Текст книги "Святых не существует (ЛП)"

Автор книги: Софи Ларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

20

Мара

Когда я закончила трахать Логана, я сказала ему, чтобы он шел домой.

– Могу я сначала взять твой номер? – спросил он, его ухмылка стала белой полосой на покрытом краской лице.

– Не думаю, – ответил я так любезно, как только могла. – Это была всего лишь одноразовая встреча.

– О, – сказал он. – Ну, это было отличное время. По крайней мере, для меня.

Я улыбнулась, ничего не ответив.

Я уже чувствовала себя виноватой за то, что использовала его в качестве реквизита в акте злобы, который с каждой секундой становился все более безумным.

Но не настолько безумным, чтобы остановиться.

После его ухода я все же донесла картину до самого верхнего этажа и повесила ее в кабинете Коула.

Он даже не запирает свою дверь, этот высокомерный ублюдок.

Я знала, что он увидит меня на камерах наблюдения, но я также была уверена, что он наблюдал за всем этим чертовым мероприятием, так что картина вряд ли останется тайной в любом случае.

Оседлав последние волны злобы, я взяла Uber и поехала домой. Водитель не хотел пускать меня в машину, когда увидел, сколько краски еще осталось на моих руках, ногах и волосах.

– Она уже высохла, – сказала я раздраженно.

– Сядь на это, – приказал он, бросив на заднее сиденье мешок для мусора.

– Ладно, – вздохнула я, усаживаясь на скользкий пластик и прислоняясь головой к окну в полном изнеможении.

К тому времени как я вернулась к себе домой, маниакальный кайф, в котором я пребывала, почти полностью рассеялся. Я начала осознавать, насколько сильно я выебала Коула.

А ведь он определенно заслуживал этого. Пытаться заставить меня отсосать у этого дилера было унизительно и возмутительно.

Но я перешла на новый уровень. Я показала ему оба средних пальца, прямо в камеру.

И я начинаю думать, что это было огромной ошибкой.

Коул Блэквелл – не тот человек, с которым стоит связываться.

Я должна знать это лучше, чем кто-либо другой.

Он не умеет ни рассуждать, ни прощать.

И он заставит меня заплатить за это, я знаю.

После нескольких крепких часов сна я, спотыкаясь, спускаюсь по лестнице.

Мои соседи по комнате собрались за столом и смотрят на телефон Эрин. Настроение на кухне странно мрачное. Генрих и Фрэнк смотрят на экран, а Эрин медленно прокручивает страницу. Джоанна стоит у раковины, скрестив руки на груди, и ее слегка подташнивает.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Они нашли еще одно тело, – говорит Генрих.

– Еще одну девушку, – уточняет Эрин.

Крючок застревает у меня в животе и медленно тянет меня к телефону. Я наклоняюсь над экраном, моя голова находится между головами Фрэнка и Генриха.

Изображения ужасны и наглядны: безголовый торс с оторванной грудью. Разбросанные конечности. Отрубленная нога в туфле на высоком каблуке.

– Какого черта! – кричу я. – Это в новостях?

– Это не новости, – с отвращением говорит Джоанна из раковины. – Это сайт о настоящих преступлениях. Они, наверное, купили фотографии у одного из копов.

– Я не хочу на это смотреть, – говорю я, отступая назад.

У меня сводит живот.

Девушка была стройной, с татуировкой феоникса на ребрах. У меня татуировка в том же самом месте. Без головы... она вполне могла бы быть мной.

– Никто из нас не должен на это смотреть, – огрызается Джоанна. – Это неуважительно. Надеюсь, они найдут того, кто слил эти фотографии, и уволят его задницу.

– Я не глазею, – говорит Эрин. – Они нашли ее прямо на поле для гольфа в Линкольн-Парке. Это всего в паре миль отсюда! Этот псих может жить прямо рядом с нами.

Мой желудок сейчас делает смертельный кульбит, как крокодил.

Коул живет в там. Он играет в гольф на этом поле.

– Когда она умерла? – спрашиваю я.

– Думаю, после полуночи, – говорит Эрин. – Она была еще теплая, когда ее нашли.

Я покинула шоу в 11:00.

По дороге я захватила парня на одну ночь.

Что, если Коул сделал то же самое?

Это звучит нелепо. Я проводила с Коулом по несколько часов подряд. Мы часто бываем одни. Если бы он хотел превратить меня в фарш, то уже давно мог бы это сделать.

И он действительно не выглядит сумасшедшим. Контролирует и манипулирует, конечно. Интенсивный, безусловно. Но мог ли он на самом деле наложить руки на женщину и разорвать ее в клочья?

Я заставляю себя снова наклониться над телефоном.

Эрин прокручивает страницу чуть ниже.

Вот голова девушки, ее черты лица странно не выражены, глаза широко открыты, молочные, как стеклянные шарики.

Она была прекрасна.

И очень, очень напугана.

Я подбегаю к раковине, и меня рвет.

21

Коул

Соня вбегает в мой кабинет. Она стоит в дверях, застыв от ужаса перед разрушениями внутри.

– Боже мой, что случилось? – кричит она.

Я уже положил клюшку для гольфа обратно в сумку.

Но скрыть то, что я сделал, невозможно.

– Я разбил модель солнечной батареи, – говорю я.

Соня смотрит на меня в ужасе, слезы заливают ее бледно-голубые глаза.

– Как ты мог? – говорит она.

– Она принадлежит мне, – рычу я. – Я могу хранить его или уничтожить.

Она смотрит вниз, на толстые сугробы разбитого стекла, наклонив голову, отчего слезы текут по ее щекам.

За все время, что она работает на меня, я ни разу не видел, чтобы Соня плакала. Она компетентна и способна, а свои эмоции надежно держит на замке. Вот почему мы с ней ладим. Я не потерплю ничего меньшего.

Однако я не виню ее за слезы в этот момент. Солнечная модель была одним из самых потрясающих произведений искусства, которые я когда-либо видел. Поистине уникальное и незаменимое.

Я уничтожил ее под влиянием импульса.

Со мной что-то происходит.

Что-то захватывает меня, крутит, меняет. Я заразился. А Мара – это болезнь.

– Пусть кто-нибудь уберет это, – приказываю я.

Я выбегаю из кабинета и направляюсь на главный этаж. Я не заглядываю в студию Мары – знаю, что ее здесь нет. Скорее всего, она еще дома, спит.

Проходя мимо стола Дженис, я вижу нескольких художников, столпившихся у экрана ее компьютера. При моем приближении они расходятся, спеша во все стороны, кроме моей.

Дженис пытается закрыть окно браузера, но я отбиваю ее руку в сторону, рявкнув: – Что ты смотришь?

– Еще одну девушку убили, – заикается Дженис. – Это случилось прошлой ночью.

Я наклоняюсь над ее столом, неприятно окутанным ее тошнотворно-сладкими духами, чтобы рассмотреть экран компьютера.

Она зашла на какой-то дрянной сайт о настоящих преступлениях. Страница покрыта полноцветными фотографиями места убийства.

Работа Аластора.

Его тела гораздо отчетливее, чем его картины.

И все же... это новый уровень насилия, даже для него. Я вижу безумие в разбросанных частях тела. Это была не просто похоть... это была ярость.

Я снова встаю, а сердце уже возвращается к своему ровному ритму.

Это объясняет, почему Аластора не было на шоу вчера вечером. Должно быть, он отвлекся по дороге.

Он пропустил то, что должен был увидеть.

К счастью для меня. У меня есть еще немного времени.

Я подхожу к мрачной викторианской квартире Мары. Я стучу в дверь, пугая ее соседа Фрэнка, который открывает дверь после долгой задержки, выглядя под кайфом и параноидально.

– О, – говорит он, выглядя отчасти облегченным, а отчасти еще более растерянным. – Это ты.

– Где Мара? – спрашиваю я.

– Не знаю, – бормочет он, проводя рукой по своим диким кудрям. – Может, на работе?

Как только мне в руки попадает ее телефон, я устанавливаю на него маячок.

Это намерение превращается в абсолютную навязчивую идею, поскольку я безуспешно посещаю поочередно парк Сладкого Клена и парк Золотые ворота, но не нахожу ее.

ГДЕ ОНА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?

Несколько фантазий проносятся в моей голове, пока я обыскиваю парк. Первая – как я затащу ее на деревья и задушу. Но когда я представляю, как обхватываю руками ее горло, вместо этого я вижу, как они скользят по ее телу... обхватывают ее груди... сжимают ее крошечную талию изо всех сил... заставляют ее опускаться на мой член снова и снова, и снова...

Трахать ее в лесу недостаточно хорошо.

Я хочу, чтобы она была в уединенном месте, где мы могли бы побыть вдвоем. Там, где у меня под рукой будет любой инструмент, который я захочу. Где я смогу провести с ней всю ночь напролет...

Я хочу привести ее в свой дом.

С тех пор как умер мой отец, никто, кроме меня, не переступал порога этого дома. Дом стал моей пещерой. Моим единственным местом абсолютного уединения.

Мое желание привести туда Мару показывает, как далеко зашла эта одержимость. Привести ее в мой дом – все равно что ввести ее в мое собственное тело. Это гораздо более интимный акт, чем просто трахнуть ее...

Где она может быть?

Неужели она снова встретилась с этим трахальщиком?

Неужели она сейчас у него дома и позволяет ему орудовать своими руками?

Мысль об этом приводит меня в такую ярость, что мне приходится положить руки на колени и на мгновение наклониться, тяжело дыша.

Нет. Она бы так не поступила. Она трахалась с ним только для того, чтобы отомстить мне. Потому что знала, что я смотрю.

В это мне хочется верить. Но я должен знать наверняка.

Я достаю телефон и снова захожу в социальные сети Мары.

К этому моменту я знаю каждую фотографию, каждую подпись. Я запомнил их все. И я думаю... возможно... Я видел этого парня раньше.

Я прокручиваю изображения, ищу.

Наконец я нахожу его: пост с того дня, когда Мара сделала татуировку змеи на ребрах. Вот он, стоит рядом с ней, на его руках латексные перчатки.

ЛОГАН ПРИКЛЮЧИЛ МЕНЯ СЕГОДНЯ – наконец-то я получила свое маленькое шипение.

Я прикасаюсь пальцем к его имени, переключаясь на его профиль.

Логан Майкельсон, тату-салон Paint It Black.

Нашел тебя, ублюдок.

Салон находится всего в двенадцати кварталах от парка. Я иду туда, инстинктивно избегая любых записей о том, куда я иду. Оставляю за собой право поступить с Логаном так, как сочту нужным.

Сейчас неподходящее время суток для приобретения. Лучше прийти вечером, когда он, скорее всего, будет работать один, завершая работу с последним клиентом за день. Я мог бы выдать себя за посетителя. Конечно, после проверки здания на наличие камер.

Но я нетерпелив.

Я не хочу ждать до вечера.

Я хочу знать точную природу отношений этого ублюдка с Марой. Прямо сейчас.

Я жду у задней части здания. Он выйдет покурить. Эти ублюдки всегда курят.

Конечно, после почти часа терпеливого наблюдения он протискивается через заднюю дверь, уже пуская искры, прикрывая рот рукой, чтобы защититься от ветра, задувающего порывы сухих листьев в переулок.

Я прижимаю его к стене, прижимаю предплечье к его горлу, прежде чем он успевает втянуть в легкие хоть один глоток дыма.

Он замирает, не сопротивляется, не борется. Смотрит на меня с любопытством и страхом.

– О, черт, – говорит он. – Я тебя знаю.

Я становлюсь слишком узнаваемым в этом городе.

– Тогда, я уверен, ты догадываешься, почему я здесь.

Ему все еще требуется секунда, чтобы собрать все воедино.

– Мара, – говорит он.

– Именно так, – шиплю я. – Мара.

– Извини, чувак, я не знал, что у нее есть парень...

Я бы с радостью обезглавил его только за это замечание.

– Я ничей гребаный парень, – рычу я. – Она принадлежит мне, она моя собственность. А ты наложил свои отвратительные чернильные руки на то, что принадлежит мне. Что, по-твоему, я должен с этим делать, Логан?

Звук собственного имени – это сигнал тревоги, который предупреждает Логана о том, что я здесь не для того, чтобы вести приятную беседу. Продолжение существования этого имени – тонкая нить, на которой моя рука, прижатая к его горлу, действует как острые ножницы.

Он сразу же прекращает нести чушь.

– Я ее почти не знаю. У меня даже нет ее номера телефона.

– Но ты же сделал ей татуировку.

– Да, так мы и познакомились. Я сделал мрачного жнеца для ее соседки. Она спросила, не сделаю ли я змею. Это был ее собственный дизайн – она сама его нарисовала.

– Какие еще татуировки ты для нее делал?

– Никаких. Только одну.

Я ослабляю давление на его горло. Слегка.

Он не настолько глуп, чтобы думать, что на этом все закончится. Он смотрит в мои глаза, в эти черные ямы, которые никогда не заполнить одними извинениями.

– Есть ли... ...что-нибудь еще?

– Да. Где твой татуировочный пистолет?

22

Мара

Я подумала о том, чтобы дать Коулу пару дней остыть.

Я вполне могла обойтись без него – переночевать у друга. Не приходить в студию на работу.

Но эти усилия были бы бессмысленны.

Коул никогда не остынет. Я не настолько глупа, чтобы думать, что пара дней разлуки ослабит его ярость по поводу того, что я сделала. Не после того, как я буквально повесила напоминание об этом на его стене.

Кроме того, я хочу работать. Я не хочу отрываться от рисования на неделю или даже на один день.

Именно поэтому я возвращаюсь в студию чуть раньше полуночи, молясь, чтобы Коул спал и не был настолько зол, чтобы подняться с постели и выместить на мне свою злость.

Дженис нет за своим столом. По ночам в здании работает бродячий охранник, но я подозреваю, что большую часть времени он проводит, прогуливаясь как можно медленнее, чтобы успеть сделать всего несколько обходов до окончания смены.

Странная тишина в обычно шумном помещении выводит меня из равновесия, когда я поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж.

Раньше я не была нервным человеком.

Попадание в руки монстра из кошмара навсегда изменило мою привычку.

Я никогда не забуду эту темную фигуру, мчащуюся ко мне. Это было самое страшное: осознание того, что вещи, которых ты боишься, вполне реальны. И они идут за тобой.

Коул спросил меня, почему я сохранила пирсинг. Я сказала себе, что делаю это для себя – как акт неповиновения.

Но Коул прав.

Мне нравится напоминание. Оно мне необходимо.

Поэтому я больше никогда не успокаиваюсь.

Иногда мне кажется, что это Коул похитил меня. Иногда я уверена, что это не так.

Ничто в той ночи не имеет для меня смысла. Это похоже на одну из тех картин с перспективой, где, если смотреть под неправильным углом, получается просто нагромождение форм и линий. Но если переместиться в нужную точку комнаты, фигуры выравниваются, и вы видите изображение четко, как день. Я могла бы увидеть, что именно произошло... если бы только знала, где стоять.

Пока же я точно знаю одно: Коул опасен.

Я должна бежать от него подальше.

Я знаю это рационально.

А я хочу прямо противоположного.

Я очарована им. Меня влечет к нему всеми возможными способами: физически, ментально, эмоционально.

Я читала «Дракулу». Это поучительная история. Предупреждение молодым женщинам не поддаваться на соблазн мужчины, который хочет поглотить вас.

И все же... не все из нас были увлечены прекрасным принцем. Некоторые маленькие девочки поглощали истории о бальных платьях, замках и рыцарях, которые убивали дракона...

В то время как некоторые маленькие девочки читали истории о темной тропинке в лес... о витом особняке с черными окнами и туманом, покрывающим территорию... Именно туда мы и хотели пойти. Неважно, что мы могли бы найти внутри...

Я начала вторую картину.

Она будет такой же большой, как и первая – размером с жизнь. Основная фигура – частично человек, частично животное, с рогами барана и крыльями, похожими на крылья летучей мыши, вытянутыми по обе стороны. Четыре руки и две пары кистей. Одна пара рук тонкая, бледная, изящная. Другие руки толстые, грубые, грубые.

Я включаю свою музыку, так громко, как хочу, потому что в соседних студиях больше никого нет.

Gasoline – Halsey

Кажется, что холст расширяется, пока не становится таким же большим, как комната. Он заполняет все поле моего зрения, становится целой вселенной. Каждая крошечная деталь вырывается из-под моей кисти, врываясь в жизнь.

Я забываю о Коуле.

Я забываю обо всем, что находится за пределами картины.

Время течет мимо, пока я стою на месте.

Я даже не замечаю, что кто-то вошел в дверь, пока Коул не говорит, – Сначала ангел, теперь демон.

Он стоит прямо за мной. Я не знаю, как долго он находится в комнате.

Я оборачиваюсь, поднимаю кисть вверх.

Коул смотрит на меня сверху вниз, наши лица всего в нескольких дюймах друг от друга. Он бледнее обычного, под глазами темные круги. Он определенно не спал. Возможно, он не спал и прошлой ночью.

Должно быть, на улице идет дождь. Его одежда влажная. Капельки блестят в его густых черных волосах, кончики мокрые, как моя щетка.

Дождь усиливает его запах. Он пахнет холодом и чистотой, как продуваемая ветром улица. Его глаза черные, как асфальт.

– Я искал тебя, – говорит он.

– Я пряталась, – отвечаю я.

– Я знаю это. Я знаю, что ты пряталась. Я также знал, что ты не сможешь долго оставаться в стороне.

Его голос такой же холодный, как и его одежда. Он заставляет меня дрожать.

Он слишком хорошо меня знает.

– Я не демон, – говорю я. – Я дьявол.

– Какая разница?

– Есть только один дьявол.

Он улыбается. Настоящая улыбка Коула сильно отличается от той, которую он дарит всем остальным. Она медленнее. Он не морщит глаза. И заканчивается она тем, что он прикусывает краешек губы. Жестко.

– Ты оставила подарок в моем кабинете.

Холодок пробегает от основания моего черепа до самого позвоночника. Я стараюсь не вздрогнуть. Стараюсь, чтобы он не видел, как сильно колотится мое сердце.

– Как тебе? Понравилось? – говорю я, наклоняя подбородок.

Коул подходит ближе, просовывает правую руку под мои волосы и обхватывает затылок. Большим пальцем он заставляет мой подбородок подняться еще выше.

– Мне это совсем не нравилось. На самом деле, я ревновал.

Моя кожа в одно мгновение превращается из холодной в горячую. Соски напряглись под тонким материалом топа. Кольца остаются холодными, как лед.

Он ревнует. Он признает, что ревнует.

Коул проводит большим пальцем по моей нижней губе. Мой пот – это бензин. Каждое место, к которому он прикасается, воспламеняется.

Я слышу резкий щелчок, и холодная застежка манаклей смыкается вокруг моего запястья.

Прежде чем я успеваю пошевелиться, даже взглянуть на собственное запястье, Коул делает три быстрых шага и тащит меня к стене. Он закидывает мои руки за голову и приковывает меня наручниками к месту, цепь обвивается вокруг открытой трубы.

– Какого черта!? – кричу я.

Я дергаю за наручники, металл впивается мне в запястья.

– Все пройдет гораздо спокойнее, если ты не будешь двигаться, – говорит Коул.

Он выхватывает кисточку из моей руки и откладывает ее в сторону.

– Что пройдет более гладко? Какого черта ты делаешь? – кричу я.

У меня начинается гипервентиляция. Завязки на запястьях навевают ужасные воспоминания, и все это в один миг.

Коул не отвечает мне.

Вместо этого он придвигает стул и кладет на него сумку – черную кожаную сумку, которая открывается сверху, как старомодный докторский саквояж.

Он расстегивает лямки моего комбинезона, позволяя нагруднику упасть до пояса. Затем он обеими руками хватает меня за майку и разрывает ее на части. Моя грудь вываливается на свободу, соски становятся твердыми, а грудь обнажается перед его взором.

Мы оба смотрим вниз, разглядывая мои сиськи. На серебряные кольца с одной бусиной в центре, сверкающие, как дождь в волосах Коула.

Его взгляд скользит по моему телу. К татуировке на моих ребрах.

– Логан сделал это с тобой, – мягко говорит Коул.

Это не вопрос.

– Откуда ты это знаешь? – требую я.

Коул опирается рукой о стену и наклоняется ближе, его губы почти касаются ободка моего уха. Почти, но не совсем.

– Я знаю о тебе все, Мара. Все, – бормочет он. – Я знаю, что ты трахнулась с ним, чтобы бросить мне вызов. Чтобы показать мне, что я не могу тебя контролировать. И может быть, я не могу контролировать тебя – не всегда. Но ты была отдана мне.

Я была отдана ему?

Что, черт возьми, это значит?

– Теперь ты моя, Мара. Ты принадлежишь мне, хочешь ты этого или нет.

Он проводит пальцами по бокам моей груди, вдоль изгиба, где грудь соединяется с ребрами. Мои соски тверже бриллиантов. Они могут порезать ему лицо, если он наклонится слишком близко.

Кончиками пальцев он обводит змеиное тело.

– Я не могу допустить, чтобы на тебе был след другого мужчины.

– Я сделала эту татуировку, – шиплю я.

– Я придумал татуировку получше.

Он заглядывает в сумку доктора. Вытаскивает татуировочный пистолет.

– Ты с ума сошел? – кричу я.

– Не волнуйся, – говорит он. – Я практиковался последние несколько часов.

– На ком?!

Он просто улыбается.

– Сейчас все ровно. Я все еще совершенствую свою технику.

Коул моет мою кожу зеленым мылом, тоже взятым из сумки. У него там действительно есть все, что нужно.

– НЕ СМЕЙ...

Он выстреливает из пистолета с тем высоким жужжащим звуком, который мне слишком хорошо знаком.

Я вскрикиваю, пытаясь вывернуться из его рук.

– Если ты не будешь стоять на месте, результат тебе не понравится, – говорит он.

Он прижимает кончик пистолета к моим ребрам, превращая мой крик в пронзительный вопль.

Я чувствую укол иглы, когда она пронзает мою кожу, занося чернила глубоко внутрь, откуда их уже не удалить.

Инстинктивно я замираю.

Я не могу остановить Коула. И я очень не хочу, чтобы по моим ребрам расползлась чертова каша.

Пистолет движется медленно, уверенно. Хотя я знаю, что татуировочный пистолет работает как швейная машинка, погружая иглу под кожу через равные промежутки времени, на самом деле это похоже на то, как будто кто-то рисует на тебе острым пером.

Я смотрю вниз, пытаясь понять, что он рисует.

С такого ракурса, вверх ногами, понять это невозможно.

Руки Коула движутся по мне, сильные и умелые. Теплее, чем я могла бы предположить. На самом деле его голые руки на моей плоти удивительно приятны, в отличие от укуса иглы.

Каждый раз, когда он выдыхает, его дыхание скользит по моей талии. Оно проходит по линии, где мой джинсовый комбинезон соприкасается с голой кожей.

Коул – левша. Раньше я этого не замечала.

Его левая рука управляет пистолетом плавным, уверенным движением, а правая лежит на моем бедре. Крепко обхватывает меня. Держит меня на месте.

У меня никогда не было возможности рассмотреть его так близко.

Его волосы невероятно густые, как мех животного. Когда он наклоняет голову, они касаются моей кожи, мягкие и слегка влажные.

Хотя я знаю, что он старше меня, его кожа удивительно гладкая. Может быть, потому, что он выражает свое лицо только тогда, когда кто-то за ним наблюдает.

Почти все оживление на его лице исходит от этих прямых темных бровей. Они напоминают мне сёдо на бледно-белой бумаге. В японской каллиграфии нет двух одинаковых мазков. Так и на лице Коула: эти брови – чернильные штрихи, придающие смысл его бездонным черным глазам.

Он полностью сосредоточен на мне, взгляд устремлен внутрь, челюсть сжата. Мое дыхание замедляется в такт с его. Вдох. Выдох. Вдох.

Его красота завораживает. Я смотрю на него, а не на татуировочный пистолет. Чувствую его прикосновение, а не прикосновение стали.

Он чувствует, как я расслабляюсь. Он смотрит мне в лицо.

– Не знаю, почему ты всегда хочешь со мной драться, – говорит он. – Гораздо приятнее дать мне то, что я хочу...

– Для кого приятнее? – задыхаюсь я.

– Для нас обоих.

Он скользит рукой по передней части моего комбинезона.

На мне нет нижнего белья. Я так и не успела постирать белье.

Его прикосновения мягче, чем я ожидала. Я думала, что оно будет таким же жестоким, как его поцелуй. Но вместо этого оно почти успокаивает...

Его пальцы скользят по моей киске, ищут, исследуют. Проверяют...

Он прикасается ко мне то тут, то там, ожидая реакции. Смотрит, как я реагирую. Когда я наклоняюсь к нему, когда мои губы раздвигаются, когда я стону... он знает, что нашел нужную точку. Он проникает пальцами внутрь меня, а потом трет меня за все места, которые чувствует лучше всего...

Татуировочный пистолет сердито жужжит у моих ребер. Он кусает и кусает, снова и снова, вверх и вниз, по кости.

Я почти не замечаю боли. Я прислонилась к стене, откинула голову назад, раздвинула бедра. Позволяю Коулу трогать меня, где ему вздумается.

Он гладит мою киску, как своего личного питомца. Он проводит пальцами вверх и вниз по моей щели, иногда погружаясь внутрь меня, иногда натирая круги вокруг моего клитора.

Все это время он рисует на моих ребрах, причем его левая рука работает отдельно от правой.

Боль усиливает удовольствие, а удовольствие усиливает боль.

Моя кожа вспотела, волны ощущений накатывают на меня.

Я покачиваюсь на бедрах, не отпуская его руку.

Я стону. Не знаю, как долго я издаю этот звук.

Он нашел точку прямо под моим клитором, самый чувствительный пучок нервов на всем моем теле. Он поглаживает его большим пальцем, снова и снова.

– О Боже… – стону я. – Не останавливайся...

– Скажи, что ты моя..., – шипит он. – Скажи, что я могу делать с тобой все, что захочу. . .

Я сжимаю губы, отказываясь произнести это.

Он сильно нажимает на татуировочный пистолет, вгрызаясь в мою плоть.

– Скажи это.

Я качаю головой, глаза закрыты, рот зажат.

Он сильнее нажимает на татуировочный пистолет и проводит пальцами по моему клитору. Он гладит меня, рисуя на моей плоти бог знает что.

– Скажи это, Мара. Скажи, что ты принадлежишь мне...

Я хочу сказать это.

Я хочу сдаться.

Его рука гладит, трет, именно так, как мне нравится. Лучше, чем когда-либо удавалось мужчине. Лучше, чем я могу сделать это сама...

Удовольствие – это потребность, требование. Зуд, который необходимо почесать...

– Скажи это, – рычит он.

– Ни за что, черт возьми, – шиплю я ему в ответ.

Он заканчивает татуировку злобным разрезом по кости.

Я вскрикиваю. Каждый мускул моего тела напрягается, а бедра крепко сжимаются. Именно это заставляет меня кончить, так же как и пальцы Коула, прижатые к моему клитору. Оргазм – это взрывной шок, который пронзает меня от груди до паха, одним непрерывным шлейфом.

Я поворачиваю голову, сильно кусая собственное плечо. Оставляя следы зубов.

Мой вес повис на наручниках, тело обмякло.

Я все еще дергаюсь, когда афтершоки проносятся сквозь меня.

Коул стирает излишки чернил с моей кожи тем же зеленым мылом. Мылом, которое использует Логан.

– Ты ведь не причинил ему вреда? – требую я.

– Он тебя не касается, – говорит Коул, снова завладевая моим лицом. Заставляя меня смотреть на него. – Тебе нужно беспокоиться о том, что я думаю. Что я хочу.

Я смотрю ему в глаза.

– А что будет, если я этого не сделаю?

– Тогда в следующий раз я не буду так снисходителен.

Я громко смеюсь, встаю прямо, звеня наручниками.

– Это ты так любезничаешь?

Коул пристально смотрит на меня.

– Да, Мара, – тихо говорит он. – Это я добрый. Милосердным. Ты должна это понять, потому что, если ты попытаешься вскрыть меня, тебе не понравится то, что выползет наружу.

Он расстегивает наручники. Я потираю запястья, пытаясь вернуть чувствительность рукам. Затем медленно подхожу к зеркалу в полный рост, висящему на стене. Я стою перед ним, слегка повернувшись, чтобы видеть татуировку, которая проходит от правой груди до тазобедренной кости.

Он поставил на мне клеймо. Нанес свое клеймо на меня навсегда.

И это прекрасно. Поистине чертовски красиво.

Коул – художник во всех смыслах этого слова. Композиция, плавное течение линий, то, как цветы и листья повторяют изгибы моей груди, ребер, бедренной кости. Идеальная форма, волнообразная при каждом повороте или изгибе моего тела. Когда я двигаюсь, татуировка оживает.

Дикий сад. Буйство папоротников, листвы и цветов, между которыми проглядывает моя маленькая змейка.

– Господи Иисусе, – вздыхаю я. – Ты действительно талантлив.

Коул стоит прямо за мной.

Он выше меня и шире. Я полностью помещаюсь в его силуэте, поэтому он образует вокруг меня темный ореол. Как будто он уже проглотил меня целиком, а я – внутри него.

– Твоя очередь, – говорит он.

Я встречаюсь с ним взглядом в зеркале. – Что ты имеешь в виду?

Он молча поднимает пистолет для татуировок.

– Ты серьезно?

В ответ он кладет пистолет мне в руку и тянется через плечо, хватая в горсть свою рубашку и стаскивая ее через голову. Он стоит прямо, отбросив рубашку в сторону.

Я смотрю на его обнаженный торс.

За все годы рисования фигур я никогда не видела такого тела, как у него.

Ближайшее сравнение – это гимнаст или танцор – такой уровень худобы, подтянутых, текучих мышц. Свернутая пружина, готовая к разжатию.

Даже гимнасты не так эстетичны. Мышечные плиты на груди, идеальный V-образный изгиб талии, пульсации мышц, которые словно созданы для того, чтобы притягивать взгляд вниз, вниз, к пуговице брюк...

Его плоть бледна на фоне распущенных темных волос, спадающих почти до плеч. На его теле нет ни единого волоска. Чернил тоже нет. Его кожа гладкая и без пятен.

– Хочешь, я сделаю тебе татуировку? – говорю я.

Он кивает.

– У тебя есть другие татуировки?

– Это будет первая.

Я тяжело сглатываю.

Красота Коула не просто пугает – она чертовски безупречна.

Я никогда в жизни не делала татуировок. Если я облажаюсь, мне будет хуже, чем если бы я нарисовала усы на Моне Лизе.

– Не думаю, что мне стоит.

Брови Коула опускаются на глаза, сужая их до щелей.

– Мне плевать, что ты думаешь.

Мои пальцы крепко сжимают пистолет.

Теперь я хочу написать ПОШЕЛ ТЫ шестидюймовыми буквами на его спине.

– Надеюсь, у тебя достаточно чернил, – говорю я.

– У меня есть ровно столько, сколько нужно, – отвечает он.

Не сомневаюсь.

Я хватаю стул и тащу ее к зеркалу.

– Садись, – говорю я.

Коул садится, наклоняясь вперед и упираясь локтями в колени. Не обсуждая это, мы оба догадались, что его спина – лучший холст, гладкий и относительно ровный. На самом деле она такая же мускулистая, как и остальные части тела. Как только я провожу иглой по его коже, я вижу, что мне придется ориентироваться на лопатки, ребра и длинные мышцы, которые расходятся от позвоночника – ягодицы, лодыжки и косые мышцы.

– Хочешь, чтобы я сначала... набросала? – слабо говорю я.

Коул не двигается. Он даже не поворачивает голову.

– Я тебе доверяю, – говорит он.

Я в замешательстве. Никто никогда не доверял мне, особенно в таком необратимом деле, как это.

Но я не спорю. Глубоко вздохнув, я взвожу пистолет.

К тому времени как я заканчиваю, первый утренний свет проникает через окна от пола до потолка. Он освещает кожу Коула, превращая мрамор в золото.

Я так глубоко погрузилась в дизайн, что вижу только эти плавные черные линии, текущие, как река, по правой стороне его спины. Немного попрактиковавшись, я даже разобралась со штриховкой.

В паре мест у него течет кровь. Он ни разу не вздрогнул. Не попросил меня остановиться. Казалось, он вообще ничего не чувствует.

Я вытираю ему спину зеленым мылом, как и он мне.

Затем я говорю, – Все готово.

Коул стоит спиной к зеркалу. Он оглядывается через плечо, чтобы увидеть рисунок.

Две змеи: одна белая, другая черная. Они переплетены друг с другом – их чередующиеся спирали плотно закручены, но пасти открыты, чтобы показать оскаленные клыки.

Я заклеймила его так же, как и он меня.