы надеялись, не сбылось. Шею припекают первые лучи. В животе крутится паника. Как мы найдем убежище на холме, напоминающем кусок ссохшегося теста? Дина замедляет шаг.

– Похоже, холм искусственный, – тяжело дыша, говорю я и останавливаюсь.

Дина наклоняется вперед и упирается руками в бедра.

– Боже, как я устала, – вздыхает она.

Мы долго стоим, переводя дух. Пьем воду. Продолжаем подъем. Ноги становятся мягкими, как спагетти, и подгибаются. Я хватаю Дину за руку.

– Что с тобой?

– Ноги как резиновые, подгибаются, – отвечаю я. – Ничего страшного.

– Сможешь дойти до вершины?

Я прикидываю расстояние: мы примерно на полпути. Солнце тоже. Уже купаются в лучах соседние холмы, от них поднимается пар.

– По-твоему, с другой стороны лучше?

– Должно быть…

Вдруг Дина оступается и вскрикивает от боли. Я успеваю ее подхватить, когда она едва не падает.

– Что случилось?

– На что-то наступила, ой, как больно!

Я наклоняюсь посмотреть, что с ее ногой, и вижу, что земля провалилась в ямку.

– Ты угодила в дыру, – говорю я. – Можешь поднять ногу?

Дина медленно поднимает ногу, я вижу, что она вся красная от крови. На ступне рана.

– У тебя идет кровь, – говорю я. – Сейчас перевяжу.

Я осторожно ставлю ногу Дины на землю. Снимаю верхнюю рубашку, отрываю от нее полосу и забинтовываю ступню. Завязываю узел на лодыжке.

– Надеюсь, на какое-то время хватит, – говорю я.

Дина пробует наступить на ногу.

– Больно, – жалуется она.

– Ты, наверное, наступила на что-то острое, – говорю я и шарю рукой в ямке. Мои пальцы нащупывают какой-то предмет, но никак не могут вытащить его из грунта.

– Что-то твердое, – сообщаю я. – На ощупь металлическое.

Я осторожно раскапываю землю. Рыхлая почва струится между пальцев. Я выкручиваю предмет и достаю его.

– Жестянка, – удивленно говорю я.

Дина присаживается рядом, берет у меня находку и крутит ее в руках.

– Похоже на старую консервную банку, – говорит она.

Я заглядываю в отверстие в земле. Ощупываю рукой песок. Опять наталкиваюсь на что-то твердое.

– Еще одна, – говорю я, отдаю новую находку Дине и снова сую туда руку. Почти сразу же нахожу соску-пустышку.

– Да тут полно всего, – говорю я и достаю продолговатый предмет.

– Спрей, – говорит Дина.

Мы заглядываем в дыру. Теперь она гораздо больше. Из песка торчат еще какие-то вещи. Я вижу горлышко бутылки и что-то вроде полиэтиленового пакета.

– Знаешь, что я думаю? – говорит Дина. – Похоже, мы забрели на свалку.

* * *

СЦЕНА 7. ПОДЗЕМНЫЙ ХОД. ПРИГЛУШЕННОЕ ЗАВЫВАНИЕ ВЕТРА.

ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

На экране темно. Слышны шаркающие шаги. Где-то капает вода.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Ты что-нибудь видишь?

ДЭВИД: Ни черта не вижу.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Я выключаю.

СЦЕНА 8. ПОДЗЕМНЫЙ ХОД. СВЕТ СВЕЧИ. ЗВУК КАПАЮЩЕЙ ВОДЫ.

ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

На экране почти ничего не видно. Слышно, как открывается спичечный коробок и чиркает спичка. Вспыхивает огонек. Появляется лицо Дэвида. Он зажигает свечной огарок. Тот почти сразу гаснет.

ДЭВИД: Вот черт!

СЦЕНА 9. ПОДЗЕМНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ.

ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).

На экране почти ничего не видно. Слышно журчание, звук капающей воды и тяжелое дыхание Габриэля.

ДЭВИД: Тут что-то есть.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Что?

ДЭВИД: Еще не знаю. Коридор становится шире.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Тут где-то рядом вода.Снова слышен звук чиркающей спички. В свете дрожащего язычка пламени возникает лицо Дэвида. Он зажигает свечной огарок. Держит его перед собой.

ДЭВИД (присвистывает): Ого, да тут какая-то комната.

Камера покачивается, когда Габриэль идет вперед. ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Подожди меня!

ДЭВИД: Ты глянь, тут полно всяких вещей.

В кадре крупным планом появляется шея Дэвида. Камера показывает панораму помещения, можно различить контуры стены. В углу лежит куча одеял, несколько досок и веревка.

ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Здесь что, кто-то живет?Вдруг пламя гаснет, и становится темно.

ГАБРИЭЛЬ (шепотом): Что такое?

ДЭВИД (тоже шепотом): Кажется, кто-то идет.

* * *

Мы утоляем жажду мелкими глотками. Солнце уже печет. Еще немного, и начнет слепить, как огонь при сварке. Дина раскапывает яму и извлекает из песка новый предмет. Похоже на тостер. Я кидаю его в общую кучу за спиной. Дина вычерпывает песок консервной банкой. Вдруг она хватается за что-то обеими руками и тянет на себя.

– Застряло. Помоги, – просит она.

Я берусь за железную трубу и тяну изо всех сил. Предмет выходит наружу, а мы падаем на спину.

– Складной стул, – говорит Дина и бросает его в кучу. Она забирается в яму по пояс и продолжает вычерпывать песок.

– Кажется, здесь велосипед.

Дина откладывает банку и принимается разгребать песок руками. Довольно долго она работает молча и сосредоточенно. Песок разлетается во все стороны, словно она – зверек, роющий себе нору.

– Вот он, – говорит она и вытаскивает из ямы трехколесный велосипед.

– Подойдет нам по размеру?

– Нет, маловат.

– Давай теперь я буду копать, – предлагаю я.

Дина вылезает из ямы и ложится рядом на спину.

Я занимаю ее место и принимаюсь за работу. Почти сразу натыкаюсь на какой-то предмет и вытаскиваю компьютер. Мы вдвоем поднимаем его и кидаем в кучу.

– Туда уже можно залезть, – говорю я и сажусь на край ямы, свесив ноги. Соскальзываю вниз. Яма расширилась настолько, что мне есть где развернуться. Я устраиваюсь поудобнее, беру банку и продолжаю рыть.

– Чего тут только нет, – говорю я и вытаскиваю кипятильник.

Сначала работа идет легко. Но вскоре мне попадается крупный кусок чего-то напоминающего огромный пакет. Какое-то время я с ним сражаюсь, и, насквозь промокнув от пота, достаю.

– Клеенка, – говорю я и протягиваю Дине один конец.

– Хорошо бы найти лопату, – говорит она и вытаскивает клеенчатую скатерть.

– Или консервную банку побольше, – бормочу я, продолжая копать. Там, где только что лежала скатерть, я замечаю еще один мягкий предмет. Извлекаю его из песка и сначала никак не могу понять, что это такое.

– Тряпка какая-то, – говорю я и бросаю ее на край ямы.

– Это же тряпичная кукла, – слышу я голос Дины.

Я прерываю работу, даю рукам отдохнуть и вылезаю из ямы.

– Кукла?

– Да, посмотри, – говорит Дина и отряхивает находку от песка.

Я смотрю на грязную, видавшую виды тряпичную куклу и вдруг начинаю плакать. Слезы брызжут сами собой.

* * *

Я сижу в комнате и играю с Кларой-Беллой, своей самой любимой куклой. Но Клара-Белла плохо себя вела, поэтому должна рано лечь спать. Я снимаю с нее курточку и юбку, решительно шлепаю по попе и укладываю в кукольную кроватку.

– Полежишь здесь и подумаешь, зачем ты расстроила маму, – строго говорю я.

Залезаю на свою кровать, где, свернувшись калачиком, дремлет Пуфф.

– Нам пора погулять, – говорю я коту. – Но сначала нужно одеться, понимаешь?

Пуфф смотрит на меня недоверчиво. Я натягиваю на него кукольную курточку и юбку, хватаю в охапку и, покачиваясь, тащу к кукольной коляске.

– Будешь лежать здесь, а я тебя покатаю.

Я накрываю кота одеялом. Пуфф протестует и пытается смыться.

– Нет, нет, нет! – строго говорю я.