Текст книги "Тысячелетняя ночь"
Автор книги: Софья Радзиевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава XXVII
Весёлый пир в замке шерифа разгорался. Солнце уже клонилось к вечеру, и косые его лучи, упав на пиршественный стол, сверкали на драгоценных чашах и зажигали кровавые отблески в глубине стеклянного гранёного сосуда с мальвазией. Сосуд этот, предмет изысканной и редкой по тогдашним временам роскоши, принёс в дар шерифу заезжий флорентийский купец, и теперь он тешил взгляды гостей и гордость хозяина, занимая самое видное место на пышно убранном столе. Время от времени шериф повторял, протягивая объёмистую золотую чашу:
– А ну-ка, отведаем подарка солнечной Флоренции, – и каждый раз горделиво оглядывался. Молоденький кудрявый паж переливал в его чашу почти всё содержимое драгоценного сосуда, уносил его в соседние покои и возвращал снова наполненным. При этом, упёршись левой рукой в бок, паж высоко поднимал сосуд правой, чтобы присутствующие могли вдосталь им налюбоваться.
Узкий стол, за которым гости сидели с одной лишь стороны, тянулся вдоль стен зала, оставляя середину его свободной. Гости пили и ели долго и обильно, но наконец наступила очередь развлечений.
Раздались весёлые крики, и вдруг на середину зала выкатился маленький вертлявый человек в ярко-красном платье, толкая перед собой огромный и такой же красный шар. Минута – и он вскочил на этот шар и, искусно перебирая по нему ногами, быстро покатился вдоль стола. Второй человек – в ярко-жёлтой одежде с развевающимися синими лентами – вбежал в двери, держа на вытянутых руках маленького мальчика в пёстрой курточке.
– Хи! – крикнул он. Мальчик взлетел в воздух, перевернулся и оказался на плечах у красного плясуна на шаре. Стены замка дрогнули от восхищённых криков.
– Лови, молодец, – завопил весёлый толстый рыцарь, сидевший рядом с шерифом, и бросил зелёный шёлковый кошелёк одному из акробатов.
– Сто лет жить твоей милости! – радостно воскликнул тот и, высыпав из кошелька на руку шесть серебряных монет, принялся подбрасывать их в воздухе так, что они образовали сплошной сияющий круг.
– Хи! – крикнул третий акробат в зелёном платье, выбегая из двери. И мальчик, мелькнув в круге летающих монет и не задев ни одной из них, очутился у него на плечах.
Восторг рыцарей, подогретый крепкими винами шерифа, становился всё более непринуждённым. Пояса давно были развязаны, чтобы не служить помехой, так как слуги приносили всё новые и новые лакомые блюда. Под столом накопились такие груды обглоданных костей, что сытые собаки уже не дрались за них.
Теперь акробатов сменил человек в чёрной узкой одежде. Он втягивал в себя огонь пылающего факела, словно это было дорогое вино, и языки пламени вновь вылетали из его улыбающегося рта. Дамы восторженно взвизгивали и бросали ему монеты, а он, не прерывая представления, подхватывал их пальцами босой левой ноги и ею же засовывал монеты в висевшую на боку сумку.
– Довольно фокусов, – крикнул наконец развеселившийся шериф. Неприятная история с золотой стрелой вылетела у него из памяти, вытесненная винными парами. – Подать сюда певцов! Что же приказать бездельникам спеть для тебя, дорогая? – ласково обратился он к сидевшей рядом жене.
Молодая женщина в голубом, шитом серебром, платье, с живым и капризным лицом, сердито покачала головой.
– Мне всё равно, – вызывающе сказала она. – Ты не сумел сегодня удержать у себя лучшего стрелка Англии. Все смеются над тобой. Он предпочёл тебе, шерифу Ноттингемскому, неизвестную никому госпожу. Не хочу и разговаривать с тобой!
На лице шерифа выступили красные пятна.
– Послушай, милая жёнушка, – начал он не очень уверенно, но громкий звук трубы на дворе привлёк внимание пирующих.
– Что за чёрт… – начал было любезный хозяин, но рослый слуга появился в эту минуту в дверях, пересёк залу, отстранив фокусника, и опустился на одно колено перед креслом шерифа.
– Его преподобие епископ Герефордский, – сказал он громким отчётливым голосом, – и его преподобие приор монастыря Эмметского, и его милость благородный граф Гуго да Феррико просят твоего гостеприимства и защиты против неслыханного и наглого грабителя, презренного мошенника Робина Гуда.
Удар мечом по затылку не более ошеломил бы шерифа, чем это неожиданное сообщение. Краска сбежала с его пухлых щёк, и они сразу обвисли, а рот приоткрылся. Он ухватился за край стола, точно стараясь поставить его между собой и воображаемым противником.
– Я… я… – заикаясь проговорил он, – я…
Но тут, нетерпеливым жестом раздвигая слуг, в дверях появилась величественная фигура в чёрной сутане с пламенеющим от гнева лицом. Его преподобие епископ Герефордский, тяжело опираясь на посох, сделал несколько шагов и остановился посреди зала. По левую его руку, силясь держаться прямо на слабеющих ногах, шествовал оставленный жених, сиятельный граф Гуго да Феррико, справа, засунув руки за расшитый кушак дорожной одежды, блестя насмешливой улыбкой весёлых голубых глаз, шёл, небрежно покачиваясь, его преподобие настоятель Эмметского монастыря.
Живописное трио остановилось на минуту по прихотливой игре случая на коврике отбежавших в испуге фокусников. С усилием приподнявшись с тяжёлого кресла, бормоча подобающие случаю приветствия, шериф Ноттингемский готовился принять знатных гостей.
Наступила мгновенная тишина, особенно странная и заметная после шумного веселья, и вдруг…
– Оч-чень хорошо, – раздался пьяный и весёлый голос. – Очень хорошо. Огонь и всё т-такое. А эт-та троица что нам покажет?
Шериф побагровел и обернулся: слева от него с самого почти начала представления мирно похрапывал пьяненький и добродушный сэр Джон Гартфорд, известный не столько рыцарскими подвигами, сколько бочками выпитого вина. Теперь, выспавшийся и повеселевший, он, протирая близорукие глаза, повторял хриплым баском:
– А эт-ти трое… ряженые… н-на коврике… чем они будут нас потешать, любезный шериф?
Тишина, воцарившаяся в зале, была такова, что сам барон Гартфорд начал уже быстро собирать мысли и приходить в себя, но тут… весёлый смех, до того звонкий и заразительный, что невозможно было ему не последовать, нарушил испуганное молчание. Смеялась жена шерифа, смеялись её голубые глаза и кудряшки на щеках, и в ответ вдруг вся зала грянула смехом, до того оглушительным, что выбравшийся наконец из своего кресла шериф всплеснул руками и, схватившись за голову, обратно в него повалился. Пылающие глаза епископа Герефордского встретились с его сконфуженным взглядом, и ему показалось, что кованый посох гостя сейчас обрушится на его нечестивую голову.
Но смех, прокатившись по залу, быстро утих. Ещё смущённые, рыцари вытирали мокрые от слёз глаза, а дамы те закрывались широкими рукавами, спуская вуали на раскрасневшиеся лица, когда шериф, бормоча извинения, приблизился к окаменевшей в негодовании группе высоких гостей.
– Да не осудит меня твоё преподобие, – произнёс он, вытирая пёстрым платком струящийся по лицу пот. – Сэр Джон хватил лишнего, ему и пригрезилось непотребное. Благородные гости, прошу не оскорбить меня отказом, подкрепите силы, истощённые путешествием.
Всё ещё не вполне придя в себя от неожиданного оскорбления, епископ Герефордский некоторое время стоял, не в силах вымолвить ни слова. Однако общий хор приветствий и извинений смягчил его, и, сухо наклонив голову, он позволил наконец растерянному хозяину довести его и его спутников до предназначенных им в центре стола мест. Пажи с серебряными кувшинами и мисками устремились к ним, и сама хозяйка, улыбаясь лукаво и застенчиво, подала расшитые шелками полотенца.
Глаза его преподобия приора Эмметского покрылись масляной поволокой при виде полной ручки с розовыми ноготками, которую он, принимая полотенце, задержал в своей.
– Не могу решить, красавица, что больше чарует в тебе, – и он красноречиво сжал её пальцы. – наверное – смех. Ну-ка, засмейся ещё раз, я проверю.
Щёки молодой женщины вспыхнули. Быстро и смущённо, исподлобья она взглянула на приора, но, встретив лукавый и весёлый его взгляд, не выдержала и тихонько рассмеялась.
– Вот спасибо! – весело воскликнул монах и, сняв с мизинца перстень с крупной жемчужиной, ловко надел его на пальчик хозяйки. – Жемчужина эта не белее, чем твои зубки, красавица. А в следующий раз, – и он многозначительно понизил голос, – я привезу тебе рубин. – И, опустившись в бережно подставленное ему слугами кресло, приор весело наблюдал, как на лице молодой женщины радость боролась с смущением и лукавством.
Тем временем гости, покинув свои места за столом, столпились около неожиданных приезжих и внимали возмущённым жалобам епископа.
– Церковь святую оскорбил, мерзкий еретик, в нашем лице! – восклицал он. – Бочонок лучшего испанского вина… я хочу сказать – целое состояние можно было бы купить за каждое звено цепочки, которую проклятый богохульник стащил с моей шеи. А добрый сэр Гуго? В его лице оскорблён сам милостивый наш король! (При этих словах средневековый страж порядка заметно помрачнел.) И всё это делается, шериф, в сутках езды от твоего дома! На что же годна твоя стража! На пьянство да на игру в кости? Или, может, Робин Гуд не гнусный разбойник, а святоша, чей покой ты боишься потревожить?!
– В самом деле, – пробормотал приор Эмметский, и румяные его губы дрогнули от сдержанного смеха. – Ей богу, из того кудрявого вышел бы весёлый монах! Как жаль, что пошёл он не по своей дороге!
С этими странными словами он наклонился и положил кусок жирного каплуна на тарелку сэра Гуго.
– Пусть твоя милость не тратит время зря, – проговорил он уже громко, с напускной серьёзностью. – Молодых невест много в весёлой Англии и ты не долго будешь томиться в безбрачии, добрый сэр, но подкрепить твои силы к предстоящим испытаниям не мешает. – Тут он подмигнул бедному искателю невест так выразительно, что смешливый рыцарь Джон Гартфорд еле успел зажать рот рукой, запихав в него для верности половину своей бороды.
Но в эту минуту новый шум и чьи-то пронзительные визгливые голоса донеслись в открытое окно.
– Справедливости, справедливости! – кричал пискливый голос. – Милосердный шериф, защиты от дерзкого разбойника, гнусного Робина Гуда!
Распалившийся епископ осёкся на полуслове, шериф, медленно бледнея, поднялся с кресла и с явным неудовольствием посмотрел на дверь. Это ж надо было случиться такому совпадению…
– Впустить! – приказал он сдавленным голосом.
Но распоряжение опоздало. Пробираясь сквозь тесные ряды прислуги, отбиваясь от хватающих рук, прыгая через подставленные ноги, в зал вкатились два клубка, похожие на спугнутых с лёжки медведей, и кинулись через залу к пиршественному столу.
– Справедливости, милостивый шериф! – высоким бабьим голосом возопил толстый рыжий детина в одежде странствующего монаха, больше похожий на разбойника, чем на служителя церкви.
– Справедливости, милостивый шериф! – глухим басом прорычал другой, низенький и чёрный монах, не менее жирный, чем его высокий товарищ.
Они остановились у самого края стола и, сорвав с поясов большие кожаные кошельки, потрясали ими перед самым лицом ошеломлённого шерифа, в волнении не замечая даже присутствия самого епископа Герефордского.
– На дороге встретил он нас, под самым Ноттингемом, – кричал рыжий. – Мы скромные сборщики подаяния для монастыря Святой Марии. Не для бесовского разбойника жертвовали нам благочестивые миряне свои пенсы и фартинги. Мы сами скорее уморили бы себя голодом, чем прикоснулись к ним!
– И мы сказали ему, что истинно ничего не имеем в кошельках наших, – забасил чёрный, пользуясь минутной лузой, пока рыжий переводил дыхание. – И просили отпустить нас с миром…
– Но он стащил нас с наших кротких мулов, – с возмущением пропел рыжий.
– В проклятых лапах своих за спиной он скрывал дубину и ростом она была преужасна… – добавила октава чёрного, но тут же сильный толчок собрата перехватил ему дыхание.
– И мы молились слёзно, – тонко завизжал тот, – и возводили очи горе и… низводили их… на ту дубину, а окаянный враг приговаривал: «Братие, молитесь усерднее, ибо истинно слышу я – уже позванивает в ваших кошелях».
На этот раз он сам пошатнулся от толчка чёрного монаха, который озлобленно пояснил:
– Ибо дрожала эта рыжая скотина от страха и прыгал кошель на её трепещущем чреве…
– И отвязал он наши кошельки и высыпал всё золото и серебро из них, – плакал рыжий. – И забрал, окаянный, всё до полушки, ибо сказал: «Это не ваше, у вас ведь ничего не было, а послано Господом мне по вашему молению».
– И загрохотал на весь лес злодейским смехом и сказал: «Имя моё Робин Гуд. Не плачьте, ибо золото ваше я отдам тем беднякам, о которых вы так радеете!» – дополнил чёрный.
Протянув пустые кошельки шерифу, они вдруг увидели неподвижного от гнева епископа и, в трепете упав на колени завопили уже дуэтом:
– Милости, милости, преподобный отче!
Но тут шериф точно очнулся, вскочил необычайно проворно для своего тучного телосложения, оттолкнул кресло и воскликнул в величайшем волнении:
– Горе мне, горе! Беда приходит не одна! Страна кишит беспорядками и неустройством, бароны грабят евреев, разбойники – церковь и служителей её. Целая армия нужна мне, и даже её будет мало для поддержания порядка. А мои стрелки бледнеют при одном упоминании имени проклятого разбойника. И я сам не удивлюсь, если в моём собственном доме вдруг отскочит с полу доска и выглянет из-под неё проклятая его голова! День и ночь мысль о нём преследует меня. Добрый епископ, помоги мне, ибо разжижается мозг мой!..
Тонкий свист прервал сетования шерифа. Драгоценный стеклянный сосуд с мальвазией, звякнув, опрокинулся, и густое вино полилось по столу, подтекая под блюдо жареных фазанов.
Все кинулись к столу: тонкая длинная стрела вонзилась в румяную грудку аппетитной птицы и дрожала, замирая.
– А это что такое? – послышался спокойный голос. Приор Эмметский, вырвав стрелу из птицы, развернул привязанный к ней кусочек пергамента и поднёс его к глазам.
«Капитан вольных стрелков шервудского леса, именуемый Робин Гудом… – прочёл он медленно и, опустив руку с бумажкой, обвёл всех внимательным взглядом, – …именуемый Робин Гудом, – повторил он, – благодарит тебя, почтенный шериф, за лестное предложение поймать самого себя. И посылает тебе ясеневую стрелу – в обмен на золотую, полученную из рук твоей прекрасной жены».
Громко и грубо, забыв о приличии, ругался почтенный шериф, громко стучал об пол посохом разгневанный епископ Герефордский и, хватаясь за рукоятки мечей, проклинали наглого разбойника благородные рыцари. Так громко, что только зарумянившаяся от волнения и тайных опасных дум жена шерифа расслышала, что прошептал весёлый приор Эмметский, всё ещё держа в руках тонкую стрелу и в раздумье покачивая головой:
– Клянусь преисподней, зелёная лесная ящерица слишком хороша, чтобы делать из неё монаха!
Глава XXVIII
Яркие лучи вечернего солнца проникли в круглую башенную комнату и золотым четырёхугольником упали на ковёр, едва ли не целиком покрывавший её стены. Блёклые краски ковра тут же ожили: прекрасные дамы на горячих лошадях готовились спустить с пёстрых рукавичек быстрых соколов, рядом скакали гордые, сверкающие дорогими доспехами и оружием рыцари… Звук рога, донёсшийся в эту минуту со двора замка, казалось, довершил волшебное превращение.
Стоявший у ковра хорошенький черноглазый паж с лёгкой досадой отвернул от любопытного солнца пухлое лицо и продолжал нетерпеливо следить за последними стёжками, которые искусная портниха, стоя на коленях, накладывала на его костюм.
– Готово, госпожа! – с этими словами портниха перекусила конец нитки и, откинувшись назад, с гордостью осмотрела своё произведение. – И в девушках ты, госпожа, лучше всех, – добавила она довольно, – а уж в этом наряде – похожа на пажа не меньше, чем сам Мартин.
Вместо ответа Мериам, движимая неясной тревогой, быстро вошла в нишу окна, как в маленькую комнату.
– Кет, – донеслось оттуда, – похоже, приехал кто-то знатный – сам дядя вышел на крыльцо… О, боже, это он!.. – договорила Мериам упавшим голосом.
– Кто – он? – не поняла ошеломлённая служанка, бросаясь к окну.
Но Мериам взяла её за плечи:
– Не надо, – сказала она. – не смотри, и так тяжело. Это он… дядюшкин любимец, старик граф Гольдернес.
– Госпожа моя, что же теперь делать?
Стиснув руки и крепко сжав губы, Мериам несколько раз прошлась по комнате, затем резко остановилась.
– Кет, – сказала она решительным голосом, – скажи Мартину: сегодня ночью пусть приготовит верёвку – там, около старой груши. Сама скажись больной и ложись спать в комнате матушки Селестины или ещё что-нибудь придумай, чтобы дядя не сорвал на тебе свой гнев.
Кет пристально посмотрела в лицо своей госпожи, удивительно похожее в эту минуту на лицо упрямца дяди. «Нежели решилась?» – говорил её взгляд.
Мериам улыбнулась и кивнула головой:
– Да, – сказала она, – ты поняла. Если он по-прежнему любит – никогда его хлеб не будет для меня слишком чёрствым, а ложе из еловых ветвей будет мягче постылых графских пуховиков. Ну, а если разлюбил… – тут Мериам задумалась так глубоко, что, казалось, забыла о Кет, ловившей каждое её слово. – Если разлюбил… – повторила девушка, – тогда… – она взялась за шёлковый воротник нарядной курточки. – Помоги мне переодеться, Кет, – неожиданно докончила Мериам самым спокойным тоном, – и скорее: дядюшка, верно, сейчас позовёт меня встречать дорогих гостей.
Кет старательно сложила зелёную курточку и короткие панталоны и помогла молодой госпоже облачиться в длинное голубое бархатное платье, вышитое хитрым серебряным узором, затем резным костяным гребнем расчесала её чёрные кудри и поднесла было серебряное полированное зеркало, но Мериам с неожиданной вспыльчивостью оттолкнула её руку.
– Не хочу! – через минуту прибавила она, смущённая собственной резкостью. – Что ты там такое шепчешь?
Кет грустно покачала головой:
– Вспоминаю, что говорят старые люди. – промолвила она. – Когда сталь бьёт о кремень, вылетает искра. Но никогда нельзя знать, в какой пожар она разрастётся.
Странные мысли одолевали в эту ночь благородного барона Кесберта Лонсделла. Не раз, ворочаясь на роскошной постели под парчовым балдахином, приказывал он слуге перекладывать горячие подушки холодной стороной вверх и менять простыни. До сих пор всё в его блестящей жизни складывалось как надо. Последнее препятствие его упрямой воле – строптивая, но любимая племянница Мериам – тоже как будто преодолено: вчера девушка была так мила и покорна, и не попробовала уклониться, когда граф Эдмунд Гольдернес (экая старая развалина), здороваясь, поцеловал её в щёку…
И с ним, дядей, она была ласкова и сама поцеловала его вечером, чего давно уж не делала. Значит, примирилась со своей судьбой, поняла, что противиться бесполезно…
Но всё-таки, всё-таки… подушки были горячи и полотняные простыни не давали прохлады телу, а воспоминания – мира душе. Окончательно прогнал сон страшный удар грома, заставивший, казалось, покачнуться дубовую резную кровать. Откинув одеяло, барон Лонсделл подошёл к окну. Молнии наполнили небо, сад на минуту осветило как днём, вновь грянул гром и старая груша у стены повалилась, разодранная на две части до самого корня.
Потоки дождя с грохотом понеслись по тропинкам, унося сор и затирая следы тех, кто опасался погони.
– Не плачь, Кетлин, – тихо шепнул юношеский голос в нише стены, защищённой от тёплого летнего дождя. – Ведь он, наверное, любит госпожу не меньше, чем я тебя, а женщина должна быть рядом с тем, кто завладел её сердцем.
– То-то и держишь меня так крепко, – сердито перебил его плачущий женский голос. – Верно, думаешь, что тоже завладел моим сердцем, раз я тебе в руки попалась? Пусти, Мартин, подумай, каково ей теперь в лесу одной, бедняжке, и куда она денется в такую темень.
– Зато после такого ливня завтра весь гнев господина не поможет её отыскать. А больше чего ей бояться? Ноги у неё, как у молодой козы, и шпагой владеет прекрасно. Или ей лучше было бы на ложе этого мерзкого старика?
– Избави бог! – испуганно отозвался женский голос.
Моргая ослеплёнными молнией глазами, сэр Кесберт напрасно всматривался в темноту.
– Причудилось, – решил он наконец, возвращаясь к постели. – Не найдётся дурака в такую ночь сидеть верхом на стене замка…
Слуга последний раз перевернул подушку, поправил простыни и со вздохом облегчения вытянулся на коврике около двери. В спальне господина наконец-то наступила тишина…
Буря бушевала всю ночь и весь следующий день и лишь на второе утро яркое солнце просушило и согрело ветви старых шервудских дубов. К этому времени лесная тропинка привела Мериам, одетую в золотисто-зелёную одежду пажа, на освещённую солнцем поляну. Здесь она с удовольствием стянула с головы меховую шапочку, и вьющиеся чёрные волосы рассыпались у неё по плечам.
– Наконец-то просохнут, – весело промолвила она и повернулась было спиной к солнцу, распуская шнуровку покрой суконной куртки, но тут же вздрогнула от неожиданности: под кустом лежал, опираясь на локоть, плечистый парень с каштановыми вьющимися волосами и весело её разглядывал. Длинный лук, колчан, полный стрел, и шпага в кожаных ножнах придавали незнакомцу воинственный вид. Девушка не испугалась, но её смутила его лукавая усмешка.
– Что ты тут делаешь? – сердито спросила она и, отвернувшись, поспешно схватилась за развязанные шнурки.
– То же, что и ты, молодец, – насмешливо откликнулся он, – сохну на солнышке. Его хватит на нас обоих, как ты думаешь? – И весело подмигнул растерявшемуся «пажу».
На минуту в наступившей тишине слышно было только, как весело пробовала голос какая-то птаха, тоже, верно, отогревавшаяся после дождя.
– А где же сушатся твои спутники, птенчик? – снова заговорил незнакомец, ещё уютнее примостившись под кустом. – По задору видно, ты не один – такие, как ты, в одиночку да ещё пешком не ходят.
– Не слишком ли много любопытства для первого встречного? – ядовито отпарировала Мериам. Со шнурками куртки у неё что-то не ладилось и это мешало ей принять подобающую случаю осанку.
– Ну, если ты каждый раз, прежде, чем взяться за шпагу, хватаешься за шнурки одежды, то надо иметь при себе няню, – продолжал поддразнивать тот, не меняя позы и от души забавляясь минутным замешательством пажа.
Но вот уже завязав последний узел, с пылающим от обиды и гнева лицом, Мериам схватилась за шпагу.
– Я научу тебя вежливости! – крикнула она. – Вставай, увалень, или я, клянусь святым Михаилом, проткну тебя!
Всё ещё улыбаясь, незнакомец медленно встал и потянулся.
– Выбирай местечко помягче, – вежливо предложил он. – Кожа у меня лесная, толстая, не везде проткнёшь… ой! – громадный скачок в сторону едва помог увернуться от ловкого удара.
– Ах ты, маленькая оса! – весело воскликнул он. – Шпага у тебя вроде шпиговальной иглы, но грозишься ты ею по-настоящему! И, выхватив свою шпагу, он успел отбить второй такой же стремительный удар.
«Маленькая оса» оказалась довольно серьёзным противником. Жало её так и мелькало и неожиданный поединок становился не игрушечным, как это могло показаться сначала. «Паж» нападал, сжав губы и сверкая глазами, и его взрослый противник, не желая причинить ему вреда, должен был напрягать в защите всё своё внимание.
– Ты прошёл хорошую школу, малыш, – добродушно заговорил он наконец, но в ту же минуту вскрикнул и, отбив удар, отскочил в сторону, прижимая руку к голове – остриё шпаги, прорезав кожу, задело кровеносный сосуд и хлынувшая кровь залила левый глаз.
Но и это не лишило его добродушного юмора.
– Пожалуй, ты обойдёшься и без няньки, маленькая оса, – одобрительно произнёс он. – Не будь я Робин Гуд, если ты не годишься под пару моим весёлым ребятам… – тут оборонявшийся в удивлении умолк: юноша вскрикнул и, отбросив шпагу так, что она, улетая, загудела в воздухе, кинулся к нему.
– Робин, – сказала Мериам и, протянув руки, остановилась, не имея сил ступить дальше.
Высокий человек вздрогнул, шпага тихо скользнула в траву…
Так стояли они друг против друга, и солнце сверкало в отмытой дождём зелени старого леса.
Чудесную песню сложил в этот вечер у заветного дуба весёлый певец Аллен о’Дел. Песню о храбром сердечке маленькой девушки в платье пажа, которая искала и нашла своего возлюбленного. Такая это была хорошая песня, что и теперь ещё поют её девушки в глухих уголках Англии, песня о добром Робин Гуде и храброй и любящей Мериам. Никогда хлеб Робина не был для неё чёрствым и на ложе возлюбленного никогда не пожалела она о пуховиках графского замка.
