Текст книги "Небесный корабль"
Автор книги: Софус Михаэлис
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
XXIX
Первобытное лоно
Большинство товарищей Аванти были разочарованы тем, что этот новый мир все-таки столь мало отличался от земного. И здесь ведь владычествовал человек, подобный земному. Им непонятен был восторг Аванти по поводу того, что высшие жизненные принципы —. и здесь оказались воплощенными в той же форме: единственной доступной и понятной человеческому воображению, а потому самой правильной и самой совершенной. Их фантазия обещала им куда более феноменальные явления, пусть бы даже они шли в разрез с «вселенским разумом», как уверял их вождь.
Эрколэ Сабенэ тоже был недоволен. В этой легкой, как бы омолаживающей атмосфере кровь его обращалась в жилах быстрее, и у него разыгрывался аппетит к жизни. Вдыхая все эти растительные благовония, он все принюхивался, стараясь уловить аромат цветка, наиболее распаляющего чувства земного смертного. И он был не одинок в своих поисках. Даже такие антиподы, как японец и пруссак, искали в этом раю, если не змея, то женщину.
Самый воздух был по-женски мягок и нежен. Вечера были долгие, кротко-мерцающие. Две маленькие-луны всходили и заходили над чарующею флорою. Парки и сады выдыхали ароматы. Богатый растительный мир был полон женской плодоносной прелести. Томакура уносился мыслями к теплым ночам в Иошиваре, к снежно-белым цветам азалий в темной зелени кустов, к шелесту бамбуков и дыханию ирисов в крохотных садиках. Фон Хюльзен вспоминал парки помещичьих усадеб Померании, запах хвои, белые блузки и розовые зонтики над золотистым шелком волос и нежным пушком шейки, пониже затылка. Эрколэ Сабенэ мечтал о Монте-Пинчио с напудренными, благоухающими красавицами.
Но тут не было ни Корсо, ни бульваров с музыкой, ни вереницы экипажей с целой выставкой прекрасных лиц. Здесь нигде и никогда нельзя было увидеть скопления женщин. Они, видимо, были рассеяны по всем террасам, как драгоценнейшие, редчайшие цветы домашних садов. – Чаще всего мелькали матери. Но не окруженные детьми, как на Земле. Нет, то мать, играющая с одним малюткой, то мать, кормящая младенца грудью под сенью тысячелетних священных деревьев. Назначением женщины было блюсти семейный очаг и ухаживать за маленькими детьми.
В домашние сады чужих не допускали, и Эрколэ Сабенэ с Томакурой только глядели на них издали, как на землю обетованную. Но в то время, как японец мирился с тем, что сады эти остаются для него как бы запретными «цветочными лодками», Эрколэ Сабенэ не терял надежды, что наступит, момент, когда эти цветочные клетки откроются и драгоценные) колибри выпорхнут из них на волю.
И размножение и воспитание имели здесь, по видимому, одну единственную цель – создание наисовершеннейшей породы. И земные гости были достаточно компетентны, чтобы оценить уже достигнутые результаты. В сравнении с мужчинами женщины Марса были миниатюрны и чрезвычайно нежного сложения. Такие, словно точеные, стройные, тонкие и хрупкие фигурки встречались на Земле только среди кровных аристократок. Фон Хюльзен называл ручки и ножки марсианок «ангельскими». Эрколэ Сабенэ нашел однажды в траве оброненную девичью сандалию и долго с изумлением созерцал отпечаток узкой ножки на зеленом листке! На Марсе девушки не ковыляли на острых каблучках и не втискивали ноги в узкие футляры из кожи животных, но травяными стеблями привязывали, к своим белым ножкам зеленые древесные листы, подобно тому, как древние римляне обвертывали ногу лоскутом кожи. Леса были полны таких зеленых сандалий.
Лица у всех были белые и нежные, кожа почти прозрачная. Глаза карие и словно пронизанные солнцем. Густые черные или темно-каштановые волосы мантией одевали спину и плечи. Одежда доходила на тунику из тонкого тюля, цвета крокуса. Пояс напоминал четки из алых ягод боярышника… Ни волос, ни одежды не принято было украшать цветами, которые считались ведь неприкосновенными; Срывать можно было только плоды; бесплодные цветы увядали на ветках.
Воспитание детей и юношества велось в школах-садах, особых для мальчиков и для девочек. Лишь взрослыми и те и другие получали доступ в «рощу возмужалости». Там происходил подбор, первое посвящение в жизнь и в тайну любви. Молодые люди обоего пола ежедневно встречались, пока по свободному выбору не составляли пар и не заявляли в преддверии «храма продолжения рода» о своем желании познакомиться поближе. Преддверие это также представляло большую рощу из благородных, отборных древесных пород, под сенью которых обрученные пары гуляли, сколько им было угодно, пока не переступали последнюю грань. Тогда они заявляли о своем желании быть вместе записанными в «книгу жизни», на вечном древе которой являлись лишь отдельными листками. С помощью особого зажигательного стекла, устройство которого осталось тайной для так и не видевших его жителей Земли, любящим выжигали на груди портреты друг друга в знак того, что образы эти должны запечатлеться в их сердцах. И после того союз их освящался, в самом храме-саду, где вечно цветущие и редчайшие, никогда еще невиданные ими дотоле цветы, кусты и деревья давали благоуханный приют их молодому счастью. Лишь когда невеста чувствовала себя забеременевшей, пара возвращалась обратно в мир.
Чтобы избежать нового перенаселения планеты, уже приведшего некогда к всеистребительной войне, на Марсе соблюдалось строгое равновесие между числом рождений и смертей. Жители Земли долго не могли надивиться тому, что эту систему удалось привести. – На Земле они привыкли к совершенно свободному и беспорядочному удовлетворению полового влечения, не знавшему никаких границ, даже в смысле половой зрелости. Тут они встретили людей, которые не спаривались неудержимой бестолково, как животные, но добровольно подчинялись правилам, регулировавшим продолжение рода. Одним из первых условий была физическая и духовная беспорочность обоих родителей и их обоюдное искреннее желание иметь чистое и беспорочное потомство.
Такие порядки требовали, разумеется, строгого контроля. Подрастающее поколение находилось под неусыпным наблюдением и подвергалось частым осмотрам, Лишь безупречные особи того и другого пола получали доступ в «рощу возмужалости» оттуда в «храм продолжения рода». Жителей Земли интересовало, каким же образом удавалось обезопасить общество от последствий взрыва; полового инстинкта в индивидах, недостойных священного права размножения, Оказалось, к их изумлению, что на Марсе систематически применялась операция, которая на Земле не пошла пока дальше отдельных опытов над неисправимыми преступниками, а именно: стерилизация, навсегда лишавшая мужчину оплодотворяющей силы, не уничтожая в нем самого полового инстинкта и всех с ним связанных жизненных особенностей. То есть, не кастрация, а невинная перерезка семенного канатика. В данное время, впрочем, случаи применения этой операции в целях предотвращения размножения негодных индивидов стали редки, настолько раса была уже усовершенствована, очищена. Стерилизация женщин применялась еще реже – лишь в случаях атавизма животной половой – невоздержности, болезненного полового влечения, известного на Земле под названием нимфомании.
Жители Земли все-таки сомневались в возможности поддерживать равновесие между числом смертей и рождений. Каким образом можно было помешать беспорочному мужу размножаться сверх дозволенного? Нормою считались ведь два потомка, и лишь в виде редкого исключения особым избранникам дозволялось иметь, свыше трех. Земные понятия свободы и равенства были глубоко оскорблены, когда гости узнали, что стерилизации беспощадно подвергается вообще каждый мужчина, осуществивший, свое право на отцовство законное число раз. После появления на свет каждого ребенка отцу выжигали неизгладимое клеймо: изображение солнца, сначала на левом, потом на правом плече. В случае особого расового совершенства он удостаивался еще одной метки – на спине, и лишь самый высокочтимый вождь мог рассчитывать на четвертую, на груди.
Столь драконовский регламент отталкивал от себя почти всех земных гостей. Они находили неограниченную свободу размножения на Земле более отвечающею их идеалам Но Аванти указывал им на результат: на Марсе жила идеально развитая, отборная раса. И на Земле ведь подобным же образом облагораживались породы ценных домашних животных. Почему же не перенести эти принципы на человеческую породу? Не ввести регламентированное детопроизводство взамен зверского и во всяком случае варварского способа размножения, при котором даже пьяницы, больные и преступники имеют неограниченное право переполнять на Земле своим потомством все больницы и тюрьмы?
Высшей целью марсиан было получение благородного и чистого потомства. Все недоношенное, болезненное или неудачное безжалостно уничтожалось при самом рождении. На Рале были неизвестны приюты для слабоумных или для калек. Неудачное производство беспощадно браковалось. Считалось необходимым выпалывать сорные травы и из нивы человеческой. Жители Земли открещивались от таких жестоких принципов. Они с самого рождения привыкли к той точке зрения, что неудачливые дети особенно нуждаются в любовном уходе, – чтобы легче нести свою долю. Эрколэ Сабенэ с чувством глубокого сострадания вспоминал вереницы всевозможных калек, осаждавших паперти церквей и располагавшихся на углах наиболее людных улиц под охраной своего убожества. У кого хватило бы духу лишить этих несчастных права на существование? Беспомощность требует помощи; в этом ее смысл и цель. Разве могло вечное милосердие оставить на произвол судьбы самых беспомощных: новорожденных младенцев и дряхлых старцев?
Идеализм марсиан был иного характера. Они считали планетную жизнь лишь переходной ступенью и их задачею было облагородить и усовершенствовать то, чему предстояло существовать далее. В силу этого лишь здоровое, беспорочное и жизнеспособное пользовалось уходом и попечением. Заставлять же неудачные или порочные отпрыски влачить безрадостное существование казалось неразумным продлением непоправимого зла. Поэтому неудачные ростки вырывались с корнем, неудавшееся потомство животных и людей браковалось и уничтожалось.
Не знали на Марсе и беспомощных старцев. Никто не цеплялся за жизнь, когда физические и умственные силы истощались. Смерть была добровольным, дозволенным уходом из жизни. На Дальте это называлось самоубийством, на Рале же носило более красивое наименование: «великое отбытие». И никто не оттягивал своего прощания с жизнью до наступления дряхлости и разложения. Тот, кому приспела пора совершить это знаменательное, интереснейшее путешествие, не откладывал его, не ждал, пока, окончательно ослабеет и надломится..
Этим же объяснялось отсутствие на Марсе могил и кладбищ. Здесь не существовало «городов мертвых», какими обзавелась в течение тысячелетий Земля, этих скоплений каменных склепов или урн; или земляных насыпей – уменьшенных подобий селений живых людей. Города мертвых создавало представление живых, что усопшие должны «отдохнуть» от многотрудного земного странствия, обрести «мир» в своих собственных «домовинах», правда, малых и тесных по сравнению с домами живых, но все же хоть в виде урны дающих упокоение праху мертвых, Как-будто мертвые нуждаются в этом!..
У марсиан был совсем иной взгляд на смерть. Они не боялись ее. Вовремя снаряжались в великий путь. -Если болезнь или внезапная кончина не заставала их врасплох, они добровольно садились в «ладью Смерти» и отплывали в неведомый край.
Вот куда вел тот широкий канал, с над которым Аванти с товарищами пролетали по пути из великой пустыни в населенный пояс Марса. Такие каналы прорезывали весь этот пояс, чтобы уносить отживших свой срок людей из жизни навстречу неведомому. Все эти каналы текли в одном направлении. Никто не знал, где они кончались; ходили лишь смутные сказания о том, что они впадают в огромный неисследованный океан, называвшийся «первобытным лоном». Никто никогда не снаряжал экспедиций для исследования этого океана Смерти. Каналы были выходными вратами из мира живых, океан – общим лоном, куда возвращалось все живое и мертвое.
По каналам смерти удалялись не только добровольно, по-их течению сплавляли все то, что считалось недоразвитым и нежизнеспособным, все уродливое, больное, порочное, а также скоропостижно умершие, и оно никого никогда не приносило обратно….
Ему вверялись убийцы вместе с трупами их жертв, прелюбодейные пары и всякий, не желавший искупить содеянное им зло. Добровольное отбытие было праздником, принудительное – наказанием, но лишь для тех, кто еще был привязан к этой жизни. Все несовершенные создания возвращались в. «первобытное лоно» для переплавки, а те, которые прожили полную жизнь на Рале, стремились в материнское лоно вечности, чтобы возродиться в еще более совершенном виде.
С отбытием не связано было никаких ужасов. Отплывающим давался снотворный цветок, действовавший, как наркотическая маска; нюхая этот цветок, люди в блаженном экстазе отплывали в ладье Смерти по желтым водам канала,
XXX
Парк бесплодия
Эрколэ Сабенэ безнадежно вздыхал о запретном райском плоде, каким была для него и его эротических единомышленников женская красота на Рале. Вместе с японцем Томакурой бродил он вокруг недоступной золоченой клетки.
Здесь не было продажного товара. Да и чем мог бы он заплатить? У него не было ничего, что имело бы цену на чужой планете. Даже никаких личных преимуществ. Те немногие марсианки, которым ему удалось заглянуть в глаза, невидимому, даже не поняли его взгляда. Резкие черты его римского лица с черными косматыми бровями не очаровывали, не привлекали, а в лучшем случае возбуждали лишь любопытство, как приметы выходца-из другого мира, где мужская наружность была грубее, ближе к звериной, чем та, которая соответствовала здешнему идеалу.
И военщиной здесь не интересовались. Напрасно Эрколэ Сабенэ принимал самый свой молодцеватый вид героя окопов. Даже будь у него с собой все его воинские доспехи, чтобы выступить в полном параде, и тогда его геркулесовские плечи не произвели бы здесь никакого впечатления. Что значили здесь блестящие пуговицы, галуны, золотые звезды на воротнике, красные, синие и желтые выпушки, украшенная спектром грудь? Сам командир лейб-гвардии, во всем своем величии и великолепии, с пылающими лампасами на черных штанах, в мундире, расшитом серебром, украшенном шнурами и аксельбантами, в золоченом шлеме с сияющим гребнем и пышным султаном, не влюбил бы здесь в себя никого; на него посмотрели бы лишь, как на распетушившегося человеческого самца.
Увы! На Рале вообще, по видимому, не имели понятия ни о любовной войне, ни о любовных победах. Здесь любовь была как бы одним из предметов учебно-воспитательной программы: окончившие школу молодые люди подвергались экзамену на своего рода «аттестат зрелости»; экзаменаторами являлись двуполые жрецы, а женщина была наградой за хорошо усвоенный курс. Всякие же медали и кресты за храбрость не играли здесь никакой роли.
Эрколэ Сабенэ становилось скучно. Весь здешний режим казался ему жалким. И вместе с тем его двойственная натура подымала мятеж. Марсианки казались ему очаровательными, несмотря на их ледяное равнодушие к нему.
То же самое происходило с японцем. На своей родине он привык дарить своим восхищением и любовью нежных, как цветы, женщин, вся прелесть которых была в их покорности, в тихих скользящих движениях, в птичьем щебетании, в кротком характере; их ведь с детства обучали искусству любви, любви нежной, изящной, целомудренной. Храмами этого искусства служили «цветочные лодки» или «чайные домики», и лишь испорченные европейцы могли заклеймить их названием притонов разврата. Здесь, на Марсе, японец мог предполагать еще боль шее богатство женской прелести и красоты, чем где бы то ни было. К сожалению, здесь не было ни чайных домиков, ни Иошивары, а лишь какой-то университет любви, куда можно было попасть только по строгому экзамену.
Эрколэ Сабенэ все-таки попытался пустить в ход свои испытанные земные уловки. Он повел, атаку в ячейке своего хозяина, атаку на его законно приобретенную супругу. Она была беременна и относилась к мужу с трогательной нежностью и преданностью. Эрколэ громко вздыхал по ней; пожирал ее глазами; под всякими предлогами старался прикоснуться к ее обнаженному правому плечу, что на Марсе считается большей фамильярностью, чем рукопожатие на Земле; впивал в себя ее аромат, как благоухание цветка; преклонял перед нею колени, – чтобы завязать зеленый листок на ее беленькой, прекрасной ножке.
Однажды, когда она в саду-столовой пригнула к его губам ветку с отборными плодами, губы его вместо того, чтобы схватить плод, неожиданно прильнули к хорошенькой ручке. Он целовал и ласкал ее тонкие пальчики, она же так удивилась, что даже забыла отнять руку. Его поцелуи забирались все выше по ее ослепительной обнаженной руке, пока, наконец, молодая женщина не отдернула ее и не отряхнула с таким же ужасом, с каким земная женщина стряхнула бы с руки ужалившего ее скорпиона.
С тех пор он больше не видел марсианки. Она не показывалась ни в саду, ни в парке. Ее маленькая шестигранная средняя келья была закрыта для него, а в соседних она уже не появлялась. Эрколэ Сабенэ подумал было, что она готовится родить или родила, но скоро убедился, что она просто избегает его. Ее муж продолжал оказывать ему гостеприимство, но Эрколэ понял, что безвозвратно потерял право видеться с его женой.
Эрколэ Сабенэ злила такая чопорность. На что это похоже? Неужели столь пустячная вольность со стороны мужчины принимается здесь женщиной за кровную обиду, которая навсегда лишает его ее общества? Неужто все марсиане-люди без крови, без темперамента? Каким же образом удовлетворяют они любовное влечение помимо официального спаривания в храме, сопряженного с записью в книгу жизни, с предварительным экзаменом и – строго урегулированным размножением? Позже он узнал, что и на Марсе была известна неофициальная любовь, нечто в роде проституции, к которой прибегали мужчины, когда чувствовали потребность.
Ниже всех парковых и садовых террас, в густой заросли кустарников, на которых вместо настоящих цветов зеленели лишь бутоны, похожие на зерна перца, ютились узаконенные «дома любви», напоминая подобные же земные притоны тем, что, как и отхожие места, располагались в сторонке, щадя общественную стыдливость.
Открыв существование подобных домов, Эрколэ Сабенэ, пригласил японца и пруссака отправиться вместе в чащу на разведки. Всех их влекло любопытство. Но они жестоко обманулись в своих ожиданиях, воображая, что девушки Марса пойдут им навстречу.
Вместо грота Венеры они нашли мрачную, заросшую долину, откуда и не подумал вылететь им навстречу рой пикантных бабочек. У входов в поросшие мхом беседки не виднелось размалеванных красавиц. Ни одного открытого окна или оконца в большом хмуром, похожем на, сарай доме… Ниоткуда не выглядывало беленького приветливого личика, не слышалось ласкового зова. Все как-будто вымерло в зеленых сумерках чащи сорных растений, каких земные гости нигде больше не встречали на Марсе.
По мере приближения их к ступеням красного крыльца с красною же дверью ими все сильнее овладевали сомнения. Каковы-то окажутся здешние гурии? Вдруг они примут чужестранцев столь же чопорно, как проэкзаменованное супруги? И чем здесь платят? Разврат – ведь купленная любовь. А на Марсе не было прямых денежных знаков.
Уже стоя перед красной дверью, они рассмотрели вывеску – желтый рисунок, изображавший какой-то непонятный им символ, ничем не напоминавший те, которые служили вывесками лупанаров древности. Скорее всего это была геометрическая фигура: тупой угол, каждая сторона которого кончалась шаром. Замечалось, как правильно заметил фон Хюльзен, и сходство с рисунком на спине очковой змеи. Может быть, он служил намеком на змия в раю?..
Навстречу им вышел сторож – вероятно, двуполый жрец, – на обязанности которого лежало экзаменовать посетителей!
Да, совершенно верно: он знаками дал им понять, что должен осмотреть их грудь, и, осмотрев, категорически отказался впустить их в капище, состоявшее, по видимому, из ряда ячеек-келий, не имевших даже обычного верхнего освещения. Никакие протесты гостей не помогли. Привратник сумел объяснить им, что на груди у них нет знака, намалеванного на дверной вывеске. Венерин грот оказывался доступным лишь тем, у кого имелся подобный «пропуск».
Внезапно Эрколэ сообразил, что этот знак является своего рода печатью, накладываемой на тех, кто подвергался законной стерилизации. Эти сумрачные дома любви были, стало быть, открыты только стерильным мужчинам, т.-е. тем, кто уже произвел на свет законное число детей и не довольствовался своей законной супругой. Или же тем, кто был стерилизован в наказание либо за содеянные эротические преступления, либо за другие пороки, которые делали этих индивидов нежелательными продолжателями рода. Итак, чтобы войти, надо было показать печать, т.-е. предварительно подвергнуться стерилизации. Никто из жителей Земли не согласился на такую постыдную в их глазах расплату, а потому «парк грехопадения» остался для них недоступным.
«Свободная» любовь, таким образом, становилась планомерно проводимою культурою бесплодия, препятствовавшей появлению потомства у кого-либо, кроме избранных. Все рождения строго контролировались, и если редкий раз рождался плод тайного греха, и отца и мать вместе с ребенком сплавляли по каналу Смерти обратно в «первобытное лоно», как все недоношенное, неудачное, порочное.
Такая принудительная ссылка в безвозвратный путь сильно отличалась от добровольного отбытия, на которое имел право каждый честный марсианин, когда чувствовал, что время его подходит. Добровольное прощание с жизнью происходило при свете солнца в праздничной обстановке. В принудительную ссылку отправляли в полночь, и она пугала всех благонамеренных. Фон Хюльзен тоже не раз содрогался при мысли, что ему грозила эта зловещая участь: во мраке ночи быть усаженным в утлую ладью вместе с мертвою жертвой.
На обратном пути из «парка бесплодия» Эрколэ Сабенэ дал волю досаде, вызванной в нем этою жалкой марсианской пародией на проституцию. Какая разница с необузданными радостями свободной любви на. Земле, в больших городах, где жрицы наслаждения сияли красой баядерок и дарили своих любовников блаженством, о котором эти дураки, марсиане, и понятия не имели!..