Текст книги "Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы"

Автор книги: Славомир Мрожек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Скрипач. Пусть мне будет плохо, пусть я заболею, умру…

Мать. Брось это немедленно.

Скрипач. Съем, съем весь… Ковер, диван… все съем, изгрызу, ах!

Мать. Ты голоден! Ведь достаточно только сказать. Я купила твою любимую цветную капусту.

Скрипач. Вы что, действительно не понимаете, что разбили мне жизнь? Пропало, все пропало.

Мать. Ты имеешь в виду… эту женщину?

Скрипач. Да, женщину, и именно ее, только ее! Ушла… нет ее… А все было так близко, так близко… Я этого вам никогда не прощу. Я поступлю во флот!

Мать. Ты несправедлив. Я делала все, чтобы ее задержать. Сам слышал. Но она не захотела. Ушла, потому что не захотела оставаться с тобой. (Скрипач рыдает.) Но может быть, это для тебя и лучше. Она тебя презирает, она сама мне об этом сказала. Я не хотела это повторять, но если ты еще питаешь какие-то иллюзии…

Скрипач. Хватит, хватит!

Мать. Она даже не хотела с тобой говорить. Не хотела говорить с тобой, с моим дорогим, любимым песиком…

Скрипач. Вы бы лучше помолчали!

Мать. Надо, чтобы ты взглянул правде в глаза. Чтобы ты понял, что на самом деле только я одна тебя люблю.

Скрипач. Что я должен делать?

Мать. Забудь о ней.

Скрипач. Забыть? Как забыть, когда я не могу ее забыть? Вы думаете, это так легко? Как забыть, когда я уже не имею права разговаривать с ней. Как забыть, когда я буду ее видеть, а она на меня даже не посмотрит. Разве в таких условиях… можно ее забыть?

Мать. Но у тебя есть выход!

Скрипач. Какой?

Мать. Стать артистом, не думать о женщинах и посвятить себя музыке.

Скрипач. Да! Да! Я поступлю в филармонию, стану первым или, на худой конец, вторым скрипачом. Буду с ней вместе в оркестре, будем вместе на репетициях и концертах, ежедневно, это нас соединит. Она меня простит. Не может быть, чтобы она не простила своего коллегу! Это прекрасная мысль.

Мать. Нет, ты должен стать солистом. Не какой-то там первой или второй скрипкой в оркестре, а солистом, великим прославленным виртуозом. Единственным. Я не допущу, чтобы ты играл в толпе каких-то там музыкантов и… музыканток. Ты будешь один на один с публикой, только ты и публика, без всяких флейт. Тогда мы уедем отсюда, это соседство недостойно тебя. Уедем в большой город. Все столицы будут твоими, мы поселимся в самой большой столице. Будем давать концерты по всему миру, ты и я. Вот тогда ты и забудешь ее.

Скрипач. Но я… не хочу ее забыть.

Мать. Почему?

Скрипач. Концерты, слава… это мне, может быть, и понравилось бы, конечно… Но это мне ее не заменит. Она и музыка – это разные вещи.

Мать. Поэтому она и не заменит тебе музыки.

Скрипач. Но зачем мне музыка?

Мать. Довольно! Тебе по-прежнему кажется, что ты еще можешь выбирать. А между тем у тебя уже нет выбора. Она тебя никогда не простит. Как-никак, я тоже женщина и в этом разбираюсь. Итак, тебе остается только музыка.

Скрипач. Музыка, искусство, когда я хочу жить, когда я жажду жизни…

Мать. Жаждешь, потому что не знаешь, чего жаждешь. Ты не знаешь, что такое жизнь, ты не знаешь жизни.

Скрипач. Именно. Так как же я могу ставить искусство выше жизни, если я ничего не знаю о жизни?

Мать. Но я знаю!

Скрипач. Это не одно и то же.

Мать. Я твоя мать.

Скрипач. Но из этого не следует, что мы двойники. Если бы мы были двойниками, я бы должен быть твоей матерью, а ты моим сыном, как я являюсь твоим сыном, а ты моей матерью. Абсурд.

Мать. На свет произвела тебя я.

Скрипач. Это заявление одной стороны, а тождество надо проверять с обеих сторон, иначе это никакое не тождество. Нет, я – это я, а ты – это ты. Мы разные и автономные. И с этим ты ничего не поделаешь. Ты ничего не можешь знать обо мне.

Мать. Хочешь цветной капусты?

Скрипач. Я не хочу цветной капусты, я хочу быть счастливым. Но я не представляю себе счастья… без нее.

Мать. От цветной капусты тебе стало бы лучше.

Скрипач. Флейта!

Мать. Какая флейта?

Скрипач. Она оставила свою флейту!

Мать. Опять этот дьявольский инструмент. Неужели я от него никогда не избавлюсь?

Скрипач. Она держала ее в своих руках, она на ней играла… (Извлекает из флейты несколько звуков.)

Мать. Не притрагивайся!

Скрипач. К ней прикасалась она!

Мать. Это омерзительно, омерзительно!

Скрипач. Ушла, а флейту забыла.

Мать. Ничего странного, она так спешила… А ты куда идешь?

Скрипач. К ней. Отнесу флейту.

Мать. Не смей!

Скрипач. Но, мама, она ей действительно нужна. Она флейтистка.

Мать. Ты никуда не пойдешь. Ты останешься дома.

Скрипач. Но, мама, мы не закончили (произносит название произведения для флейты и скрипки). Она и я.

Мать. Тогда ее заменю тебе я.

Скрипач. Вы? Но вы не умеете играть на флейте! Вообще ни на каком инструменте.

Мать. Молчи. А ну-ка дай мне эту флейту.

Скрипач. Вы ведь немузыкальная!

Мать. Садись, бери скрипку.

Скрипач. Вы не сумеете.

Мать. Не сопротивляйся. Мы будем играть. Я и ты. Я с тобой. Мы вдвоем.

Скрипач. Но это совсем не то, это совсем не то!

Мать. Итак, начинаем.

^{Скрипка продолжает играть произведение дальше, а вместе с ней звучат примитивные какофонические звуки флейты. Это длится минуту, пока музыка не смолкает.}

ЧАСТЬ II

^{Скрипичное соло – какое-то произведение Паганини или другое.}

Скрипач (произносит название произведения и фамилию композитора). …только на скрипке. Без флейты. О, как скучно. Вдобавок окно напротив закрыто и задернуто занавеской. Впервые с тех пор, как она там поселилась. До этого окно всегда было открыто, занавеску она никогда не задергивала, даже вечером, когда зажигала лампу, даже ночью. Но теперь она обиделась на меня и уже не хочет меня знать. Уже даже смотреть на себя мне не позволяет, даже издалека, даже тайно. Что стоило ей не лишать меня своего вида, не заслонять окно. Это не принесло бы ей никакого ущерба, это совсем не означало бы, что она на меня уже не сердится, но это дало бы мне маленькую надежду. А она занавесила окно, она пошла дальше, чем того требовала ее честь. Это значит, что все потеряно. Мне уже не на что надеяться. К сожалению, мама была права. Мне осталась одна музыка (пауза). А может быть, все-таки я должен стать знаменитым виртуозом? Если бы я стал знаменитым, она наверняка обратила бы на меня внимание. Моя слава не дала бы ей забыть обо мне. Мое имя было бы у всех на устах и постоянно раздражало бы ее, окружало бы со всех сторон. Правда, я жил бы в далекой столице, но однажды я согласился бы дать концерт в моем родном городе. Я выхожу на публику, надменный, во фраке, легкий поклон, буря аплодисментов. Все вытягивают шеи, стараясь увидеть того, кто когда-то жил здесь никому не известным подростком, а теперь на минутку вернулся как известный всему миру гений. Она находится среди них, в первом ряду. Нет, не в первом. Во втором или даже в десятом. Пусть смотрит на меня издалека, затерявшаяся в толпе, сравнявшаяся с толпой – она, которую я так выделил, которая когда-то была для меня единственным существом… Теперь она для меня одна из многих тысяч, даже не тысяч, миллионов! Ну и поделом, сама виновата. Зачем меня отвергла? Только теперь она видит, кого потеряла, только теперь чувствует свою страшную ошибку. Сколько бы она дала за то, чтобы вернулись прежние времена, ах, если бы она могла исправить свою ошибку. Но что прошло, того не вернуть. Я больше не думаю о ней, а она только теперь полюбила меня, теперь, когда все уже поздно.

Издалека слышен, голос женщины, напевающей старую сентиментальную песенку «Ты пойдешь верхом, а я долиной». Через минуту песенка смешивается со скрипичным концертом, потом скрипка смолкает и Скрипач начинает напевать.

Скрипач (напевает то тише, то громче). «…Ты зацветешь розой, ты зацветешь розой, а я калиной». (Лотом начинает вторить себе и далекому голосу, играя на скрипке.)

Мать (из глубины дома). Сынок, сынок, сыночек…

Скрипач (со вздохом). Да, мама.

Мать. Что это?

Скрипач (не переставая играть «Ты пойдешь верхом» – называет произведение для скрипки и фамилию композитора).

Мать. Нет, это уличная песня.

Скрипач. Действительно, я ошибся.

Мать. Кто-то поет во дворе.

Скрипач. Кто?

Мать. Служанка соседей.

Скрипач. Да.

Мать. Она тебе мешает. Сейчас я ей скажу, чтобы она перестала петь.

Скрипач. Нет, мама, не надо. Пусть поет. (Слышна перебранка двух женщин. Сначала высокий голос Матери, потом короткий ответ, сразу же заглушенный бурной тирадой Матери.) Поздно.

^{Перебранка продолжается. Слов разобрать нельзя, но характер ссоры отчетлив. Последний, внезапный крик Матери – и в завершение стук закрываемого окна в глубине дома.}

Мать. Ну, наконец-то, Теперь у тебя будет покой.

Скрипач. Спасибо, мама…

Мать. Я буду следить, чтобы тебе никто не мешал.

Скрипач. Хорошо, мама.

Мать. Если кто-нибудь посмеет тебе помешать, я его утихомирю.

Скрипач. Утихомиришь, мама.

Мать. Будь спокоен.

Скрипач. Я спокоен, мама (начинает играть на скрипке). Спокоен… Совсем я не спокоен. Если бы вы знали, что во мне происходит… К счастью, вы этого не знаете. Вы изгнали мою возлюбленную из дома, но изгнать ее из моего воображения вы не можете. Воображение – вот мое царство. Или же, наоборот, я – царство моего воображения? Иногда мне кажется, что это оно правит мной, а не я им. Оно все время подсовывает мне разные мысли и образы. Но разве я могу существовать вне своего воображения? Ведь все, что я ни подумаю о себе, все это мое воображение. И если я сам – продукт моего воображения, то что есть предметы и события, что есть остальной мир?.. Да, я есть мое воображение, а тем более остальной мир (слышны крики детей. Скрипка смолкает). Это дети во дворе.

Мать. Дети, тихо!

Скрипач. Ну вот, уже отозвалась.

^{Дети отвечают Матери общим издевательским криком.}

Дети. Э-э-э-э-э-э!

Мать. Идите играть в другое место.

Дети. Э-э-э-э-э-э!

Мать. Ой, дети, скоро у меня лопнет терпение.

Дети. Э-э-э-э-э-э (крик детей переходит в чириканье воробьев).

Скрипач. Может быть, в наказание она превратила их в птиц? А почему бы и нет, она ведь колдунья. Разве не наколдовала она меня из своего живота, в своем животе, как в реторте алхимика? Это называется материнством, а почему не колдовством? Неужели мы знаем о материнстве больше, чем о философском камне? Я существую, хотя не знаю, кто я, откуда и для чего. Поэтому почему бы не существовать философскому камню, разве только потому, что мы ничего о нем не знаем? Незнание не является достаточным доказательством несуществования чего-то, и я не вижу причины, чтобы ограничивать свое воображение, если оно не ограничивает нас. Если я не понимаю даже простейших вещей, почему я должен понимать вещи сложные. Нет принципиальной разницы между детьми и стайкой воробьев, поскольку и те и другие возникают в моем воображении. И нет разницы между моим воображением и воображением моей соседки, потому что она плод моего воображения вместе с ее воображением.

Флейтистка (тихо, интимно). Как он красив во фраке и снежно-белой манишке. Прекрасный и недоступный. Далекий, как на другой планете. Непредсказуемый, сосредоточенный на своем искусстве, ни на кого не обращающий внимания, даже на меня, но все обращают внимание на него. Взоры всех обращены к нему. Все слушают его музыку. Он противопоставил себя толпе. Он играет на скрипке, как будто бы у него тысяча рук. Какая энергия! А здесь все неподвижны. Все сидят неподвижно, как заколдованные.

Скрипач (тихо, интимно). Мне снилось, как будто бы я был на концерте. Скрипичный концерт (называет произведение композитора-романтика) в исполнении очень красивой скрипачки в розовом платье с кринолином (скрипичная музыка). Она стояла на сцене в свете рампы и играла это романтическое произведение серьезно, сосредоточенно и необыкновенно лирично.

Флейтистка. Все смотрят, и все слушают. Никто не шелохнется, никто даже не смеет громко вздохнуть. А я…

Скрипач. Из-за кулис выходит маленький горбун и бочком, пригнувшись, украдкой проскальзывает под кринолин, полностью скрывшись под ним. И ни один жест, ни трепет или дрожание век не выдали того, что артистка знает о его присутствии. Но я собственными глазами видел, как он туда проник.

Флейтистка. Я медленно, медленно приближаюсь к нему…

Скрипач. Неужели это был оптический обман? Концерт продолжается, по-прежнему блестящий, по-прежнему торжественный…

Флейтистка. …И становлюсь перед ним на колени.

Скрипач. …А может быть, нам только так казалось? Разве это возможно, чтобы она ни о чем не знала?

Флейтистка. …А он не прерывает концерт.

Скрипач. …И проходит много времени, прежде чем мы услышали, как она впервые слегка сфальшивила.

^{Слышен крик бродячего точильщика.}

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Эй, точильщик!

Скрипач. Ну да… (Перестает играть.)

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Идите отсюда!

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Здесь для вас никакой работы нет.

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Слышали? Уходите!

Точильщик. Ножи-и-и…

Мать. Нет, нет, слышите? Ничего нет. Здесь для вас ничего нет!

Точильщик. Точи-и-им…

^{Крик точильщика затихает. Слышно скуление собаки.}

Скрипач. Бедный точильщик. Точильщик или собака? Был точильщиком, но, может быть, стал собакой. Это собака, собака… (Скуление собаки затихает в отдалении.)

Скрипач (опять начинает играть на скрипке). Ну разве я гений?.. Паганини, тот наверняка был гением. Его бюст установили в моей комнате вместе с моей колыбелью, чтобы я набирался, глядя на его гениальное лицо, благородного мраморного духа. Дух из мрамора – разве в этом нет противоречия? Дух не должен быть материальным. Но какой одухотворенностью веет от него, какой гений смотрит на меня днем и ночью. Голова у него действительно из мрамора, а мысли тоже мраморные? Какие мысли могут быть из мрамора? Иногда я просто не могу выносить эту его непревзойденную гениальность. Эта скульптура меня подавляет, мучает, она такая неменяющаяся, бессмертная… Его бессмертие меня угнетает. Я умру, а он останется, всегда такой же. Неменяющийся, бессмертный, гениальный… (Перестает играть.) Это невыносимо (пауза). А если пририсовать ему усы? Почему бы и нет, можно попробовать. Он действительно гениальный и бессмертный, но по крайней мере не будет неменяющимся (пауза). О да. У него совершенно другой вид. Кто знает, может быть, даже менее гениальный…

Паганини. А… а-а… а-а-а (слышно чихание).

Скрипач. Что это?

Паганини. Прости, мой мальчик. Как-то непривычно. …Эти усы меня щекочут. А… a-а… а-а-а…

Скрипач. Кто здесь?

Паганини. Никколо Паганини.

Скрипач. Живой?

Паганини. Если еще не совсем живой, то уже и не совсем мертвый.

Скрипач. Ты разговариваешь со мной, я слышу твой голос… А я думал, ты памятник.

Паганини. Был памятником, пока ты не пририсовал мне усы.

Скрипач. Но разве ты не просто памятник с усами?

Паганини. Нет. Памятник без усов, которому пририсовали усы, это уже не памятник. Я сам убедился в этом минуту назад. А… а-а… а-а-а…

Скрипач. Я не хотел… Я не знал… Прошу прощения.

Паганини. За что?

Скрипач. За то, что я осмелился, что не уважил уважаемый монумент…

Паганини. Вот именно. Ты нарушил мою монументальность.

Скрипач. Я оскорбил…

Паганини. …Осквернил, унизил и испакостил. Пусть бог вознаградит тебя за это.

Скрипач. Как это, ты на меня не сердишься?

Паганини. Наоборот, я тебе благодарен. Что такое памятник? Застывшая идея. Раз и навсегда. Навеки. Только это, и ничего другого. Неподвижность и абсолют. А неподвижность, вечность и абсолют – это смерть. А… а-а… а-а-а… (Чихает.) Как прекрасно вот так взять и просто чихнуть от души, когда целое столетие был мертвечиной, мраморной вещью. Снова чувствовать, жить. Ты вернул мне жизнь!

Скрипач. Усами?!

Паганини. Для начала хватит. Принципом памятника является постоянство. Ты нарушил этот принцип, поскольку усы не были заложены в вечную и абсолютную идею. А у меня усы, у меня усы! Этого никто не предвидел!

Скрипач. Мне кажется, что у тебя несколько смешной вид… с этими усами…

Паганини. Что поделаешь. Я ожил, и это стоит многого. А что, у меня действительно смешной вид?

Скрипач. Немного глуповатый.

Паганини. Тебе кажется? А я думал, что они мне скорее идут.

Скрипач. Может быть, это дело привычки. Я привык видеть тебя без усов.

Паганини. Вот видишь. Все из-за этого проклятого памятника. У тебя зеркало есть? Я хотел бы посмотреть, действительно ли я выгляжу глупо?

Скрипач. Хочешь увидеть себя в зеркале? Ты, историческая личность? Пустое!

Паганини. Конечно. А почему бы и нет? Это лучшее доказательство того, что я перестал быть памятником, если мне не чужды такие человеческие слабости. Подай-ка мне зеркало и гребень.

Скрипач. Зеркало там, на стене.

Паганини. Дай мне руку. После ста лет пребывания в одной позе я немного окаменел. Я должен снова научиться ходить.

Скрипач. А где твои руки и ноги. Ведь у тебя нет ни рук, ни ног.

Паганини. Да, действительно. Обрезали мне руки и ноги и вдобавок думали, что этим осчастливят меня. Но теперь, когда я ожил, все еще удастся вернуть. Функция создает органы, это закон эволюции. Только подай мне свою руку, чтобы я пожал ее своей рукой, той, которой еще не существует, но которая будет вызвана нашим рукопожатием. Только подай мне руку, и увидишь, что встретишь мою. Для тебя это просто жест, а для меня – жизнь.

Скрипач. Подожди, дай собраться с мыслями, все произошедшее такая неожиданность… Я был уверен, что ты уже никогда не перестанешь быть памятником.

Паганини. Я тоже.

Скрипач. Но поскольку ты им быть перестал, поскольку это оказалось возможным, то возможно и то, что я перестану быть никому не известным молодым скрипачом.

Паганини. Не исключено. О che vita, che gióla!

Скрипач. Скажи мне, что ты думаешь о моей игре?

Паганини. Ну что тебе сказать?

Скрипач. Хорошо ли я играю?

Паганини. Так себе.

Скрипач. Я хочу знать правду.

Паганини. Мой мальчик, ты только подумай, кому ты задаешь этот вопрос. Если бы ты задавал его равному себе, тогда бы ты мог еще ожидать ответа. Но я – величайший скрипач всех времен, единственный в своем роде, и все, что ниже моего уровня, для меня не существует. Ничто не является более или менее хорошим, более или менее плохим. Просто ничего нет. Ничего, nihil, niento, punto. Как же ты хочешь, чтобы я отвечал на твой вопрос.

Скрипач. Завидую тебе.

Паганини. Ты хотел бы быть гением?

Скрипач. Естественно.

Паганини. А зачем?

Скрипач. Как это, зачем? Потому что я человек.

Паганини. Вот именно. И этого тебе недостаточно? Это уже очень много, это все. Иметь возможность двигаться, дышать, есть, чувствовать боль и радость…

Скрипач. Человек? Что в этом такого? Каждый является человеком. Быть человеком мне мало. Я хочу быть чем-то большим, а следовательно, человеком выдающимся. Кто является человеком выдающимся? Артист… Но столько существует артистов… Поэтому надо быть выдающимся среди выдающихся. То есть гением. Единственным и неповторимым. Да, я хочу быть гением. Иначе мне не стоит быть ни человеком, ни артистом.

Паганини. А разве гениальность имеет цвет, запах, вкус? Разве она твердая, мягкая или шелковистая? Разве можно ее есть, сесть на нее, завернуться в нее, когда холодно, или спать на ней? Спустить ее на воду, сжечь в печи? Гениальность – ничто. Обыкновенное яблоко стоит больше, чем гениальность.

Скрипач. И это говоришь ты? Ты, гений?

Паганини. Я, именно я. Потому что у меня в этом деле опыт. Если бы ты провел последние сто лет в форме мраморного обрубка, ты тоже не говорил бы глупости. Гениальность… Знаю, чем это кончается. А начинается так невинно… Ты живешь, но тебе этого мало. Тебе кажется, что искусство – что-то более важное, что-то лучшее. Но при этом тебе нужны слава, женщины и деньги, поэтому ты начинаешь делать карьеру. И если бы ты еще мог остановиться в определенный момент… Но нет, это тебя затягивает. Постепенно ты становишься рабом своего искусства, а оно требует все больше. Раньше ты был недоволен своей жизнью, теперь в наказание твое искусство недовольно тобою. Поэтому ты стараешься изо всех сил, но не успеваешь. А тем временем ты уже сделал карьеру, сам не зная когда. У тебя уже есть все, чего ты хотел: слава, деньги и женщины, но ты не в состоянии этим пользоваться, потому что все больше занят искусством. Тогда о тебе говорят, что ты сублимируешься, в то время как у тебя уже просто ни на что нет ни сил, ни времени, ни желания. И ты даже не заметишь, как тебя в конце концов превратят в кусок мрамора. А потом тебя посадят на какую-нибудь полочку, которая называется пьедесталом, по тебе начнут ползать мухи, и тебе уже ни почесаться, ни чихнуть, потому что ты окончательно сублимированный. И так навеки. Теперь ты знаешь, чем кончается гениальность.

Скрипач. Нет, я тебе не верю, это все демагогия, тенденциозное и злобное изображение проблемы. Ты уговариваешь меня, чтобы я ценил природу выше искусства, в то время как именно природой я сыт по горло. Я испытываю к природе отвращение, отвращение к этой липкой и омерзительной, гнилой и дегенеративной природе, к этому слепому копошению, умиранию и размножению. Ты говоришь, что гениальность – абстракция? Тем лучше, потому что у нее нет тела. У нее нет цвета, вкуса и запаха? Прекрасно, это значит, что она чиста. Ты говоришь, что искусство гасит страсти? Браво, я ничего большего и не хотел, как избавиться от них. У меня их даже слишком много, и я не знаю, что с ними делать. А впрочем, ты все время говоришь о себе, как если бы на свете не было других людей. А ценности, которые создает гениальный художник и передает их обществу? А культура, подобная общему дому?

Паганини. А ты случайно не влюблен? (Напевает.) О bella carina – un baccio mi dai…

Скрипач. Я? Влюблен?

Паганини. Да. И к тому же без взаимности.

Скрипач. Я не влюблен, и ваши инсинуации неуместны. Это к нашей теме не относится. Я хочу быть гением – и точка.

Паганини. Ну так будь им, будь! Будь гением и не кричи.

Скрипач. Как это?

Паганини. Обыкновенно. Будь гениальным!

Скрипач. Хорошо, а как это делается?!

Паганини. Никак не делается. Гением бывают.

Скрипач. Тебе легко сказать: бывают. А как? Объясни.

Паганини. Охотно. Итак… прежде всего… надо… Нет, не знаю. Я хотел бы тебе помочь, но я действительно не знаю, как.

Скрипач. Ты гениален и не знаешь, что это такое?

Паганини. Не имею понятия. Впрочем, я никогда над этим не задумывался. Это, должно быть, что-то такое во мне.

Скрипач. А значит, что-то, что есть в тебе, но могло бы также в тебе и не быть?

Паганини. Разумеется.

Скрипач. То есть если бы не было в тебе, могло бы быть где-нибудь еще…

Паганини. Возможно.

Скрипач. Значит, в ком-то другом?

Паганини. Вероятно.

Скрипач. Дай мне ее.

Паганини. Как я должен тебя понимать?

Скрипач. Буквально. Дай мне свою гениальность. Подари мне ее.

Паганини. Ты шутишь…

Скрипач. Нет, я говорю серьезно. Поскольку ты в ней не нуждаешься. И даже поскольку ты ее не выносишь, потому что она довела тебя до печального состояния бессмертия… Поскольку ты на нее жалуешься… Ты от нее освободишься, а я на этом выиграю.

Паганини. И все-таки я к ней привязан…

Скрипач. Ты должен быть мне благодарен. Мне полагается маленький подарок.

Паганини. Тем не менее мне как-то неловко с ней расставаться, с моей гениальностью. Как-никак без нее я не был бы Паганини.

Скрипач. Но ты ведь хочешь опять стать человеком? Смертным человеком? И без моей помощи это тебе никогда не удастся. Итак, выбирай: или ты отдашь мне свою гениальность, а я взамен подам тебе мою руку, чтобы ты мог сойти с пьедестала, или я не пошевелю и пальцем и оставлю тебя там, где ты находишься и где тебе так неудобно. Выбирай.

Паганини. Это шантаж?

Скрипач. Нет, это условие. Я предлагаю тебе честный обмен ценностями: искусство за жизнь, жизнь за искусство.

Паганини. Решено… Я знаю, чего стоит одно и другое. Твое легкомыслие должно пробудить во мне угрызения совести. Нехорошо пользоваться легкомыслием неопытного юноши. Но я хочу жить, и это сильнее, чем угрызения совести. Я не виноват в том, что, несмотря на устрашающий пример, ты сам ищешь своей гибели. Не вижу причины уберегать тебя вопреки твоему желанию, с уроном для себя же самого. Пусть будет по-твоему. Каждый отвечает за себя.

Скрипач. Значит, договорились?

Паганини. Договорились.

Скрипач. И твой гений переходит в мою исключительную собственность?

Паганини. Бери его себе, и пусть он тебе служит.

Скрипач. О, не беспокойся, я использую его по назначению.

Паганини. Руку!

Скрипач. Вот она (подает руку Паганини, который протягивает ему внезапно появившуюся свою. Оказывается, что у него есть и ноги).

Паганини. Я жив!

Скрипач. Я гениален!

Паганини. Подведи меня к зеркалу. Меня так долго рассматривали, что я потерял себя из виду. Меня рассматривали до тех пор, пока мои собственные глаза не окаменели. Пусть они снова посмотрят сами на себя и перестанут быть мухами в янтаре, безделушками, салонной галантереей.

Скрипач. В моей голове произошло что-то необычное. Я вдруг стал слышать и понимать совершенно иначе, чем за минуту до этого. Да, я был довольно умным, до того, как в меня вошла гениальность. Я еще не знаю, что я сделаю, но я уверен, что все, что я сделаю, будет одновременно и произвольным, и обязательным. Да, это действительно немного ненормально. Но то, что я сделаю, будет необычайным и поразительным, но вместе с тем таким же бесспорным, как сама жизнь. Возможность, свобода и необходимость переплавились в один металл моего гения. Какая удивительная уверенность в себе!

Паганини. Неплохо, совсем неплохо! Ты преувеличивал, говоря, что усы мне не к лицу. Конечно, можно немного изменить фасон. Но в целом они мне идут.

Скрипач. Что там за тип кривляется перед зеркалом? Мне смешны его гримасы, его убогое вульгарное кокетство.

Паганини. Ты обещал мне гребенку.

Скрипач. Вот тебе гребенка. Насколько мелки и ограничены люди.

Паганини. Che bella sono… Нет ли у тебя немного помады?

Скрипач. Нет у меня никакой помады! И перестань морочить мне голову разными глупостями! Меня распирает от таланта.

Паганини. Я же тебя предупреждал.

Скрипач. Мне необходимо искусство! Я сойду с ума, если немедленно не дам выхода сублимированной жажде творчества. Где моя скрипка?

Паганини. Играй, играй и успокойся. А я тем временем причешусь.

Скрипач. Животное (слышны скрипичные вариации. Через минуту раздаются звуки бодрого марша. Военный оркестр приближается и заглушает скрипку). Что… что это такое, этот шум…

Паганини. Военные! Целый полк с оркестром впереди идет по городу. Военная музыка!

Скрипач. Музыка? Это? И это вульгарное громыханье ты называешь музыкой? Эту бронзу в честь железа и жесть во славу олова? Этот стук для грохота и рев для шума? Эти взбесившиеся трубы и распоясавшиеся бубны – это музыка?

Паганини. Самая прекрасная музыка, которую когда-либо я слышал. Впрочем, не называй это музыкой, если не хочешь. В музыке нет никакого смысла. В ней мощь, в ней сила, в ней по улицам города проходит воплощенное могущество. Толпа стоит вдоль тротуаров и кричит приветствия. Она любит грозную и властную витальность, восхищается ею и ей отдается. И она права. Слышишь ее голос?

Скрипач. Хорошо. Даже слишком. От этих грубых звуков, издаваемых убийцами, лопаются барабанные перепонки моих нежных, моих образованных, моих рафинированных ушей артиста!

Паганини. Там идут по крайней мере три батальона, не считая оркестра. Три тысячи штыков блестят на солнце.

Скрипач. Три тысячи скотов. Всмотритесь в их немытые тела, перепоясанные ремнями из кожи животных. Быстрыми движениями они доводят до столкновения деревянные палки с ослиной шкурой. Смердящий ветер из забродивших внутренностей протискивается сквозь заслюнявленные трубы, вызывая блеяние, похожее на блеяние баранов. И тебя это восхищает?

Паганини. Да! Обращаю твое внимание, что струны твоей скрипки тоже сделаны из бараньих кишок.

Скрипач. Но они не издают бараньих звуков. Бараньи кишки я превращаю в искусство, из материи я создаю нематериальные ценности. Я не поклоняюсь телу слепо, а, смирив его, превращаю в дух.

Паганини. Хе-хе, каждое из этих трех тысяч лезвий в любую минуту может превратиться во что-то еще более баранье, чем струны твоей скрипки, и менее полезное, чем бараний окорок. И что тогда с твоим духом?

Скрипач. Ну тогда иди и будь мясником, а меня оставь в покое, у меня нет времени для разговора с хамом. Мама, мама! Этот оркестр мне мешает! Я не могу играть, не могу творить, мама, сделай что-нибудь!

Паганини. Ну тогда брось скрипку и становись офицером. Женщины любят военных. Кто знает, может быть, даже больше, чем артистов. Идем со мной. Идем на улицу и сольемся с толпой. Будем жить!

Скрипач. Мама, мама, утихомирь их! У меня начнутся судороги, я потеряю слух, я сойду с ума, если они немедленно не перестанут!

Паганини. Не хочешь? Черт с тобой. Я не нуждаюсь в твоем обществе. Я пойду один.

Скрипач. Ступай и не возвращайся! Чтобы я тебя здесь больше не видел, невежда! Догоняй уличных мальчишек, которые бегут за военными, как дворняжки за баранами (оркестр удаляется). Спеши, а то уйдут, и ты упустишь свой шанс!

Паганини. Это было бы ужасно. Эй, подождите меня!..

^{Голос Паганини затихает вдали вместе с оркестром.}

Мать. Ты звал меня?

Скрипач. Да, мама.

Мать. Здесь кто-то был? Я слышала чьи-то голоса.

Скрипач. Был, но ушел и уже не вернется. Сейчас я один.

Мать. Ты бледен и взволнован. У тебя, наверное, температура.

Скрипач. Мама, я должен тебе сказать что-то очень важное.

Мать. Что-то случилось?

Скрипач. Я гениален.

Мать. Наконец-то! Слава богу.

Скрипач. До последнего времени я не был гением, но теперь я им стал. Решительно и бесповоротно.

Мать. А я никогда в этом и не сомневалась, только ты не хотел верить.

Скрипач. Я сомневался, потому что у меня есть воображение. Только теперь я понял, что воображение можно превратить в уверенность. Это воображение формирует реальность, а не наоборот. Великое открытие!

Мать. Конечно, ты гениален. Но не преувеличиваешь ли ты немного со своим воображением?

Скрипач. Нисколько. Даже моего воображения не хватит, чтобы предвидеть все последствия этого открытия.

Мать. Я боюсь за тебя. Ты так возбужден… Может быть, ты примешь лекарство? Или ляжешь и попробуешь заснуть?

Скрипач. Заснуть? Теперь, когда я поверил в себя? Нет, я должен бодрствовать и быть готовым.

Мать. К чему?

Скрипач. Ко всему, что последует сейчас из моей веры, или уверенности, или реальности (звонок во входную дверь).

Мать. Кто-то звонит. Наверно, опять какой-нибудь старьевщик.

Скрипач. Кто бы он ни был, он посланник моей судьбы, а с этого времени я сам руковожу своей судьбой. Следовательно, это мой посланник. Не медли, мама. Немедленно впусти его и приведи ко мне (звонок).

Мать. Бедный ребенок… Это от переутомления (звонок). Впущу его, а потом выгоню. Иначе он никогда не перестанет звонить (звонок, Мать выходит).