Текст книги "Святых не существует (ЛП)"
Автор книги: Софи Ларк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
17
Коул
Моя ярость по прибытии в дом Мары и обнаружении, что она уже ушла, уступает лишь отвращению к самому себе за то, что я этого не предвидел.
Я рассчитывал, что она поймет, насколько выгодно будет приехать вместе. Камеры вспыхивают, когда мы выходим из лимузина, каждый из нас источает гламур, богатство и кэш, которые я так тщательно собирал для этого момента.
Вместо этого эта упрямая маленькая идиотка убежала пешком.
Ненавижу, когда она ходит пешком.
Как бы я ни старался скрыть свое наставничество над Марой, это лишь вопрос времени, пока Аластор не увидит нас вместе. Когда он это сделает, скрыть, кто она такая, будет невозможно. Он узнает ее. И впервые в жизни... Я не знаю, что с этим делать.
Я не хочу, чтобы Аластор приближался к Маре.
Я не хочу, чтобы он знал, что она жива.
И все же единственный способ скрыть ее от него – это никогда не общаться с ней самому или только самыми обыденными способами.
Я хочу, чтобы она была со мной постоянно.
Я хочу делать с ней каждую гребаную вещь, которую хочу делать.
Конфликт между этой потребностью и ее неизбежными последствиями приводит меня в ярость.
Я хочу, чтобы она всегда была под моим взглядом. Всегда под моим контролем. Я хочу, чтобы камеры были в ее комнате, на ее гребаном теле. Этого недостаточно, наблюдать за ней в студии, на работе, из дома за ее спиной...
– ЕЗЖАЙ В ЭТУ ГРЕБАНУЮ ГАЛЕРЕЮ! – кричу я водителю.
Как только мы подъезжаем, я протискиваюсь внутрь без всяких обычных приветствий.
Единственный человек, с которым я здороваюсь – Соня, и то лишь для того, чтобы зыркнуть на нее, – ГДЕ ОНА?
– Мара? – говорит Соня, приподняв бровь.
Она прекрасно знает, что я имею в виду Мару. Она просто хочет заставить меня сказать это.
– Да, – шиплю я. – Мара.
Соня беззвучно указывает ручкой.
Если бы я не был так взбешен, я мог бы просто проследить за концентрацией шума вокруг нее. Мара уже окружена журналистами, критиками и новообретенными друзьями.
Я протискиваюсь сквозь них, хватаю ее за руку и рычу ей в лицо, – Как ты, мать твою, смеешь не ждать меня.
Я чувствую, как на нас смотрят десятки глаз, слышу бешеную внезапную тишину – все изо всех сил стараются подслушать.
Мара осознает все это так же, как и я. Может быть, даже больше.
И все же она смело смотрит мне в лицо.
Потому что она предвидела это. Даже планировала это.
– Я тоже скучала по тебе, милый, – говорит она.
Затем она целует меня в губы.
18
Мара
Сотни глаз окружают нас. Камеры взрываются вспышками ослепительного света. Воздух настолько плотный, что его можно разрезать.
Коул так зол, что все его тело – провод под напряжением, трепещущая электрическая линия.
Наши рты встречаются, и весь этот ток переходит в меня.
Я просыпаюсь от толчка, мой мозг открывается, как портал во вселенную. Я целую его и чувствую вкус его рта. Я чувствую вкус ЕГО.
Не маску, не притворство.
Я чувствую вкус гребаного животного.
Это животное голодно. Он нападает на мой рот. Он кусает мои губы. Он заглатывает меня целиком.
Коул целует меня, как гребаное чудовище, прямо здесь, прямо сейчас, на глазах у всех этих людей.
Он пожирает меня заживо, пока они все смотрят.
Когда мы расстаемся, у меня изо рта течет кровь. Я чувствую, как тепло скользит по подбородку.
Моя кровь пачкает его полную нижнюю губу. Я вижу ее на ниточках его зубов.
– Никогда не заставляй меня ждать, – говорит он.
Он берет меня за руку и начинает с силой расставлять меня перед каждым влиятельным человеком в этой комнате. Он представляет меня каждому из них, говоря, что я его ученица, его протеже. Что мы вместе работаем над новым сериалом, и они могут прямо сейчас увидеть его первый образец, чертову шедевр.
Что бы я ни представляла себе, как буду ходить с Коулом Блэквеллом, реальность оказалась десятикратной. Он – темная звезда в центре вселенной, притягивающая к себе всех. Все хотят увидеть его, поговорить с ним. Даже самые тщеславные и влиятельные игроки становятся в его присутствии головокружительными подхалимами.
Даже Джек Бриск, который едва заметил, как облил вином мое платье, ведет себя как завзятый школьник, когда Коул бросает на него взгляд.
– Соня сказала тебе о моем новом предложении? – спрашивает он.
– Ты знаешь, что сказала. И ты знаешь, что я ответила.
– Я мог бы сделать это даже за три миллиона...
Коул прерывает его. – Не интересно.
Когда Бриск, обидевшись, уходит, я спрашиваю, – К чему это было?
– У меня есть только несколько вещей, на которые мне действительно не наплевать, – говорит он. – Я не продам Бриску ни одной из них.
– А на что тебе не наплевать?
Мне искренне любопытно. Хотя все, чем владеет Коул, дорого – его машина, часы, одежда, – он не выглядит привязанным к чему-то из этого. Даже его модные костюмы темные и простые, которые он носит как униформу каждый день.
Я не жду от него ответа.
Но Коул сделает все, чтобы шокировать меня.
– У меня есть сад, – говорит он. – У меня дома.
– Мини-экосистема? – спрашиваю я, не в силах сдержать любопытство.
– Не мини, – говорит он.
У меня есть еще сотня вопросов на эту тему, но нас тут же прерывают Эрин и Фрэнк. Хотя все мои соседи по комнате пришли поддержать меня, именно эти двое пробиваются сквозь толпу, чтобы потребовать представления Коула.
Они оба делают все возможное, чтобы подкатить к нему: Фрэнк задает вопросы о последней скульптуре Коула, а Эрин делает намеки и пытается дотронуться до его предплечья.
Коул удивительно терпелив к этому, хотя я могу сказать, что ему не терпится показать меня более важным людям.
Не желая злить его еще больше, чем я уже разозлила, я отпихиваю Фрэнка и Эрин и машу Джоанне на противоположной стороне комнаты. Джоанна ухмыляется и поднимает свой бокал с шампанским в мою сторону в молчаливом тосте.
Она привела с собой своего парня Пола и его соседа по комнате Логана. Логан – мастер татуировок – собственно, он и сделал цитату на моих ребрах.
– Кто это? – спросил Коул, проследив за моим взглядом.
– Моя соседка Джоанна.
– Я знаю это, – говорит он с сомнением. – Я имел в виду двух других.
Прежде чем я успеваю ответить, нас прерывает Соня, которая приводит очередную порцию брокеров и кураторов, желающих поговорить с Коулом, а значит, и со мной.
В начале вечера я заметила в Коуле странное напряжение, не связанное с его злостью на меня. Он сканировал комнату. Искал кого-то.
Но этот человек никак не появлялся.
И вот по мере того, как длится вечер, как проходит время, за которое должен был прийти кто-то важный, я вижу, как он расслабляется.
Я могу читать Коула. Когда он этого хочет... а также когда не хочет.
Он не хочет, чтобы я знала, что он наблюдает. Что сразу же делает его самым интригующим аспектом вечера.
Кого, черт возьми, он ждет?
Похвалы сыплются на мои плечи. Не из-за Коула или его влияния. Я сама убедилась в этом еще до его прихода – работа ХОРОШАЯ.
Чувство достижения, истинного божественного творения затмевает все остальное, что происходит этой ночью, и все, что будет происходить в следующие несколько дней. Профили, посты, перепосты и вирусное распространение картины в Интернете – все это будет впереди. Я вижу это перед собой.
Но в этот момент мне все равно.
Единственное, о чем я думаю, – это вот что:
Я, черт возьми, сделала это.
Я создала искусство.
В конце ночи, в состоянии восторга, я поворачиваюсь к Коулу. Я сияю от счастья. Оно освещает все вокруг меня, придавая каждому человеку свой собственный внутренний свет. Они становятся прекрасными для меня.
В этот момент я вспоминаю всю критику, которую Коул дал мне. Все советы. Я думаю о самой студии, которая появилась у меня только благодаря ему.
И я смотрю на его лицо. На это прекрасное, мать его, лицо.
Я чувствую благодарность к нему, искреннюю благодарность.
Под этим... более глубокие, темные эмоции, которые всегда таятся под поверхностью. Она была там с того момента, как я положила на него глаз, даже в самых экстремальных и ужасных обстоятельствах. Когда я воспринимала его как ангела смерти.
Я хотела смерти.
Я хотела ЕГО.
Каждый момент нашего поцелуя запечатлелся в моем мозгу. Его вкус, его запах, эти полные, сильные губы и зубы под ними...
Вкус моей собственной крови во рту.
Я хочу еще.
Я тащу его в пустые кабинеты рядом с галереей. Мой рот на нем, мои руки тоже. Я прижимаю его к столу и опускаюсь перед ним на колени, расстегивая пряжку его ремня.
В этот момент кто-то в другом конце комнаты прочищает горло.
– Как бы мне ни хотелось сохранить наблюдение в тайне, но моя ужасная совесть не позволяет мне молчать.
Это Саймон Грэнди. Коул познакомил меня с ним еще вечером. Он покупатель « Jolie and Voss» – сардонический, бородатый мужчина лет сорока восьми, от которого исходит слабый запах сигар.
Сейчас он ухмыляется, стоя на коленях перед моим учителем именно в той позе, в которой он ожидал бы меня найти, если бы когда-нибудь заглянул в нашу студию.
Мое лицо горит.
Я хочу сказать ему, что никогда не делала этого раньше, даже не думала об этом. Я никогда не сосала член за услугу. Эта идея вызывала у меня отвращение.
Но в данном случае... благодарность была велика. Как и мой порыв пососать член Коула.
– Не нужно смущаться, – говорит Коул. Его темные глаза скользят между мной и Саймоном. – Мара как раз собиралась выразить свою благодарность за все, что я для нее сделал. И раз уж она так чрезвычайно... благодарна... Я уверен, что она будет рада включить тебя в список.
Саймон делает шаг ближе, пытаясь скрыть эмоции, вспыхнувшие на его лице. Волнение. Вожделение. И ликование. ...он не может поверить в свою удачу в этот момент. В то, как удачно складывается судьба.
– Вот она, уже на коленях, – говорит Коул своим низким, шелковистым голосом. – Уверен, она с удовольствием отсосет твой член в качестве закуски к моему. Она уже доказала, что является очень способной ученицей. . .
Подтекст понятен.
Я сейчас на ракете, летящей к определенной цели. Если я хочу долететь на ней до конца, я не сделаю ничего, что могло бы поджечь фитиль. Я не буду рисковать, чтобы не взорвать все раньше времени.
Такова сделка с дьяволом.
Он владеет мной.
Он контролирует меня.
Медленно поднимаюсь на ноги.
Я игнорирую Саймона, как будто его и нет.
Вместо этого, глядя прямо в глаза Коулу, я говорю, – Я хотела тебя. Искренне. Потому что я восхищаюсь тобой. И ты привлекаешь меня, я не буду этого отрицать. Я хотела трахнуть тебя. Но я тебе не принадлежу, Коул. И никогда не будешь.
На мгновение он замирает, бледный и неподвижный. Затем темная, клубящаяся ярость заполняет его черты, словно сосуд, наполненный чернилами. Его глаза – блестящие черные крупинки в море ровного белого цвета.
Я не жду его ответа.
Я просто поворачиваюсь и выбегаю из офиса.
Я прорываюсь сквозь толпу посетителей вечеринки, как комета в небе.
Когда я прорываюсь сквозь них, мой путь перехватывает спутник.
Это Логан, застенчивый и неуместный в своих рваных джинсах и футболке, на которой видны густые чернила, бегущие вверх и вниз по рукам. Он делает шаг мне навстречу, заикаясь о моей картине.
Я хватаю его за воротник и втягиваю в свою орбиту.
– Ты пойдешь со мной.
19
Коул
Мара выбегает из офиса.
Саймон поворачивается и зубасто ухмыляется.
– Ну, попробовать стоило, – хмыкает он.
Я бросаю на него взгляд, который мгновенно стирает улыбку с его лица.
– Я лучше вернусь на вечеринку..., – заикается он, пытаясь проскочить мимо меня из комнаты.
Я отпихиваю его с дороги и сам устремляюсь за Марой.
Я вижу, как ее грива спутанных темных волос исчезает за дверями галереи.
К моей ярости, она схватила за руку какого-то случайного идиота и тащит его за собой.
Что, черт возьми, она себе позволяет?
Ее упрямство начинает меня бесить.
Я хотела тебя... ...искренне.
Моя голова дергается, стряхивая воспоминания об этих словах, словно раздражающую муху, жужжащую возле моего уха.
Я смутил ее.
Она была так уязвима, стоя на коленях передо мной... Я ничего не мог с собой поделать. Я хотел посмотреть, как далеко я смогу завести ее.
Чем больше она бунтует против меня, тем сильнее я хочу ее раздавить.
И чем сильнее она цепляется за свои убеждения, тем дальше я намерен тащить ее по темным и извращенным тропам...
К тому времени как я добираюсь до входных дверей, Мара и ее незадачливый спутник уже забрались в такси и отъехали от обочины.
Куда, черт возьми, она направляется?
Я поставлю маячок на ее телефон. Первым делом завтра. Я уже должен был это сделать.
Соня перехватывает меня.
– Тебя ищет Маркус Йорк, – говорит она.
– Что? – рассеянно говорю я.
– Он вон там. – Она указывает. – Пойдем, я приведу тебя, он говорит, что должен сообщить тебе что-то «важное».
– Еще бы, – раздраженно говорю я.
Йорк – градостроитель и самопровозглашенный «покровитель искусств». Он влиятелен в этом городе, но он также был близок с моим отцом, а это значит, что я его терпеть не могу.
– Коул! – говорит он своим рокочущим голосом, крепко хлопая меня по обоим плечам.
У Йорка небольшой рост, с всклокоченными волосами и цветочным лицом. У него длинные зубы цвета слоновой кости, которые всегда на виду, потому что он постоянно улыбается. Клоунская прическа и добродушный тон призваны обезоружить людей, с которыми он встречается. Я знаю лучше – Йорк – акула, жадно откусывающая от каждого строительного контракта и сделки по зонированию, которая проходит через его стол.
– Я должен навестить вас, – говорит он. – Я слишком давно не приезжал в Seacliff.
Он был одним из тех многочисленных компаньонов, которые часто посещали личный кабинет моего отца на первом этаже дома. Через эти двойные дубовые двери в то или иное время проходило большинство людей из Сан-Франциско. Теперь никто и никогда не приходит в мой дом. И я намерен так и оставить.
– Весь свой бизнес я веду в своей студии, – говорю я.
– Но мы же старые друзья.
Йорк поднимает свои суровые брови.
– Дружба, основанная на бизнесе, превосходит бизнес, основанный на дружбе.
– Это говорит твой отец, – смеется Йорк.
Я ненавижу сравнения со своим отцом.
Ловкий оператор, Йорк видит, как поджались мои губы, и быстро меняет тему.
– Я говорил Соне, что у нас есть прекрасная возможность. Город выделяет два миллиона на монументальную скульптуру для парка Корона-Хайтс. Мы будем принимать эскизы весь следующий месяц. Думаю, ты захочешь принять участие в конкурсе. И Шоу тоже, готов поспорить.
– Где Шоу? – спрашиваю я, бросая взгляд на Соню. – Он никогда не пропускает «New Voices».
Потому что он никогда не пропустит трах с одним из этих новых голосов.
Соня пожимает плечами. – Его имя было в списке гостей...
Хотя я бы предпочел отложить столкновение Шоу с Марой, его необъяснимое отсутствие еще хуже.
Я в дурном настроении, более взволнован, чем был за последние месяцы. Мне все время интересно, куда делась Мара, что она делает в данный момент. И мне совершенно наплевать, о чем болтает Йорк.
– Это твой шанс раз и навсегда оставить свой след в этом городе, – напыщенно говорит Йорк. – Прославить свое имя.
Я тонко улыбаюсь. – Я не уверен, насколько широко хочу, чтобы мое имя было известно.
– Тогда тебе не стоит быть таким чертовски талантливым, – хмыкает Йорк. – У тебя есть месяц, чтобы подготовить предложение – не пропусти срок. Ты знаешь, что я замолвлю за тебя словечко.
Я подавляю усмешку, возникающую при мысли о том, что мне нужен Маркус Йорк, чтобы рассказывать о своем дизайне.
Вместо этого я ощущаю жужжание телефона в кармане и достаю его, осаждаемый иррациональной мыслью, что Мара могла написать мне сообщение.
Близко... Это уведомление о движении камеры в ее студии.
Хорошо. Она бросила парня и решила немного поработать. Как трудолюбиво с ее стороны.
Недостаточно знать, где она, нужно ее увидеть.
– Извини, – говорю я Соне, прерывая Йорка на полуслове. Йорк хмурится, из-под опущенных бровей проглядывает намек на акулу.
Я проскальзываю мимо них обеих и направляюсь обратно в пустые галереи, отгороженные для выставки. Я пробираюсь через абстрактные скульптуры на плинтусах и большие полотна с цветовыми блоками.
Я хочу остаться один, чтобы понаблюдать за ней. Она начинает новую картину? Я сказал ей, что она должна продолжить свою серию портретов, вдохновленных святыми. Мое любопытство увидеть, что она придумает дальше, намного превосходит мой интерес к любому из произведений искусства, висящих вокруг меня.
Мои глаза прикованы к экрану телефона.
Наконец-то загрузилась запись с камеры наблюдения, и у меня перед глазами в прямом эфире предстает студия Мары в полном цвете.
Она не одна.
Она привела этого гребаного парня в свою студию. В мою студию.
Мои пальцы сжимают телефон с такой силой, что я слышу, как стонет стеклянный экран.
Мара и парень разговаривают. Она достала из мини-холодильника два пива, и они потягивают свои напитки, Мара жестикулирует свободной рукой, рисуя в воздухе фигуры, которые она собирается нарисовать на свежем чистом холсте, установленном на мольберте.
Она рассказывает ему о коллаже? Рассказывает, что планирует делать дальше?
Я слышу негромкий шелест их голосов, но не могу разобрать точных слов.
Мара открывает несколько банок с краской, показывая ему цвета внутри. Он макает палец в фиолетовую краску и мажет ей на нос. Мара смеется и вытирает его тыльной стороной ладони.
Я убью его на хрен.
Мара отставляет пиво. Она подходит к стереосистеме и включает свою музыку, как обычно, слишком громко.
Stupid– Ashnikko
Бьющий ритм звучит достаточно громко, чтобы я мог разобрать слова песни.
Глупый мальчик думает, что он мне нужен...
Горячий, расплавленный жар поднимается по моей шее до самых ушей. Одновременно с этим у меня холодеют руки.
Мара возвращается в центр комнаты, прямо перед камерой. Она хватает парня за рубашку и притягивает его к себе, яростно целуя.
Кажется, что поцелуй длится вечно.
Он дикий и глубокий, совсем не похожий на тот, который мы с Марой разделили всего час назад.
На самом деле, мне кажется, что я вернулся в прошлое. Спиной ко мне, с лохматыми темными волосами и в черной футболке, ее спутник мог бы быть мной. А Мара – глаза закрыты, голова откинута назад, тело прижато к нему – выглядит так же неотразимо, как и вблизи.
Мне кажется, что я парил в комнате вместе с ними, вне своего собственного тела.
Я завороженно наблюдаю, как Мара стягивает его рубашку через голову, обнажая атлетическое тело, покрытое татуировками. Она спускает бретельки своего крошечного цветочного мини-платья, позволяя платью рассыпаться вокруг ее сапог. Она выходит на свободу, стройная и обнаженная, серебряные кольца сверкают в ее сосках.
Даже со спины я вижу, что парень таращится на ее тело.
И я тоже.
Фигура Мары настолько гладкая и стройная, что мне хочется рисовать ее, не отрывая карандаша от страницы. Ее кожа светится. Она побрила свою киску наголо, чего я никогда не видел за все время, пока шпионил за ней.
Для кого она это сделала?
Неужели для меня?
А теперь этот гребаный никто смотрит на нее. Он кладет руки ей на талию. Притягивает ее к себе, чтобы снова поцеловать.
Я хочу поехать туда. Разорвать их на части. Разбить его голову об стену сотню раз, пока его череп не расколется, как дыня, а мозги не потекут из ушей.
Но я застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от экрана даже на секунду.
Мара опускается перед ним на колени. Она расстегивает его джинсы и стягивает их вниз, выпуская на свободу его уже твердый член. Мой больше, но это ни хрена не утешает, когда она берет его в рот, обхватывает своими мягкими полными губами, проводит розовым языком по его стволу, кружась вокруг головки.
Она прожорлива, восторженна, игрива. Она делает ему такой минет, о котором мужчины только мечтают.
Меня охватывает ревность. Воспламеняюсь от нее. Вокруг меня костер, а я – еретик, привязанный к костру, который горит, горит и горит.
Этот рот должен быть вокруг моего члена. Эти грифельно-серые глаза должны смотреть на меня.
Несмотря на мою ярость, несмотря на неистовую ревность, мой собственный член напрягается в брюках. Он болезненно бьется о молнию, требуя освобождения.
Я не могу перестать смотреть.
Мара встает, и парень подхватывает ее, опуская на свой мокрый, блестящий член. Она обхватывает его за шею, скачет на нем, заставляя свои маленькие сиськи подпрыгивать.
Она трахается как демон, кусая его за нижнюю губу и царапая ногтями спину.
Парень выглядит так, будто он умер и попал на небеса. Он изо всех сил старается не отставать от нее, потеет, руки трясутся, трахает ее так сильно, как она требует. Он трахает ее у стены, у окна, стекло за ними дымится, их тела оставляют пустые силуэты, когда они снова отстраняются.
Они опрокидывают одну из открытых банок с краской, проливая фиолетовый цвет на мой деревянный пол. Я слышу, как парень ругается и извиняется, но Мара только смеется. Она кладет ладони на краску и размазывает ее по его груди. Теперь он тоже смеется, обмакивает руки еще в два баллончика и выводит коралловые и шоколадные отпечатки на ее груди.
Они снова целуются, сбивая холст с мольберта, и он падает на пол.
Парень ложится на разлитую краску, и Мара садится на него. Он размазывает краску по ее обнаженному телу, пока она скачет на нем.
Вид тела Мары, покрытого цитроном, алым и сиеной, – это выше моих сил. Я расстегиваю молнию и беру в руку свой пульсирующий член. Я начинаю двигаться вверх и вниз, так грубо, что почти сдираю кожу со ствола. Я никогда не был так зол. Или так возбужден.
Они катаются в краске, пока у них не остается ни одного сантиметра голой кожи. Они катаются по холсту, трахаются на нем. Он накрывает ее рукой, трахая сзади.
Мара снова забирается сверху и теперь скачет на нем все сильнее и сильнее, несясь по гоночной трассе к финишу. Ее грудь подпрыгивает, волосы развеваются, лицо раскраснелось и вспотело.
В этот момент, когда она вот-вот кончит, она смотрит прямо в камеру. Она смотрит на меня так, словно заглядывает мне в глаза. Выражение ее лица дикое и вызывающее.
В этот момент я понимаю, что все это было спектаклем.
Она знала, что я буду смотреть.
Она трахалась с ним ради меня, ради меня.
Чтобы отомстить мне.
И я понимаю... она – все, о чем я мечтал, и даже больше. Более мстительная. Более стратегическая. Более эффективная.
Еще более охрененная.
Я наблюдаю за тем, как ее тело подпрыгивает, извивается. Я вижу злую ухмылку на ее лице, когда она начинает кончать.
Это заставляет меня взорваться. Сперма вырывается из моего члена, выплескиваясь так далеко, что я ударяюсь о край пейзажа, забрызгивая картину и раму.
Мне плевать.
Я даже не вытираю ее.
Я просто застегиваю молнию, клянясь себе, что в следующий раз, когда я выплесну такой поток, он попадет на лицо Мары.
На следующее утро я приезжаю в студию на два часа раньше обычного.
Я почти не спал.
Каждый раз, когда я дремал, мне снилось покрытое краской тело Мары, извивающееся и подпрыгивающее, такое прекрасное в движении, что оно становилось живым произведением искусства.
Я постоянно просыпался, потел, мой член превратился в раскаленный железный прут.
Я даже не мог подрочить, благодаря своей поспешной клятве прошлой ночью.
Жаль, что я... если я даю себе обещание, то никогда его не нарушаю.
Я вбегаю в студию, напугав Дженис. Она не ожидала меня так рано.
– Доброе утро! – щебечет она, поспешно наводя порядок на своем столе и убирая в ящик целую охапку разбросанных ручек и бумаг.
– Принеси мне кофе, – рявкаю я. – Со льдом.
– Сию минуту, – говорит она, вставая так быстро, что ее очки сползают с носа, а колготки рвутся сзади. Она поднимает очки указательным пальцем, краснея и надеясь, что я не заметил чулок. Затем, выдержав небольшую паузу, она спрашивает: – ... Вы в порядке?
Должно быть, я действительно выгляжу дерьмово, если у нее хватает смелости спрашивать меня об этом. Я раскраснелся и вспотел. Меня лихорадит.
Но я беру себя в руки. Медленно, усилием воли. Разрабатываю новые планы, как согнуть Мару пополам и раздавить ее под каблуком.
– Я буду в полном порядке, когда выпью свой гребаный кофе, – рычу я.
– Точно! Извините, – пискнула она и поспешила прочь.
Я поднимаюсь по лестнице на верхний этаж, все пространство которого отдано под мой кабинет.
Как только я переступаю порог, мои ноздри раздуваются, улавливая отчетливый сладковато-перечный аромат.
Мара.
Я оборачиваюсь, ожидая увидеть ее сидящей за моим столом.
Но вместо этого моему взору предстает свежевывешенная картина. Абстрактная, с крупными полосами фиолетового, алого и синего цветов...
Она трахалась над этой картиной, а потом повесила ее на мою стену.
Меня заново поражает абсолютное безумие этой девушки.
Я восхищаюсь ее смелостью. Одновременно планируя, как я ее за это накажу.
Подойдя ближе к раме, я рассматриваю картину. Форма мазков.
Я вижу отчетливый отпечаток соска в том месте, где Мара прокатилась по холсту, впечатанный в малиновую краску. Под ним – след в форме сердца, который почти наверняка остался от ее обнаженных ягодиц.
Я бы узнал форму этой задницы где угодно. Эта идеальная, мать ее, задница.
Она подписала картину остроугольным карандашом и озаглавила ее:
ЛУЧШАЯ НОЧЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ
Меня охватывают эмоции, которых я никогда раньше не испытывал. Оно накатывает на меня, тяжелое, удушающее, тошнотворное. Оно вынимает из меня сердце, заставляет мои внутренности трепетать. От него у меня глубоко болит в груди.
Ощущение настолько резкое и непривычное, что на мгновение мне кажется, что я действительно болен. Или у меня коронарный приступ.
Я опускаюсь в кресло за столом, продолжая смотреть на картину.
Медленно, с большим трудом, я изучаю это чувство, которое сидит у меня в груди, как гребаный гремлин, и тяготит меня.
Я думаю... это сожаление.
Название картины – это издевка. Но оно все равно ранит меня.
Это могла быть лучшая ночь в ее жизни.
Это мог быть я, трахающий Мару на этом холсте. Я размазывал краску по ее сиськам. Кувыркаться с ней. Целовать ее, как на шоу.
Я хотела тебя... ...искренне.
Она бы отвела меня обратно в студию, если бы я ей позволил.
Но в тот момент, когда она стояла передо мной на коленях, мой порыв был жестоким. Я хотел ее – очень сильно. И поскольку мне не нравилось это чувство нужды, слабости, я попытался унизить ее.
Я хотел заставить ее покориться. Но я должен был знать, что она ни хрена не сделает этого. Она не подчинится, даже истекая кровью, связанная, на волосок от смерти.
Я мог бы провести с ней ночь, а не смотреть на экран телефона. Попробовать ее на вкус, почувствовать ее запах, прикоснуться к ней. Создать с ней искусство.
Жаль, что я этого не сделал.
Я никогда не жалел ни о чем, что сделал.
Это отвратительное чувство. Угнетающее и бесконечное, потому что ты никогда не сможешь вернуться назад. Никогда не сможешь исправить то, что было сделано.
Я не могу избавиться от этого. Я не могу избавиться от него.
Сердцебиение учащается, и я потею сильнее, чем когда-либо.
Я вскакиваю на ноги и оглядываю свой кабинет.
Я не хочу чувствовать сожаление. Я не хочу чувствовать ничего, чего не хочу.
Это единственный фактор, который отличает меня от всех остальных людей в мире: Я сам выбираю, что мне чувствовать, а что нет. Все они – рабы своих эмоций. Я – хозяин своих.
Я превосхожу всех остальных, потому что выбираю не чувствовать ничего, что ослабляет меня.
Но в этот момент я слаб. Она делает меня слабым.
С воплем ярости я выхватываю клюшку из сумки для гольфа. Я кружусь вокруг в поисках цели, любой цели.
Солнечная система привлекает мое внимание: сверкающие, переливающиеся драгоценными камнями шары, вращающиеся в пространстве.
Я взмахиваю клюшкой в воздухе.
Она врезается в модель, взрывая тонкое венецианское стекло на миллион осколков. Осколки сыплются на меня, прорезая кожу в десятках мест, – ливень из осколков стекла.
Я продолжаю бить модель снова и снова, избивая ее, разрывая, разрушая.
Когда, наконец, клюшка падает из моих онемевших рук, от солнечной модели остаются лишь искореженные руины. До неузнаваемости. Полностью уничтожена.
Мне нравилось это произведение.
Иногда приходится убивать то, что любишь.
