Текст книги "Тысячелетняя ночь"
Автор книги: Софья Радзиевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Глава XXI
– Клянусь преисподней, ты выйдешь за него, Мериам, хотя бы тебя венчали связанную по рукам и ногам!
– Тебе не удастся это, дядюшка Кесберт. Моим мужем будет лишь тот, кого выберу я сама.
Яркое весеннее солнце заливало светом и тёплом каменные ступени увитого плющом и виноградом крыльца величественного замка. Мрачные стены его из громадных глыб дикого серого камня, казалось, не поддавались ласкающему свету весны и хранили свой зловещий угрюмый вид даже в этот радостный день. Узкие окна в двухметровой толще были темны – лучи солнца гасли в холоде каменных покоев, не освещая их.
Два конюха давно уже с трудом держали под уздцы горячего чёрного жеребца в походной сбруе, группа по-походному же одетых и вооружённых слуг поодаль готова была по первому знаку господина сесть на лошадей и следовать за ним, но он медлил с отъездом. Стоя на нижней ступеньке крыльца, он повернулся и с гневом выкрикнул последнюю фразу, на которую последовал такой смелый ответ.
Сиятельный барон гневался не на шутку. Его красивое надменное лицо потемнело, левой рукой он теребил длинный, с проседью, чёрный ус, правая, сжатая в кулак, казалось, готова была ударить дерзкую спорщицу, стоявшую на верхней ступеньке крыльца. А она одна, казалось, не была смущена среди общего трепета. Яркие чёрные, такие же гордые, как и у дяди, глаза её бестрепетно выдержали его разъярённый взгляд. Длинное платье делало её выше и тоньше, чем она была на самом деле, чёрные косы выбивались из-под вышитого газового покрывала на упрямой головке, спускались почти до земли. Она держалась за ветвь винограда, с которым сливался блеск её зелёной бархатной одежды.
Но гнев благородного барона не смягчала трогательная красота племянницы. Алчность и честолюбие владели его мрачной душой, и ставшему поперёк дороги не было пощады. Граф Гольдернес, знатный и богатый сеньор, добивался руки его сироты племянницы и её должен был получить, нравится ей это или нет. Дружба с графом была выгодна дядюшке. Одинокий, богатый и больной старик, конечно, скоро умрёт, и блистающая красотой и молодостью Мериам унаследует все его поместья. Но взбалмошная девчонка отказывалась понимать все выгоды такого брака. Тем хуже для неё.
– Через месяц – свадьба, – мрачно проговорил дядя и протянул руку к поводу коня. – Свадьба… или монастырь, – резким движением он вдруг отстранил повод и, сбежав по ступенькам, остановился лицом к лицу с девушкой. – Ты поняла? Свадьба или монастырь, – резко повторил он. – А молодчика – забудь. Роберта Фицуса больше нет, а бродягу Робин Гуда, если не повесили на прошлой неделе, значит повесят на следующей.
Мериам пошатнулась. Краска сбежала с её лица, и торжество вспыхнуло в гордых глазах дяди: не устояла-таки и сдержанность проклятой девчонки.
– Робин Гуд, – медленно повторила она. – Так это он? Он не погиб?
– Он, – злорадно подтвердил барон Лонсделл и повернулся, уже спускаясь по ступенькам. – Грабитель и вор.
– Неправда! – горячо возразила Мериам и, протянув обе руки, ступила вперёд во внезапном порыве. – Робин Гуд не грабитель. Он отдаёт бедным то, что несправедливо у них отняли. Я слышала…
Но внезапно она замолчала и в смущении даже отступила назад: искажённое гневом лицо дяди было страшно, его рука в панцирной перчатке поднялась, как для удара, но… на крыльце уже никого не было. Испуганная Мериам убежала.
Бледные конюхи опустили головы, боясь встретиться со взглядом господина: его гордость могла возмутиться при виде невольных свидетелей ссоры со своевольной племянницей.
– Подать коня, – прогремел грозный голос, и слуги бросились к крыльцу. Дикий жеребец захрипел и взвился на дыбы, но всадник уже сидел в седле и твёрдой рукой натянул поводья. Ворота замкового двора заскрипели, трубач протрубил сигнал, и блестящая кавалькада, следуя за господином, вытянулась по узкой дорожке. Сзади двигался обоз: вьючные кони везли палатку и громадное количество припасов и всего нужного для пышной жизни вельможи со свитой на целый месяц. Сиятельный барон отправлялся в Лондон, на празднества в честь дня рождения короля. Он охотно взял бы с собой и племянницу: любил он похвастаться своим богатством и красотой Мериам. Но теперь, когда дерзость и своеволие её перешли все границы, следовало дать ей посидеть в одиночестве и почувствовать, насколько велика власть дяди и тяжела его рука для непокорных.
Итак, барон Лонсделл ехал один, недовольный собой и всем светом. Правой рукой сердито теребил он тёмный седеющий ус, левой то и дело затягивал поводья горячего коня, который уж покрылся пеной от волнения, но всадник не замечал этого.
– Проклятая девчонка, – сердито пробормотал он. – Но я добьюсь, она увидит! – И тут же, несколько непоследовательно, добавил: – Глаза-то как разгорелись – вся в нашу породу! В самом деле, чего же бы этой старой перечнице Гольдернесу не быть лет на сорок моложе!
И сильным ударом шпоры подняв в галоп взбешённого коня, сиятельный рыцарь дал волю своему смущённому гневу.
Страх, гнев и радость наполняли душу Мериам, когда она взбегала по крутой лестнице в маленькую башенную свою комнату. Страх – перед гневом дяди, гнев – за свой страх. Но страх и гнев, казалось, роняла она по кусочку на каждой ступеньке и наверх донесла одну радость. Донесла и умножила её так, что, стоя у узкого, точно щель окна, прижав руки к груди, едва могла вздохнуть.
Служанка, находившаяся в комнате, такая же молоденькая, как и её госпожа, чуть не уронила на пол вышивание, с которым сидела у другого окна.
– Что случилось, госпожа? – воскликнула она.
И тут только Мериам сама точно поняла, что случилось. Подойдя к служанке, она обняла её за плечи и, нагнувшись, посмотрела в глаза.
– Катерина, – сказала она, – ты помнишь, что ты мне вчера рассказывала про Робин Гуда?
– Помню, госпожа, – недоумевающе ответила служанка, – конечно, помню. Мартин, твой паж, слышал это от Гвидо-конюха, а Гвидо – от Тома-пастуха, а Том…
– Позови же Мартина скорее, – перебила её Мериам. – Или – Гвидо, или… нет, послушай, Катерина, я тебе самой сейчас что-то скажу.
Но Катерина уже отложила вышиванье и встала со встревоженным видом:
– Старая Мери удивительно варит питьё. Помогает от солнечного удара и от дурного глаза. Я сейчас принесу его тебе, госпожа!
И служанка исчезла из комнаты, прежде чем Мериам успела удержать её:
– Катерина! – крикнула она было в раскрытую дверь, затем улыбнулась и, покачав головой, снова подошла к окну и остановилась около него в глубоком раздумье.
Как давно это было? Ах да, пять лет тому назад. «Ты – моя, я – твой, – сказал кудрявый “принц” в шапочке из меха косули и поцеловал её мокрые глаза. – Помни же, Мериам, я вернусь за тобой!» А потом он взобрался по верёвке на гребень стены, махнул шапочкой и исчез. Подозрительно хлюпавшая носом Катерина тогда сторожила за розовым кустом, а паж Мартин держал верёвку и потом, отвязав её, спрятал в сарае…
Мериам вздохнула и повернулась навстречу встревоженной Катерине, спешившей с большой чашей питья в руках.
– Кет, милая, – сказала она, – я не сошла с ума и солнце не напекло мне голову. Но пусть Мартин скорее узнает у Тома-пастуха – как найти Робин Гуда. Потому что Робин Гуд – это мой жених, Роберт Фицус, граф Гентингдонский.
Не разлейся удивительное питьё по каменному полу всё, до последней капельки, оно, наверно, очень пригодилось бы самой Катерине – так поразила её эта новость. Через минуту всё разъяснилось и девушки горько и радостно поплакали в объятиях друг друга, что, как известно, в семнадцать лет помогает гораздо лучше, чем любое успокоительное лекарство.
Глава XXII
Посреди зелёной и мягкой, точно бархат, лужайки, стоял старый, поражавший своей толщиной дуб. Вершина его была когда-то сожжена ударом молнии и засохла, но это не мешало ему расти и шириться, пока не превратился он в самое старое и мощное дерево в Шервудском лесу графства Ноттингемского, около Ньюстедского аббатства. На первый взгляд, было удивительно: как такая сочная шёлковая трава не привлекала внимания оленей, которые в заповедном королевском лесу паслись целыми стадами на радость лесникам и горе окрестным крестьянам. Но мягкая зелень прелестной лужайки находилась под надёжной защитой: предательская топь окружала её – зелёное же бархатное болото, по колеблющейся поверхности которого могли пройти только хорошо знавшие дорогу человек или зверь. Трясина. Слишком топкая, чтобы удержать на себе, и слишком густая, чтобы в ней можно было плыть, она расступалась под ногами при малейшем неосторожном движении и так же мягко смыкалась… над головой неопытного пешехода. И опять ровная, зелёная, чуть колышащаяся поверхность манила глаз, а скоро утихало и еле заметное её судорожное колыхание.
Но Стив недаром родился и вырос вблизи этого леса. Единственная безопасная тропинка, ведущая к удивительному дубу, была ему так знакома, что по ней, не колеблясь, провёл бы он ночью целый отряд. И потому сейчас под деревом пылал яркий огонь, на котором жарилась половина оленя, а роль повара выполнял Филь. Круглое весёлое лицо его так и лоснилось от удовольствия и жара костра, а Стив, удобно лёжа на животе и опираясь подбородком на сложенные руки, задумчиво смотрел в огонь.
– Давно не ел такой жирной оленины, – прервал молчание Филь. – Что ни говори, а родное – всё лучшее. Взять вот того же оленя…
Но какие качества отличали оленей Ноттингемпшайра, Филю так и не удалось объяснить: на поляну стремглав выбежал запыхавшийся человек с луком в руке.
– Стив, Филь, – задыхаясь выговорил он, – королевские лесники привязали к дереву двух молодцов, хотят расстрелять их стрелами на двести шагов. Скорей!
Уговоров не потребовалось – оба уже стояли с луками и стрелами в руках, напряжённые, готовые действовать. Быстрым движением практичный Филь притушил костёр и отодвинул вертел с олениной.
– Чтобы не пережарилась, – коротко объяснил он. – Молодцы-то ведь, небось, голоднее волков.
– Подождите, – остановил их Роберт. – Их много, силой взять нельзя. Ты, Филь, беги по дорожке и влево – знаешь, туда, где липа с дуплом? Полезай в дупло и кричи как можно громче: «На помощь, на помощь!» Они услышат и непременно прибегут туда. А мы тем временем доберёмся до парней и посмотрим, чего они стоят. Скорей!
План был неплох, Филю нравилась всякая игра. Весело кивнув головой, он положил лук и прицепил к поясу короткий меч.
– Ну и потеха! – воскликнул он. – Подождите же – самого чёрта напугаю!
И он исчез на тропинке, прежде чем Роберт и Стив сдвинулись с места.
Роберт весь горел от возбуждения. Утро весёлого похода в Ноттингем за славой и серебряным рогом вспомнилось ему, губы его были крепко сжаты и лицо непривычно сурово.
– Идём, – отрывисто сказал он. – Если они не все побегут на крик Филя… тем хуже для них. – И с луком наготове он устремился по опасной тропинке.
– Следи за знаками, Роб, – повторял Стив, едва поспевая за ним. – Следи за знаками.
Грубые голоса послышались невдалеке, на окраине болота, и заставили их сдержать шаги. На лужайке толпа одетых в зелёное платье лесников с весёлыми криками окружила развесистую липу. Толстая кожаная верёвка несколько раз охватывала её ствол, удерживая двух рослых молодцов в изорванной одежде, избитых и окровавленных. При виде этого зрелища лук дрогнул в руке Роберта.
Один из пленников, высокий, черноволосый, привлёк его внимание. Он стоял совершенно спокойно, будто не замечая окружавших его лесников. Роберт дрогнул. Ему показалось, что большие тёмные глаза незнакомого человека смотрят прямо на него.
– Я знаю этого человека. Но где я видел его? – прошептал он. В ту же минуту страшный крик отвлёк его внимание.
– Помогите! На помощь! – прозвучало так естественно, что первым движением Роберта было – кинуться на зов. Но тихий смех Стива заставил его опомниться.
– Молодчина, Филь, – прошептал тот в восхищении. – право, можно подумать, что с него шкуру дерут.
Крик повторился. Лесники заволновались и, оставив своих пленников, сбились в кучу.
– Это кто-нибудь из наших, – вдруг крикнул один из них. – Бежим! – И они все устремились туда, откуда неслись отчаянные вопли.
В следующую минуту кожаная верёвка, разрубленная ударом меча, упала на землю.
– За мной! – крикнул Роберт. – Бегите вслед, а то завязнете в болоте!
Высокий чёрный человек быстро согнул и разогнул затёкшие руки, затем так же быстро нагнулся и подобрал брошенный кем-то из лесников кинжал.
– Спасибо, – коротко проговорил он и, не прибавив больше ни слова, несколькими ловкими прыжками догнал??? знакомое, но на разговоры времени не было. Все четверо мчались по узкой опасной тропинке, напряжённо следя за отметками по краям её и стараясь попадать в след один другому.
– Готово! – чуть дыша проговорил наконец Стив и почти повалился на землю около не успевшего потухнуть костра. – Подкиньте немного хворосту, братцы, – прибавил он уже обычным своим спокойным тоном и, нагнувшись, придвинул окорок ближе к огню. – Так, ну сейчас доспеет, а тем временем и Филь явится.
Второй из пленников, коренастый и рыжий, охотно подбросил в огонь охапку хвороста и остановился, растирая руки и не сводя жадных глаз с румянившейся оленины.
– Два дня ничего не ели, – отрывисто проговорил он, но запнулся, заметив, что его никто не слушает.
Роберт и высокий незнакомец стояли друг против друга. Глаза их встретились и не могли оторваться. И Стив с невольным жгучим любопытством наблюдал за ними.
– Что за чёрт! – начал было рыжий, но в эту минуту Роберт, точно просыпаясь, провёл рукой по глазам и шагнул вперёд.
– Гуг! – промолвил он, протягивая руки.
Черноволосый отступил, как поражённый громом.
– Я знаю тебя! О, я знаю тебя! – воскликнул он. – У тебя её глаза. Но как мог ты оказаться здесь, ты, сын госпожи Элеоноры?!
И, глубоко потрясённые, они обняли друг друга.
– Что за чёрт! – тихо повторил рыжий и озадаченно посмотрел на Стива. Но тот отвернулся и снова нагнулся над костром: тех двоих следовало предоставить самим себе. А они, взрослые загрубевшие мужчины, стояли, держась за руки, и слёзы лились по их лицам. Гуг продолжал что-то спрашивать, но Роберт не в силах был отвечать. Тихая лунная ночь возникла перед глазами его души, белая фигура матери в лунном свете у окна и маленький мальчик, прижавшийся к ней. «Скажи, а раб мог бы быть моим другом?»
Бывают в жизни минуты, когда исчезает всё мелкое, наносное, что превращает жизнь в серые будни. В такие минуты человек становится мудрым и чистым, ради них стоит жить. Такой была и эта минута. Высокородный граф Гентингдон сказал бывшему своему рабу: «Моя мать умерла, но я знаю – она любила тебя». И Гуг, взяв его руку и смотря ему в глаза, так же тихо ответил: «Знай и ты: жизнь мою я отдам за тебя».
Филь стрелой вылетел на поляну, взрываясь от распиравшего его веселья.
– Покатились молодчики! – кричал он. – Пятки сверкали… У меня до сих пор в глазах рябит. И кричат: «Ребята, это – леший зовёт, завести нас хочет!» И брызнули – кто куда! А я им вслед ещё как ухну!..
От избытка чувств Филь перекувыркнулся два раза подряд, угодил ногами прямо в костёр и вскочил, как ошпаренный, торопясь потушить искры о влажную траву.
Общее напряжение разрешилось смехом: смеялся даже всегда сдержанный Стив, не могли не засмеяться Роберт и Гуг, а сам Филь хохотал до того, что чуть не сел в костёр ещё раз.
– Клянусь святой пятницей, никогда не ел ничего вкуснее, – воскликнул он через минуту, вытаскивая из ножен кинжал и устремляя всё внимание на румяную оленину. – Подвигайтесь поближе, ребятки. Ножи есть? Берите мой, опасной, живо!.. Ну, приятель, если ты с лесниками разделываешься так же быстро, как с этой дичиной, так скоро мы эту породу и вовсе переведём в королевских лесах!
Последнее относилось к рыжему незнакомцу. Быстрота, с которой он запихивал в рот огромные куски мяса, привела Филя в непритворное восхищение.
– Попробуй два дня попоститься, – довольно мрачно отозвался рыжий, отхватывая острым ножом ещё преизрядный кусок хлеба, – и приготовься заодно к тому, что поганцы по кусочкам вытащат из тебя душу – себе на потеху, королю – на усладу…
– Поневоле аппетит разберёт, – улыбнулся молчаливый Стив и протянул свою кожаную флягу. – Выпей, братец, помогает и от лесников, и от жажды.
Сумерки сменили день, и от оленины остались чистые кости, а от вина – пустая фляга, когда Роберт обратился к Гугу и сказал:
– Не Робертом Фицусом зовут меня теперь. Я – Робин Гуд. Может, приходилось обо мне слышать?
Гуг улыбнулся:
– Много говорят о толстых сумах, которые ты отбираешь у богатых и отдаёшь беднякам, – сказал он. – Том Ли зовут меня теперь, а он Дик Дреппер. Немало досадили мы королевским стрелкам. Нас – тридцать молодцов, один к одному. Крыша наша – небесный свод, пища – королевские олени. Идёте ли к нам, братья?
– Ого-го, вместе нас, значит, будет тридцать три молодца, – вскричал неугомонный Филь. – Совсем как в ирландской сказке. Руку, братец, – ты мне крепко полюбился! – И схватив руку рыжего Дреппера, он так ловко дёрнул за неё, что тот с размаху перекатился через корень и шлёпнулся на землю.
– Не очень-то мне нравится, когда меня тревожат после сытного обеда, – проворчал он. – Но так и быть, спущу тебе, весёлая голова, потому что и ты мне крепко полюбился. – Увесистая затрещина, от которой зашатался бы и дикий кабан, скрепила новую дружбу. Филь выдержал, не поморщившись.
– Полдня хода до нашего убежища, – говорил тем временем Гуг Стиву и Робину. – И хоть нет там такой славной топи как здесь, но есть пещера с двумя ходами. Если на нас крепко нажмут – другой ход всегда выведет в безопасное место.
– Идём с тобой, Гуг, – просто ответил Робин и, поднявшись, закинул колчан за спину. – Собирайтесь, братья. Скажи, Гуг, увижу ли я там Улла?
Гуг покачал головой.
– В монастыре, – тихо сказал он. – Молится за меня и за всех, ибо верит, что бог добр и помилует нас. – И понизив голос, Гуг добавил: – Не думаю, что добрый бог допустил бы то, что творится на белом свете.
Долго после этих слов шли они молча.
Дикое это было место: скалы громоздились друг на друга, словно стремясь подняться до самого неба. Отдельные глыбы камней, отколовшиеся в незапамятные времена, лежали перед ними, покрытые мхом и лишайником. Словно мальчики-великаны перебрасывались ими, как мячиками, а потом убежали, забыв собрать рассыпанные игрушки. Пробираться по извилистым тропинкам можно было только поодиночке. Горсть храбрецов могла бы отбиться здесь от целой армии. Поэтому и выбрали товарищи Тома Ли это место. Чувствуя, что сама природа хранит их, они были беззаботно веселы. Всю ночь звуки их песен вместе с отблесками костра дробились об острые рёбра утёсов. При этом выставленные на подступах к лагерю часовые, с мечами и луками наготове, чутким ухом ловили шорохи леса.
Причин для веселья немало нашлось в эту ночь: Том Ли – капитан и Дик Дреппер, за смерть которых их товарищи готовились мстить, вернулись. С ними пришли Робин Гуд, о котором уже были наслышаны обитатели лесов и посёлков, и ещё пара храбрых молодцев.
Том Ли устроил состязание в стрельбе из лука.
– Ибо, – сказал он, – нет среди нас никого более достойного стать капитаном, чем стрелок Робин Гуд. – И когда тот на двести шагов вонзил стрелу в середину увенчанного цветами круга, все приветствовали нового капитана.
Робин Гуд, высокий и стройный, стоял на обломке скалы среди пиршественной поляны. Жареная оленина, пироги и целый бочонок густого крепкого вина веселили сердца юных его товарищей, огонь костра золотом отсвечивал в его каштановых кудрях и смелых синих глазах.
– Братья! – звонким голосом сказал он. И песни смолкли. Безбородые и бородатые лица застыли в ожидании. – Том Ли, ваш капитан, сам отдал мне сегодня своё звание на испытании в стрельбе. Я принимаю его, и знайте: нет и не будет у меня ничего, что я не разделил бы с вами. Но окончательно свяжет нас только великая клятва. Готовы ли принести её?
– Готовы! – хором отозвались все и придвинулись ближе к скале, озарённой костром.
– Клянитесь, – твёрдо проговорил Робин и поднял руку. «Клянитесь», – прокатилось в горах.
– Клянитесь, – повторил он с ещё большей силой, – сражаться лишь с шерифами, норманскими баронами, аббатами, рыцарями, сквайрами, со всеми, кто обижает бедных людей. И если нам нет другой дороги на свете, на смерть или жизнь – пусть это будет дорога добра.
«Добра…» – откликнулись скалы. – «Добра…» – пропели ветер и вековые деревья, с удивлением прислушиваясь к новому для них слову.
– Добра… – с удовольствием повторили грубые голоса. Всю ночь пили и пели они – веселье крепило душу перед предстоящими испытаниями.
