Текст книги "Небесный корабль"

Автор книги: Софус Михаэлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

XXIV
В священной роще

Настало утро освобождения. Но не двери тюрьмы открылись перед ними. Не заключенные преступники вышли из них. Была пройдена школа покаяния, и учителя с учениками вышли рука об руку, свидетельствуя, что срок испытания миновал, что сердца их нашли друг друга.

Росистое утро накидывало на мощные черные скалы синеватую дымку света. Солнце с высоты базальтовых гребней посылало горячий привет исцеленным. Птицы, похожие на ласточек кружили в небесной лазури.

Издалека доносился диковинный звон, словно в глубине лесов звонили, в огромный гонг. Похожи были эти глубокие, певучие звуки и на звуки органа. Жители Земли уже слышали их в свое первое утро на Марсе. Мелодичный звон то медленно затихал, то снова крепчал, как бы давая всей окружающей природе проникнуться этими волнами звуков, теряющимися в глубине лесов. Что это – эхо? Или ответный звон из других миров? Аванти благоговейно внимал им, теряясь в догадках. Уж не отзвуки ли это с лун Марса? Не они ли поют приветственную песнь планете-матери? Так бокал из дорогого хрусталя, звеня сам, заставляет звенеть другие бокалы.

Вся толпа врачевателей и исцеленных стояла наготове, когда ворота ущелья отомкнулись, и в них хлынули потоки солнечного света. Ослепленные его блеском, глядели они на ниву золотых колосьев-посохов, над которыми трепетали васильковые звезды. Вождь марсиан и его свита поднятием жезлов приветствовали выходивших.

Попарно выходили они из ущелья. Дальтиане об руку с марсианами. Исцеленный обнажал на солнце свою заживленную рану, его врачеватель и сиделка целовал шрам, и на плечи каждого набрасывался белый плащ в знак того, что примирение совершилось.

В приливе умиления Аванти невольно преклонил колена, почувствовав легкое прикосновение плаща. Последним вышел фон Хюльзен со своим побратимом. Немцу казалось, что он слышит биение сердец окружающих и что его собственное сердце колотится с удвоенной быстротой. Он остановился и потупил глаза, весь вспыхнув, словно облитый кровью из всех этих шибко бьющихся сердец, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец, подняв взор, он увидел только огромный красный шрам на груди своей жертвы. Но тут же почувствовал себя в объятиях своего пациента, а братский поцелуй и вернул ему силы и поверг на колени. Он закрыл отяжелевшие от слез веки, не замечая, что все его товарищи тоже на коленях. Когда они поднялись, на всех белели плащи искупления.

Белое шествие медленно и торжественно двинулось вглубь леса или вернее рощи. Все шли молча. Лишь прекрасный далекий колокол продолжал звучать заставив умолкнуть щебетание и трели птиц.

Они шли словно по узкой и густой аллее светло-зеленых бамбуков. На верхушках толстых, круглых тростниковых стволов трепетали узкие длинные листья, как бы колеблемые звуковыми волнами. Под конец листва сомкнулась над их головами зеленым сводом, кончавшимся узким порталом, в который едва могли пройти двое рядом.

Аванти остановился перед ним; ослепленный видом помещения, куда ему предстояло вступить об руку с вождем марсиан.

Перед ним, была храмина, подобных которой он не видывал на Земле – колонный зал, как бы простиравшийся без конца во все стороны: вширь, вдаль и высотою до самых небес. На минуту зал этот напомнил ему колоннады Сан-Паоло в Риме. Но затем он убедился, что эти блестящие серо-мраморные колонны были живыми, прекрасными, высокими стволами храмовых деревьев, образовывавших столь же правильные ряды, как искусственные колонны базилики. Без единого сука или ветки вздымались они из почвы, прямые, как свечи, одетые серебристою корою. И лишь на значительной высоте над поверхностью почвы кроны их сближались, образуя полусводы, оставлявшие в середине узкий просвет – длинную полосу неба, как пронизанный солнцем лазоревый шелковый полог, укрепленный на темно зеленых карнизах.

Зрелище было несравненное. А если еще представить себе этот полог весь в сверкающих ночных звездах!..

Жители Земли поняли, что это было священное место, и никто не решался нарушить тишину ни единым словом. Все стояли, как зачарованные, затаив дыхание. Глаза с благоговением устремились к лазурному просвету, откуда лились на обращенные кверху лица потоки света, и куда уносились звуки отдаленного гонга, отбрасываемые колоннами.

У японца Томакуры пробудилось воспоминание о «Небесном Храме», виденном им в Пекине: бесконечно долго приходилось там идти сначала по белым мраморным плитам, между которыми пробивалась трава, затем по мраморным же лестницам, приводившим, наконец, на круглую террасу, которая и представляла самый храм с бесконечным куполом неба. Небо изливало на головы молящихся свою благодать с невидимого алтаря, которым являлась вся необъятная вселенная..

Здесь же вселенная замыкалась в объятия леса. Небесная благодать нисходила в открытую храмину с живыми стенами из живых, колонн-деревьев, с капителями из листвы и с алтарями из благоуханных цветов.

Пол храмины был не из пестрой мраморной мозаики, но покрыт узорным ковром из живых цветов. На звездообразных куртинах пестрели цветы таких размеров и оттенков, каких не видало ничье земное око. Каждая звезда горела своим особым цветом, а в центре ее словно сверкали самоцветные камни. На однотонном фиалковом фоне ковра эти звезды-куртины сияли то пурпуром рубинов, то золотом топазов, то прозрачной зеленью смарагдов. В расположении цветочных узоров, чувствовалась какая-то система; очевидно имелось в виду дать картину звездного неба. Центральный цветок каждой звезды даже при дневном, свете сиял диковинным блеском, и лепестки венчиков просвечивали. Ночью же они наверное сияли живыми огнями навстречу настоящим звездам.

По дорожке, описывавшей как бы орбиту планеты и-посыпанной золотистым песком, прошли гости между фиалковыми цветочными коврами на середину храмины. Здесь глаз напрасно искал бы какого-нибудь возвышения, амвона, хор или сени. Не было и Никаких икон или статуй и никаких ниш, алтарей или престолов. Никаких изображений богов, святых или героев. И никаких символов. Никаких приспособлений для богослужения. Одни живые растения и цветы. Последние образовывали здесь пирамиду каждый уступ которой казался отражением одной из цветных полос, радуги. На самой вершине, в величавом одиночестве, сиял крупный аметистовый цветок, как бы отражавший в своем прозрачном венчике темно синее небо.

Марсиане стали в круг, центром которого была эта цветочная пирамида, воткнули свои жезлы в почву и сложили руки крест-на-крест на груди, охватив пальцами плечи. Взоры всех были устремлены на прозрачный аметистовый цветок, на самой вершине. И все молчали, как бы погруженные в созерцательное раздумье. Жители Земли не сомневались, что присутствуют при своего рода богослужении, хотя оно и не сопровождалось никакими церемониями, ни курением ладана, ни позваниванием колокольчиков, ни выносом чаши с дарами, ни пением, ни гнусавыми возгласами. Лишь по прежнему плыли откуда-то звуки гонга, заливали храмину мелодичными волнами, воронкообразно поднимались кверху и словно всасывались аметистовым венчиком цветка, а оттуда выплескивались прямо, в бесконечность неба, как замирающее эхо органа.

Никто из земных гостей не отдавал себе отчета, как долго продолжалось это безмолвное созерцание. Но каждый ощущал какое-то еще не испытанное очарование. Сознание стало певучей мелодией. Они дышали, как дышат цветы. Радужные краски цветочной пирамиды как-будто свивались перед их взорами в сверкающие кольца, а все ароматы сливались в одно дарящее блаженство, сплошное благоухание. В глубине же венчика аметистового цветка как-будто рождалась, дрожа и переливаясь радугой, красок, сама синева неба и время от времени взлетала из материнского лона, легкими, воздушными пузырьками, устремлявшимися в беспредельный простор вселенной…

Впервые постигли земные гости вечный голос чистого мышления – без слов, без твердых понятий, не связанного никакими представлениями, подобного аромату, испаряющемуся в мировую бесконечность.

XXV
На седьмой террасе

Этот час в Храмине Молчания напомнил Аванти легенду о веках, незаметно пролетевших для монаха в стране вечности. Снова увидев вокруг себя знакомые лица, капитан «Космополиса» удивился, что не может прочесть на них, сколько лет протекло с тех пор, как он их не видал. Все лица сохранили след того глубокого впечатления, которое произвела на них просветленная улыбка мудрого старца, улыбка, как бы посвятившая их новому бытию на Марсе; но не морщинами запечатлен был этот след.

Земные гости покинули священную рощу, полноправными марсианами – каждый получил свой «жизненный посох» или «жезл свободы». Лишь теперь поняли они, что он был не простой палкой. И крупная васильковая звезда, венчавшая золотой жезл, была не искусственным, но живым цветком. Нежные лепестки его источали сладкий и чистый аромат, и самый посох, очевидно, содержал в себе соки для питания нежного цветка. Это напоминало библейский жезл Ааронов, и земным гостям предстояло научиться бережным уходом поддерживать его вечное цветение.

Являясь символом возмужалости свободного марсианина, жезл играл, по видимому, также роль религиозного талисмана. Без него не ступали ногою в пределы священной рощи. Не ложились вечером спать, не поставив его у своего изголовья, и к нему обращали свой первый взгляд, просыпаясь по утрам.

Эрколэ Сабенэ, до глубины, души потрясенный и возмущенный поведением вождя марсиан, понюхавшего его крестик с распятием, получил некоторое моральное удовлетворение, увидав, что у марсиан есть свой религиозный символ. Жезл с душистым цветком, очевидно, заменял на Рале крест и четки.

Земные гости вполне освоились со своими хозяевами. Вручение «жезла свободы» обеспечивало им гостеприимство. К пище они скоро привыкли. Здесь процветало чистое вегетарианство, о котором на Земле и, понятия не имеют. Путем Тысячелетней культуры марсиане достигли настоящего совершенства в выращивании хлебных деревьев. Качество пищи строго отвечало потребностям организма и легкому обмену веществ, обусловленному как чистой и здоровой атмосферой, так и малой весомостью на Марсе. И столь идеально умеренное питание совершенно исключало возможность обжорства и ожирения, как на Земле. Кроме хлебных деревьев, выращивались также растения, собиравшие в своих зеленых кувшинчиках жидкий приятный сок для утоления жажды. Правда, не всем пассажирам «Космополиса» напиток этот пришелся по вкусу. Многие считали отсутствие на Марсе благородной виноградной лозы признаком низшей культуры. Другие скучали по земным продуктам, из которых можно было извлечь еще более крепкие напитки.

Для каждого гостя с земли нашелся свой хозяин. Фон Хюльзен последовал за своим выздоровевшим пациентом и другом, да и остальные не расставались со своими названными братьями из «Ущелья Возмездия».

Аванти сопровождал старого вождя. Вместе поднялись они на седьмую террасу, в прохладный, зеленый плодовый сад, И там долго гуляли то в глубокомысленном молчании, то обмениваясь между собой взглядами и мыслями. Аванти дивился тому, как прекрасно они понимали друг друга, хотя каждый из них знал весьма мало слов на языке другого.

Между ними поистине установился ток взаимного доверия и понимания; они следили за ходом, мыслей по лицам друг друга. Аванти в сильнейшей, степени почувствовал себя здесь способным к тому немому общению с живыми существами вокруг себя, которое знакомо было ему еще на Земле. Язык взглядов часто более красноречив и духовно содержателен, нежели та болтливость, которую принято называть обменом мыслей, но которая редко имеет что-либо общее с мышлением. Погружая свой взгляд в глаза старца, он чувствовал, как переливаются друг в друга невидимыми струями их сознания. Золотистые глаза, старца казались Аванти двумя глубокими колодцами, полными мудрости, которой жаждала его душа…

Старый вождь марсиан был самым совершенным типом своей расы и своего народа, в смысле всеобъемлющей силы разума, становящейся в высшем своем развитии как бы «шестым чувством», посредством которого человек постигает смысл бытия. Прогуливаясь между дивными густолиственными деревьями, не только питавшими своим кислородом его легкие, но, так сказать, укреплявшими и его ум, Аванти невольно вспоминал рощи Академии, где укрепляли своего рода духовным эндосмозом свой дух греческие философы. Жизненные соки так и переливались в нем, он чувствовал себя подобным дереву в период цветения.

Каково было его изумление, когда хозяин провел его под самый верхний небесный купол; там оказалась обсерватория, куполообразный свод которой уподоблялся пышной древесной кроне. В темной густой зелени мерцали бриллиантовые созвездия, расположенные в знакомом порядке и сохраняющие присущий каждому особый блеск. Все указывало на доскональное знакомство со вселенной. Планеты из более тусклых самоцветных камней медленно двигались по своим орбитам. Похоже было, как-будто радужно-золотистые колибри порхали в зелени листвы.

Под звездным деревом был разлит странный полусвет. Низкие глубокие сиденья располагали к отдыху и созерцанию. Источниками освещения, видимо, являлись бриллиантовые планеты и звезды, мерцавшие в листве этого гигантского небесного дерева.

На север, на юг, на запад и на восток от этого главного среднего купола помещались четыре обсерватории поменьше, образуя как бы четырехугольник. В каждой было по одному телескопу, которым наблюдатель мог управлять, как подвижною пушкой. Эти небесные орудия были значительно меньшего калибра, нежели колоссальные телескопы Земли, но зато неизмеримо большей мощности. На Марсе, видимо, известны были иные системы расположения оптических стекол, и самые стекла были сильнее. Во всяком случае, Аванти видел здесь звездные карты с такими подробностями, каких не видывал на Земле.

С этих-то сторожевых постов и был замечен «Небесный Корабль», снижавшийся в пустыне. Огромное шарообразное ядро приняли сначала за гигантский метеор, хотя никто не мог истолковать себе его странных движений и не понимал, почему он не воспламенился при столкновении. Ни один из летунов и бегунов, отправившихся с восходом солнца навстречу «Космополису», не ожидал встретить живые существа, выходящие из шара.

Было еще слишком рано, чтобы наблюдать звезды в телескоп. Но Аванти долго стоял, откинувшись назад и созерцая диковинную крону небесного дерева, как бы объединявшего все бесчисленные звезды. Он лишь смутно угадывал идею культа этого большого прекрасного дерева; очевидно, оно являлось высшим символом миропонимания обитателей Раля.

Здесь вселенная мыслилась в виде гигантского дерева с плодами – недостижимыми звездами. Мудрый старец был стражем дерева. Днем и ночью упивался мудростью, источником которой было созерцание. В глубине его золотых зрачков и отражалось это живое звездное дерево. Во время бессонницы он лежал под его листвой и впивал его взорами.

Аванти знал это по себе. Он сам испытал подобное, лежа в саду виллы Боргезе и созерцая кружево густых ветвей пиний на голубом шелковом пологе неба. Нет ничего величавее и сильнее безмолвной и неутомимой жизни растений. Что может сравниться с ароматом цветка? И не все ли живое в мире произрастает, пускает, побеги, почки и расцветает, чтобы умереть, отдать небу последний блаженный, ароматный вздох? Растение при всей своей неподвижности говорит о движении, указует направление. Прах земной не в силах удержать росток, задушить его в своих недрах; росток стремится вверх, притягиваемый неведомой силой. Стремление ввысь есть стимул жизни.

Странно действовал на Аванти аромат цветов. Он ощущал этот аромат, как тысячеустое дыхание, обдававшее его со всех сторон. И каждый аромат звучал и говорил ему что-то свое, особое; каждый цветок как бы изливал в аромате свою душу. И Аванти инстинктивно понял, что их нельзя рвать. Как-то раз пальцы его, по земной привычке, машинально принялись теребить стебелек, но аромат цветка предостерег его: «Не рви меня! Дай мне увянуть на ветке. Нельзя насильно обрывать жизнь!»

Уже стемнело, когда мудрый марсианин повел, наконец, гостя в свое жилище. Оно имело типичную форму: шесть ячеек, примыкавших к одной центральной; все шестиугольные и все без окон, с верхним светом. Ячейки могли прикрываться прозрачной крышкой, напоминавшей алебастр; сквозь нее просвечивал молочно-белый дневной свет.

Они вошли в центральную келью. По середине стоял стол, похожий на большой гриб. На нем, в опаловом сосуде-полушарии росло растение с твердыми малахитово-зелеными листьями и с одним единственным цветком-фиалом.

Небо над кельей стало сереть, Спускался туман. Старый вождь нажал какую-то пружину и спустил потолок. А цветок на столе засветился при этом фосфорическим блеском. Свет этот был достаточно силен, чтобы при нем можно было видеть, и бросал ровный отблеск на все лицо марсианина, лишь еще углубляя его янтарные зрачки и оживляя тонкую сеть мелких лучистых морщинок, Этот странный свет рождал в келье своеобразное настроение, – как бы обнажал души обоих собеседников друг для друга.

XXVI
Великая всеистребительная война

Беседа меньше всего была словесною. Большею частью они обменивались мыслями молча. Принимали участие в этой беседе и их руки, но главным образом «прислушивался» Аванти к мимике своего хозяина, лицо которого поистине «звучало», и к сверканию молний из его властных глаз.

Вопросы и ответы так и лились.

– Что такое мир? Изучаете вы его внешние формы и пытаетесь измерить его бесконечности? Или углубляетесь внутрь, ищете дно? Легче ли найти границы бесконечно малого? И не одинаково ли неизмеримы и мир великого и мир малого? Где попадаем мы в тупик и слышим: досюда и ни шагу дальше?.. Дайте мне точку опоры, и я переверну мир, – говоришь ты? Но негде искать такой точки, как только в нашем маленьком бьющемся сердце. Все исходит оттуда и возвращается туда же. Источник всей вселенной во мне самом. Мною начинается мировое кровообращение. Если оно не идет дальше кожных покровов моего тела, то я, лишь животное. Если достигает далеких солнц, то я – частица вечной, единой, всеохватывающей, всесозидающей мировой силы. Где мне искать животворящее мировое начало, как не в себе самом? Я капля крови, обращающейся в Вечном Целом; я – клеточка мирового организма, атом всебытия. И, пока жива во мне частица проникающего всебытие вечного вселенского духа, я подобен живой капле крови мирового организма. Если же этого духа нет во мне, я уподобляюсь отмершим чешуйкам его кожи.

…Ты говоришь о ваших богах, об идолах, о застывших изображениях и символах. И здесь, на Рале, поклонялись им. На заре времен божество видели и в буре, и в бушующем море, и в громе и молнии, и на недоступных горных высотах. Люди гнули спину перед бурей, Падали на колени перед мощным прибоем, трепетали перед огнедышащими вулканами и небесными явлениями, верили, что вечные снега служат престолом всевышнего. Но постепенно мы стали ограждать себя от его всемогущества. Научились плавать над бездонными пучинами, создали себе оружие, подобное его молниям, открыли силы, соперничавшие с его мощью, изобрели взрывчатые вещества, причинявшие большие разрушения, чем горы, изрыгавшие пламень его дыхания. Обитатели Раля сами выучились разрушать основательнее разрушительных божественных сил. Стали воздвигать более пышные храмы для самих себя, чем для тех богов, которых начали под конец презирать и поносить. Раль стал ареной борьбы свирепых и алчных масс, строивших бесконечные города и гнавших природу, у которой в конце концов едва ли остался хоть один лесной уголок. Города стали логовами человеческих хищников, рыскавших кругом в ожесточенной и завистливой жадности. Когда им уже нечего стало отнимать у природы, они принялись грабить друг друга и вести истребительные войны. Если у вас на Дальте сохранилась память о всемирном потопе, то у нас на Рале до сих пор не изгладились следы всеистребительной войны, превратившей в пустыню большую часть нашей планеты. Ты видел лишь ничтожную часть-этой пустыни. Всеистребительная война все сокрушила, превратила в развалины и щебень все города прошлых времен. Ральсам уничтожил свою культуру или лже-культуру, свои машины, свои изобретения, свое зодчество, свои сокровища, свое знание, – все стало прахом, устилающим пустыню, которая уже никогда не поддастся никакой обработке или восстановлению.

…Наши предания гласят, что лишь одно маленькое мирное кочевое племя пережило всеистребительную войну. От него произошло нынешнее население Раля. Его спас от гибели мирный труд. Бывшие кочевники осели в тихом оазисе, сжившись с жизнью деревьев, вслушиваясь в живительное журчание источников, очищая свои легкие ароматом цветов, оздоровляя свою кровь пищей из плодов. Они стали разрыхлять и возделывать почву, пока она не сделалась пуховым ложем для бросаемых в нее семян, для выращиваемых на ней растений. На протяжении тысячелетий им удалось создать непрерывную цепь оазисов, опоясать обитаемыми садами всю центральную зону Раля, удаленную от полярных льдов и тундр. Ты можешь лететь над лесными и садовыми террасами без конца. Да будет благословенно лесное племя, которое первое откопало источники, питающие нашу культуру, насадило кусты, положившие начало облесению Раля!

…Из того, что ты сообщил мне, гость с далекой и все же родственной нам Дальты, я йижу, что многое на твоей планете идет так, как некогда шло у нас, до всеистребительной войны, встряхнувшей нас и научившей нас искать высших и благороднейших целей.

– Каковы же эти цели, благородный вождь Раля? Земля, откуда я прилетел, повиновалась одному закону, общему для людей, животных и растений, закону неограниченного размножения: «плодитесь и размножайтесь и населяйте Землю!» Тысячи живых пород и видов непрестанно размножаются и борются за место на Земле. Жизнь пожирает жизнь, вид пожирает вид. С незапамятных времен знаем мы эту борьбу за существование. Человек, как умнейший из всех хищников, вышел из этой борьбы победителем, подчинил себе растительность и животный мир. Мы оттеснили враждебных зверей в пустыни и болотистые лесные дебри. Самые опасные из них вымирают и скоро станут редкостью или вымрут совсем. Расчистили мы и растительный мир, Мы используем нужные нам растения, как и нужных животных. Мы даже сумели вырубить огромные девственные леса, когда-то сплошь покрывавшие некоторые пояса материков. Мы вмешались в борьбу растений, между собой и заставили их служить себе. Мы сумели ограбить и мертвую природу. Извлекли из ее недр металлы и минералы и переработали их для своих целей – в оружие и в украшения. Мы стали полными владыками на нашей планете. Тем животным и растениям, которые не мешают нашему владычеству, мы предоставили свободу взаимного уничтожения и, таким образом, поддерживаем равновесие в природе. Их хищные инстинкты мешают им отвоевать у нас Землю. Но в нас самих еще живы те же инстинкты. Наша планета делится на сообщества, именуемые нациями, которые вечно точат оружие, чтобы пускать его в ход друг против друга… Расы и племена беспрерывно воюют из-за первенства. По видимому, северяне сильнее других. Климат жаркого пояса расслабляет, обессиливает. Отвесные лучи солнца отупляют. Между нациями одинаковых климатических областей идет ожесточенная и непримиримая борьба. В настоящее время братоубийственные бойни людские как-будто достигли своего апогея. У нас идет такая же всеистребительная война, какая у вас отошла в область преданий. Мы грыземся, как дикие звери, из-за обладания родной планетой. А кроме этой войны между отдельными народами, в народных глубинах назревает другая борьба уже не за расширение внешних границ, а за самые условия существования. С незапамятных времен правящие составляли меньшинство. Они завладели властью, как более сильные, ловкие и храбрые. Они заставили массы работать на себя, сделали из них рабов, держа их в повиновении силою оружия и денег, невежества и суеверия… Для этих масс, ничего не имеющих и несущих свой рабский труд за ничтожное вознаграждение, придумана особая религия бескорыстия и страдания, которая должна служить им утешением в их безнадежном, беспросветном рабском существовании. Всех тех, кто страдал и боролся с нуждою на Земле, старались уверить, что их ждет за гробом иной, лучший мир, где «последние станут первыми». Бог в беспредельности небесной вознаградит малых сих, безропотно несущих на Земле свое бремя и свой крест до самой смерти. Две тысячи лет назад власть имущие и хитродумцы распяли благочестивого, наивного мечтателя, проповедывавшего людям прекрасное учение любви к ближнему, распяли на кресте, который его же самого заставили принести на место казни. Этот окровавленный крест, на котором был пригвожден кротчайший, чистейший из сынов человеческих, стал символом утешения для безропотно влачащих свое мучительное ярмо. Поработители всячески внушали им отнюдь не бунтовать против господствующих, но безропотно страдать, по примеру распятого, и загробное блаженство будет им обеспечено! Ты сам видел изображение этого креста; один из моих спутников показал тебе его при первой встрече. Это высокое учение уже две тысячи лет исповедуется господствующими нациями. Этот чистый и кроткий человек желал своей смертью искупить грехи и заблуждения всего человечества и подать всем страдающим и угнетенным божественный пример самоотречения. Но он является настоящим спасителем лишь для отдельных страдальцев. К нему прибегают лишь измученные и одинокие души, не имеющие другого прибежища, Он утешает лишь благочестивых, отвратившихся от мира и его грязи. Для масс, утопающих в грязи, в, рабском труде, захлебывающихся ненавистью к тем, кому живется лучше, он ничего не значит. Его царство ведь «не от мира сего»; они же хотят иметь свою долю здесь, на Земле. В старину их называли рабами, теперь именуют рабочими, а сами они зовут себя пролетариями. Они не дают одурачить себя баснями о сыне божием, принявшем образ раба. Теперь уже не найдется другого такого раба, который бы дал распять себя на кресте! Пролетарии отказываются влачить свой крест рабства и нужды. Они собираются в полчища и наступают на тиранов с лозунгами: «Уменьшение, рабочего дня! Увеличение заработной платы! Увеличение материальных благ! Наш труд – наша и прибыль! Долой лукавых поработителей! Долой деспотов капитала!» Словом, если даже всемирная война народов окончится до всеобщего истребления, ее сменит еще более страшная, длительная гражданская война между поработителями и порабощенными. Мифы северной древности повествуют о борьбе между восседавшими на вершинах бытия блаженными богами и покоренными подземными силами, взбунтовавшимися против небесных владык. Так в настоящее время люди, придавленные к земле, как черви, готовятся восстать на богов капитала. Деньги!.. Имеется ли у вас на Рале что-нибудь похожее на наши деньги? Это ценности, за которые можно приобрести все. Ценности, которые в неограниченном количестве могут скопляться в одних руках и дают владельцу возможность присваивать себе все продукты чужого труда. Эти ценности воплощались прежде, в самых редких земных металлах, особенно же в чистом, тяжелом, прекрасном и не портящемся золоте, напоминающем сгустки застывшего солнца. Вот у меня в руке образчик этого чистого благородного металла. Такие кружочки имели прежде волшебную силу; обладатель их мог обменять их на любые продукты долгого и упорного труда многих рабочих. Роскошные одежды, дорогие яства, даже женская любовь покупались золотом! Обитатели Земли так твердо веруют в тайные силы этого металла, что со времени начала всемирной войны, не решаются пускать его в свободное обращение, но замуровывают в подвалах и заменяют бумажками, квитанциями на большее или меньшее количество спрятанного, металла. Людям не показывают больше золота, а лишь условные знаки, бумажные символы его. Но всем миром по прежнему повелевают строго охраняемые запасы золота. От величины этих запасов зависит мощь наций; из них расходуют на приобретение оружия и взрывчатых веществ; из них платят людям за убийство других людей. Таинственная власть золота тяготеет проклятием над человечеством, заставляя людей миллионами истреблять друг друга!

Старый марсианин взял в руки блестящую золотую монету и внимательно оглядел ее.

– Этот металл нам хорошо известен. Он красив и не изменяется от действия воды и воздуха. Мы употребляем его на украшения, радующие глаз. Нам никогда не приходило в голову выделывать из него такие кругляшки, а тем более прятать его в глубоких подвалах. Он лучше всех прочих металлов переносит действие солнца и воздуха. А потому мы предоставляем ему сиять на радость всем в волосах наших женщин или на жезлах мужчин. Но совершенно немыслимо за кружок золота присвоить себе все желаемое! У нас на Рале этот металл никогда не может играть той роли, как ты говоришь. Его сравнительная редкость не дает ему никаких преимуществ. У нас никому не дано права прятать редкости под замок и лишать других радости любоваться ими. Никому и не приходит в голову собирать редкости. У нас, правда, сохранились древние предания о том, что до всеистребляющей войны и людьми нашей планеты владела страсть к обладанию мертвыми вещами, недоступными другим. Рассказывают о драгоценной раковине, которая встречалась так редко, что нужно было загубить целую жизнь на то, чтобы разыскать ее в подземных пещерах и извлечь оттуда, и вот люди убивали друг друга из-за обладания ею. Наше время особенно ценит прозрачные драгоценные камни; их шлифуют и заставляют сверкать белыми, зелеными, красными и лиловыми огнями. Но никто не имеет права присваивать их себе в собственность. Мы применяем их для украшения наших одежд, в которых показываемся в обществе, и для украшения мест общественных сборищ. Но больше всего мы любим и ценим все живое. И, открыв какую-нибудь новую ценность, мы стремимся сделать ее общим достоянием. Кто бы ни произвел редкость, радующую душу своим блеском или совершенством, восхищающую глаз своей красотой или обоняние своим ароматом, он спешит выставить ее для обозрения всех, чтобы доставить радость возможно большему числу людей. Ведь от созерцания не убудет ценности! Дома же, в своих личных кельях, все имеют только простые, обыкновенные, обиходные вещи. Самое лучшее, самое прекрасноеи возвышающее душу должно быть доступно всем.

– Я понимаю тебя; ты имеешь в виду мир искусства. Прекрасные картины и статуи не должны принадлежать отдельным лицам, но всему обществу, и должны выставляться напоказ всем. На Земле тоже придут к заключению, что искусство должно быть общим достоянием, и произведения искусства должны храниться Только в музеях, то есть в «жилищах муз».