Текст книги "Небесный корабль"

Автор книги: Софус Михаэлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

IV
Астрономический кинематограф

Минуты или столетия протекли до появления следующего посетителя: широкоплечего великана, с головой Геркулеса, с бородой полумесяцем и с маленькими, но словно мечущими красные искры глазами?

Он смотрел на Эрколэ Сабенэ, как на муху, собираясь поймать ее правой рукой.

– Коротко и ясно, – заговорил он, будто щелкая на пишущей машинке, – меня прислал капитан. Я – доктор Крафт, Александр Крафт. Что вы еще хотите знать? Нам некогда.

Эрколэ Сабенэ раскрыл было рот, но великан предвосхитил его вопрос.

– Где вы находитесь? Долготы и широты для нас уже не существует. Да вы и не астроном? А мне, черт побери, некогда читать вам популярно-научные лекции. Потерпите и сами увидите.

С этими словами великан повернулся к нему спиной. Эрколэ видел, как он нетерпеливо похлопал ручищами.

– Достаточно вы окрепли, чтобы одеться? – спросил он, снова оборачиваясь к Эрколэ.

– Да. Я думаю достаточно, – ответил Эрколэ, удивляясь легкости, с какой слова слетают у него с языка.

– Так вставайте и пойдем смотреть! – сказал великан. – Вот тут для вас пара новых брюк. А то вы ходили, выражаясь изящным слогом, по пояс в навозе.

Эрколэ Сабенэ опять остался один. И долго еще лежал, не решаясь сделать усилие, чтобы приподняться с ложа. Когда же, наконец, решился на это, то ему показалось, что тело его легче перышка… Разве он потерял весь свой вес? Только спустив с ложа ноги, он почувствовал в ступнях какую-то странную сосущую тяжесть. Сунув их в мягкие войлочные туфли, попавшиеся ему под ноги, он попытался утвердиться в стоячем положении. Голова, туловище и руки ничего больше не весили. Он Поднимал руки, как пушинки. Зато ноги словно присасывались к полу. Стоило однако приподнять подошву, как вся нога становилась легкой, но отрывалась подошва от полу с некоторым трудом, как стальная пластинка от магнита.

Эрколэ Сабенэ попробовал сосредоточиться, но его мозг не работал. Машинально натянул он на себя форменную куртку и тут вспомнил, что это у него самая лучшая: все другие изорвались. Он стоял и рассеянно смотрел на полосатые нашивки на левой стороне груди. Все цвета показались ему другими, словно полинявшими. Пальцы автоматически ощупали привычный карман и нашли там в папиросы и восковые спички. Закурив, как лунатик, он обратил внимание на то, что горящий пепел был не красного, а серебристо-серого цвета.

Кто-то выбил у него из рук папиросу и вывел его из забытья. Голова Александра оказалась рядом с ним.

– Бросьте эту глупую привычку! Если у вае есть потребность в возбуждающих средствах, то у нас найдутся получше. Идем.

Эрколэ Сабенэ почувствовал, как его потянула за собой удивительно теплая и сухая рука. И никогда еще он не двигался так легко и быстро. Ни дверей, ни стен, ни лестниц он не замечал, между тем все время переходил из одного помещения в другое. То вверх, то вниз. Помещения плыли мимо него в этом полусвете, как-будто он скользил в лабиринте кулис, постоянно менявших свою окраску.

Из фиолетового освещения он совершил долгий переход в зеленоватом сиянии, словно шел по пиниевому лесу в яркий день. Затем поднялся кверху сквозь прохладный, бархатисто-коричневый полумрак, искрившийся, как радужная оболочка карих глаз.

Подъем был без ступеней, но высокий, хотя и не трудный. Эрколэ все время ступал, как по войлоку, а ноги присасывало.

Вдруг он очутился в какой-то высокой сводчатой зале, озаренной неверным тускло-золотистым сиянием, больше всего напоминавшим лунный свет – мерцающий и обманчивый, с переливами из фосфорически-зеленого в сернисто-желтый, скользящий и тлеющий, сильный и вместе с тем мягкий, весь сотканный из неопределенных, отраженных оттенков.

Эрколэ Сабенэ стоял на своих невесомых, но будто прилипших к полу ногах и озирался, ослепленный.

Зала имела странную кеглеобразную форму. Сам он как-будто помещался в центре ее и смотрел вверх, сквозь защищенное шлифованным, толстым стеклом круглое отверстие в огромном круглом куполе.

В зале было много каких-то людей, занятых каждый своим делом – кто у рукояток или контактов, кто у стройных подставок, кто у аппаратов, а кто за конторками. Света как-раз хватало, чтобы изучать развернутые карты и делать записи в книгах и журналах. Глаза работавших неустанно перебегали от записей к застекленному отверстию купола, через которое падал свет.

Над всеми высилась могучая фигура доктора Крафта. Он стоял, обхватив обеими руками затылок, и, не отрываясь, смотрел вверх. Никто не говорил громко, никто не проронил ни слова по поводу прихода Эрколэ Сабенэ. Только Крафт позвал:

– Avanti! – Человек с головой Александра выпустил руку Эрколэ, и тот, оставшись один, тоже вперил взор вверх, как все.

Однажды ему случилось наблюдать луну в обсерватории, в зрительную трубу, и у него осталось странное болезненное впечатление от того призрачного света, который озарял эти причудливые хребты и угасшие кратеры, похожие на омертвелые бородавки на морщинистом лике навеки погасшей планеты. Но лишь на одно мгновение Эрколэ Сабенэ показалось, что он вновь, ужасающе близко, увидел этот мертвый лик увеличенный, словно выросший, и безобразно-сморщенный, подобно куску кожи под лупой.

Вслед затем он сразу понял, что это не холодная безжизненная личина луны. Это был лик живой и дышащей планеты, изменчивый, одухотворенный, озаренный серебряными улыбками; скользившие по нему световые пятна и тени оживляли его, то хмуро сдвигая на нем густые брови – черные хребты, – то обливая розовым румянцем большие белесые равнины, то зажигая искры на снежных шапках гор.

Он различал глазом разные краски, сгущавшиеся благодаря смене света и теней. Под мощными белыми глыбами облаков вспыхивали опаловые огни. Темно-зеленые туманности были, по видимому, лесами. Между огромными, бледными однообразными равнинами вырисовывались твердые очертания, очевидно, морей. Свинцово-синеватые гладкие пятна были разбросаны под суровыми зубчатыми тенями, испещренными белыми точками.

И вдруг он сообразил: да это же озера Северной Италии, с очертаниями которых он был знаком до мельчайших подробностей! Взгляд ₍его сразу обрел уверенность и стал различать на этой гигантской карте знакомые линии. Плоскости разом стали для него выпуклыми, расцветились красками, прорезались реками; там и сям проглянули жемчужины озер и какие-то странные наросты, похожие на кристаллы минералов. Это, должно быть, города!

Да, лежащий вон там, под черными хребтами, испещренными белыми точками, ближе к пятнам ^-озер, огромный зубчатый кристалл, похожий на кусок серного цвета – это, должно быть, Милан. А там, в стороне, сливаясь с серебряным пятном моря, лежит царица лагун – Венеция. Взволнованный, он схватился за голову и отыскал на чудовищной проекционной поверхности вечный город Рим.

Дальше ему стало не под силу это причудливое светящееся видение. Он боялся ослепнуть, заглядевшись на эту чудовищную перламутровую раковину, сверкавшую тысячами переливов от бледно-розового до нежно-голубого и жемчужно-белого.

Эрколэ зажал рукой заломившие глаза, словно желая одним ударом разрушить колдовское наваждение. Он, наверное, спит, наверное, грезит. Или все это – просто обман зрения. Смелый и ловкий оптический фокус. Он попал в компанию кино-съемщиков, занятых постановкой грандиозной фильмы, и, очевидно, угодил на генеральную репетицию боевого номера программы: «Вид на Землю с Марса» или с другой планеты.

Странно, однако, как тихо работают все эти режиссеры и машинисты! Не слышно ни приказаний, ни ругани, не производится никаких перемещений, никто не усиливает и не ослабляет освещения. Все участвующие стоят молча, как статисты, созерцая эту созданную ими фантасмагорию и, видимо, не находя нужным вносить в нее какие-либо изменения. Лишь изредка скрипнет контакт, или зашуршит бумага. Не слышно ни жужжания динамо, ни стука поршней, ни визга ремней, ни тиканья стрелок измерителей. Самое большее, что послышится глубокий вздох одного из этих молчаливых зрителей, онемевших при виде собственного творения. Вон человек с головой Александра, которого Крафт назвал Аванти, словно пригвожденный к одной из стен, мечтательно устремил взгляд на чарующее зрелище. Сам великан, откинувшись спиной на конторку, смотрел вверх так, что его лицо было параллельно верхнему стеклу. Все остальные тоже почти не двигались. На полу, у своих ног, Эрколэ увидел лицо монгола, на котором сверкали большие круглые очки в роговой оправе.

Когда Эрколэ Сабенэ снова обратил свой взгляд туда, куда были устремлены взоры всех, его пронизала дрожь никогда неизведанного еще экстаза.

Ему почудилось, будто он и в самом деле видит большой участок земной поверхности. В поле его зрения находилась теперь вся Европа, от Скандинавского полуострова до мерцающего, врезывающегося своим языком в сушу Средиземного моря и белой равнины Сахары за прибрежными хребтами Северной Африки. Грандиозно! Скопировано до мельчайших подробностей, ничто не забыто, приняты во внимание все эффекты. Исключительное фантастическое зрелище!

Видно было даже, как обрывалась в середине Исландии мерцающая искристая линия солнечного света. По ту сторону меридиана была полная тьма. Отдельные искры, вспыхивавшие в потустороннем ночном мраке, были, очевидно, вершинами гор, тронутыми восходящим солнцем.

Эрколэ Сабенэ никогда не приходилось видеть более мастерской фильмы. Он готов был проглядеть на нее все глаза. И так долго и упорно вглядывался в нее, что ему, наконец, показалось, будто часть земной поверхности постепенно заволакивается мраком, а солнечный свет нащупывает все новые линии и пункты. Никогда, никогда не видел он ничего подобного!

На его плечо легла чья-то рука. Голос Аванти прозвучал у него над ухом:

– Не правда ли, непостижимо? Считали вы это возможным?

Оба они не отрывали взоров от купола. И Эрколэ с искренним восхищением ответил:

– Да! Это грандиозно! Примите мои комплименты! Мне и во сне не снилось ничего подобного. Изумительно хорошо задумано и великолепно, баснословно исполнено!

«Александр» искоса скользнул по его лицу взглядом, прислушиваясь к его словам с улыбкой, как бы позолоченной тем сиянием сверху.

– Исполнено?

– Я хочу сказать, что картина произведет фурор, – поправился Эрколэ Сабенэ. – Я, по крайней мере, никогда не видывал ничего подобного. Такой номер…

Он не договорил. – Аванти обеими руками обхватил его за шею, словно желая привести его в себя.

– Номер?. Вот чудак!

– Ну да, исключительный номер, до которого никто еще не додумался, – продолжал Эрколэ Сабенэ, опуская взгляд и встречая сияющие синие глаза Аванти. – Самая грандиозная фильма, какую я когда-либо видел. Астрономический кинематограф – нечто действительно новое.

И вдруг, все закружилось перед ним. Он чуть не опрокинулся; его качало, как тростинку, на крепко приставших к полу ногах. Аванти подхватил его и вывел из помещения.

Эрколэ Сабенэ закрыл глаза.

– Свет чересчур ярок, – пролепетал он, – это утомляет зрение. Вам следует смягчить освещение.

– Да, да. Вам это еще вредно. Я думаю, вам всего полезнее будет посидеть в одиночке, чтобы прийти в себя.

Эрколэ Сабенэ дал увести себя, как ребенок.

V
В одиночке

Эрколэ Сабенэ сидел в полном изнеможении. Впечатления были слишком сильны. Он сознавал только, что он один и что никогда еще в своей жизни не наслаждался столь абсолютной тишиной.

Тишина не нарушалась ни единым звуком. Окружающий мир словно исчез. Эрколэ как-будто находился под гигантским стеклянным колпаком, из-под которого выкачали все звуки. Ни скрипа отдаленных шагов, ни собачьего лая, ни выстрела, ни шума взрывов. Сколько времени прошло с тех пор, как он жил в аду окопов? Он прислушался к самому себе, но и внутри себя не мог уловить кипения жизни. Пульс не бился. В крови произошло короткое замыкание.

Тогда он напряг зрение и словно увидел бесконечную тишину, царившую в окружающем мраке. Она лилась на него мощным водопадом и низвергалась в бездонное ничто…

Тьма окутывала его подобно свивальнику мумии. Но его расширенный взор вдруг словно пронизал ее насквозь, чтобы через эту длинную, зияющую, прореху во тьме вырваться на свободу, улететь за сотни миль. Там, в этой длинной прорехе, вдруг показались, закишели звезды – одна за другой, до бесконечности.

Он видел только лоскуток звездного неба, среди которого не умел ориентироваться: что знал он о звездах, кроме самых элементарных сведений? Эта прореха пересекала мир звезд, которые холодно и чуждо воззрились на Эрколэ. В них не было обычного сверкания, подобного сверканию алмазов, рассыпанных по черному бархату открытой шкатулки. Они не искрились и не мерцали, а неподвижно горели каплями застывшего пламени. Оли не способны были то излучать из себя, то вновь вбирать в себя свой свет, как настоящие звезды на настоящем небе.

Эрколэ Сабенэ стал понемногу приходить в себя и вновь обретать свое обычное снисходительное превосходство. Этот шедевр искусства и техники имел таки существенные и бросавшиеся в глаза недостатки! Режиссер, изобретатель этой астрономической косморамы, не сумел заставить свои звезды мигать. Хотя задача вовсе не представлялась неразрешимой. Любой сколько-нибудь искусный машинист может заставить свое театральное звездное небо мерцать, – создать более или менее сносную иллюзию; это ничуть не труднее, чем инсценировать плеск волн или серебристую лунную рябь на море.

У Эрколэ Сабенэ не осталось никаких сомнений в том, куда он попал. Очевидно, в крупный, очень дорого стоящий и блестяще оборудованный космотеатр, в программу которого входили астрономические сенсации. Для открытия, очевидно, будет дана грандиозная фильма с помпезным названием «Через всю вселенную» или что-нибудь в этом роде. Первая картина «Вид на Землю с Луны» была импозантна; эта вторая – значительно слабее: нельзя изображать звездное небо без звездного мерцания!

Вскоре он открыл еще один важный недостаток: этой вселенной недоставало вращения. Звезды не перемещались, но оставались неподвижными, как долго он ни наблюдал за ними; например, Большая Медведица, вдобавок, еще расположенная вверх ногами, не говоря уже о том, что Полярная Звезда вовсе отсутствовала! Это и кое-что еще следовало исправить. Нужно бы показать и северную и южную части звездного неба, притом заставить его вращаться, чтобы на протяжении получаса или целого часа можно было наблюдать все, включая движение планет, вписывающих свои орбиты между неподвижными звездами.

Несмотря на все это, он не мог не признать, что и в этом виде картина производила своеобразное, возвышающее душу впечатление. Особенно завораживала, полная тишина. Тот, кто придумал посадить зрителя как бы на веранде Бесконечности, предоставив ему созерцать бездонную мировую глубь, несомненно отличался недюжинным полетом фантазии. Идея была плодотворна. Из этого безусловно можно было создать благородную и стильную сенсационную фильму. Но непременно придать ей и вращение и мерцание.

Эрколэ Сабенэ различил возле себя какую-то фигуру, силуэт, обрамленный звездами, и по голосу узнал Аванти.

– Как поживаете, земляк? Устояли вы перед этим зрелищем?

Эрколэ Сабенэ встал:

– Да, теперь-то я удержусь на ногах. Но не обижайтесь на меня, если я скажу, что ваши эффекты начинают надоедать мне – все равно, пускаете вы в ход свет или мрак. Не вернуться ли нам обратно на землю? При обычной двадцатипятисвечной лампочке я лучше сумею высказать вам свое мнение. Простите, но многое нуждается в поправках.

– Ха-ха-хаІ Ну, что я говорил? – послышался из темноты низкий бас, по видимому, доктора Крафта.

– Я не знаю, что вы говорили, – с раздражением ответил Эрколэ. – Но я повторяю: пожалуйста, дайте свету. Я привык видеть того, с кем говорю.

– В «одиночку» свет не проведен. Но если вы желаете вернуться на «землю»…

– Весьма охотно. Я это как-раз и предлагаю. Мы, может быть, пройдем прямо в вашу контору?

– Ха-ха-ха! – снова загрохотал великан.

– Пусть тот, кто потешается надо мной, лучше покажется мне! – возмутился Эрколэ Сабенэ.

Ответа не было. Крафт, по видимому, исчез. Эрколэ почувствовал, что его силой усаживают на место, и звонкий, как бой часов, голос зазвучал у него над ухом:

– Я понимаю, что слишком сильные впечатления ударили вам в голову.

– Моя голова совершенно здорова.

– … потому я и поместил вас в «одиночку». Мы всегда уединяемся здесь, когда нуждаемся в некотором охлаждении разгоряченного мозга.

– Мой головной мозг вовсе не нуждается в этом. Зато глаза очень нуждаются. Меня ослепило слишком яркое освещение вашей «Панорамы Земли», или как вы там называете ту картину. Я достаточно хладнокровен, чтобы учесть все ошибки. И вот, например, это, – он широким жестом указал на звезды, – вы, право, не можете предложить публике. Ваши звезды и чересчур крупны и вдобавок не мигают!

– Великий Озирис, не мигают! Неужели мне нужно еще объяснять вам, почему они не мигают?

– Если вы сами сознаете ошибку, то вам следует исправить ее прежде, чем показывать свои «картины» публике. Тут ведь дело не в колдовстве, насколько я знаю, а в механике.

– Да неужели вы все еще не поняли? Все еще не сообразили, где вы находитесь?

– Вы же не потрудились мне объяснить это. Но я не так глуп, чтобы не догадаться: вы решили использовать меня в качестве наивного зрителя, взятого прямо с улицы на одну из довольно неудачных, выражаясь мягко, репетиций сенсационной новинки вашего кинематографа.

– Репетиция! Кинематограф!

Эрколэ Сабенэ почувствовал, что рука Аванти ощупывает кисть его руки.

– Вам нет никакой надобности щупать мой пульс!

– Вы грезите? Или у вас разум помутился? Неужели вы в самом деле думаете, что находитесь в кинематографе?

– А где же еще? – сухо спросил Эрколэ Сабенэ, различая явное изумление на близко склонившемся к нему лице Аванти.

– Где же еще? О, наш милый «товарищ поневоле», пойманный нами в последнюю минуту! Способны вы уразуметь мои слова, или у вас все-таки произошло легкое сотрясение мозга? Разве вы потеряли способность видеть? Вы слышите мои слова? Вы на борту «Космополиса», на пути с Земли к планете Марс.

Эрколэ Сабенэ не нашелся сделать ничего другого, как только пролепетать по-детски:

– «Космополис»?… С земли… к планете Марс?… Значит, не в госпитале, а в сумасшедшем доме! Света! Света!

– Здесь нет другого освещения, кроме наружного, – спокойно ответил Аванти. – Я оставлю вас одного собраться с мыслями.

– Так вот почему вы называете это «одиночкой»! Но я не желаю здесь оставаться. Я хочу выйти! Слышите! Выпустите меня немедленно! Вы не имеете никакого права запирать меня. Я хочу выйти! Помогите! Или я выпрыгну в окно.

– Прыгайте, сколько угодно!

Эрколэ Сабенэ принялся колотить кулаками по направлению к звездам, но встретил сопротивление стекла, толщиной с фут.

– Помогите! Я хочу выйти! Сию же минуту проводите меня к выходу! Дайте свет! Я хочу выйти! Помогите!

В ответ зазвенел, как бой часов, голос Аванти:

– Да полно же вам! Вас ведь не слышит здесь никто, кроме звезд.

VI
Дезертиры

Эрколэ Сабенэ кричал и шумел в темноте, будто замотанный в клубке шерсти. Все звуки словно поглощались войлоком. Он был и оставался один. Наконец, он смолк и затих.

Всякий раз, как он вскидывал глаза, он видел перед собой в чудовищной прорехе мириады немигающих звезд. Он не мог отвести от них глаз; они холодными искрами вжигались в его сознание. И внезапно фантазер в нем одержал верх и выставил за дверь насмешливого скептика.

– Болван! – обратился он к самому себе. – Ты сроду не вел себя глупее. Никогда еще не встречался ты с таким огромным чудом и все-таки осмеливаешься питать свои трусливые и дрянные сомнения. Разве тебе уже случалось быть, как вот сейчас, кинутым в небесное пространство, подброшенным к звездам, подобно атому?.. И вместо того, чтобы сгорать от восторга, растворяться в благоговении, ты остаешься тем же ничтожным земным дьяволенком, каким всегда был, и пытаешься поднять все это на смех. Кинематограф?.. Это кощунство! Это хула на духа. На духа Космоса, мысли которого, как звезды, наполняют вселенское пространство. Постыдился бы хоть ради старой матери своей там, за Капитолием! Или хочешь быть хуже Фомы Неверного? На самое грандиозное, что могло приключиться с человеком, ты не можешь отозваться ничем, кроме жалких острот насчет световых эффектов и кинематографической сенсации. Плюнь себе самому в лицо. И пусть звезды поразят тебя слепотою, раз ты осмеливаешься сомневаться в их блеске. Ты разыгрываешь идиота более высокой марки, чем это дозволяет тебе полученное тобою образование, и притворяешься, будто не понимаешь, почему звезды не могут мигать. Эти немигающие звезды только лишнее доказательство того, что ты покинул Землю, которую ты и видел там наверху, окутанную живою атмосферою. Ты в безвоздушном пространстве. Неужели ты дойдешь до такой низости, что, заглянув в вечность, посмеешь отрицать то, что сам видел?

Скептик, обитавший в Эрколэ Сабенэ, получил столько изрядных пинков, что под конец лег пластом без движения. Зато фантазер разошелся вовсю. Он купался в звездном океане, кувыркался там. Он вновь переживал, только в тысячу крат сильнее, ту дрожь внезапности, застигнутости врасплох, какую испытывал еще дома, когда, отходя ко сну, внезапно тушил все свечи, распахивал ставни и впускал к себе в комнату беспощадно суровое, леденящее звездное небо.

Но всегда трепетный и словно затуманенный блеск звезд, видимых с Земли, здесь словно застыл в каком-то странном ужасе, в немигающей торжественности. Тысячеокий Аргус, не сморгнув, пристально смотрел на Эрколэ завораживающим змеиным взглядом вечности.

На Эрколэ Сабенэ вдруг напал приступ религиозно-фантастической потребности самоуничижения. Как верующий католик стелется во прахе перед алтарем, на котором курятся восковые свечи и горит золотом венчик на челе замкнутой в стеклянном киоте мадонны из шелку, воску и драгоценных каменьев, так его душа распростерлась сейчас перед этими мириадами немигающих огненных светил. Он склонялся перед чудом. Сама вечность незримыми руками вздымала звездную причастную чашу над его смиренно поникшей главой.

Он не знал, как долго длился экстаз, и не понимал, как это случилось, что он внезапно очутился в каком-то помещении более земного характера. Аванти привел его в кают-компанию и, только теперь спросив его имя и звание, звонко отрекомендовал его другим:

– Эрколэ Сабенэ, бывший лейтенант королевской итальянской армии, а ныне сверхштатный матрос команды небесного корабля «Космополис».

В узком, как-будто наглухо закупоренном помещении стоял блестящий белый стол без скатерти. Потолка и стен не было видно из-за декораций – высоких апельсинных деревьев, от золотистых плодов которых лился опаловый свет.

Здесь было, наконец, достаточно светло, чтобы Эрколэ мог разглядеть своих спутников. Все они были в одинаковых, наглухо застегнутых, походных куртках, без карманов и без оружия. Некоторые из них были калеки: у кого не хватало руки, кто ходил на искусственной ноге; и у всех на лицах печать перенесенных мытарств и страданий, выражение лихорадочной нервозности, а в глазах странный огонь. Все они как-будто еще находились под впечатлением самых волнующих видений и спешили поскорее вновь вернуться к состоянию экстаза, зажегшего лихорадкой их кровь.

– Садитесь, товарищ! – сказал Аванти, указывая на место рядом с собою. – Не ждите никакой бомбы с начинкой. Мы удрали от всех земных пушек и бомб. И вы теперь такой же дезертир, как мы все.

Все уже приступили к еде. И Эрколэ Сабенэ ощущал зверский аппетит. Еда состояла из белого хлеба, рыбных консервов и плодов винограда, фиников и апельсинов. Кианти смешивали с содовой водой из бутылок, напоминавших формою шампанские.

Аванти поднял свой стакан, приветствуя всех сотрапезников:

– За здоровье нашего нового товарища! Он у нас сверхштатный, без номера. Но мы уверены, что он будет нам помощником и братом.

Эрколэ Сабенэ благодарно поклонился. Кисловатая тосканская лоза приятно пощипывала язык; мягкая минеральная вода, которою разбавлялось вино, напоминала вкусом источник Aqua acetosa близ Рима.

– Более крепких напитков вы здесь не получите, – улыбнулся Аванти. – Ни коньяку, ни другого алкоголя. Виноград – дар Диониса и грешно превращать его в ядовитое зелье. Помните, мы бежали от земных злоупотреблений дарами матери-природы. И позвольте мне прежде, чем мы встанем из-за стола, сообщить вам, что мы с вами единственные соотечественники здесь. Остальной экипаж состоит из представителей других воюющих наций. Война свела нас вместе. Мы с доктором Крафтом встретились на высоте нескольких тысяч футов, в австрийских Альпах, и долго старались сбросить один другого вниз по всем правилам искусства, пока так не изрешетили аэропланы друг друга, что оба полетели вниз с нашими горящими аппаратами. Волею судеб мы оба отделались пустяками: один сломанными пальцами, другой опаленным затылком. Всеми забытые, лежали мы в какой-то расщелине, где снег служил корпией для наших ран. Мы стали помогать друг другу и скоро столковались. Наша дуэль в воздухе бросила нас в объятия друг друга. Мы сговорились вместе дезертировать и вернуться к деятельности, преследующей более высокие цели, нежели истребление и разрушение. Сама судьба свела нас друг с другом: до войны мы оба – каждый порознь – работали над проблемами, разрешением которых явился «Космополис». За твое здоровье, мой бывший враг, а ныне брат, – австрияк, вселенский гражданин, небесный странник!

Доктор Крафт встал во весь свой гигантский рост и чокнулся, словно из пистолета выстрелил.

Сотрапезники начали подниматься из-за стола и выходить. Аванти успел назвать Эрколэ только двух последних:

– Брат Куно фон Хюльзен и брат Юху Томакура, дезертиры императорских флотов – немецкого и японского. Капитан фон Хюльзен побил рекорд в потоплении подводных судов, но в конце концов сам был потоплен капитаном Томакурой. Эти двое нашли друг друга под водой. Японец спас немца; еще полминуты, и тот бы задохся. Затем они разговорились о своих «подвигах» и, придя к заключению, что годятся для лучшего, нежели изображать акул в так называемом «свободном» океане, дезертировали ко мне. Оба стремились в другой, более просторный океан, где перископу доступны более широкие горизонты.

Эрколэ Сабенэ внимательно вгляделся в обоих, когда они, кивнув друг другу, вместе встали из-за стола. Каждый был ярко выраженным типом своей национальности. Один – худой, вытянутый, рыжевато-белокурый, с усами а la кайзер по старой памяти. Другой – маленький, приземистый, с лоснящимися черными волосами, с широким, приплюснутым носом под которым свисали полумесяцем жидкие черные усы, и с черными блестящими, как угольные бусы, глазами в роговых очках. В их лице сошлись две самые воинственные нации.

Ни один из них не взглянул на Эрколэ Сабенэ.

Встав из-за стола, оба скрылись между декорациями апельсинных деревьев, как рыбы между водорослями. Никто из сотрапезников не засиживался за столом. Одни уходили, другие приходили, и все глотали пищу с какою-то тревожною торопливостью. Некоторые, исчезали, едва откусив кусочек хлеба и захватив на ходу каких-нибудь фруктов.

Аванти тоже готов был присоединиться к доктору Крафту, бас которого призывал его сверху.

– А вы сидите себе, – сказал он Эрколэ Сабенэ, рассеянно уставившемуся на кисть винограда в своей левой руке. – Мы торопимся наблюдать. Но вы-то, кажется, достаточно пока насмотрелись!

Эрколэ Сабенэ встал, ступая по полу словно затекшими ногами. Все нервы в нем болезненно замирали. Глаза застилало туманом. Отдаленный зов кольнул его слух:

– Алло, товарищ!

И вдруг сосущее ощущение в ногах прекратилось. Он очутился в горизонтальном положении, не чувствуя собственного веса и сознавая только, что снова сунут в плетеную корзину, словно в гроб, наполненный стружками.