Текст книги "Задание"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

1

Леденцову нравился петельниковский кабинет. Вроде бы как у всех: стол, мягкие стулья, сейф, карта города на стене… Но карта не выгорела, свеженькая, будто только что из типографии; стол пуст и блестит полировкой стеклянно; вместо графина – минеральная вода в бутылках; сейф выкрашен белой краской и похож на холодильник последней, еще не продаваемой марки; пол натерт до проступания древесного рисунка… Белые цветы на маленьком столике обронили лепестки на красный телефон – издали тот казался окрашенным в горошек.

Петельников ослабил узел галстука, – кстати, тоже в белый горошек на кофейном, почти красноватом фоне.

– Борис Тимофеевич, как ты относишься к приросту народонаселения?

Вопросы, начатые с «Бориса Тимофеевича», таили опасность, как болотные хляби; правда, вопросы с просто «Тимофеевичем» были еще коварнее. Леденцов приготовился к примерно такой логической цепочке: народонаселение – дети – ты не женат – народонаселение не приращиваешь – детей не имеешь – подежурь ночку вместо такого-то, женатого…

– Чем меньше рождается детей, тем меньше будет хулиганов, – улыбнулся Леденцов.

– Ты, оказывается, детоненавистник.

– Вернее, хулиганоненавистник.

– А откуда они берутся, эти хулиганы?

– Проблема, товарищ капитан.

– Неужели ты, профессиональный борец с преступностью, не думал о ее причинах?

Не узрев ожидаемых каверз, Леденцов успокоился. Вопросы капитана шли от мыслительных процессов, текущих далеко не только от Леденцова, но вроде бы и от самого Петельникова, как долетавшие невесть откуда космические частицы. Во время подобных состояний капитан ронял невнятные слова, невпопад отвечал, не вовремя спрашивал… Правда, тогда не бывало и «Бориса Тимофеевича».

– Подростки сбиваются с панталыку от безотцовщины, товарищ капитан.

– Большинство же растет с отцами…

– Отцы воспитанием не занимаются.

– А кто же? Матери?

– Бабушки, товарищ капитан.

– Бабушки вместо отцов? Неплохая мысль.

Проблемная беседа Леденцова устраивала уже хотя бы потому, что прямо его работы не касалась: подростки были в ведении инспекции по делам несовершеннолетних. И спокойное лицо Петельникова, занятое своими далекими мыслями, настраивало лишь на раздумье.

– Я бы, – заговорил свободнее Леденцов, – каждого свихнутого паренька пришпилил бы к настоящему мужчине. К боксеру, штангисту, каратисту…

– Зачем? – вдруг жестко спросил капитан.

– Для воспитания характера.

– А чему может научить спортсмен?

– Товариществу…

– Разве подростки плохие товарищи?

– Взаимовыручке…

– Разве они друг друга выдают?

– Физической силе…

– Разве они слабенькие?

Леденцов замешкался, выискивая у спортсменов моральные достоинства. И нашел: честность схваток. И хотел уже побороть едкие вопросы, но капитан подался к нему, бросив локти на стол так резко, что несколько лепестков слетело с телефона, сделав его просто рябым.

– Мы же возмущаемся жестокостью в фильмах! А как только заходит речь о трудных подростках, сразу вспоминаем секции дзюдо и бокса. Обращаемся к силе и жестокости. Разве суть мужчины в этом? Почему ребят не привлечь шахматистом, ученым, интересным человеком, умельцем, просто умным мужиком?..

Леденцов не ответил, удивившись злости Петельникова, непонятно против кого направленной. Против каратистов? Или против него, сказавшего то, что не легло на подспудные мысли капитана?

Но Петельников улыбнулся, отгоняя свое настроение:

– Тимофеевич, вот разве тебя нельзя прикрепить к трудикам?

– Нельзя, – сразу, не думавши, выпалил Леденцов.

– Почему?

– Я спортсмен, товарищ капитан.

– Дамы из инспекции по малолеткам просят помочь…

Леденцов вздохнул: «Борис Тимофеевич» сработал. Видимо, к его делам, большим и малым, добавится еще толика. И все-таки он попробовал унырнуть:

– На мне «глухарь» висит, товарищ капитан.

– Он на всех нас висит.

– Еще Сашка-телепат…

– Мелочь.

– А кража арбузов? А драка в дискотеке? А история с «летающей тарелкой»?

– Ну да, – тоже вдохновился Петельников. – Сейчас ты сообщишь, что тебе некогда жениться?

– Некогда, товарищ капитан.

Петельников встал и подошел к раскрытому окну, в которое с уличного сквера текли запахи позднего августа. Он сделал несколько долгих вдохов и резких выдохов, отчего его плечи опадали, будто сбрасывали тяжесть. И лейтенант подумал, что никакие гантели и секции не помогут ему, Леденцову, добиться такого вот литого торса; не прибавят росту, уверенности, остроумия и той галантной обаятельности, которая помогает в оперативной работе.

В дверь что-то ударило, отчего она распахнулась, впуская длиннющую продуктовую сумку, плотную, цельносшитую и тупую, как торпеда. За ней вошла женщина с белесыми всклокоченными волосами. Она уставилась на порожнее кресло и замерла, удивившись его пустоте.

Петельников вернулся на место:

– Слушаю вас.

– За что таскали Витю Рундыгина в милицию?

– А вы кто?

– Его бабушка.

– Не таскали, а доставили.

– За что? – повысила она голос оттуда, от двери.

– Отбирал деньги у школьников.

– И сколько взял?

– Не успел.

– Нет, успел! – крикнула женщина. – Шесть копеек двухкопеечными.

Теперь она пошла к столу с нескрываемой решительностью – Петельников ждал, встречая ее своим темным упорным взглядом. Женщина ткнулась в столешницу торпедоподобной сумкой, запустила в нее руку и сыпанула горсть двухкопеечных монет перед капитаном. И еще дважды ныряла рука в зев «торпеды» и густо швыряла мелочь, которая выстелила на столе золотистый круг; одна монетка спрыгнула на пол и докатилась до безмолвного Леденцова.

– За двушки ребенка хотите посадить? Да я вам их тонну привезу! А Витю не дам!

Она повернулась и вышла так скоро, что Петельников не успел ее остановить. А может, не хотел – он и не в таких случаях успевал.

Леденцов поднял монетку и бросил на стол, в круг. Петельников начал сгребать мелочь в холмик.

– Как понравилась бабуся?

– Бандитка.

– А ты не хочешь помочь дамам из инспекции…

– Какая связь?

Капитан опять встал и прошелся по кабинету – теперь он каким-то хитрым, почти незаметным упражнением разминал грудь. Леденцов следил, запоминая. Но слова Петельникова, роняемые на ходу, отвлекли.

– Где жилой квартал примыкает к частным гаражам, есть одно тихое местечко. Что-то вроде беседки или павильончика. А по местному – Шатер. Там собираются отпетые подростки.

– Разогнать.

– Пробовали. Опять роятся. Вроде бы сидят, бренчат на гитаре, никому не в тягость… А вовлекают мальчишек в пьянство, воруют по мелочи, бьют ребят, возможно, занимаются чем-нибудь и покрупнее.

– Разогнать, – убежденно повторил Леденцов.

– Там ядрышко есть. Оно и обрастает.

– Какое ядрышко?

– Внучек этой денежной бабуси. Ирка-губа, она же Ирина Иванова. Грэг-артист. Других не знаю.

– По сколько им?

– Шестнадцать-семнадцать. Кто в школе, кто в ПТУ.

Леденцов умолк, посчитав все ясным: оперативных загадок нет, разгонять бесполезно, привлекать к ответственности вроде бы не за что… В кабинете, всегда накаленном разговорами, сделалось тихо. Но золотой круг меди на столе притягивал взгляды и тревожил. Леденцов пошевелился, намереваясь уйти от ненужной ему тревоги, от разговора о помощи инспекции, от образа всклокоченной женщины… Но Петельников сел рядом и задумался вслух:

– Есть вирусы, которые проникают в чужеродную клетку, встраиваются в ДНК и заставляют всех работать по своей программе. А?

– Не встречал, товарищ капитан.

– Что не встречал?

– Такого вируса.

– А я встречал. – Петельников оглядел его с головы до ног. – Тебе ведь сорока нет?

– Двадцать четыре.

– Выглядишь на двадцать. Моложав, энергичен, неприметен… Чем не вирус?

– Я рыжеват, – начал догадываться Леденцов.

– Вирусы тоже не все брюнеты. Просочиться в Шатер и развалить их изнутри, а?

– Не сумею, товарищ капитан.

– От других дел освободим, а?

– Тут нужен педагог.

– Тут нужен убежденный парень.

– Молод я для воспитателя…

– Молодому они поверят скорее.

– У меня опыта нет…

– Вот и появится.

– Да не сумею я, товарищ капитан! – чуть не взмолился Леденцов.

– Сумеешь, сумеешь.

– Почему вы так уверены?

– Потому что парень ты веселый.

Леденцов замешкался, подыскивая новые доводы. Эту заминку капитан истолковал по-своему. Он встал, довольный, подошел к столу и поманил Леденцова. И когда тот рассеянно подбрел, Петельников оттопырил боковой карман его пиджака и тремя скорыми гребками смахнул туда все двушки. Пиджак сразу скособочило. Леденцов одернул его недоуменно.

– Зачем, товарищ капитан?

– В райотделе тебе пока лучше не появляться. Вот и будешь мне позванивать.

2

Леденцов удивился непривычной пустоте, замкнувшей его жизнь. Будто ехал он ехал в людном тряском поезде, из которого вдруг все вышли, и вагоны покатили по другому, по бархатному пути – и никого, и тишина.

До разговора с Петельниковым он вел нормальное оперативное существование – работал по версиям, бывал на заданиях, ездил по адресам, опрашивал граждан, отыскивал каких-то типов, проверял каких-то субъектов… Он и теперь не сидел сложа руки, занявшись подростками из Шатра, – метался по жилконторам, школам и училищам, изучал личные дела, говорил с учителями, вчитывался в справки инспекции по делам несовершеннолетних… Работал. Откуда же чувство беспокойной пустоты?

Леденцов разделся до трусов и приступил к действу. Кто-то сказал, что химические красители рыжие волосы не берут. Поэтому он купил по два пакета хны и басмы. В старом журнале, отысканном в маминой комнате, сообщалось, что хна красит в рыжий, а басма – в сине-зеленый. Но если их смешать в пропорции, например, два к одному, то можно стать золотистым блондином. Недурно. Леденцов отмерил порошков и залил горячей водой…

Видимо, жизнь полнится не только работой. Там, в райотделе, он был занят и теперь занят. Чем же та жизнь…

Беспомощной улыбкой Леденцов перебил мысленный вопрос – беспомощной оттого, что так долго не мог догадаться. Да там ребята были с ним денно и нощно; там приходилось трудненько, да весело; там многое не давалось, да было у кого спросить; там и по морде получал, и ножом замахивались, да почти рядом вставало надежное плечо; там не ел сутками, да сладок был хлеб где-нибудь в пробензиненном «газике»… Там, там. И Леденцов поежился в теплой ванной, будто его опустили в толстостенном батискафе на дно морское.

Кашица в тазике фыркнула. Он взял кисточку для бритья, густо обмакнул и начал смазывать голову энергично, как намыливал. Волосы неприятно слиплись. Теперь их следовало обернуть полотенцем и подержать минут двадцать. И золотистый блондин готов. Неузнаваемый.

Леденцова и раньше заедали вопросы и вопросики, которых круговерть розыскной работы высекает десятки на дню. Теперь их не стало. Был лишь один, горевший в мозгу не переставая, вроде лампочки в парадном… Как проникнуть в Шатер? Каким способом? Естественным бы, вроде случайно залетевшей мухи. Шатер он обозрел: странное сооружение, плотно зажатое кустами сирени, походившее издали на раздерганный стог сена; он уже не раз видел всю компанию, бредущую по улице, хихикающую в автобусе, гогочущую в лодке на прудах… Он уже по далеким очертаниям фигур знал, кто есть кто. И все-таки: как подступиться? Планы роились…

Леденцов размотал полотенце и повернулся к зеркалу, ожидая увидеть золотистого блондина. Но волосы остались рыжими, утратив лишь свежемедный блеск, будто их окунули в глинистый раствор. Он схватил журнал. Видимо, ошибся в пропорции красителей. Пришлось заваривать новую кашицу, взяв теперь одну долю хны и одну долю басмы. Правда, он будет уже не золотистым блондином, а светлым шатеном. Тоже неплохо.

А планы роились…

Отпустить рыжую щетину, взять под ее цвет пару бутылок портвейна розового и усесться в Шатре. «Отсидел, ребята, срок, был хороший мне урок». Допустим, примут. Да лягут ли слова бывшего уголовника на их необузданные души? Чем их убеждать? Мол, не уподобляйтесь мне?

Или договориться с дружинниками. Они инсценируют нападение на Ирку-губу, а он ее спасет. Знакомятся, встречаются. Ирка ведет его в Шатер… Но в фильмах подобное случалось тысяча и один раз.

Теперь Леденцов морил волосы под полотенцем более часа. И когда скинул шаткий тюрбан, то с интересом уставился на пегие пятна, карие пряди и рыжеватые подпалины. Не светлый шатен, не золотистый блондин, а курочка-ряба.

Его дед, отец и мать были разными химиками – чистыми или с приставками «гео-» и «био-». Видимо, химические гены ему не передались, потому что он недобро разглядывал порошки, дивясь, как это их яркая сочная зелень может дать блондинов и разных шатенов. Но журнал убеждал: все дело в пропорции и терпении. И Леденцов заварил третью кашу в новом соотношении, уже рассчитанном на брюнета. Посомневавшись, сыпанул басмы побольше, чтобы уж наверняка. Чтобы почерней…

Или так. Вся компания сидит в Шатре. Подъезжает машина с синим огоньком. «Пожалуйста, в отделение за шум и непристойные крики». Но тут подходит он, Леденцов, и отстаивает ребят. Мол, он за них ручается. Машина уезжает. Его просят в Шатер… Примитивно.

Или так. Сядут они в лодку, выплывут на середину пруда, а он в акваланге поднырнет да потихоньку опрокинет. Глубина, страх, крики о помощи. Тут он явится из глубин и спасет Ирку-губу. Как женщину. Благодарности, знакомства, визит в Шатер… Но уж больно заковыристо.

Чтобы стать брюнетом, полагалось держать волосы в кашице часа три. В чалме-компрессе, в трусах, с полотенцем на плече, расхаживал Леденцов по квартире. А способы проникновения в Шатер бежали в голове кинолентой. Он видел себя страховым агентом, водопроводчиком, тараканоморителем, учителем физкультуры и даже массажистом… Бежали кинолентой и, может быть, поэтому были киношными.

И когда оперативные сюжеты иссякли, липкая чалма надоела и по влажной спине побежали знобкие мурашки, Леденцов вдруг подумал… Эта Ирка – юная девица. Он – молодой человек. Надо лишь подкараулить ее одну и познакомиться просто, что делал он не раз как в розыскных целях, так и в личных.

Леденцов сорвал с головы полотенце и направился к зеркалу – не к маленькому, а в переднюю, к трюмо. Чтобы полюбоваться. Глянув, он непроизвольно перестал дышать и осмотрелся, словно выискивая, кто это еще мог подкрасться к зеркалу…

Там, в трюмо, стоял невероятный человек – с его торсом, в его трусах, но с головой полосатой гиены. Сине-зеленые разводы сбегали с волос на лицо, разукрасив его по-клоунски. Одно ухо изумрудное, макушка цвета индиго…

Он прошелся перед зеркалом, тряхнув цветной прической и пошевелив зеленым ухом…

– О боже!

Леденцов обернулся – в открытых дверях притихла женщина, обессиленная увиденным. Между прочим, ее неуемные волосы, нетронутые никакой краской, отливали теплым огнем.

– Входи, мама, – поторопил Леденцов, безмятежно поскреб индиговую макушку и пошел докрашиваться.

Она настигла его в ванной, не сняв плаща и не сбросив дверного оцепенения.

– Боря, что с тобой?

– А что со мной? – неуверенно удивился Леденцов.

Мать разглядывала полосатую голову. Ему показалось, что ее глаза горят отраженным сине-зеленым светом.

– Зачем… эта клоунада?

– Надоело ходить рыжим.

– Не болтай.

– Хочу сделаться модненьким. Попсовым-мопсовым.

– Боря, ты перестал ходить на работу… Теперь вот это… Что же с тобой?

Понурившись, он прошептал почти испуганно:

– Мама, я влямурился.

– Что?

– Влюбился.

– В кого?

– В девушку, как горный мак.

– Какой горный мак? Скажи толком. Кто она, из какой семьи, как ее звать?..

– Ирка-губа.

3

В конференц-зал сошлось человек триста. Люди жертвовали обеденным перерывом. Петельников знал, что работников объединения «Полимер» привлекло не его ораторское искусство, а тема: «Правопорядок в районе». Впрочем, сильнее интриговали другие слова вестибюльного объявления, выведенные тушью мелко: «Рассказывает старший оперуполномоченный уголовного розыска, капитан В.А. Петельников».

Вел встречу заместитель директора по общим вопросам Мирон Алексеевич Желубовский. Фамилия показалась знакомой. Петельников объяснял правовую ситуацию в районе, приводил примеры, делал выводы, вспоминал случаи из личной практики, а фамилия Желубовского вертелась в мозгу неопознанной. И только когда зашла речь о несовершеннолетних, Петельников приостановился посреди фразы и внимательно глянул на усталого и нетерпеливого человека, ведущего собрание. Желубовский, отец Грэга-артиста. Разговор с родителем сам шел в руки – хоть этим помочь Леденцову.

Время доклада истекло. Петельников сказал заключающие слова и спрятал в карман незаметную бумажку-планчик. Но истекло время доклада, а не время его встречи с работниками объединения «Полимер». Пошла череда вопросов – скорых, один за другим, как вагоны бегущего поезда. Казалось, люди забыли про работу. Петельников отвечал… Сколько задержал он преступников лично; почему осужденные не отбывают полностью срок наказания; женат ли он; куда ползет кривая преступности; сидят ли в нем бандитские пули; почему их полицейские оснащены черт те чем, а у наших милиционеров одни кургузые «газики»; есть ли любовь в преступном мире; до каких пор не будут приниматься меры к Федьке по фамилии Оридорога с Сердобольской улицы, который торгует самонаваренным едким напитком под названием «Коловорот»; работают ли в уголовном розыске женщины; и все-таки: почему он не женат?..

– Кофе выпьете? – предложил Желубовский, прервавший таки лавину вопросов.

– С удовольствием, – тотчас согласился Петельников, потому что хотел и побеседовать, и кофе любил, и не знал, – где и когда еще доведется перекусить.

Они прошли в кабинет заместителя директора. Середина просторной комнаты была застлана темно-зеленым ворсистым паласом, и на нем, как на надежном плоту, укрепился полированный стол с телефонами, пара кресел и веселенький торшер, походивший на велосипедное колесо с кистями. Когда же секретарша принесла кофе не в чашечках, а в фаянсовом кофейнике, Петельникову сделалось совсем уютно.

– Да, работа у вас опасная, – сказал Желубовский, как бы продолжая встречу в конференц-зале.

– Не так для жизни, как для нервов, – уточнил Петельников.

– Видимо, трудно с рецидивистами?

– Пожалуй, нет.

– С убийцами?

– И с ними управляемся.

– А-а, нелегко с крупными расхитителями?

– Мирон Алексеевич, труднее всего с разболтанными подростками.

– Неужели они опаснее рецидивистов и убийц?

– Убийца редок, а группка непутевых ребят почти в каждом дворе ошивается.

Подобные минуты Петельников считал отдыхом. Модный кабинет, торшер, беседа, кофейник… Поэтому он глубже вмялся в эластичное кресло, вытянул ноги и отпил хорошо заваренного кофе. Но Желубовский глянул на часы, не скрывая своей занятости.

– Мирон Алексеевич, кстати: как ваш Григорий ведет себя дома? – перешел он к делу.

– А что случилось?

– Связался с худой компанией…

– Чепуха! – оборвал Желубовский. – Вы его с кем-то перепутали.

– Как же… Грэг-артист.

– Почему Грэг?

– Потому что Гриша.

– А почему артист?

– Потому что поет.

– Он поет?

– Песни на свои стихи.

– И пишет стихи?

– И на гитаре играет.

– У него есть гитара?

Петельников не ответил. Кофе вдруг показался слишком горьким, перенастоянным. Впрочем, на этот бодрящий напиток он грешил зря: кофе за хозяина не в ответе. Но капитану расхотелось говорить с отцом, который не знает, что у сына есть гитара.

– Чем же занимается эта худая компания?

– Курит, пьет, хулиганит… Почти уголовщиной.

– Здесь что-то не так. У нас же благополучная семья…

– Мирон Алексеевич, что такое «благополучная семья»?

На ответ Петельников не надеялся: уж слишком очевидна в его словах ирония. Но Желубовский, расстроенный мыслями о сыне, ничего не заметил и заговорил горячо:

– Мы с женой не гуляем, не пьем и даже не курим! У обоих высшее образование и ответственная работа. В доме полный достаток. Где он мог набраться плохого?

– Там, где бывает вечерами.

– Где он бывает вечерами?

– А вы не знаете?

– Товарищ Петельников, вечерами я сижу тут или на каких-нибудь собраниях, или хожу по цехам, или еду в командировку.

– Тогда, Мирон Алексеевич, должен вас огорчить: семья ваша крайне неблагополучная.

– То есть?

– Какое благополучие, коли отец не обращает внимания на сына.

– Я занят двадцать четыре часа в сутки!

– Вот я и говорю: семья неблагополучная.

Вошла секретарша, – видимо, предложить еще кофе, – но, глянув на лицо начальника, осторожно прикрыла дверь. К нему, к кофе, кроме печенья и бутербродов идет тонкая, может быть, даже изысканная беседа, как и аромат самого напитка. Петельников, пока у Желубовского не было для этой беседы слов, думал, где удобнее всего пить кофе. Не дома: обязательно вызовут; не в райотделе: обязательно поедешь на происшествие; не в кафе: обязательно кто-нибудь помешает; не в поезде: там обязательно пьют чай; не в многодневной засаде, где кофе в термосе… И капитан решил, что приятнее всего пить кофе в гостях, где он и вкусен, и никуда не вызовут. Петельников был вроде бы в гостях. Что же мешает уютному кофепитию?

– А куда же вы смотрите? – уже не сдерживаясь, прикрикнул Желубовский на капитана, как на подчиненного.

– Ну у вас и диапазончик… От «этого не может быть» до «куда вы смотрите».

– Подростка втягивают в шайку, а вы бездействуете?

– А вы, отец, почему бездействуете, когда сына втягивают в шайку?

– Вас поставило государство!

– Мирон Алексеевич, а почему государство должно ставить специальных людей – милиционеров, педагогов, воспитателей, – которые обязаны делать за вас святую вашу работу?

– А разве мы с женой ее не делаем? Гитара! Пустяк, поэтому я о ней и не знаю. Григорию все дано для всестороннего развития. Поехать на машине – пожалуйста, я сам сажусь за руль. Книги, радиоаппаратура, одежда, путешествия… Знаете, что мы решили ему приобрести? Компьютер.

– А он больше всего любит гитару, которую, вероятно, купил на сэкономленные деньги.

– У Григория нет сэкономленных денег! Он их получает столько, сколько ему необходимо. Мы придерживаемся современной системы воспитания.

– Это не система воспитания, а система развращения.

– Чем же мы развращаем?

– Извините, мещанством.

Желубовский вскочил и ринулся к двери. Капитан с недоумением поставил выпитую чашку. Куда он? К директору, в милицию или к сыну?.. Но Мирон Алексеевич описал дугу по кабинету и, словно раздумав, вернулся на место. Теперь за столом сидел не подтянутый и нетерпеливый заместитель директора, а растрепанный мужчина с тревожными глазами, покрасневшим лицом и поникшим галстуком.

– Что же теперь делать?

– Дадите еще кофе – скажу, – улыбнулся Петельников.

Желубовский ткнул кнопку. Вошедшая секретарша, догадавшись о непростом их разговоре, тревожно спросила своего начальника:

– Печенья принести?

– Ага, – нахально ответил капитан.

Подтверждался его вывод о том, что надежнее всего пить кофе в гостях. Печенье оказалось не магазинным, сладким и сдобным: видимо, пекли в столовой объединения. И свежезаваренный кофе пахнул ароматом. Петельников на несколько минут увлекся. Потом зазвонил телефон. Словно разбуженные его звуком, затрещали и другие два аппарата. И пока громыхали три звонка, капитан уминал печенье, надеясь еще и на время трех телефонных разговоров. Но Желубовский трубок не взял.

– Мирон Алексеевич, я знавал отца, который ради детей отказался от должности главного инженера.

– Прикажете идти в слесаря?

– Не знаю.

– Уйти матери с работы? Или нанять воспитателя? Услать в другой город? Или просто высечь его?

– Ваша ошибка в том, что вы создали для сына особые условия.

– Как же иначе! Ребенок, счастливое детство, цветы жизни…

– Мирон Алексеевич, я не педагог, я милиционер… Но по-моему, дети должны жить той жизнью, которой живут взрослые.

– Труды, нервотрепки, спешки, недосыпы, заботы, неприятности… Все это нашим детям?

– Да. Только в других, в ребячьих дозах.

– Почему же он не переживал вместе со мной? Я многое в жизни успел, много сделал хорошего… Почему он берет пример со своей компании, а не с меня?

– Мирон Алексеевич, когда вы делали хорошее, вашего сына не было рядом. Вот и сделайте, чтобы теперь он всегда находился как бы рядом с вами.