Текст книги "Небесный корабль"

Автор книги: Софус Михаэлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

XVI
Земной эгоизм

Лихорадочное, напряженное ожидание охватило весь экипаж корабля, приближавшегося к Красному Марсу. Пользуясь перископами, Марс спроектировали на лист белой бумаги, так что все могли наблюдать окрашенное, трепещущее, как живое, изображение планеты и даже следить за ее вращением вокруг оси.

Никому и в голову не приходило вспоминать при этом карты Марса, сфабрикованные на Земле, с их глупейшею путаницей имен из греческой мифологии, присвоенных воображаемым озерам и побережьям, материкам и морям; сама Утопия вставала перед наблюдателями возрожденным и безымянным миром, уничтожая всякие измышления, оптические обманы, недоразумения и ареографические теории; вместо грубой застывшей маски перед глазами наблюдателей был живой лик планеты с его изменчиво-расплывчатой мимикой.

Марс стал теперь как бы существом одушевленным; подобно голове Януса, медленно поворачивался он под улыбкой солнца, Показывая по очереди округлости своих румяных щек и все свои глубокие морщины. Твердых контуров на этой проекционной карте не выступало; лишь расплывчатые, окрашенные поверхности, световые пятна и точки, словно это была огромная круглая палитра, на которой растирало свои краски само Солнце.

Надвинутая на темя планеты шапка-полюс искрилась; зеленовато-синеватые пятна и полосы пересекали желто-красные поверхности, и перед этой чудесной игрой красок невольно стушевывались всякие предположения: вода это или суша, пояс растительности или пустыня, природа или культура.

Кто или что так искусно расцветило и избороздило морщинами лик этой девственно-новой, неисследованной планеты? Миллионы раз обернулась она вокруг солнца, пока создался этот лик. Когда-то и Марс был расплавленною массою. Тонкая кора лавы застыла вокруг огненно-жидкого ядра. Эта кора утолщалась, марсотрясения заставляли ее трескаться, вулканические извержения образовывали раны, точившие огненную кровь. Сотни тысяч марсо-годов, вдвое более долгих, чем земные годы, сглаживали, обтачивали, стягивали и зарубцовывали кору планеты.

Поистине, это был древний лик Сибиллы, выявлявший свои черты все ясней и ясней, подергиваясь подобием дрожащей улыбки. Какие глаза встретят там взгляды земных пришельцев, какие уста дохнут им навстречу, какие силы схватят, обнимут их, когда они упадут прямо в объятья нового мира, где все их понятия и весь их опыт окажутся бессильными, а сами они уподобятся несмышленным младенцам, впервые учащимся стоять и ходить?..

Бурное нетерпение овладело всеми. Их опьяняло это зрелище; самая атмосфера вокруг них как-будто менялась. Хотя термометры, барометры, гигрометры и прочие измерительные приборы давали нормальные показания, у всех было такое чувство, будто земные условия уже не годились для них больше, ибо они уже подпали под влияние новых планетных сил. Кровь сильнее приливала к сердцу и отливала от него, дыхание учащалось, созерцание этого светящегося красного мира, спроектированного перед ними на бумаге, зажигало в мозгу своеобразную лихорадку ожидания; то-и-дело приходилось отворачиваться, закрывать глаза и отирать со лба капли пота.

Никто не думал ни о времени, ни о сне. Сменившиеся с вахты принуждали себя к отдыху силою, но не долго выдерживали, быстро вскакивали вновь и торопились отдаться заманчивым наблюдениям. Они были уже всецело поглощены Марсом, томились неведомыми желаниями, пронизывались магическою «аурой» нового фантастического мира, лежавшего под ними и ожидавшего их неизбежного падения, чтобы поглотить их. Они напоминали беспомощных мотыльков, подхваченных среди ночи горячим дыханием вулкана и втягиваемых в раскаленное жерло кратера, который затем вновь выдохнет их в виде мертвых белых порошинок.

Лишь теперь они ясно сознали весь адский ужас своего положения: они бесповоротно во власти всесокрушающей судьбы; они повисли над бездной, как приговоренные к повешению; повисли над зияющею пустотою; головы их уже окутаны черным капюшоном мрака… Жуткое ощущение собственного падения пронизывало их насквозь. Каким богам оставалось теперь молиться? Они сами ведь бросились в объятья опасности. Чья рука удержит мотылька на краю кратера и бережно отнесет в безопасное место?..

В глубине их душ копошился еще религиозный страх, складывающийся из чувства беспомощности, упования на чудодейственную силу, веры в сверхъестественное; раздавалась немая мольба червяка к провидению о ниспослании ему спасительной тени, когда он, извиваясь, ползет под палящим солнцем по непроницаемой каменной мостовой.

Но какой прок от всех земных представлений о боге и провидении здесь, на пороге неотвратимой судьбы, в бездну которой они бросились добровольно?

К какому святому следовало прибегнуть Эрколэ Сабенэ в этот горький час? Он был отделен от своих земных заступников тысячами тысяч миль. Где искать их алтари среди этой всеобъемлющей небесной пустыни? Что значили все эти герои-мученики и чудотворцы здесь, в пустом, всепожирающем мировом пространстве? – Не больше, чем земные игрушки, кумиры, украшенные мишурой и созданные теми и для тех, чьей религиозности хватало лишь от молитвенной скамьи до алтаря, убранного фольгой и восковыми свечами. Что было делать святым здесь, где их родина-Земля являлась лишь песчинкой, затерявшейся среди мириад ей подобных?..

Дрожь пронизала Эрколэ Сабенэ. Не кощунством ли было тянуть за собой мадонну в этот вечный мрак? Какое значение имел ее венчик или кукольный младенец на ее руках здесь, в этом бездонном мраке, где мириады светил вечно двигались по своим орбитам, никогда не встречаясь?.. Вставал перед Эрколэ Сабенэ вопрос и еще более страшный: не был ли и «спаситель мира» лишь земным спасителем, порождением земных условий и потребностей, предназначенным для спасения лишь обитателей Земли, погрязших во грехах и пороках? Или он совершил свою миссию и в том новом мире, к которому приближался «Космополис»? Встретит ли Эрколэ и тут христа? Найдет ли храмы, где молятся христу, увидит ли кусочки креста, на котором он был распят, могилу, из которой он восстал по воскресении?..

Эрколэ дрожал, задавая себе эти вопросы, – червь сомнения точил его сердце. Разве не гораздо правдоподобнее предположить, что планета, к которой они приближались, жила своею собственною, совершенно изолированною жизнью, ничем не похожею на жизнь Земли? Что у нее была своя особая история развития, и она являлась родиной совершенно иных существ, иных форм жизни, совершенно не похожих на земные? Не прискорбный ли плагиат со стороны ограниченных земных умов населять Марс копиями и подобиями существ, обитающих на маленькой Земле, которая является лишь незначительным и окраинным домишкой в огромном звездном городе?.. Свой Ватикан, свой папа и своя святая католическая церковь на Марсе?!. Свой народ Израиль, свой Иерусалим, своя Голгофа?!.. Вздор!..

Скоро однако Эрколэ охватил такой же могучий экстаз, как всех остальных, окончательно изгнав из его души насмешника. Он перестал спорить с самим собою и с неизведанным благоговением смотрел на встречу грядущему. В нем готово было родиться новое, более мощное сознание. Все представления, связанные с давно оставленною «Небесным кораблем» позади Землею, как-то разом измельчали. Он смотрел назад словно в перевернутый бинокль и видел, что борьба великих держав за воображаемое «мировое господство», все иллюзии людей относительно «мирового» значения Земли, классовая борьба, капитализм, «мировая война», уничтожившая миллионы человеческих существ, все катастрофы и судорожная вечная борьба всех и каждого за существование – т. е. в сущности за удовлетворение чисто животных влечений и потребностей, за то, чтобы набить желудок дорогой пищей, да овладеть самыми нарядными женщинами, – жажда власти, власти и власти – все в конце концов сводилось к деньгам. Вот универсальное средство выражения всех земных стремлений: все наслаждения, вся красота и все благородные ценности на вес желтого металла, золота!

Каким далеким и безразличным стало теперь все это! Там высоко, на сумрачной планете, кишели звероподобные люди, насквозь пропитанные экономическим материализмом, увязнувшие в тине временного благополучия, но бредившие вечностью и бессмертием, хотя и вечности и бессмертия они желали лишь в смысле сохранения своего житейского благополучия, возможности предаваться своим страстям и наслаждениям, ради которых они жили. Они не могли представить себе «счастье» иначе, как тесно связанное с земными благами, семейным очагом, властью и влиянием. Люди общества и государства боролись все за одни и те же эгоцентрические интересы во имя семейного благополучия, национального процветания, любви к родине, были связаны себялюбием, расовой гордостью, самовозвеличением, властолюбием.

Только теперь Эрколэ понял основной принцип космических устремлений Аванти, понял «центробежное» начало в полете «Космополиса»: прочь от узости земных представлений, готовой привести человечество к вавилонскому хаосу наций и национальностей. Все на земле были одинаковыми себялюбцами и захватчиками, все боролись за то или иное «священное» право свое, если не за какое другое, то за основанное на давности, на борьбе предков, на пролитой крови, якобы вопиющей из праха и требующей возврата такой-то территории. Все они вопили о праве на самоопределение, подразумевая под этим пересмотр существующего порядка вещей в целях возвращения им утраченных земель. Все желали расширения своих границ за счет врага. Завоеваний! Завоеваний! Силою оружия или по праву народному, но завоеваний!..

«Космополис» плыл не под флагом завоеваний, не стремился к покорению новых миров. Он стремился только побить рекорд космического полета; открыть новые, не земные, горизонты, новые пути, перспективы и надежды взамен изнурительной самоистребительной борьбы, начатой людьми на Земле в силу взаимной боязни народов, взаимной их зависти, соперничества за власть, за отвоевание себе «места под солнцем», и ставшей самою свирепою, неумолимою грызней хищных зверей, которая превратила мирные нивы в кровавые братские могилы.

Стоя обнаженным под солнечным душем, Эрколэ горел желанием облечься в совсем иные одежды, каких не знали еще на Земле; ему не хотелось надевать своей пыльной военной куртки, пропитанной запахом окопов, земляною сыростью, пороховым дымом и газами. Он мечтал о космическом облачении, омытом в звездной купели, окрашенном цветами планеты, которую они собирались посетить.

Ему хотелось отрешиться от всего, что напоминало о Земле. И, проходя мимо люка широкой отводной трубы, через которую силою сжатого воздуха выбрасывалось за борт «Космополиса» все ненужное, он почувствовал непреодолимую потребность очистить свое существо от всего, что еще отзывалось Землей, от всех земных воспоминаний, от всякой земной грязи.

И он кинул в эту клоаку последние знаки своего воинского звания: патронташ, револьверную кобуру, даже свой форменный пояс, а вместе с тем и последнее воспоминание о земных женщинах – крохотную изящно-изогнутую туфельку Маризы, этот своего рода ритмический слепок с ее прекрасной ножки!

Он прислушался к последовавшему затем легкому звуку, словно от вылетевшей пробки, и с минуту думал о фантастической судьбе башмачка прекрасной Маризы, осужденного теперь вечно танцевать в небесном пространстве неразрешимою ритмическою загадкой.

XVII
Атмосфера Марса

Каждую свободную минуту члены команды «Космополиса» проводили, склонясь над все увеличивавшимся изображением Красной планеты. Это зрелище держало их в каком-то трансе. Они словно наклонялись над горячей жаровней, из которой исходили дурманящие волшебные ароматы.

Один Аванти утилизировал получаемые зрительные впечатления, тщательно отмечал все происходившие изменения и заранее вычислял предстоящие. «Космополис» приближался к цели с все возраставшей быстротой. Скоро они погрузятся в атмосферу Марса и наверняка погибнут, если падение грозит им сильнейшим ударом о твердую поверхность.

Удаление от Солнца было несомненным. Наблюдая сквозь толстые темные очки, Эрколэ видел сильно уменьшившийся в диаметре солнечный диск, убавившийся почти на треть в сравнении с наблюдаемым с Земли. Но сила его лучей, по видимому, не особенно ослабела, если судить по измерительным приборам и по работе солнечных моторов, которые действовали вполне удовлетворительно. Только самый свет казался нежнее, мягче, и жар уже не так обжигал кожу. Приходилось во всяком случае готовиться к тому, что на самой поверхности Марса температура будет значительно ниже земной, и, если спуск обойдется благополучно, земным гостям придется поселиться на экваторе, чтобы не страдать от холода: вращаясь вместе с Марсом, они уже лишены будут возможности черпать тепло от незаходящего Солнца.

Для смягчения силы падения и во избежание воспламенения «Космополиса» при стремительном прохождении через атмосферу Марса, Аванти распорядился постепенно ослаблять напряжение тока марсового радиоспектра. Для снижения «Небесного корабля» им было достаточно обычной силы притяжения Марса. Но собственная тяжесть «Космополиса» могла сыграть роковую роль при спуске, если он произойдет слишком круто, по отвесной линии; надо было попытаться соскользнуть как бы по наклонной плоскости, по образцу аэропланов.

Перископы дали Аванти возможность усмотреть двух спутников Марса. Они были невелики и светились слабо. Добыв с помощью радиоспектроскопов их спектры и включив их токи, Аванти надеялся использовать силу притяжения этих двух спутников, заставить их сыграть роль двух балансирующих крыльев аэроплана.

Убавив таким образом скорость, «Космополис» продолжал приближаться к Марсу, диск которого уже заходил за края проекционной плоскости.

Все стальные щиты, по возможности, были сдвинуты в стороны, чтобы освободить внутренние стеклянные стенки шара для наблюдения звездного мирового пространства во все стороны. Между горящими на черном фоне мрака точками звезд с неуклюжею медлительностью двигались две бледные луны Марса, каждая со своей стороны, а самый Марс бросал снизу красноватый отблеск на выпуклые стекла «Космополиса», зажигая в них опаловые переливы.

И вот произошло чудо…

Красноватый отблеск стал постепенно переходить в более золотистые тона. Планета как-будто меняла окраску. Румянец ее бледнел, выцветал… И все яснее и яснее проступал морщинистый лик Марса, освобождаясь от розовой вуали… Аванти, глядевший вверх, вдруг простер обе руки вперед и крикнул:

– Глядите!

И все увидели, как темное пространство над ними стало заволакиваться словно туманом, в котором играли голубоватые переливы северного сияния… Миг – и все исчезло. Зато сверху заструился в «Космополис» и как бы залил его ровный, таинственный, голубоватый полусвет. Сквозь боковые стекла виднелись звезды, сверкавшие подобно брильянтам и «мигавшие» совершенно по-земному.

Никто не проронил ни слова. Все стояли, едва осмеливаясь дышать, глядя, как на темно – синем фоне зажигались и угасали, вставали и заходили звезды.

Люди почувствовали перемену, только когда она совершилась.

– Мы в атмосфере Марса! – прошептал Аванти. – Видите «небо» вокруг нас? Это небо Марса!

Все поспешили в верхнее помещение, где их ослепил дивный темно-синий небесный купол, нависший над «Космополисом». Догорали последние звезды, готовые угаснуть. «Космополис» погружался в атмосферу Марса, словно в тихие голубые воды бездонного океана. Чудилось даже, что они мерно колышут корабль.

Наиболее разительна была перемена в Солнечной камере. Солнце, как бы соскользнувшее со своего привычного места в пространстве, сдвинувшееся вниз и в сторону, кротко сияло на атласном небе цвета синих колокольчиков.

Пониже, под «Космополисом», показались серебристые полоски облаков. Стеклянные стенки корабля запотели. Воздух Марса запечатлевал на щеках вновь прибывших гостей свои мокрые поцелуи! Очевидно, он был холоднее и влажнее внутреннего воздуха в корабле.

Обе луны тоже побледнели. Они висели, каждая по свою сторону Марса, подобно паре потухающих фонарей. Закрыв спектр Марса и паря на спектрах обеих лун, как на планирующих крыльях, «Космополис» скользил в разреженном воздухе, как погружающаяся на морское дно медуза. Не буря несла его, а усиленный ток одного из спектров помогал ему снижаться ровным, косым полетом на поверхность Марса. Все-таки спуск происходил слишком быстро, чтобы можно было уловить все подробности пути. Но инстинкт подсказал Аванти, что они, по всей вероятности, вовлечены в экваториальную зону, несутся над обширными, желтыми пустынеподобными пространствами, в направлении как-раз противоположном солнцу, которое закатывалось с необычайной быстротой.

Странное, сверкающее пурпуром сияние начало вспыхивать в воздухе; вечерняя заря оказывалась здесь ярче, нежели на Земле. Словно кровавые волны одна за другой набегали на лик Марса, заволакивавшийся в то же время фиолетовыми тенями, которые пронизывались искрами света не то отраженного, не то искусственного.

Когда солнце зашло, над головами наблюдателей сомкнулся бирюзовый свод со знакомыми звездами, но такой прозрачный и сверкающий, словно был целиком высечен из драгоценного, прозрачного камня. Две маленькие луны, которым земные астрономы дали имена «Страха» и «Ужаса», торопливо скользили по своим орбитам. Одна склонялась к горизонту, словно красноватый буек, а другая золотистым топазом поднималась над Марсом, обдавая золотыми брызгами света его фиолетовую вуаль, сгущавшуюся во мрак. Планета как-будто окутывалась черным покрывалом, усыпанным мелкими блестками.

Никто не ожидал такого быстрого наступления ночи, скрывшей загадки, навстречу которым несся «Космополис». Спустится ли он в море или в пропасть? Разобьются они о водную или о твердую поверхность? Им предстояло быть готовыми к самым невероятным и ужасным случайностям, каких не могла измыслить самая необузданная фантазия. Пока было большим успокоением, что «Космополис» с легкостью мыльного пузыря летел наискось вниз в тихо-дремлющей атмосфере. Тени волновались под ним, не приближаясь к нему.

Когда вторая луна закатилась, курс корабля стал направляться лишь одною, но она стояла так низко над горизонтом, что слабый ток ее спектра буксировал «Космополис» на очень недалеком расстоянии от поверхности Марса.

Вся команда напряженно, затаив дыхание, стояла на наблюдательных постах в своем потухшем шаре. Никто не знал, когда ждать столкновения. Время от времени темноту прорезывал какой-то луч света. Что это? Отражения лунного света или световые сигналы, подаваемые живыми существами? Иногда шар летел над поверхностями, светившимися фосфорическим блеском, напоминавшим свечение вод. Ожидание обострило чуткость, и все слышали, когда чья-нибудь пересохшая гортань глотала страх. Все молчали и стояли, как неподвижные созерцающие призраки, заключенные в тихо скользящем мыльном пузыре.

Аванти увлек за собой Крафта в синеватый мрак.

В руках у него был какой-то странный предмет, и он приблизил к лицу друга свою словно выросшую, распухшую голову в огромном воздушном шлеме водолаза.

– Александр, – прошептал он, приподняв шлем над губами, – нам предстоит сделать первый и, может быть, последний шаг к разгадке тайн Марса. Если мы не сможем дышать здесь, нам придется немедленно повернуть обратно на нашу родную планету. Взгляни! Она все еще там на месте и манит нас домой.

– А ты не забыл, – хриплым басом, серьезно, спросил Крафт, – ты не забыл, что обратный путь будет вдвое и даже втрое длиннее? Хватит ли у нас сил и запасов?

– Если нельзя будет остаться здесь, мы этою же ночью пустимся в обратный путь к матери-Земле и упадем на нее, хотя бы мертвыми. Помоги мне пройти к нашему единственному выходу.

– Я пойду с тобой, – сказал Крафт.

– Этим ты мне не поможешь. Ты должен остаться внутри и держать обвязанный вокруг моего тела, пропущенный в дверь, канат. Выйдя в промежуточное помещение, я открою наружную дверь, высуну голову и, приподняв шлем, испытаю атмосферу. Если она не поддерживает дыхания, я немедленно плотно надвину шлем и потяну за канат. Окажись я уже не в силах захлопнуть наружную дверь, ты выйдешь и сделаешь это. Вот тебе шлем.

Оба они стояли перед герметически закрытою промежуточною каютой, отделявшею внутренность корабля от наружного выхода. Аванти достал ключ и отпер ведущую туда дверцу. Затем без колебаний вышел и затворил ее за собою. Крафт ощупал конец каната, пропущенный в дверь, сквозь узкое, круглое отверстие, с которого был теперь сдвинут клапан, и, надев шлем, обеими руками судорожно вцепился в канат. Шлем изолировал его уши, но ему показалось, что он слышал, как отворилась наружная дверь. Он считал секунды, словно капли жизни и смерти. Сердце его стучало, жилы на шее вздулись от напора крови под давлением шлема.

Секунды шли, а канат не шевелился. Зато дверь как-будто затрепетала. Он с силой натянул канат, но безрезультатно. Тогда он испугался, инстинктивно открыл дверцу и сам очутился в узком промежуточном помещении.

Наружная дверь стояла настежь. На смарагдовом фоне неба четко вырисовывался темный силуэт Аванти, прислонившегося к дверному косяку. В откинутом на затылок шлеме неподвижно стоял он, обратив лицо к сумеречной дали.

Ужасное предчувствие охватило Крафта. Неужели чуждая атмосфера уже отравила его друга или парализовала его? Похоже было, что он вот-вот слетит в эту темно-зеленую зияющую небесную пропасть.

Крафт сам почувствовал головокружение. С быстротою молнии ухватил он правою рукою поясной канат Аванти, а сам с силой откинулся назад всем корпусом, чтобы не упасть. При этом у него еще хватило присутствия духа левой рукой захлопнуть у себя за спиной внутреннюю дверь, чтобы удушливый воздух не проник внутрь «Космополиса». Затем он схватился за шлем Аванти, намереваясь снова нахлобучить его на голову друга.

Но тот повернулся к нему в полуоборот лицом: глаза его сияли, словно отражая эти смарагдовые небеса, а полураскрытые губы медленно и глубоко, с наслаждением впивали воздух, как драгоценный благоухающий нектар.

– Александр, я дышу! Попробуй и ты! Сбрось шлем! Даже в Альпах не мог ты испытать такого блаженного ощущения. Этот воздух настоящий нектар для легких! Попробуй только!

Крафт, не слыша звуков из-за толстого шлема, прочел слова по движениям губ Аванти, но от волнения не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Пальцы друга освободили его от шлема.

– Александр, счастье не покинуло нас. Мы очутились не на планете ужасов, а в мире, где можно жить. Что ты испытываешь? Я пью животворный напиток из хрустальной небесной чаши воздух, в котором не может быть ничего вредного. Он разреженнее, чище и живительнее принесенного нами с Земли.

Крафт раздвинул свои крупные решительные губы, как для поцелуя, и зажмурил глаза, как бы для того, чтобы всем существом отдаться вдыханию свежих бальзамических струй.

Молча пил он из дивного источника жизни, струившегося из глубины зеленой ночной чаши Марса. Сердце рыдало от счастья, готово было разорваться от полноты чувств. И он, в порыве благодарности, раскрыл объятья и крепко сжал в них своего друга.