Текст книги "Небесный корабль"
Автор книги: Софус Михаэлис
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
VII
Подвальная обсерватория
Века длился его сон. Хаос сменяющихся грез в мозгу.
То видел он себя дома, у матери, в ее вдовьем жилище, позади Капитолия. Громоздкая старинная мебель, шкафы величиною с дом, кровати с паром, широчайшая мраморная консоль с зеркалом, готовым как-будто поглотить весь мир. Мягкая мебель в чехлах, словно плавающая на колоссальном ковре с крупным цветочным узором. Сам он лежал в своей просторной золоченой колыбели рококо и тюлевым пологом плыл по всем комнатам, отыскивая свою ненаглядную «маммину».
То он носился по Капитолию, взбегал вверх по широким мраморным лестницам, спускался вниз в вонючие переулки, где прыгали ребятишки, мурлыкали кошки на порогах дверей, ведущих в подземные норы, сушилось на солнце и парусами вздувалось от ветра белье, словно стремясь улететь к лазурно-золотому небу Юпитера. Или вдруг лежал, в образе водяного божества, на колоссальном новом сверкающем белизною монументе, вдыхая брызги фонтана, струи которого водопадом низвергались под ним, а над ним, на мачтах, вытягивались на цыпочках пламенеющие золотом гении победы.
Потом он как-будто снова лежал в своем окопе, погружаясь в мягкие пуховики белого газа, вдыхая сладкий и смертоносный аромат гиацинтов, Да, это была смерть; смерть была ароматом, от которого замирало сердце. Держась за руку матери, поднимался он по лестнице Арацели, чтобы принести в дар «младенцу» большой букет белых гиацинтов.
Потом, лежа в своем гробу, думал о своей возлюбленной Маризе. Она как-то раз телефонировала ему в окоп, справляясь: жив ли он? И они обещали друг другу, что и тогда, когда оба, будут лежать каждый в своем гробу, каждую ночь будут вызывать друг друга по телефону и вспоминать часы своего блаженства. Почему бы мертвым не пользоваться телефоном? Они гораздо больше нуждаются в нем, чем живые! И вот он, лежа в гробу, шептал губами прямо в крышку:
– Милая Мариза, это я. Слышишь? Твой милый Эрколэ. Я так одинок и здесь так страшно холодно…
Вдруг он очутился в сидячем положении, но при этом не стукнулся лбом о крышку гроба. А телефонный звонок еще продолжал звучать в его ушах. Неужели он проспал? Он взглянул на часы в браслете: половина двенадцатого; но они стояли. И при этом лиловом освещении немыслимо было определить – день или ночь теперь. Эрколэ протер глаза. Его уже начинали утомлять все эти фокус-покусы. «Космополис»…
«Небесный Корабль»… еще бы! Обман, надувательство, мошенничество, шарлатанство. Эрколэ Сабенэ, слава богу, проснулся трезвым человеком реального мира, совершенно стряхнувшим с себя всякий экстаз.
Он покинул свою плетеную колыбель совершенно нагой, как новорожденный, и готовый без страха встретить голую действительность. Однако нигде не видно кнопки звонка! Он позвал, – никто не шел. Этот полусвет был невыносим. Он сделал несколько легких, как бы присасывающихся шагов и очутился в коридоре без дверей, напоминавшем закрытый гороховый стручок, с маленькими боковыми отделениями-кельями, похожими на его собственную, озаренными таким же матовым снотворным светом. Но стручок был пуст, на койках никто не спал. Эрколэ Сабенэ напрасно звал, никто не являлся на зов. Нагой бродил он внутри стручка, пока не очутился в маленьком цилиндрическом помещении и, переступив невысокий порог, не почувствовал под ногами уже не войлок, а деревянную решетку. В ту же минуту на него автоматически полилась приятным весенним дождем тепловатая вода.
Он начал проникаться почтением перед остроумным и утонченным устройством душа. Температура регулировалась сама собою, и под конец Эрколэ обдало освежающей прохладою. Когда он повернул маленький кран, на руку ему закапала мыльная пена с запахом медового клевера, а едва сошел с решетки, вода перестала струиться. Тут же он заметил стопку чистых, сухих лохматых полотенец. Право, на самом роскошном океанском пароходе не встретишь более утонченного комфорта!
Освеженный вернулся он в свою каюту и оделся, чувствуя здоровый аппетит. Ну, продолжение должно соответствовать началу: нельзя ли теперь очутиться за накрытым белой скатертью столом с сервированным на нем душистым кофе? Да чтобы тут же было окно, сквозь которое можно любоваться дневным светом и солнцем.
Но трудно было выбраться из этого лабиринта. А когда он, наконец, выкарабкался из своего стручка, то никак не мог ориентироваться. Все словно вымерло. Коридоры шли то вверх, то вниз. Подъем внушал ему инстинктивный страх, так как ему смутно вспоминалось жуткое впечатление от залы с куполом, ослепительным светом и сенсационной панорамой Земли. Поэтому он предпочел спускаться вниз, в надежде найти какой-нибудь выход.
Спуск вниз был тоже без ступеней, но все суживался, как галерея в шахте, и цвет сближавшихся стен становился все ярче и ярче вплоть до цвета пылающих угольев. Эрколэ успокаивал себя, дотрагиваясь до стен рукой не заметно было ни малейшего повышения температуры. Тем не менее, ему казалось, что он спускается в толку кочегарки, где кипит котел, работают машины. Впрочем, он не замечал ни малейшего сотрясения, ни вращения механизма.
Наконец, он очутился в небольшом полутемном, пурпурной окраски, помещении, больше всего напоминавшем штурманскую рубку, где производятся измерения долготы и широты места. На столе развернута была огромная карта. А из середины круглого пола торчала толстая блестящая металлическая труба, похожая на окуляр зрительной трубы, направленный, в противоположность всем другим обсерваториям, вертикально вниз.
На верху лесенки-стремянки сидел человек и смотрел в эту трубу, как в гигантский микроскоп, словно изучая внутренность земного шара. Эрколэ Сабенэ не видно было его лица, прильнувшего к стеклу и прикрытого с боков щитом сложенных ладоней.
Голова не шевелилась. Можно было подумать, что наблюдатель уснул над микроскопом, труба которого уходила вглубь – бог весть, как глубоко.
Эрколэ Сабенэ не понравилось это помещение. Ему чудилось, что самый воздух здесь заражен лихорадкой. Но теперь не следовало больше поддаваться никаким таким ощущениям, а добираться прямо до сути этой никчемной мистификации.
Эрколэ несколько раз обошел кругом наблюдателя и демонстративно откашлялся.
– Доброе утро! – произнес он затем самым веселым и ровным тоном. Безуспешно повторил свое приветствие погромче и, наконец, прямо закричал:
– Доброе утро!.. Простите, что я нарушаю ваш сон. Но тут, по видимому, нигде ни души живой! Прислуга попросту никуда не годится. Прямо неприлично для первоклассного учреждения. Доброе утро, почтеннейший!
Но только потянув наблюдателя за рукав, он заставил его выпрямиться. Это оказался доктор Крафт; он смотрел на нарушителя своего покоя одним широко открытым глазом, продолжая щурить другой, что придавало ему вид рассерженного циклопа.
– Что вы сказали?
– Я сказал: доброе утро.
– Что же вы хотели этим сказать, дружок?
– То, что я сказал: доброе утро!
– Это полнейшая бессмыслица, товарищ. У нас нет больше ни утра, ни вечера.
– Да, я уже заметил. И все это мне достаточно надоело. Я требую, чтобы меня выпустили отсюда.
– Выпустили? Ха!
– Да, не угодно ли вам немедленно указать мне выход! Безразлично, с парадного или заднего крыльца. Я сыт по горло вашим заведением, где не видишь ни солнца, ни луны. Мне необходимы воздух, дневной свет, понимаете? Я не привык сидеть взаперти в подвальных обсерваториях.
Циклоп изумленно зафыркал.
– Солнце, луна, дневной свет, подвальные обсерватории… Что за чепуха? Что вам нужно: солнце или луну?
– Я бы предпочел и то и другое!
– Только по очереди. Впрочем, солнце всегда к вашим услугам.
И Крафт спустился со своей стремянки, словно собираясь тотчас исполнить желание Эрколэ.
– Я даже не знаю, ночь сейчас или день. Я – как в коробке. Покажите мне выход…
– Выход?
– Да! Вы глухи, что ли? Должен же здесь быть выход, чорт побери I Будет ли всему этому конец?
– Милое дитя, вы хотите видеть выход? Конец?
– Именно! И немедленно!
Крафт сострадательно склонился к Эрколэ Сабенэ и улыбнулся прямо в лицо ему:
– Конец тут, друг мой, – сказал он, хлопнув рукой по зрительной трубе.
Эрколэ Сабенэ начал не на шутку сердиться и закричал:
– Меня совершенно не интересуют ваши дождевые черви или гусеницы, над которыми вы тут корпите!
– Конец тут, говорю я вам. Можете сами поглядеть.
– Не хочу я больше глядеть! Неужели вы не понимаете, что с меня уже достаточно!
– Да вы все еще ровно ничего не понимаете? Но вы увидите, товарищ, вы должны увидеть конец – выход для всех нас. Подите сюда!
VIII
Падение на Марс
Эрколэ. Сабенэ был итальянский воин и герой, но не крупного калибра. Крафт схватил его правой рукой, словно собираясь посадить к себе на левую ладонь. Но, вместо того, втащил на верхнюю ступень стремянки и насильно пригнул строптивую голову к стеклу окуляра..
Эрколэ Сабенэ сначала сопротивлялся было, но едва ресницы его коснулись стекла, бес любопытства взял в нем верх. Его взгляд с жадностью хищной птицы, камнем падающей сверху на свою добычу, упал в мистическую трубу, ища чего-нибудь поинтереснее дождевых червей или гусениц.
Да, это впрямь было падение по вертикали прямо в бездну мрака! Вначале Эрколэ ничего не видел. Линзы зрительной трубы отсвечивали и отражались на сетчатке глаза. Но затем мрак перестал метлесить, и в самом центре плавающего перед взором Эрколэ черного диска он различил мерцающее красное пятнышко – сияние, каплю крови, величиною с рубин в перстне, блестящую драгоценную каплю на чьей-то руке, невидимой во мраке ночи. Блеск не был силен, но красный свет не был точкой, он мерцал, как небесное светило, расплывался тлеющим диском.
Эрколэ Сабенэ почувствовал укол в сердце и едва перевел дух. Это уже был не мираж, не эффект или сенсация. Перед ним вдруг словно ожил сам Космос. Созерцание звездных мириад не произвело такого воздействия, как созерцание этого маленького кровавого ядрышка в гигантской оболочке мрака. Что велико и что мало? Его зрительная труба была микроскопом. Он поймал в поле зрения самое бездонную тьму и в сердцевине этого препарированного мрака увидел маленькое живое небесное тельце, трепещущее подобно кровяному шарику в жизнетворном потоке, струящемся из гигантского сердца Космоса. Это небесное тельце поднималось ему навстречу со дна непостижимого, загадочного пространства. При помощи этой трубы, этих шлифованных стекол, с глазу на глаз с одиноким небесным тельцем, он приобщился К тайнам движения вселенной в тысячу раз более захватывающим, интимным образом, чем, если бы в ослеплении ринулся в самую гущу светил, пляшущих в млечной туманности. Смотри же, смотри на это маленькое тельце там, внизу, смотри, как оно живет, мерцает, этот красный фонарик далекого парусника, плавающего по вечному океану вселенной!..
Зрелище было столь увлекательно, что Эрколэ не мог от него оторваться. Всем умом, всем своим зрением и чувством хотелось ему уйти, Погрузиться в это зрелище, проникнуть в это маленькое красное ядрышко, света которого оказалось достаточно, чтобы наполнить и окрасить все его сознание живой красной кровью веры. Лишь на этой точке, в этом созерцании ощущал он себя в статическом равновесии, понимал сосущее ощущение в подошвах ног и чувствовал самое падение, как блаженное головокружение, мощное влечение, пронизывающее его всего насквозь, до мозга костей.
Крафту пришлось силой оторвать его голову от окуляра.
– Поняли, наконец, товарищ? – тихо спросил он. Эрколэ Сабенэ глубоко перевел дух и с закрытыми глазами покачал головой.
– Только не мозгом. Но я прямо задыхаюсь; право, как-будто вся кровь моя стремится туда, вниз. Вниз! Скажите же мне, ради создателя, как можно направить зрительную трубу не вверх, в небесное пространство, а вниз, в какую-то глубь? Не можем же мы, сидя на Земле, видеть звезды у себя под ногами!
– Да мы уже оторвались от Земли, товарищ.
– Но, если бы даже мы были на воздушном корабле, мы не могли бы видеть звезды под своей гондолой. По закону тяготения Земля всегда должна находиться у нас прямо под ногами, не так ли?
– Тогда нам никогда не удалось бы оторваться от Земли, – улыбнулся Крафт.
– У меня голова идет кругом! – сказал Эрколэ. – Простите, если я был немного груб несколько минут тому назад. Но я не люблю, чтобы надо мной потешались. Вы говорите, что мы уже оторвались от Земли. Но где же мы тогда? Чтобы выйти за пределы неба, земной атмосферы, нужно, так сказать, перевернуть силу тяжести вверх ногами, падать с Земли.
– Так оно и есть. Оторваться от Земли. – значит падать с нее.
– Куда же мы падаем?
– Как-раз туда, куда тянет нас вес нашего тела. На маленькое, красное пятнышко, виденное вами в эту зрительную трубу. Оно стоит на той же вертикали падения, как вы и я. Сообщи я вам скорость нашего падения, у вас мозг застыл бы в костях. Но вы даже не замечаете, что падаете, не правда ли? Мы сидим себе тут и преспокойно, незаметно падаем, падаем. Если вы сомневаетесь, взгляните еще раз на красное пятнышко под вашими ногами. Не могу вам точно определить, через сколько именно дней его объем увеличится вдвое… Бессмысленно толковать о днях, когда мы оторвались от Земли и ее времяисчисления. Мы больше не знаем ни дней, ни ночей. Солнце не восходит и не заходит для нас. Звезды не вращаются. Мы оторвались от Земли и всех; земных понятий.
Эрколэ Сабенэ поежился, словно озябнув.
– А это там… внизу?.. – спросил он, указывая на зрительную трубу.
– Это тысячи лет известная и наблюдаемая с Земли планета, которой римляне дали имя бога войны. Мы столько натерпелись от его неистовства у себя на Земле, что, дезертировав оттуда, почувствовали потребность посетить эту красную звезду, убедиться – не крови ли и пожарам обязана она своим светом?.. Одним словом, – заключил Крафт, – если вам нужен конец и выход отсюда, то он именно там и нигде больше. Там мы остановимся. Это так же верно, как то, что падающее яблоко останавливается в траве, где-нибудь у подножия дерева.
Эрколэ Сабенэ схватился за голову.
– Но это же безумие, сущая бессмыслица! Я никогда не поверю, чтобы кучка военных дезертиров могла разрешить неразрешимую проблему. Преодолеть силу тяготения оторваться от Земли, улететь в безвоздушное пространство…
– Да мы вовсе не летим, – нетерпеливо перебил Крафт. – Я же сказал вам, что мы падаем. Другого способа разрешить проблему не было. Разве наши летательные аппараты годятся для межзвездного полета за пределами земной атмосферы? Представьте себе аэроплан на пути между планетами. Куда он полетит при перемещении силы тяжести? Куда упадет, в случае несчастья, поломки мотора? Нет, остается одна единственная возможность – самому заранее наметить путь своего падения и падать! Лишь падение имеет свой непреложный закон. Никакие полеты в мировом пространстве немыслимы, за исключением верного, определенного законом притяжения падения. Всякое движение здесь – есть падение. Мы падаем, – значит, мы движемся.
Эрколэ Сабенэ слушал, широко раскрыв глаза. Слова порождали интуицию.
Крафт предоставил его самому себе.
IX
Радиоспектр
Эрколэ Сабенэ так и застыл на своей наблюдательной стремянке, то поглядывая в окуляр, то оглядывая окружающее его пурпурно-красное помещение.
Крафт вывел его из раздумья, обняв рукою за плечи, как учитель непонятливого ученика.
Высокомерный насмешник давно уже уполз в свою мышиную норку. Наивная душа сидела и ломала себе голову над трудной задачей.
– Но каким образом?.. – прошептал он. – Объясните мне, как?
– Время слишком дорого, – ответил Крафт. – Каждое мгновение – целый мир впечатлений и переживаний, которых не изведал еще ни один разум в мире. Чтобы объяснить вам все, нужно, чтобы вы прошли весь путь развития, проделали опыты многих лет, которые мы ставили, прежде чем нашли решение. Сколько миллионов людей ходят по земле и пользуются чудеснейшими изобретениями с такой беспечностью, словно это самые естественные вещи в мире. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, какую игру дивных сил природы кудесники-изобретатели дали в руки невежественной, наивной толпе? Она телефонирует, не имея ни малейшего представления о самой сущности явления; она пользуется радиотелеграфом, ничего не смысля в нем. В большинстве своем человечество представляет глупых и беспечных ребят, пользующихся открытиями божественного разума, даже не подозревая, какими чудесами играют! Если бы им поставили условием уразуметь самые принципы и процессы прежде, чем допустить их до пользования такими открытиями и изобретениями, они никогда бы не удостоились этого. Из сотни ездящих в электрическом трамвае, пожалуй, ни один не в состоянии понять, не то что объяснить его механизм. И ни один смертный не может сказать, что такое в сущности электричество. И наше настоящее падение на Марс в такой же степени объяснимо или необъяснимо.
– Но вы-то в состоянии объяснить, как вы нашли путь к разрешению проблемы? Я охотно сознаюсь, что я глупый, беспечный мальчишка, недостойный понять всю суть. Но дайте мне хоть намек на объяснение, хоть на вершок приподымите завесу!
Крафт улыбнулся, а его маленькие, мечущие красные искры умные глазки приняли добродушнейшее выражение, когда он весело произнес:
– Взгляните, товарищ, на свою собственную грудь; вот вам и объяснение.
– Что, собственно, вы подразумеваете?
– То, что вы расхаживаете с собственным спектральным анализом на груди!
– Вы намекаете на мои знаки отличия, – сказал Эрколэ Сабенэ, краснея. – Осмелюсь просить вас не насмехаться над этим. Каждая нашивка стоила мне, если не крови, то известной дозы мужества, упорного труда и тяжелых лишений. Это в самом деле своего рода анализ.
– А разве необходимо выставлять его напоказ?
– Да, я честолюбивый солдат и с гордостью ношу цвета своей родины. Не забудьте, что я отпрыск старейшего и храбрейшего народа. Я – римлянин. А какая другая страна в наше время пережила более яркое возрождение? Мы не только объединились, мы стремимся отвоевать себе право господства над миром, которое принадлежит нам в силу тысячелетней давности.
Крафт вытянулся во фронт. – Перестаньте иронизировать, – сказал Эрколэ Сабенэ. – Не забудьте, что я итальянец.
– А я австрияк, подданный самого христианнейшего государства. Жаль, что вы не остались в вашем окопе. Для вас хватило бы еще задач на земле, и вы пока не нуждаетесь в небесных.
– Зато я нуждаюсь хотя бы в самом маленьком объяснении того, как и почему мы падаем на Марс!
– Взгляните на ваш собственный грудной спектр. Всякое небесное тело, как вам известно, обладает подобным спектром. Спектральный анализ! Это, так сказать, особый способ сигнализации каждого отдельного небесного тела. Мы с помощью радия получаем совершенно особый вид звездных спектров, более сильных и ярких, чем прежде; они точнейшим образом осведомляют нас об элементах каждого тела о его весе, величине, плотности и космической силе. Вот такой радиоспектр Марса и является для нас одновременно двигательным и управляющим аппаратом. Он действует подобно присасывающему диску, излучающему ток по направлению к планете, к которой мы стремимся. Посредством усиления этого тока мы преодолели силу земного притяжения… Чтобы оторваться от земли, нужно только обладать скоростью 11,5 километров в секунду. А мы можем с помощью тока, образовавшегося между Марсом и его радиоспектром – тут под нашими ногами – добиться гораздо большей скорости. Мы беспрерывно и беспрепятственно падаем сквозь эфир и мировое пространство, словно влекомые невидимою нитью через всю вселенную. С нашим радиоспектром и его током мы можем спуститься только на ту планету, к которой обращены наши ноги… Поняли вы что-нибудь из этого объяснения?
– Должен признаться, весьма мало.
– А вы больше понимаете, когда физик объясняет вам радиотелеграфию? Люди обыкновенного умственного склада в состоянии усваивать только чисто внешнюю, осязательную причинную связь. И никто ведь не понимает, какие «силы» управляют нашими хрупкими и остроумными аппаратами. Мы как бы оседлали невидимых коней. Мы называем их силами, но не имеем в сущности ни малейшего представления о том, что такое собственно «сила». Вскройте машину с ее сотнями колес, поршней, винтов и прочих частей механизма, самая сила останется неуловимой; она невидимкой одухотворяет лабиринт мертвых машинных частей и исчезает при малейшей порче в механизме.
Любознательность Эрколэ Сабенэ не получила полного удовлетворения. Он слушал с благоговением, но внутренний скептик дразнил его языком. Все эти изобретатели, физики и химики не являлись ли в конце концов чем-то в роде гениальных фокусников, уверяющих, что все – лишь ловкость рук, тогда как на деле тут несомненное колдовство? Они даже непостижимую природу подчинили себе и заставили проделывать фокусы!
– К сожалению, я знаю так мало, – сказал Эрколэ, – что совершенно не могу проверить то, что вы мне рассказываете. Вы с таким же успехом могли бы уверить меня и в том, что Луна или Марс сделаны из зеленого сыра. Вы говорите о радиоспектре, о котором я даже никогда ничего не слышал; да и вообще, в радии и в спектральном анализе я смыслю не больше, чем эти нашивки на моей груди. Но раз вы упоминаете о машинах, то будьте любезны, позвольте мне заглянуть хоть одним глазком в механизм вашего корабля: в колесах, поршнях и в динамике всегда есть нечто непосредственно убедительное.
– Наш механизм принесет вам одно разочарование, – сказал Крафт улыбаясь и вставая. – Разве вы не обратили внимания, что пол под нами не дрожит? Не слышно ни скрипа, ни треска. Здесь тихо, как во чреве мрака. Руль вы уже видели: он управляется сам собою; вы можете убедиться, что красное пятнышко, видимое в трубу, ни на йоту не изменяет своего положения в центре окуляра. Чего же вам еще?
– Покажите мне двигательную силу, доктор Крафт, двигательную силу!
– Как я уже сказал вам, двигательная сила высшего порядка всегда невидима. Шумят только земные духи, машины низшего разбора. Ту силу, которую мы называем «током», можно направить куда угодно. Звездное колесо вселенной не скрипит. Наш новый центр притяжения и является той двигательной силой, о которой вы спрашиваете. Теперь уже не Земля, а Марс притягивает вас. В ваших жилах поет облегченная весомость. Вы весите теперь втрое меньше, чем на Земле. «Космополис» имеет шарообразную форму. Все помещения в нем могут вращаться во все стороны вокруг центра. Когда наша вертикальная линия перемещалась от Земли к Марсу, это был для нас очень странный переход. Невидимая рука перевертывала нас, и мы чувствовали какое-то странное щекотание и вытяжение в суставах: не то, как при ревматизме, не то, как при сильном росте в детстве.
Эрколэ Сабенэ вздохнул и произнес безнадежно:
– Откровенно говоря, у меня голова кругом идет. Покажите мне хоть этот спектр прежде, чем я окончательно сойду с ума!
– Боюсь, вам не перенести этого зрелища. Требуются очень крепкие глаза. Не лучше ли вам раньше поправиться, окрепнуть хорошенько?
– Я не могу поправиться, пока не увижу всего.
– Ну, хорошо, тогда ложитесь плашмя вот здесь, на полу, где идет поперечная черта – пояс.
– Разве это и есть спектр Марса? – спросил Эрколэ Сабенэ, растягиваясь во всю длину на полу.
– Погодите! Не испугайтесь, когда я погашу всякий свет. И наденьте сначала вот это.
– Черные очки? Но я ничего не увижу в них!
– Наденьте их и закройте глаза, пока я не скажу: глядите.
Стало темно, как в могиле: Эрколэ Сабенэ закрыл глаза и, весь дрожа от напряженного ожидания, даже прижал к очкам обе ладони.
– Глядите! – раздался голос Крафта. Эрколэ Сабенэ глянул.
Словно кто сдвинул крышку с иллюминированного изнутри часового стекла. Эрколэ лежал как бы на краю светящейся бездны и глядел вниз, в волшебное сияние полос спектра. Он как бы парил над сияющим провалом во мраке. Огненные цветные полосы чередовались, переходя из одного оттенка в другой, образуя трепещущую, знойную скалу; радужный мост из пламенеющего пурпура, текучей серной желтизны, расплавленной лазури, режущей глаз ярь-зелени; радугу из радуг; ослепительное великолепие; безумие красок!.. Полоса за полосою по очереди ранили и язвили его глаза; никогда еще его сетчатка не отражала подобного фантастического, безумного бреда в красках!..
На этот раз Эрколэ Сабенэ онемел. Исконные враги в его бедной измученной душе бросились друг другу на шею, объединенные в сознании своего бессилия и ничтожества. Сам он весь ушел в зрение, превратился в пару болезненно расширенных глаз, жадно впитывавших в себя сквозь темные очки эти световые и красочные видения, которых не вынес бы его незащищенный глаз, но которые наполняли расплавленным солнцем все темные уголки его существа.
И вдруг он ослеп. Радужный мост под ним исчез. Он поплыл, лежа на вершине скалы, над бездною вселенной, уткнувшись головой в холодный непроницаемый пол. Вход в волшебную пещеру вечности захлопнулся!