Текст книги "Ящик Пандоры"
Автор книги: Станислав Гагарин
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
LV
В схватке, которую Рауль навязал Владимиру Ткаченко в трюме, майору тоже досталось порядком. Когда он снял в каюте Алисы рубашку, на плече его обнаружился крепкий синячище, правая рука действовала, но любое движение ею вызывало сильную боль.
Ныла и разбитая скула, ее смачивала холодной водой Алиса. Она хотела вызвать к себе в каюту судового врача, но Ткаченко не разрешил ей этого делать.
– Знаешь, – сказал он, – ты пойми меня правильно, но мне не надо приходить больше сюда.
– Почему? – удивилась Алиса. – Тебя здесь негостеприимно встречают?
– Ну что ты, глупенькая, – ласково улыбаясь, проговорил Владимир. – Попросту не хочу подвергать тебя опасности.
– Но как же ты? – растерянно спросила молодая женщина.
– Я на службе, лисонька… И за мной сейчас охотятся, понимаешь? Я стал объектом повышенной опасности, и лучше всего остальным держаться от меня подальше… Большего я тебе сказать не могу.
Он докурил сигарету и хотел бросить ее в открытый иллюминатор, но Алиса перехватила его руку.
– Туда нельзя, – сказала она. – Вот пепельница.
– Но за бортом только море, – удивился Ткаченко, – и одним лишним окурком я не так уж и загрязню его.
– Не в этом дело, Володя. Окурок подхватит ветром и затянет на палубу. Вот тебе и пожар…
Ткаченко громко, от души расхохотался.
– А еще пожарный инспектор, – сказал он. – Гнать меня надо с теплохода шваброй… Да, не сообразил.
– И вообще ты много куришь, – укорила майора Алиса.
– Ты права. Надо кончать с этим зельем. Давно пора.
– И что же? Не хватает силы воли?
– Да нет. Как-то не задумывался об этом…
– Вот возьми и брось, – предложила Алиса.
– Прямо сейчас?
– А что? Рискни проверить свою силу воли.
– Хорошо. Эта сигарета была последняя… Ну ладно, лисонька. Хватит меня врачевать, малышка. Мне надо пойти к капитану.
– Опять служба?
Владимир Ткаченко виновато развел руками.
– А что делать? Но я скоро освобожусь, и мы пойдем с тобой в кино. Мне говорил старпом, что для команды будут показывать новый фильм. «Без срока давности» называется. Наши товарищи хвалили. Хотел на берегу посмотреть – не удалось.
– А там тебе со мной можно появляться?
– Там можно. Ведь кругом будут свои. Хотя… Ну ладно. Я пошел.
Через десять минут майор постучал в дверь капитанской каюты.
Валентин Васильевич сидел за письменным столом и писал в толстом журнале. Увидев в дверях Владимира Ткаченко, он отложил паркеровскую ручку в сторону и поднялся «пожарному инспектору» навстречу.
– Вовремя, Владимир Николаевич, – сказал капитан. – Через пять минут начнется сеанс связи.
– Я готов, – ответил Ткаченко.
Устинов встревоженно посмотрел на лицо майора.
– Что это с вами?
– Первое знакомство с вашими гостями, Валентин Васильевич, – улыбнулся Владимир.
– Может быть, нужна помощь? Я могу выделить. У меня вон третий штурман заядлый каратист. Какой-то знаменитый пояс имеет… Давайте я его к вам примкну.
– Спасибо, Валентин Васильевич, – поблагодарил капитана майор Ткаченко. – Но пока в этом нет необходимости… Может быть, на заключительном этапе. Я дам вам знать.
– Но ведь вы рискуете, – начал капитан.
– Головой, – мягко оборвал его Владимир. – В этом смысл моей работы… У вас ведь тоже профессия повышенной опасности. Не пора ли нам в радиорубку?
– Да-да, – заторопился Устинов. – Идемте.
В радиорубке их встретил начальник судовой рации Михаил Юшков.
– Аппаратура отлажена, Валентин Васильевич, – сказал он капитану. – Сейчас начнется передача.
Для того чтобы Ткаченко получил составленные в управлении Комитета государственной безопасности с помощью фоторобота изображения гостей Никиты Авдеевича Мордвиненко, то бишь Конрада Жилински, сделанные на основе словесного портрета, решено было использовать аппаратуру, которая принимает с берега факсимильные карты ледовой и метеорологической обстановки.
– Пошла передача, – сказал начальник рации.
Капитан кивнул ему, и Михаил Юшков вышел из радиорубки, оставив Устинова и Ткаченко вдвоем.
Оба они внимательно следили за тем, как из аппарата медленно выходит специальная бумага, на которой возникли изображения, примчавшиеся на борт «Калининграда» через эфир.
Первым появился гауптштурмфюрер Гельмут Вальдорф.
– Старый знакомый, – сказал Владимир. – Морской волк, эстонский капитан…
– Капитан? – переспросил Устинов.
– Липовый, – коротко ответил майор, продолжая следить за выползающей бумагой.
– Уже видели его у нас на судне?
– Нет, еще раньше… На берегу.
Следом за изображением Вальдорфа появились схематические портреты Рауля и Биг Джона.
– Ага, – сказал Владимир, – вот и два других голубчика!
Вызванные вахтенным администратором матросы «Калининграда» разнимали спровоцированную Биг Джоном и Раулем драку в баре. Сами зачинщики улизнули под шумок, едва здесь появились русские моряки. Еще раньше скрылся херр Краузе, метатель пивных бутылок.
На вопрос, кто затеял драку, никто из туристов не смог ничего толкового ответить.
Активно помогал ликвидировать скандал и подшкипер Свирьин.
Когда капитан Устинов и майор Ткаченко вышли из радиорубки на мостик, к ним подошел старпом Ларионов.
– Драка, – сказал чиф мэйт. – В баре «У лукоморья» Валентин Васильевич.
– Кто? – спросил Устинов.
– Туристы, – пожал плечами Ларионов. – Перебрали и передрались. Но уже всех разняли. Посуду побили…
– Никто всерьез не пострадал?
– Нет, обошлось. Разве что синяков себе понаставили.
Ткаченко хмыкнул.
«Обошли меня, стервецы, – неожиданно весело подумал майор, но сумел оценить некую юмористичность ситуации. – Хитры супостаты…»
– Доложите обо всем письменным рапортом и пригласите ко мне директора круиза, – распорядился капитан. – И помните: завтра прощальный бал. Лично проследите за подготовкой и порядком, Арсений Васильевич.
LVI
Когда утром в каюту Рауля, не постучав, вошел Биг Джон, ее хозяин стоял перед зеркалом и делал примочку синяка под глазом.
– Брось, – сказал Биг Джон, – зря стараешься. Как говорят русские: мертвому припарки не помогут.
– Я еще, слава Всевышнему, живее любого живого русского, – проворчал Рауль.
– Надень светофильтры и ходи пока в них, – посоветовал Биг Джон. – У меня дурные новости, Рауль.
– Что случилось? «Калининград» возвращается в Россию?
– До этого они пока не додумались… Вальдорф виделся с Шорником. Парень дергается… Как бы Шорник не сломался раньше времени и не пошел к этому кэгэбисту, или к своему капитану, с повинной.
– Если он посыпется, то завалит херра Краузе. Нас, он, правда, не знает, но только я не уверен в этом старом нацисте. Вальдорф может и меня с тобой повязать, чтобы купить этим прощение русских.
– Резонно…
– Шорника необходимо убрать, Рауль.
– Новое осложнение, черт побери!
– И пусть это сделает сам гауптштурмфюрер. Я скажу ему, что это предусмотрено секретной инструкцией полковника Адамса.
– Неплохая идея, Биг Джон! – воскликнул Рауль, сообразив, что ему не придется заниматься этим неприятным пустяком.
В это же самое время Владимир Ткаченко неторопливо шел по променад-деку, внимательно, стараясь сделать это незаметно, разглядывая редких, к завтраку еще не звали, пока пассажиров. Всматриваясь в лица туристов, майор мысленно накладывал на них схемы полученных изображений. Но изображения не совпадали. Все трое, и Вальдорф и Биг Джон, и Рауль, отсиживались в каютах, они вовсе не собирались попадаться Владимиру на глаза.
Обойдя судно, майор направился к судовому лазарету. Там уже ожидала очередь к врачу кучка туристов, участников вчерашней драки. Но тех, кого искал майор, здесь не было.
Вышел от врача очередной пациент. Лицо его было заклеено кусочками пластыря.
Увидев остальных туристов, он смущенно отвернулся.
«Нет, – подумал Ткаченко, – сюда мои «приятели» не заявятся… Ладно, поищем в других местах. Куда они на фиг денутся?!»
– Хэлло, мистер Уэбстер! – окликнул его Билл Ричардсон. – Не хотите ли искупаться, пока вода еще чистая?
– Она всегда чистая, – возразил Владимир. – Воду в бассейне меняют регулярно.
– Если не считать того, что Средиземное море стало, увы, грязной лужей, – усмехнулся Билл.
– Между прочим, забортная вода, прежде чем ею заполнят бассейн, обязательно фильтруется, – терпеливо объяснил Ткаченко.
– Даже так? – удивился молодой американец. – Нет, русский сервис мне положительно по душе. Кстати, вы знаете» что моя невеста получила звание «Мисс Средиземное море» на конкурсе красоты?
– Мне уже сообщили об этом, – сказал майор Ткаченко. – От души поздравляю вас, мистер Ричардсон! Весьма сожалею, что не мог побывать на этом празднике… Но если бы я вошел в состав жюри, то вне всякого сомнения отдал бы свой голос за мисс Резерфорд. Впрочем, у нашего капитана, а это ведь он возглавлял жюри, отличный вкус.
– А вот и сама виновница сенсации! – воскликнул Билл. – И с нею моя любимая тетушка Кэт…
К ним подошли миссис Томсон и Элен Резерфорд, новоиспеченная «Мисс Средиземное море». Они поздоровались с Биллом и «мистером Уэбстером».
– Примите мои поздравления, мисс Резерфорд, – сказал Владимир Ткаченко и поцеловал Элен руку.
– Спасибо, – улыбнулась девушка. – Какой обаятельный джентльмен, этот капитан Устинофф! Но вы тоже производите впечатление, мистер Уэбстер…
– Элен, – строго сказала Екатерина Ивановна, – мистер Уэбстер – чужой жених. Твой стоит рядом.
– Тетя Кэт, – обиженно выпятила нижнюю губку Элен, – неужто вы в молодости никогда не кокетничали со стоящими того мужчинами?
– Я и сейчас не прочь, – рассмеялась миссис Томсон. – Особенно с таким молодцом, как наш друг мистер Уэбстер. Кстати, вы будете, конечно, на прощальном бале, который дает капитан?
– Непременно, – ответил Владимир.
– Тогда хотя бы один танец со мной, – попросила миссис Томсон. – Вы не откажете старой тетке Кате?
– Не откажу, Екатерина Ивановна, – по-русски сказал Ткаченко.
– Что он говорит? – спросила Элен.
– Мистер Уэбстер будет счастлив танцевать на прощальном балу с такой элегантной дамой – теткой твоего жениха, Элен, – усмехнулась миссис Томсон.
– Про этот бал только и разговоров среди пассажиров, – заметил Билл Ричардсон. – Сначала будет концерт, его дадут сами русские моряки…
– А это правда, мистер Уэбстер, что среди команды – половина профессиональных актеров? – спросила Элен.
– Чепуха, – решительно заявил Владимир. – В нашей стране – десятки пассажирских лайнеров, все они возят иностранных туристов. Это сколько же понадобится артистов-профессионалов?! Да, русский народ талантлив, почти каждый из нас и швец, и жнец, и на дуде игрец… Но эта явная выдумка, о которой вы меня спросили, Элен, явно нам льстит, хотя предназначена вовсе для другого.
– Я слыхал еще, будто всех нас ожидает некий сюрприз, – проговорил Билл.
– Мне сказала миссис Брэдли, эта крашеная блондинка, жена банкира из Милуоки, что русские везут в трюме медведя, – защебетала Элен. – Его выведут на сцену и предложат мужчинам с ним бороться. Не возьмешься ли попробовать, Билл?
– А какой медведь, Элен?
– Говорят, белый. Из Арктики.
– Тогда я готов с ним схватиться. А ежели цветной, то не стану, – заявил Ричардсон и расхохотался.
LVII
Подшкипер Свирьин сидел в своей каюте и играл сам с собой в бридж. Этой карточной игре обучил его Марчелло Пазолини. Аполлон Борисович пытался приобщить к ней ребят из палубной команды, но матросам заграничная игра в карты не показалась, они предпочитали забивать «козла» или читать книги, потому и приходилось Свирьину играть в одиночестве: «За себя, – говорил он, цинично ухмыляясь, – и за того парня…»
Едва подшкипер сдал карты для очередной партии, зазвонил телефон.
– Фифти файф – твенти ту? – спросил хрипловатый мужской голос. – Пятьдесят пять – двадцать два?
Подшкипер вздрогнул. Это был условный сигнал, которым Гельмут Вальдорф вызывал его на связь.
– Виноват, – сказал Аполлон Борисович, – но вы ошиблись номером…
И сразу положил трубку на рычаг, опасливо покосился на запертую дверь и стал торопливо собирать карты в колоду.
Согласно цифровому коду, переданному гауптштурмфюре ром, подшкипера ждали в районе плавательного бассейна, на правом борту.
Но Свирьин не пошел туда сразу. Он поднялся на главную палубу, заглянул в музыкальный салон, где несколько пар танцевали под музыку из динамика, оркестр должен был начать работу позднее, затем отправился в бар, уселся за стойку. Подшкипер наивно полагал, что обозначая свое присутствие в различных местах, он обеспечивает себе алиби. Зачем оно ему необходимо – на этот вопрос Свирьин вряд ли бы ответил. Просто он знал из прочитанных им детективов и просмотренных плохих фильмов, в хороших про алиби не говорят, это давно стало общим местом, что им, этим самым алиби, необходимо запастись, когда идешь на «дело». А свидание с представителем «фирмы», завербовавшей Шорника, Аполлон Борисович изначально считал преступлением, и это обстоятельство должно, конечно, считаться в какой-то мере смягчающим его бесспорную вину фактором.
Бармен заметил севшего за стойку подшкипера и вопросительно посмотрел на него.
– Как всегда, Анатоль, – сказал Свирьин. – Цитрус унд рашен водка… Исполни, земляк!
Анатолий Мордовцев, чернявый парнишка из Саранска, понимающе подмигнул подшкиперу, налил в чистый бокал «джус оранж» – апельсиновый сок, затем влил туда сто граммов водки, предназначавшейся только для иностранцев.
– На здоровье, Аполлон Борисович, – приветливо произнес бармен и аккуратно поставил бокал перед подшкипером, к которому относился с особой предупредительностью, поскольку знал, что Свирьин тоже родом из Мордовии.
Подшкипер залпом выпил сок с водкой и медленно сполз с крутого сиденья. Ох, как не хотелось выходить сейчас из этого такого уютного, прохладного бара! Сидел бы здесь хоть до утра… И надо же было ему так подзалететь с этой Деткой Диззи! Проклятый Марч… Чтобы такое придумать, как проучить волосана Пазолини?
Свирьин вздохнул, понимая, что ничего он так и не придумает, что Марчелло неуязвим, а вот ему, Аполлону, придется тянуть эту лямку, конца этому не видно, правда, «башлями» его не обижают, но какими «хрустами» измерить тот страх, который охватывает его по ночам, и днем тоже, при каждом телефонном звонке… Вот и сейчас подшкипер чувствует, как дрожат у него колени, как охватила все тело противная, изматывающая душу слабость.
– Запишешь, Толя, – сказал он, собираясь с силами.
Бармен кивнул.
Аполлон Борисович вышел из бара на левый борт. Он решил обогнуть бассейн с кормы и подойти к месту встречи на правом борту.
«Калининград» полным ходом пересекал Средиземное море. Солнце уже село и сразу, как это бывает на юге, на небе загорелись звезды.
Но звезды сейчас не занимали Свирьина. Он медленно брел вдоль борта, направляясь на ют, и не единой мыслишки не было в его запутавшейся, забубенной голове.
На юте подшкипер постоял с минуту, поглядел на фосфорецирующий кильватерный след, который оставлял лайнер за кормой.
И только на минуту, может быть, другую, вспомнилось ему детство, проведенное в районном городе Темникове, что стоит на мордовской реке Мокше, школьные походы в заповедник имени Смидовича, расположенный близ города, его могучие сосновые леса с примесью широколиственных пород, таинственные карстовые промоины, встречи с пятнистыми оленями, маралами, зубрами и необыкновенным красавцем – черным аистом…
– Черный аист! – прошептал Аполлон Борисович и горько усмехнулся. – Черный аист принес меня на этот свет…
На мгновение промаячило перед ним доброе лицо его матери, Феодосьи Захаровны, работницы Темниковского пенькозавода, души не чаявшей в единственном сыночке, которого оставил ей возвращавшийся после войны через Мордовию солдатик из Ардатова, помаячило там, в той стороне, откуда плыл «Калининград», и исчезло.
Аполлон Свирьин решительно оттолкнулся от релингов и направился к плавательному бассейну.
Но здесь никого не было. Подшкипер растерянно оглянулся. Из-за вытяжного вентилятора выдвинулась человеческая фигура. Свирьин всмотрелся и узнал господина Краузе.
– Добрый вечер, – сказал он, стараясь, чтоб голос его прозвучал достаточно бодро.
– Здравствуйте, Шорник, – ответил Гельмут Вальдорф. – Давайте отойдем в сторону. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Надо поговорить.
– Это верно, – согласился подшкипер. – Увидят – сразу настучат помполиту: Свирьин якшается с иностранцем.
– Тем более, – сказал гауптштурмфюрер, увлекая Аполлона Борисовича к фальшборту.
Там он сказал:
– Мы получили радиограмму, Шорник. Руководство нашей организации выражает вам благодарность за оказанную помощь. Теперь, когда передали нам известный груз, вы освобождаетесь от принятых ранее на себя обязательств. А по прибытии в конечный порт получите крупную денежную премию.
«Свободен! – мысленно вскричал Свирьин. – Я свободен… И премия… Как здорово, черт побери!»
Никто не уполномочивал Гельмута Вальдорфа сообщать Шорнику подобную информацию. Он применил сейчас старый, излюбленный им, кстати говоря, прием, которым всегда пользовался перед тем, как ликвидировать ставшего ненужным или опасным агента.
Нет ничего радостнее для человека, завербованного на компрометирующих материалах, «компрах», как выражаются профессионалы, чем сообщение: его отпускают на свободу, он вырвался из железных объятий специальной службы. И тогда агент вдруг расслабляется, утрачивает бдительность, перестает быть настороженным – и вот и бери его голыми руками.
И потом, считал гауптштурмфюрер, весьма человечно дать обреченному агенту, который все-таки работал на тебя, приносил некую пользу твоему делу, дать ему возможность испытать последний всплеск радости, почувствовать себя счастливым от иллюзорного представления, будто он освободился, хотя давно и каждому известно: от обязательств перед разведкой освобождает только смерть… Но об этом в такие минуты забывают и настоящие специалисты, куда ему до них этому жалкому Аполлону Свирьину, продавшему родину за иностранные портки и кассеты, на которых потерявшие совесть самцы и самки в человеческом обличье участвуют в свальном грехе, демонстрируют древние пороки и извращения.
Возликовал подшкипер Свирьин, а Гельмут Вальдорф, тем временем, примеривался, как удобнее зарезать Аполлона Борисовича. «Я сделаю его, как цыпленка», – решил гауптштурмфюрер, когда получил приказ Биг Джона.
Он мог использовать для убийства более современные средства, одолжив их у сообщников, но бывшему начальнику Легоньковского СД захотелось показать, как тверда еще его рука, которая сжимала сейчас в кармане нож с лезвием на пружине.
– Смотрите! – воскликнул Гельмут Вальдорф, протягивая руку в сторону моря. – Огонь…
Свирьин повернулся в указанном направлении, и тогда гауптштурмфюрер ударил его ножом под левую лопатку.
Удар был точным, но вот силы ему недостало. По всем расчетам лезвие должно было пробить сердце подшкипера, но дошло только до него и укололо сердечную мышцу.
И Свирьин закричал. В этом страшном и безнадежном крике были и страх, и боль, и призыв о помощи.
Подшкипер нашел в себе силы повернуться к убийце. Он обхватил «Кэптэна» за плечи и повис на нем, мешая тому нанести еще один удар, теперь уже спереди.
Гауптштурмфюрер испугался.
Собрав силы, он сбросил подшкипера с себя, тот упал на палубу, тихонько подвывая. Затем Вальдорф швырнул нож в море и перебежал на другой борт, поднялся на променад-дек, через тамбучину влетел во внутренние помещения и, едва переведя дух, стал пробираться в свою каюту.
Там он обнаружил, что руки и рубашка у него выпачканы кровью. Гауптштурмфюрер сорвал рубаху, выбросил ее в иллюминатор и тщательно вымылся.
Потом снял трубку и позвонил Биг Джону:
– Прошу вас, месье Картье… Зайдите ко мне, пожалуйста.
LVIII
О попытке убить подшкипера Свирьина майор Ткаченко узнал от Алисы, прибежавшей к нему в пятый полулюкс в крайнем волнении.
Едва она успела рассказать о случившемся, зазвонил телефон. Капитан Устинов просил Владимира Николаевича срочно прибыть в лазарет.
– Вашего помощника ударили ножом, – встревоженно сказал капитан, когда Владимир прибежал в кабинет судового врача, расположенный рядом с медицинским изолятором, в котором поместили подшкипера. – Его обнаружил на палубе пожарный матрос Павел Гуков, который делал в это время обход.
– Рана не опасна? – спросил Ткаченко.
– Сейчас придет врач… Как вы думаете: это не связано с вашей миссией?
– Трудно пока судить. Надо поговорить с потерпевшим.
– Ага, – сказал капитан, – вот и доктор… Ну, как он, Валерий Николаевич?
Доктор Далекий, высокий рыжеватый мужчина лет тридцати пяти, устало вздохнул.
– Точный, но к счастью, недостаточно сильный удар в сердце, – сообщил он. – Били подшкипера вполне профессионально. Потеря крови… Нож – длинное узкое лезвие, обоюдоострое – до сердца не достал, но рана глубокая.
– Он в сознании? – спросил Валентин Васильевич. – С ним можно говорить?
– Состояние Свирьина тяжелое, – ответил доктор Далекий. – Он сейчас в своеобразном шоке – воспринимает действительность, но говорить… Будто бы онемел. Тут и болевые ощущения, и факторы психологического характера. У меня возникло впечатление, будто подшкипер чего-то смертельно боится.
– Доктор, – обратился к Далекому майор Ткаченко, – надо сделать так, чтобы никто на судне не узнал о случившемся. Понимаете, никто…
– Врачи умеют молчать, – улыбнулся Валерий Николаевич. – Значит, вы…
– Вот именно, – не дал договорить Далекому майор. – И об этом, само собой разумеется, тоже никому ни слова.
Он повернулся к капитану.
– Матрос Гуков?
– Я направил его к себе в каюту, предупредив о том же… Вы можете допросить его у меня.
– Хорошо, – кивнул Ткаченко. – Спасибо, Валентин Васильевич. Могу ли я задать потерпевшему только один вопрос? Он услышит меня?
Доктор с сомнением поджал губы, потом пошевелил ими, будто готовил ответ, сказал:
– Вообще-то, он слышит… А вот отвечать… Попробуйте. Но только один вопрос… И какой-нибудь поневиннее. Боюсь углубления шока.
– Самый невинный вопрос, доктор, – согласился Владимир.
В палату, где лежал Свирьин с уже прилаженной капельницей, по которой поступали в его вену новая кровь и физиологический раствор, майор Ткаченко вошел в сопровождении доктора Далекого.
– Свирьин, – обратился к подшкиперу Валерий Николаевич, – товарищ задаст вам один вопрос. Постарайтесь ответить на него. Это в ваших и общих интересах.
Аполлон Борисович увидел Ткаченко, и в глазах его плеснулись страх и беспокойство.
– Я оставлю вас, – сказал доктор, – но только на одну-две минуты.
– Хорошо, – ответил майор и повернулся к подшкиперу.
– Вы меня слышите, Аполлон Борисович? – спросил он. – Я задам вам вопросы… Только два… Если захотите ответить утвердительно, закройте глаза, если нет – не закрывайте. Вы поняли меня?
Подшкипер опустил веки.
– На самом деле я не пожарный инспектор, – сказал Владимир Ткаченко, – а представитель Комитета государственной безопасности. Вы знали об этом?
«Знал», – безмолвно ответил Свирьин.
– Тогда второй вопрос, он весьма важен для дальнейшей вашей судьбы, Аполлон Борисович… Вы Шорник?
Подшкипер быстро моргнул, потом дернулся, замычал.
– Доктор! – крикнул Ткаченко. – Быстрее сюда.
Гауптштурмфюрер Гельмут Вальдорф был явно напуган, привычная выдержка на этот раз изменила ему.
– Что делать? – растерянно повторил он, хватая Биг Джона за рукав. – Что делать? Ведь я старался… Не в первый раз… Изменила рука… Он так кричал! Его крик сбил меня с толку, я растерялся, впал в панику.
– Это уж точно, – заметил насмешливо Рауль. – Не суметь зарезать поросенка…
– Прекрати, Рауль! – повысил голос Биг Джон и незаметно подмигнул ирландцу.
– А вы успокойтесь, херр Краузе… Ничего страшного не произошло. Мы сейчас отправимся с Раулем на разведку и, если надо, доведем начатое дело до конца. А вы прилягте здесь, у себя в каюте, постарайтесь внушить себе, будто ничего не произошло. Рауль, налейте нашему другу виски.
– Виски – лучшее лекарство, херр Краузе, – непривычным для него добродушным тоном сказал Рауль.
Он повернулся спиной к Вальдорфу и Биг Джону, вытащил из шкафа бутылку виски «баллантайн», прошел в гальюн, принес оттуда стакан, который стоял в специальном гнезде подле умывальника, плеснул туда на четверть виски, успев при этом незаметно растворить в нем таблетку.
– Выпейте, херр Краузе, – ласково сказал Биг Джон, принимая из рук Рауля стакан, – и вам станет спокойнее…
Гельмут Вальдорф залпом выпил предложенное виски и, с облегчением вздохнув, откинулся на диване. Рауль заботливо подложил ему под голову снятую с койки подушку.
– Вот и хорошо, – проговорил, улыбаясь, Биг Джон, – вот и славно… Постарайтесь уснуть. А мы с Раулем отправимся на работу…
Биг Джон кивнул ирландцу, и оба они осторожно вышли из каюты гауптштурмфюрера.
Гельмут Вальдорф умер от инфаркта миокарда через пять минут.
По словам доктора Далекого состояние подшкипера Свирьина было нелегким, но Аполлон Борисович имел шансы выкарабкаться.
– Ему нужен покой, – сказал судовой врач капитану и Владимиру Ткаченко. – Абсолютный покой. Пострадавший перенес сильное нервное потрясение. Я ввел ему успокоительное… Пусть поспит.
– А потом я смогу с ним поговорить? – спросил Ткаченко. – Необходимо узнать, кто покушался на него.
– А разве вы?.. – начал было Валерий Николаевич и тут же оборвал фразу, не закончив вопрос. – Да, он был возбужден… Поймите, я был вынужден.
– Ну, что вы, доктор, – возразил Владимир – Разве я не понимаю! Кто будет присматривать за Свирьиным?
– Фельдшер Варвара Кравцова, – ответил Далекий. – Человек весьма надежный, опытный медик.
– Это хорошо… И все-таки распорядитесь, Валейтин Васильевич, поставить здесь пост и назначьте дежурных из матросов покрепче.
– Вахтенных матросов, – поправил капитан. – Сейчас отдам распоряжение старпому.
Усыпленный доктором, Аполлон Борисович лежал с капельницей в койке и не видел, как медленно стало открываться окно-иллюминатор изолятора, выходившее на палубу.
В приемном покое, который предварял помещение, где находился подшкипер, сидел назначенный вахтенный матрос Саша Дуганов, рослый и плечистый штангист. Фельдшер Кравцова была тут же. Она слушала, как Саша рассказывал ей о недавнем плаванье в Рио-де-Жанейро, куда он ходил на дизель-электроходе «Александр Грин» тот возил в несостоявшуюся мечту Остапа Бендера туристов на знаменитый фестиваль.
– И все четыре дня они поют и пляшут? – спросила Варвара, молодая женщина в расцвете сил, но – увы, пока не обремененная замужеством.
– Так и пляшут, – ответил Саша. – Кто уже не выдерживает, валится тут же на землю и спит. А проснется – и снова танцует самбу.
Окно-иллюминатор открылось пошире.
Теперь заглядывающий в помещение изолятора Биг Джон хорошо видел подшкипера.
Свирьин лежал на спине с закрытыми глазами и закрепленной на руке иглой, введенной ему в вену.
Биг Джон отступил от окна, повернулся к нему спиной и поглядел по сторонам.
На палубе никого не было.
Он вытащил из кармана авторучку. На самом деле это был пневматический метатель специальных иголок, в острие которых был помещен сильнодействующий яд.
Биг Джон сунул руку с «авторучкой» в прямоугольный иллюминатор, направил коварное оружие в забинтованную грудь Свирьина и нажал кнопку.
В каюту Рауля заходить Биг Джон не стал, сразу пошел к себе, заперся на ключ. Присел к столу и принялся составлять текст шифрованной радиограммы. Вскоре на листке бумаги выросли столбики цифр.
Закончив писать шифровку, Биг Джон достал из дорожного саквояжа миниатюрный магнитофон и прошел с ним и листком бумаги в гальюн. Там он опустил крышку унитаза, предварительно слив воду, и уселся на крышку верхом. Затем включил магнитофон и принялся наговаривать текст, читая цифры на английском языке.
– Сиксти фо – фифти ейт, севенти аун – илевен, твенти файф – соти сри…
Записав шифрограмму на пленку, Биг Джон вернулся в каюту, уселся за стол и принялся монтировать кассету с пленкой в специальный автомат-контейнер, помещенный в непотопляемый поплавок-бокс.
Затем Биг Джон наладил включающее устройство и осторожно выбросил через иллюминатор автоматический радиопередатчик.
Он тут же исчез под водой, а когда корпус лайнера прошел место падения поплавка-бокса, вынырнул уже в кильватерной струе теплохода. Через несколько минут плавающий передатчик развернул радиоантенну, настроился на принимающий центр в конторе «Паоло Хортен и братья». Заработал магнитофон, и голос Биг Джона, мерно читающий бессмысленные для непосвященного ряда цифр, понесся через Средиземное море.