Текст книги "ГУЛАГ без ретуши"

Автор книги: Станислав Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Сегодня не может не вызывать удивления и тот факт, что окружение Сталина само пострадало в той или иной степени от репрессий. У Кагановича одного брата расстреляли, а второй застрелился сам. Расстреляли зятя Шверника. У Калинина, Ворошилова, Молотова пересажали жён еврейского происхождения. И они при этом молчали. Почему? Вот вопрос, на который мы до сих пор не знаем ответа. Выходит, вина их близких настолько была очевидна, что не было и тени сомнения в виновности! На страницах не самой массовой печати нет-нет да и проскальзывает правда, которую не удалось прихлопнуть как назойливую муху. И что же оказывается? Читаем: жена В.М. Молотова – Жемчужина Полина Семёновна выкрала строго секретный документ и передала его Голде Меер. На другой день он был опубликован за рубежом. Знали об этом документе только трое: Сталин, Молотов и Берия. Берия настаивал на её расстреле, да Сталин пожалел. Почему бы не рассказать настоящую правду о причинах применения столь суровых мер по отношению к ближайшим родственникам сталинского окружения (они ведь теперь – тоже «жертвы произвола»)?

Следует отметить, что под руководством Ежова проводилась тотальная кампания по выявлению инакомыслящих в стране. Делалось это на основании малоизвестной инструкции НКВД СССР от 15 июня 1937 года. Она предусматривала проверку протоколов партийных собраний и заседаний партбюро начиная с 1925 года. Уличённые в «крамоле» подлежали исключению из партии и нередко высылались из крупных городов. На этот счёт можно приводить много примеров.

Теперь обратимся к вопросу о том, соответствует ли «миф» 1937 года статистической действительности, приписываемой Ежову. В этом нам помогут официально обнародованные данные. По состоянию на 1 января в лагерях содержалось: 1936 г. – 839406 человек; 1937 г. – 820881; 1938 г. – 996 367; 1939 г. – 1 317 195 человек. Число лиц, отбывавших наказание по составу контрреволюционных преступлений, исчислялось цифрами: в 1937 г. – 105075 человек; 1938 г. – 185 330; 1939 г. – 254 399 человек. Таким образом, за 1937 год увеличение составило 80255 и в 1938 г. – 69069 человек, а в общей сложности – 149 320 человек. По нашей оценке, с учётом содержавшихся в специальных тюрьмах и освобождённых за эти годы отбывших наказание по данному составу преступления, общее число направленных в места лишения свободы в 1937–1938 годах составляет порядка 200 тысяч человек. Так где же миллионы репрессированных, о которых, опираясь на зарубежные источники, рассказывали свои байки наши доморощенные исследователи-фальсификаторы вроде Роя Медведева, Солженицына, Антонова-Овсеенко и иже с ними?

Репрессии в отношении, как её называют, «старой большевистской гвардии», против которой, умело лавируя между различными рвавшимися к власти оппозиционными группировками, И.В. Сталин вёл борьбу с середины 20-х и в 30-х годах, закончились в 1937 году. Схватка за власть была ими проиграна, и головы побеждённых легли под топор Ежова.

Репрессии не могли не затронуть и органы НКВД СССР. На это были свои причины. Именно Ягода первоначально вёл целенаправленную работу по насаждению «своих» кадров в аппарат ГУЛАГа, который курировал.

«Миф» 1937 года не мог не коснуться вопроса о репрессиях в Красной армии. По страницам различных изданий гуляет эдакая символически округлённая, довольно внушительная цифра – 40 тысяч человек. Не случись этого, утверждают авторы-псевдодемократы, был бы Гитлер повержен ещё в самом начале войны. Они просто не желают принимать в расчёт того обстоятельства, что перевооружение армии завершить не удалось. Не хватило каких-то полутора лет. Между тем известно, что на 1.05.1939 г. всего было уволено из армии 12461 человек, в том числе арестовано 8122 человека. В результате проделанной большой работы армия в значительной мере очистилась от людей, не внушающих политического доверия, от пьяниц, расхитителей народного достояния, но несправедливо уволенные были возвращены в её ряды. По директиве наркома обороны от 21.06.1938 г. из вооружённых сил были выведены поляки, немцы, латыши, литовцы, эстонцы, китайцы и др.

При рассмотрении состава политических органов Красной армии Сталин грубо заметил, что «тут было много сволочи».

А между тем известно, что в Политуправлении из 51 человека 50 являлись лицами еврейской национальности. Вот уж действительно – «цвет» российского офицерства! Однако такое соотношение в кадровом составе армии не должно вызывать удивление. Состав партийных и государственных органов в 1936–1939 годах в среднем на 80 % состоял из тех же самых лиц…

Можно было бы продолжать и дальше, но не станем утомлять читателя. Он и так в состоянии понять, какие именно до 1937 года про-водились эксперименты не только над русским, но и над другими народами страны.

«Ежов, – писал Роман Гуль, – этот почти неграмотный пролетарий, не любит молотовых, стецких, мейлоков. В целом он не любит интеллектуалов. Он не скрывает радости, когда их ставят к стенке за государственную измену». Ежов действительно не терпел тех, у кого корни не были в России. На Ежова легла вся ответственность за репрессии 1937–1938 годов, в то время как его команда из заместителей-евреев Бермана, Фриновского, Заковского, Реденса и других оказалась в числе невинно пострадавших овечек. Было бы наивным полагать, что инициатива по репрессиям исходила исключительно от него. Ежов оказался просто наиболее подходящим человеком для задуманной Сталиным чистки кадрового аппарата. Оказавшись в наркомате в одиночестве, но будучи твёрдым и принципиальным, Ежов не собирался жаловаться Сталину только потому, что хорошо знал: кто не в состоянии выполнять возложенную на него задачу, тот сойдёт с руководящей орбиты. И понимая всю невозможность изменить положение в высших эшелонах наркомата, которые, как ни крути, были ставленниками политбюро, он как-то сник и всё больше заглядывал в рюмку.

В бытность Ежова наркомом осуждённые продолжали широко использоваться для решения хозяйственных задач. В предвоенные годы не только интересы внутреннего развития страны, но и напряжённая международная обстановка требовали крутого подъёма всех отраслей народного хозяйства, укрепления экономической и оборонной мощи государства. В конце 1936 года Ежов подписал приказ, который зачитывался на всех лагерных пунктах ГУЛАГа. В нём говорилось, что, реализуя постановление партии и правительства от 9-13 ноября 1931 года, трест Дальстрой освоил самую отдалённую точку страны – Колыму. Дальстрой выдвинулся на первое место в стране среди золотодобывающих районов Союза. Построен порт в бухте Ногаева. Проложена автомобильная дорога вглубь Колымы. На реке Колыме создан крупный речной флот. Построены десятки посёлков с электростанциями, промышленными и коммунальными предприятиями. Совхозы на побережье доставляют тысячи тонн овощей и корнеплодов, сотни тонн мяса и молочных продуктов. Тысячи бывших правонарушителей приобщены к социалистической стройке и становятся честными людьми.

Тем временем в завершающую стадию входили работы на одной из крупнейших строек, канале Москва – Волга. Согласно постановлению июньского пленума ЦК ВКП(б) 1931 года он должен был вступить в строй к навигации 1937 года, но строительство явно затягивалось. И не важно, что не Ежов начинал строить канал, но за срыв сроков пуска сооружения ответственность пришлось бы нести ему вместе с руководителями ГУЛАГа. Исправить положение можно было за счёт дополни-тельного финансирования, применения мер по стимулированию труда заключённых. С 1 октября 1936 года замелькали на страницах лагерной газеты «Перековка» списки заключённых, к которым за трудовое отличие предполагалось применить льготы вплоть до досрочного освобождения. Широко начали применяться сверхударные зачёты (по самой высокой норме) и такая мера, как снижение по спискам срока наказания на 3–6 месяцев за выполнение срочных заданий.

Осуждённые сразу почувствовали начальственную спешку по строительству канала и давай жаловаться на то, что плохой паёк не позволяет им работать ударно. Доложили о затруднительном положении самому Ежову. Тут же указание: «Ввести 15 мясных дней вместо 9 с одновременным увеличением порции мяса на 40 и рыбы на 20 процентов».

Повеселели заключённые на канале, почувствовали некоторую сытость и потянуло на большее. Захотелось семейного уюта и чтобы непременно ребятишки бегали по лесу, посмотрели бы, как возводимый их родителями канал станет наполняться живительной влагой. Дошёл этот слух до начальственных ушей. Ладно, сказал Николай Иванович, побалуем маленько, а там видно будет. Последовало разрешение вызывать семьи и детей для совместного проживания. А почему бы и не вызвать? Тем более что для детей устанавливался неплохой и к тому же бесплатный паёк, превышавший установленный для детей, родившихся в лагере.

Но не был бы Ежов Ежовым, если бы маленькие радости для заключённых не обернулись тяжкими последствиями. Буквально накануне пуска канала подавляющая часть осуждённых, в том числе проживавшие с семьями с разрешения ГУЛАГа, были изолированы в охраняемых зонах, а судимые за контрреволюционные преступления в срочном порядке этапированы в отдалённые лагеря.

15 и 16 июля 1937 года вдоль всей трассы канала царствовал праздник по случаю его вступления в строй действующих. В первый день повсеместно кипели митинги, посвящённые окончанию строительства, разъяснялось значение канала. По лагерному радио транслировалось торжественное заседание из Большого театра и празднование в парке культуры и отдыха имени Горького, ведь немалый вклад в строительство этого сооружения принадлежал трудящимся московских предприятий.

На следующий день на лагерных пунктах проводились собрания. Оглашались списки досрочно освобождённых. Производилась раздача отличившимся значков «Ударник» и разного рода премий. Заключённым было выдано 600 костюмов, 1500 комплектов обмундирования, 1500 пар ботинок 1500 гимнастёрок. В эти два дня и ударников, и отказчиков от работы кормили одинаково. К тому же на каждого заключённого было дополнительно затрачено на улучшенное питание по 1 рублю 50 копеек. Все получили по 100 граммов табака и папиросную бумагу, а женщинам ещё выдали по 200 граммов конфет. В те дни лагерные городки украшали гирлянды зелени, лозунги, флаги, портреты вождей. Духовые оркестры играли не смолкая. Шли эстрадные представления, показывались кинофильмы, организовывались спортивные игры.

Без наград не осталось и руководство лагеря, не говоря уже о ГУЛАГе. По Постановлению ЦИК СССР от 17 июля 1937 года за выдающиеся заслуги в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных задании грудь Ежова украсил орден В.И. Ленина.

Ох уж эти каналы! Таилась в их водах какая-то смертная сила. Не спасали от неё талисманы в виде правительственных орденов. Может, это всё мистика, но судьба трёх наркомов оказалась тесно связанной именно с ними. Построил Г.Г. Ягода канал и вскоре канул в небытие. Построил канал Н.И. Ежов – и его не миновала сия чаша. Л.П. Берия, помня о судьбе своих предшественников, долго сопротивлялся строительству канала Волга – Дон, но в конечном счёте согласился с его строительством. В 1952 году канал был сдан в эксплуатацию, а уже в следующем году был расстрелян Берия.

Постановлением ЦИК и СНК СССР от 14 июля 1937 года от дальнейшего отбывания наказания было освобождено 55 тысяч заключённых, участвовавших в работах по строительству капала. Вручили им удостоверения об ударной работе, билеты на проезд к месту жительства, деньги на питание в пути следования. Территориальные органы милиции получили указание: оказать помощь в прописке и трудоустройстве на стройках, заводах или в сельском хозяйстве. Правда, территориальным органам милиции и ГУГБ было не до того. Иных забот хватало. И не найти теперь точных сведений о том, сколько бывших строителей канала были «прописаны» ими в других лагерях, когда в то же самое время по всей стране тащили подозрительных в места не столь отдалённые.

В связи с окончанием строительства канала появилась возможность использовать рабочую силу из числа заключённых на новых объектах. Уже 12 августа Совет Народных Комиссаров СССР обязал Ежова организовать для нужд народного хозяйства и оборонной промышленности (дело шло к войне, и требовалось много пороха) семь лесозаготовительных лагерей. Осень поджимала, и потому наркому предписывалось до 1 октября в каждый из новых лагерей завезти не менее 5000 заключённых, обеспеченных палатками, кухнями и банями. В их задачу входило проведение необходимых подготовительных работ для приёма ещё не менее 15 тысяч заключённых в каждый – с тем, чтобы с 1 января 1938 года лагеря приступили к основным работам по лесозаготовкам. И вновь усилилось на железнодорожных магистралях движение маршрутных эшелонов с заключёнными. Из свежеспиленного леса в срочном порядке возводились типовые бараки. Мокли на делянках в тайге под дождём, перемешанным со снегом, зэки и охранники, отогревая озябшие от топоров и винтовок руки у одного костра. А по ночам и те и другие мёрзли и ворочались на сырых постелях, проклиная судьбу и мерзкий северный климат.

В декабре 1937 года на НКВД возлагается задача по строительству вторых путей железнодорожной магистрали на Дальнем Востоке протяжённостью 5 тысяч км. Начинается строительство крупнейших целлюлозно-бумажных комбинатов – Архангельского и Соликамского. Активизировалась работа по освоению Ухто-Печорских нефтяных, газовых и угольных месторождений.

К середине 1938 года места лишения свободы в «ежовых рукавицах» стали преображаться. Уголовники и лица, занимавшиеся антисоветской агитацией, были расстреляны в соответствии с июльским указанием от 1937 года. Исчезли такие массовые явления в лагерях, как притеснения, грабежи, кражи вещей и продуктов, массовые побеги и ряд других негативных явлений. Основная масса осуждённых вздохнула. Но, с другой стороны, в лагерях ощущалось закручивание гаек. Всё больше лагерных пунктов бралось под охрану. Всё меньше становилось тех, кто до того пользовался правом передвижения без конвоя. Ограничились возможности получения посылок, передач, писем, свиданий с родственниками. Но дни властвования Ежова уже были сочтены. 9 апреля 1938 года газета «Известия» сообщила, что он по совместительству назначен народным комиссаром водного транспорта. Вроде бы ничего особенного в этом назначении не было. В 20-е и 30-е годы существовала практика совмещения в одном лице руководства несколькими наркоматами. Но прошло ровно 8 месяцев, и 9 декабря 1938 года «Правда» и «Известия» опубликовали неожиданное сообщение: «Тов. Ежов Н.И. освобождён, согласно его просьбе, от обязанностей Наркома внутренних дел с оставлением его Народным комиссаром водного транспорта. Народным комиссаром внутренних дел СССР утверждён тов. Л.П. Берия». В ГУЛАГе начиналась новая эпоха, и материк замер в ожидании неминуемых перемен…

Глава пятая
Хроника террора

К середине 30-х годов ГУЛАГ, разбухший от постоянного притока заключённых, сделался трудноуправляемым. Низкая эффективность принудительного труда усугублялась чудовищной неразберихой. Вместо того чтобы искать причины провалов в самой системе, руководство НКВД стало на путь ужесточения репрессий. Время от времени принимались расстреливать тех, кто расстреливал, – то ли как ненужных свидетелей, то ли для того, чтобы вселить большее рвение в остальных палачей. Как всё это происходило, хорошо видно на примере Ухто-Печорского лагеря.

Среди «островов», составляющих «архипелаг ГУЛАГ», одним из самых страшных являлся Ухто-Печорский лагерь. Каторжный ручной труд на строительстве железной дороги, скудное питание, трескучие морозы зимой и нескончаемо холодные дожди летом, бесправие и издевательство – таков был удел тысяч заключённых, брошенных в глухую тайгу и кишащие комарами болота. Эти люди не поверили бы, если бы им сказали, что возможны ещё более чёрные времена…

К лету 1937 года разложение в лагере достигло своего предела. В июне обессилевшие заключённые выполнили месячный план всего на 20 процентов. Начальник лагеря вынужден был просить Москву взять две тысячи человек на содержание за счёт бюджета НКВД. Многие сотрудники, оторванные от цивилизации и развращённые бесконтрольной властью, дичали и спивались, уголовники почти в открытую сколачивали шайки и жили за счёт грабежа всех, кого только можно было ограбить.

Секретарь Усть-Вымского райкома ВКП(б) И.Ф. Лапин, по поручению обкома партии в начале июля знакомившийся с положением дел в пятом отделении лагеря, был потрясён творившимися там безобразиями. «К приёму людей Ухтопечлаг не подготовился, – писал он в докладной записке на имя секретаря обкома Семичева. – Ведут людей под конвоем с пулемётами, а как приводят на место, расконвоируют, то есть предоставляют самим себе. В момент моего нахождения мяса не было совсем. Масла никакого не было. По 1000–1500 человек не выходят на работу. Имеют место случаи, когда работающим и выполняющим норму хлеба выдают по 400 граммов, а неработающие получают по 600 граммов. Зафиксированы два случая смерти заключённых от истощения, так как у них отбирали пайки. Очень много заболевших цингой и есть случаи заболевания тифом. В бегах на день посещения числилось 500 человек. В лагере процветает пьянство».

Отметил Лапин и бездушное отношение руководства лагеря к рядовым сотрудникам. «Вновь прибывающие к месту службы, – указывал он, – ставятся в невыносимые условия. Кандидат партии Афанасьев жил под ёлкой с беременной женой. Жена родила мёртвого ребёнка, находится при смерти, а семья до сих пор без квартиры… Начальником этого лагпункта сидит троцкист (фамилию не помню)».

В заключение Лапин выразил твёрдую уверенность, что руководство лагеря не может и не желает поправить положение, и предложил направить специальную комиссию обкома, а также обязать следственные органы разобраться с нарушениями соцзаконности и наказать виновных.

16 июля обком рассмотрел докладную Лапина и решил направить в лагерь комиссию во главе с членом бюро обкома Юровым, а результаты проверки обсудить на одном из очередных заседаний с вызовом начальника лагеря Я. Мороза.

Такой поворот дела грозил начальнику лагеря Якову Моисеевичу Морозу (Иосема) крупными неприятностями. И он наносит упреждающий удар: направляет рапорт на имя заместителя наркома внутренних дел комиссара госбезопасности III ранга М. Бермана, в котором все недостатки в лагере объясняет «разлагающим действием осуждённых за контрреволюционную деятельность, диверсии, шпионаж, террор и вредительство, составляющих половину населения лагеря, в том числе не менее 25 % — участников фашистско-троцкистско-зиновьевской банды».

Я.М. Мороз – одна из любопытных фигур на посту руководителей гулаговской системы. 2 ноября 1929 года он был назначен начальником Ухтинской экспедиции УСЕВЛОНа, будучи ещё заключённым. О нём известно, что свою карьеру в 1919 году начал в бакинской ЧК. В 1929 году он, к тому времени ответственный работник ГПУ Азербайджана, был приговорён к семи годам лишения свободы за превышение власти (участие в незаконном расстреле) – срок по тем временам немалый, если учитывать, что по уголовному кодексу максимальный срок заключения был установлен 10 лет. Однако карательные органы, беспощадно суровые к «классовым врагам», в совершённом Морозом большого греха, очевидно, не нашли. Уже через несколько месяцев «опытный чекист» благодаря хорошим отношениям с тогдашним начальником Главного управления лагерей ОГПУ Л.М. Коганом (Мороз доводился ему свояком) становится руководителем Ухтинской экспедиции. 7 марта 1931 года приказом по ГУЛАГу ОГПУ начальник Ухтинской экспедиции по правовому положению приравнивается к начальнику управления лагеря. А уже в июле 1931 года – невероятно, но факт! – ещё оставаясь формально заключённым, назначается начальником Ухтопечлага ОГПУ, получив почти неограниченную власть над тысячами людей. В сентябре того же года последовало официальное помилование и восстановление на службе в ОГПУ! Одновременно Центральная Контрольная Комиссия ВКП(б) по ходатайству членов ЦК Серго Орджоникидзе и Г.Г. Ягоды восстанавливает его в партии.

С наградами «интернационалисту» (так он писал в графе «национальность» в листке по учёту кадров) Я.М. Морозу везло.

В послужном списке числились: золотые часы, браунинг, знак почётного чекиста, два ордена Красного Знамени, маузер.

На посту начальника лагеря Я.М. Мороз пробыл семь лет. В августе 1938 года по приказу бывшего сослуживца по азербайджанской ЧК Л.П. Берии его сняли с должности. В 1940 году Военной Коллегией Верховного суда СССР был приговорён к высшей мере наказания. Посмертно реабилитирован.

Я. Мороз безошибочно оценил общеполитическую ситуацию и умело подыгрывал настроениям руководства. В недрах НКВД уже готовился секретный приказ Ежова: обязать начальников мест лишения свободы подвергнуть расстрелу тех заключённых, которые «ведут активную антисоветскую, подрывную и прочую преступную деятельность в данное время».

Между тем июль 1937 года оказался для ГУЛАГа знаменательной вехой. Точка в очередной главе его летописи была поставлена с пуском канала Москва – Волга и массовым освобождением заключённых. Газеты с публикациями об этих событиях ходили в лагерях из рук в руки, зачитывались до дыр, вызывали горячие споры. Больше всего поражал масштаб объявленной амнистии. В Ухтопечлаге по прикидкам тех, кому довелось также принимать участие в этой грандиозной стройке, выходило, что льгота была распространена на 50–60 % отбывавших наказание. Наиболее горячо событие обсуждалось среди политических и «бытовиков». Небывалый интерес к этому подогревался предстоящим юбилеем – двадцатой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Всех, кроме, пожалуй, матёрых урок, для которых тюрьма была родным домом, будоражили слухи, почерпнутые из переписки, этапных новостей. Особым вниманием пользовались старые «тюремные сидельцы», не только помнившие грандиозную амнистию 1927 года, но и попавшие под неё. Чтобы почерпнуть побольше информации, рассказчиков всячески ублажали: предлагали хороший табак и папиросы, заваривали чифир, начинавший робко входить в моду, угощали присланной из дома снедью, баловали дорогими конфетами и т. п. Таких хотели слушать хоть десяток раз, и потому разговоры об амнистии велись в перекурах на работе, в бараках после отбоя и до него. Объявленная амнистия и награждение орденом В.И. Ленина наркома Н.И. Ежова связывались воедино, и это ещё больше укрепляло у многих веру в ближайшее освобождение.

Уголовники-рецидивисты только посмеивались, наблюдая за этой мирской суетой, за бесконечными разговорами на одну и ту же тему и рекомендовали «сменить пластинку», чтобы к ноябрьским праздникам не заиграть её окончательно. Амнистию они рассматривали как краткосрочный отпуск с материка за казённый счёт, да к тому же связанный с массой неудобств: забитые пассажирские вагоны, вокзальная толчея, риск, связанный с походом «на дело», нервотрёпка с уголовкой, следственные камеры, суд, пересылки, этапы и всё это ради того, чтобы вновь оказаться на материке. В жизни их интересовали деньги, шмотки, карты, спиртное, женщины – то, что в условиях существовавших в ту пору порядков в лагерях воровские авторитеты всегда имели. Что касается реализации желания «отдохнуть» от лагеря на свободе, то каждый решал проблему индивидуально, а побег являлся не чем иным, как персональной «амнистией».

Одним словом, над разбросанными по необъятным просторам страны лагерями витал дух возможной близкой свободы, и никто не мог предположить, что вторая половина июля откроет новую расстрельную страницу в истории ГУЛАГа. Перемешается кровь осуждённых тройками по составу контрреволюционных преступлений с кровью матёрых уголовников, просто бандитов, отказчиков от работы, беглецов и др. Диктатура пролетариата в лице Ежова и Бермана загонит в общую могилу и социально близких ей по происхождению, но не поддавшихся «перековке», и идеологических противников, усомнившихся в верности избранного руководством партии и страны курса к «светлому будущему». Скованные одной судьбой, навеки вместе останутся лежать под земляным одеялом действительно виновные и совершенно невинные. Тут уж ничего не поделать: других вариантов тройки не знали. Стоило только попасть под объявленный приказ, и иная санкция, кроме приговора к высшей мере, не предусматривалась.

Уже в первых числах августа поползли по лагерным пунктам тревожные слухи о каком-то полученном сверхсекретном приказе, судя по тому, как засуетились сотрудники аппаратов третьих отделов и охрана, не сулившие ничего хорошего. Все попытки выяснять суть приказа через домработниц, шофёров, возивших начальство, уборщиков служебных помещений, дневальных, рассыльных и других не увенчались успехом. Лагерной «контрразведке» с высокой степенью достоверности удалось только установить, что содержание документа известно начальнику третьего отдела, начальнику лагеря и начальнику охраны. Большего добиться не удалось, и от того необъяснимая тревога зависла над каждым из бараков. Недоступность информации порождала стремление овладеть ею во что бы то ни стало. Контрразведывательные силы и политических, и уголовников нацеливались на поиски заслуживающей внимания информации, способной хотя бы косвенно приблизиться к искомой истине.

Сработала контрразведка уголовников, сумевшая заполучить копию докладной записки начальника лагеря Мороза на имя Бермана.

Своему патрону Я.М. Мороз писал в общем-то безрадостное письмо. В нём сообщалось, что во вверенный ему лагерь направляются из других лагерей заключённые, которые в течение ряда лет ни в одном лагере не работали и работать не хотят. В результате лагерю приходится кормить большое количество неработающих заключённых, а средств на это не выделяется. К тому же троцкисты не только отказываются работать, но и своими действиями пытаются разлагать других заключённых.

В самом начале второй половины августа было подмечено необычное для лагерной жизни явление. Перестали мелькать тут и там знакомые лица сотрудников третьего отдела, шнырявшие по всем точкам, где работали и жили заключённые. Жизнь в третьем отделе, кабинеты которого до того казались пчелиными сотами, постоянно наполнявшимися «нектаром» добровольного доносительства и фиктивными показаниями, выбитыми из жертв, характеризовалась набирающим силу произволом. Как-то перестал жужжать этот улей диалогами следователей и подследственных, и все окна его не гасли с сумерек до рассвета. Заключённые терялись в догадках и тщетно пытались понять суть происходящего в секретном отделе лагеря, источавшего постоянно страх. И боялись не напрасно.

Расплывчатая формулировка в приказе Ежова «ведут активную антисоветскую, подрывную и прочую преступную деятельность в данное время» позволяла практически подвести под неё любого лагерника. Ответственное государственное задание предстояло выполнить в срочном порядке. Начальник Ухтопечлага и его помощники, не сумев навести в своём хозяйстве элементарный порядок, наладить производство и создать минимальные бытовые условия для заключённых, теперь спешили отличиться на поприще массового террора. Для подготовки дел на рассмотрение «особой тройки» только в самом управлении лагеря было выделено семь сотрудников, освобождённых от повседневных обязанностей. Исполнителей на местах подгоняли грозными шифрограммами. Вот какие послания, к примеру, направил начальник III отдела управления лагеря Черноиванов начальнику Воркутинского отделения Сеплярскому по исполнению приказа НКВД в течение всего одной недели:

«Воркута, Сеплярскому.

По всем известным Вам следделам необходимо в месячный срок закончить дела на 450 обвиняемых. В первую очередь расследуйте дела на обвиняемых: организаторов голодовок, отказчиков от работы, занимающихся контрреволюционной агитацией, разлагающих лагерников и беглецов. Для выполнения этого задания в срок предлагаю мобилизовать весь оперсостав третьей части. Руководство ведением следствия возлагается персонально на Вас. Учтите, ежедекадно мы сведения обязаны посылать в ГУЛАГ.

Черноиванов, № 4146, 1937 г., 30/VIII».

«Воркута, Сеплярскому.

Заключённых, перечисленных в радиограмме, надлежит немедленно сконцентрировать в одном месте. Проследите за их концентрацией.

Черноиванов, № 4191, 1937 г., 5/1Х».

«Воркута, Сеплярскому.

Радируйте немедленно, сколько дел подготовлено на «тройку». Учтите, что сроки идут. Дела у Вас двигаются плохо. Мобилизуйте безотказно весь аппарат. Нечего от Вас в Москву сообщать. Черноиванов, № 4180, 1937 г., 7/IX».

Здесь необходимо сделать небольшое пояснение. До 1938 года фотографии в личном деле осуждённого имелись только у тех, кто был осуждён по составу контрреволюционных преступлений. Этим обстоятельством иногда пользовались уголовники. По заданию воровского авторитета их подручные выискивали среди осуждённых «бытовиков» с небольшими сроками. При обнаружении сходства к данному лицу применялись «косметические» меры – в принудительном порядке наносились зафиксированные в личном деле воровского авторитета татуировки. Если требовалось провести небольшую хирургическую операцию, то дело доходило и до этого. Пользуясь тем, что в учётно-распределительных аппаратах лагерей многие должности занимали заключённые или бывшие заключённые, при наступлении срока освобождения «двойника» уголовник являлся для получения документов, и в ряде случаев такой фокус проходил. Именно поэтому в телеграмме имелось указание о необходимости установления лиц, на которых оформлялись материалы для направления на тройку НКВД, чтобы избежать возможной ошибки в применении репрессивных мер.

Тем временем жизнь в лагере шла своим чередом. Попытки политических и уголовников овладеть тайной, витавшей в стенах третьего отдела, несмотря на все их ухищрения, разбивались, как волны о неприступную скалу. И тем и другим даже близко не удавалось приблизиться к искомой истине. Верхушка уголовного мира была готова пожертвовать из общака крупную сумму, но отнюдь не просто за информацию, а за информацию, документально подтверждённую. По всем лагерям и областям, где ранее работали рядовые оперативники третьего отдела, пошли прогоны (нелегальная уголовная почта) с целью сбора сведений, способных подобрать «ключик» к кому-либо из них. Дело это было долгое, в перспективе неясное. Особых надежд на это не возлагалось, хотя чем чёрт не шутит.

Аппарат третьего отдела также не дремал, предпринимая необходимые меры по дезинформации. Использовался древний как мир приём. Целенаправленные слухи использовались для нейтрализации существующих, и, как лесной пожар тушится встречным пожаром, они в конечном счёте, столкнувшись, гасили страсти. Мера оказалась своевременной. Завербованная агентура методично доносила о возросшем внимании со стороны воровских авторитетов к козням оперативной службы. Очевидно, с подачи третьего отдела просочилась информация о якобы предстоящем отпочковании от Ухтопечлага новых, самостоятельных лагерей. Версия носила вполне правдоподобный характер, поскольку этапы в текущем году поступали как никогда регулярно. Ни для кого не было секретом – наметилась устойчивая тенденция разбухания существующих лагерных пунктов. Свежеиспечённая новость как репей цеплялась на пересылке за каждый внутрилагерный этап и в короткий срок становилась достоянием автономной лагерной республики. Для одних от неё повеяло блаженным теплом, для других леденящим холодом. Те, кто уже успел притереться к лагерю, со всей ясностью осознавали: новые лагеря метастазами начнут разрастаться в сторону Северного Ледовитого океана и Северного Урала с вытекающими отсюда последствиями. Их симптомы каждый уже успел прочувствовать в Ухтопечлаге.