Текст книги "Сахара"

Автор книги: Сизя Зике

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Во время своей речи гляжу в точку, расположенную высоко над головами судей. Просто не могу оставаться серьезным, видя эти клоунские хари. Но замечаю, что решительности у них поубавилось. Один постоянно чешет шею, тем самым передвигая парик, который ему явно велик и все время сползает на глаза.

Пихаю каблуком Мигеля, который хихикает рядом, и сажусь среди всеобщего молчания, попросив в качестве завершения присяжных проявить милосердие. Судьи глядят друг на друга в явном замешательстве, затем смотрят на обвиняемых, потом на потолок, когда же не остается ничего, на что бы они не посмотрели, объявляют арестантов невиновными. Ребята на прощание получают по морде, после чего их выбрасывают на улицу. Я забираю наши паспорта и тоже выхожу, чтобы присоединиться к Мигелю, который катается от смеха на мостовой.

С того момента Мигель окончательно теряет уважение к Пирожнику, который продолжает творить свое.

***

Того, Дагомея... В то время, как в буше полно восхитительных негритяночек, именно в Лагосе, в Нигерии, в самом опасном месте Африки, бессмысленном результате африканской урбанистики, наш уважаемый партнер по путешествию внезапно проявляет собственные сексуальные потребности. Посему, посреди ночи катим на его ситроене в район красных фонарей, где девчонки подходят в свет фар, чтобы расставить бедра и исполнить свой боевой клич: "Fucky – fucky! Fucky – fucky!"

После долгого болтания в округе, в результате чего нас все заметили, Пирожник выбирает для себя трех толстух, после чего, когда приходит время платить, конечно же, начинает скандалить. За три минутки экстаза во дворике девицы требуют больше, чем было договорено заранее. Вместо того, чтобы успокоиться и заплатить, Пирожник тянет кота за хвост. Ссора привлекает каких-то типов, и начинается коррида. Приказываю остальным отступить к машине. Противников трое. Пирожник что-то слишком долго не может запустить двигателя, в связи с чем мочим. Бью первого же монтировкой. Мигель вонзает саперную лопатку в лоб второго. Они отступают. У моего клиента голова твердая, и он возвращается, в связи с чем мочу его что было дури, а Пирожнику наконец-то удается врубить первую скорость.

На ей раз наш дружок напустил в штаны. На полном газу мы покидаем страну и направляемся в Камерун. Через несколько дней ночь застает нас на шоссе неподалеку от Яунде, шансов найти гостиницу никаких. Соглашаюсь на то, чтобы устроить ночлег под открытым небом и сплю каменным сном. После пробуждения оказывается, что у нас уже ничего нет. Ящики, оборудование все исчезло. Я с Мигелем спали одетыми, но вот у Пирожника осталась одна только сумочка, что была у него под головой. Он стоит совершенно обескураженный в одних только сомнительной чистоты трусах и переживает катастрофу. Для него это страшный удар. Впоследствии я узнаю, что воры сжигают какое-то растение, дым которого делает сон намного крепче. Для Пирожника такое объяснение, ясный перец, не имеет никакой ценности. Он просто сломался. Покупает себе новую одежду, после чего заявляет мне, что собирается все бросить и вернуться в Европу.

После краткой дискуссии он соглашается, что было бы совершенно не по-джентльменски оставить своих приятелей посреди дикой Африки без цента возмещения за разрыв контракта. Он вытаскивает свои дорожные чеки и выплачивает мне пятьсот долларов, после чего поднимается из-за стола бара, за которым мы сейчас сидим. В полгубы он бормочет какие-то прощания и уходит, даже не махнув нам рукой. Тип, уже более месяца делящий со мной жизнь, поворачивается спиной и уходит, как будто так и надо! Я с Мигелем, все так же сидя за столом, с легкой грустью смотрим, как ситроен удаляется, после чего замирает на месте, потому что извращенец Мигель пробил обе задние шины.

Таким для меня и останется последний образ Пирожника, побагровевшего от усилия, исхудавшего и сделавшегося совсем маленьким, который еще раз меняет колеса под нашим чутким надзором.

***

Понятное дело, что я мог отобрать у него все. Моим самым громадным удовлетворением с тех пор, как я брожу по свету, является то, что я никогда не перестану путешествовать. Я лишен каких-либо угрызений совести, интеллигентен, я манипулятор, если кто предпочитает, но за мной семь лет путешествий с руками в карманах джинсов, в высоких сапогах на ногах и с одним только паспортом. Тем не менее, я никогда себе ни в чем не отказывал. Деньги всегда можно найти, а если бы и пришлось ощипать это несчастье с ситроеном от последних грошей, то сделал бы это без каких-либо проблем.

Этого я не сделал только лишь потому, что для следующего шага мне было нужно всего лишь пять сотен баксов. Мне придется расстаться с Мигелем, позволить ему идти собственным путем, и одновременно развязать себе руки, чтобы серьезно поработать. Мне нужно вернуться в Сахару, где, как мне известно, меня ожидает приключение. Я начинаю ценить Мигеля по-настоящему. Он немного пришел в себя, в его жилах заиграла кровь. Со мной он даже сделался поразговорчивей. Хороший приятель, но в продолжении всей этой истории для него места нет.

Первое, что следует устроить – это его паспорт. Перед выездом, мы немножечко над ним поработали, но никакого серьезного контроля он бы не прошел. Именно потому-то мы и отправились в Африку, чтобы найти для него новый паспорт, а еще потому что ему было необходимо глотнуть свежего воздушка после двух передозировок героина.

В Яунде первой моей обязанностью было узнать, а имеется ли там испанское консульство. Определив это, в качестве причины я выбрал путешествие в Экваториальную Гвинею, давнюю испанскую колонию, чтобы повстречаться с консулом. Это был молодой, где-то тридцатипятилетний тип, открытый, весьма симпатичный и разговорчивый, наиболее подходящий для той роли, которую ему приходилось для меня сыграть.

Главное – сменить вид, свой, но еще более важно – Мигеля. Покупаем пиджаки, порядочную обувку, грошовые часы и позолоченную цепочку, чтобы окончательно сформировать костюм Мигеля. Затем самое сложное: убедить этого тупоголового испанского хипаря срезать патлы. В конце концов мне удается склонить его к этому, и низкорослый камерунский фигаро делает ему шикарную, старательно выбритую за ушами головку молоденького кретина.

Мы крутимся по всем барам с кондиционерами в городе, надеясь встретить там Рамона, нашего консула, который с удовольствием ходит развлекаться по вечерам. Через три дня нам удается обнаружить его в самой элегантной кафешке Яунде, где имеется бар для белых и чистых девиц; хозяйничает в заведении какой-то немец, и Рамон там частый гость.

Следующие две недели посвящаем на то, чтобы завоевать его симпатии. В соответствии с нашим сценарием, Мигель мальчик из приличной семьи, обучающийся жизни в путешествиях. Я его опекун. Мы оба превосходим друг друга в вежливости к Рамону, что приходит нам настолько легко, что мужик и вправду мил. Он прекрасно знает Африку и охотно о ней рассказывает; его здорово слушать, а кроме того, что вовсе нельзя сбрасывать со счетов, гулять он таки умеет.

Рестораны, выпивки, ужины, парочка веселых бордельеро с девочками, и мы быстро делаемся неразлучными. Именно тогда, когда как раз начинается сезон дождей, я рассказываю ему про наше намерение на пару дней отправиться в джунгли. В такое время дороги превращаются в истинные болота, и Рамон предостерегает, что нам будет трудно. Отвечаю, что именно того нам и нужно, что это входит в правила игры, ибо надо, чтобы Мигель немного закалился.

На следующий день мы покидаем Яунде, хотя, ясное дело, гнить в лесах вовсе не собираемся. Останавливаемся в маленькой деревушке, километрах в десяти от города, и торчим там пять дней благодаря семье, отдавшей нам единственное помещение в собственной хижине, вот мы и курим, заливаемся пальмовым вином и дуркуем с туземцами. На пятый день, на проливном дожде, в присутствии умирающего со страха Мигеля, я торжественно бросаю его паспорт в грязь.

Результат превосходен. Фамилию прочитать еще можно, равно как и дату рождения со сроком действия паспорта. Печать на фотографии смазана абсолютно.

Мы возвращаемся Яунде и вскоре посещаем Рамона в его конторе. Он принимает нас с раскрытыми объятиями, спрашивает про Мигеля и о том, как удалась наша экспедиция.

– К слову, Рамон, у нас небольшая проблема. Не смог бы ты нам помочь...

Объясняю, что паспорт Мигеля в результате несчастного случая упал в грязь во время сложнейшей переправы, а ведь скоро нам будет нужно ехать в Экваториальную Гвинею, и что все путешествие становится под вопросом, если придется возвращаться в Испанию, чтобы сделать парню новый паспорт.

Рамон вздымает руки к небу. Вообще-то, у него есть возможности выписать Мигелю новый паспорт, но вот официального права делать этого у него нет. Теперь все зависит от дружбы, соединяющей нас уже несколько недель, и от доверия, которое он к нам питает. Тот не отвечает сразу и просит, чтобы я пришел завтра. Всю ночь Мигель ходит кругами по гостиничному номеру. Если Рамон откажет, тогда и вправду конец.

На следующий день Рамон соглашается.

К вечеру Мигель становится обладателем официального паспорта, проштемпелеванного в испанском консульстве. Это фальшивка настолько достоверная, что является совершенно настоящим документом. В номере Мигель непрерывно осматривает его со всех сторон, восхищается им и время от времени издает полные счастья взрывы смеха. Эти его неожиданно радостные окрики свидетельствуют о том, сколь сильно мучила его неуверенность в завтрашнем дне.

***

– А теперь, мадам, пожалуйста, вылижем перчик.

– Типер... вылизем... перцик...

Это предложение Мигель повторяет несколько раз. Акцент еще не совсем хорош, но мои уроки французского начинают давать свои плоды. Я решил несколько пополнить его образование, прежде чем оставить парня самому себе. Французский и английский языки, в соединении с его испанским, позволят ему справляться где угодно.

– Перчик! Не "перцик".

– Перр... перцик... перчик!

Мои уроки имеют несколько своеобразный характер, но за пару недель у меня просто нет времени обучить его всем тонкостям языка. Вот я и подумал, что лучше всего остановиться на самых основных вещах.

Вот почему несколько раз в течение дня мы останавливаемся у обочины, чтобы немного отдохнуть, и, если не играем в шахматы, я обучаю его новой непристойности. Чем дальше мы продвигаемся по этой пустынной дороге, тем сильнее меня удивляет Мигель. Он делает громадные успехи и повторяет мои предложения с энтузиазмом. С тех пор, как в его кармане появился новый паспорт, парень сделался другим человеком. Смеется, разговаривает, веселится. Спина у него выпрямилась, он уже не напоминает бесполезного, ничего не умеющего бедолагу, пробирающегося по жизни украдкой, который так пробивался в нем в начале нашего путешествия.

Устроив дело с консулом в Камеруне, мы направились в Чад, в Н'Джамену, но надолго там не остались. Там шла война, а поскольку нам не удавалось определить, какие парни были хорошие, а какие – плохие, мы оставили их собственной судьбе. Пускай они продолжают истреблять друг друга сами.

Появляется первая оказия избавиться от Мигеля. Мне уже начала поднадоедать вся эта поездка, необходимо срочно менять деятельность. У Мигеля теперь шикарный паспорт, ему не хватает лишь небольшого количества бабок и кого-то, кто смог бы заняться парнем какое-то время, чтобы у меня была совершенно чистая совесть.

Как раз в Н'Джамене два испанца ведут цветущую торговлю. О такой оказии можно только мечтать.

– Мигель, отправляйся к ним, скажи им, что земляки должны друг другу помогать, забей им баки! У тебя должно получиться что-нибудь устроить!

– Ты думаешь? Не знаю, я наверное не смогу. Было бы лучше, если бы ты сам с ними поговорил.

– Да нет же, это совершенно не тот коленкор! Опять же, тебе самому нужно привыкать. Ну, пошел, немножко поверь в собственные силы!

Парень делает несколько шагов, останавливается, возвращается.

– Нет, мне неудобно, сходи ты.

– Блин, но ведь это же ты испанец!

Он отправляется снова, пару минут нерешительно мнется, после чего поворачивается в моем направлении и широко разводит руки.

Черт подери! Как он мне осточертел, ведь придурок мог бы и сам шевельнуть пальцем!

Это из-за него я торчу в этой идиотской стране и усыраюсь от скуки. Ругаю его во все заставки, после чего в приступе ярости и ухожу, даже не обернувшись. Пускай сам справляется, я и так для него достаточно сделал. Ведь я же его за человека считаю.

Прохожу так с добрый километр, прежде чем угрызения совести заставляют меня повернуть. Мигель не сдвинулся с места, как зачарованный он пялится на магазин. Даю ему знак рукой, и он без слова идет за мной.

Направление: Конго, юг. Я подумал, что, раз уж здесь очутился, то обход Африки можно было бы закончить и небольшим заскоком в центр, чтобы увидеть каких-нибудь животных, а если удастся, то и трахнуть пару пигмеек... Мы снова без гроша, но и охоты морочить себе этим голову тоже нет. Выходя из Н'Джамены, мы выбираем направление на юг, до Конго осталось всего лишь шесть сотен километров, посему отправляемся пешком.

***

Вот уже пару недель мы идем по этой длиннющей дороге из красной земли, абсолютно прямой, до самого горизонта засаженной маленькими выкрученными и колючими деревцами, а еще громадными, лысыми баобабами. Манговые деревья, на которых время от времени находим крупные плоды, позволяют нам питаться. Плоды горячие, внутри жидкие, вызывающие чудовищный понос, но это практически единственное, что удается съесть. Пара деревушек, через которые прошли, либо одинокие встреченные по пути хижины едва-едва позволяют разнообразить меню. Рис с соусом, болтушка из проса и парочка листьев. Никаких изысков.

Но нам на это плевать. Идем спокойно, по двадцать – тридцать километров за день. Постепенно утрачиваем чувство времени. Наступает ночь: останавливаемся на ночлег. Если устали: присаживаемся. Все остальное время маршируем, болтая по дороге.

***

Мигель ковыляет сзади. Он выбрил себе голову и потерял зуб в результате момента несдержанности с моей стороны, когда в очередной раз попытался что-то сыграть на своей трубе. Парень все время держит ее в руке и время от времени, без всякой видимой причины, извлекает из нее какие-то звуки. Под мышкой он держит Библию и небольшую круглую коробочку от растворимого кофе, в которой находится наш запас травки. В качестве дополнительного багажа он спрятал в задний карман небольшую, покрытую пластиком, бумажную шахматную доску и кулечек с фигурками, сделанными нами в Чаде.

Наша обувка давным-давно приказала долго жить, мы оба давно уже подрезали штанины своих джинсов. Мигель, словно тюрбан, носит на голове завязанную рубашку. При всякой оказии, то есть, не слишком часто, он смачивает ее водой из колодца: болотистой, с неприятным землистым запахом. На ногах у нас замечательнейшие африканские сандалеты, изготовленные из кусков шин. Мы совершенно черные, сожженные солнцем, идем по этой дороге уже весьма долго, но находимся в прекрасной кондиции. Единственная серьезная проблема – это нога Мигеля. Он где-то подцепил паразитов. Это малюсенькие, одно– двухмиллиметровые личинки, гнездящиеся под кожей ступней. Дыры, прогрызаемые этими созданьицами, в соединении с нашим неустанным марш-броском вызывают ужасные страдания. Вот уже с пару дней мы останавливаемся все чаще, чтобы сыграть в шахматы. Это позволяет Мигелю хоть немного передохнуть.

Во время этого безумного перехода я пережил два из самых памятных дамских приключений в собственной жизни.

Вот уже с пару километров назад мi заметили на горизонте одинокую хижину у дороги и постепенно приближаемся к ней, надеясь, что там удастся хоть чего-нибудь поесть.

Чем ближе мы подходим, тем сильнее и сильнее меня интригует определенная подробность. Напротив хижины перемещается небольшое бирюзово-синее пятнышко, прекрасно заметное на фоне красной земли. Еще несколько сотен метров, и уже не может быть никаких сомнений: это перемещается попка, сверху вниз, задок, кажущийся мне просто великолепным.

Эта выпяченная задница, закрытая синей юбкой, просто величественна. Совершенно поглощенная своей работой, растирающая просо в огромной, стоящей перед хижиной ступке женщина не слышит, как мы подходим.

– Добрый день!

Не прерывая работы, она поворачивает голову в нашем направлении, глядит на нас и отвечает на местном наречии. Растопырив пальцы, охватываю ее колышущиеся ягодицы, получая в ответ лишь безразличный женский смех и абсолютную уверенность, что эту задницу должен поиметь.

– Эй! Красотка!

Понятным всем международным жестом предлагаю ей:

– Бум-бум, ты и я?

На сей раз она прерывает работу, глядит на меня и отвечает столь же международным жестом: деньги.

– Нет денег, красотка.

Она приглядывается к нам, ее взгляд останавливается на серебряном браслете на руке Мигеля, это уже последний. Показывает на него пальцем.

– Нет, Чарли, никаких делов.

Мигель все сразу же понял, и отступает с рукой на браслете, чтобы защитить эту свою серебряную дрянь.

– Мигель!

– Чарли, послушай...

– Дай мне этот браслет.

– Нет, Чарли, это память. Это последнее, что осталось у меня от Виртудес, моей невесты...

Виртудес? Невесты? Что это еще значит?

– Мигель, дай мне это.

– Нет!

Он отступил на три шага, выпятив грудь, наморщив брови, готовый защищать свое украшение. Быстро успокаиваю его жестом руки. Я должен обязательно поиметь эту синенькую попочку, но теперь придется браться за это с помощью хитрости.

– Ладно. Успокойся. Иди сюда. Да иди же, говорю тебе. Я только хочу с тобой переговорить.

Оттаскиваю его в сторону и заставляю сесть. Ложу ему руку на плечо и начинаю объяснять:

– Ведь я же много для тебя сделал, правда?

– Ах, Чарли, ну имей же хоть немного уважения...

– Я делал для тебя, правда или нет?

– Правда, Чарли, ты много сделал, даже и не знаю, как тебя благодарить, но...

– Вот и можешь поблагодарить. Я не прошу, чтобы ты мне просто отдал этот браслет. Я понимаю, что это память, что для тебя она весьма дорогая. Но мы можем разыграть ее в шахматы.

Он вскакивает, совершенно не успокоенный.

– Это несправедливо, ты играешь намного лучше меня.

– Турнир из пятнадцати партий, даю тебе фору в двенадцать выигрышей. Это будет честно?

Он кривится, размышляет и в конце концов соглашается.

Со следующего утра на небольшом кусочке сваленного дерева начинается турнир. Женщина вновь занялась работой, буквально в паре метров от нас. Она безразлично глядит на то, как мы играем, и прерывает свои занятия лишь затем, чтобы поискать в голове у кого-нибудь из собственных негритят, которые, время от времени, приходят, чтобы поискать спасения у ее коленей. Ее муж вернулся вчера поздно вечером, сегодня же с утра отправился в буш, с луком и стрелами в руке.

В тот первый день я выигрываю все партии, доводя результат до 6 : 12, когда муж возвращается, явно с пустыми руками. Спать отправляюсь в превосходном настроении. Свой гандикап я уменьшил уже наполовину. Завтра, самое большее – послезавтра, снящиеся мне по ночам голубая юбка и попка станут моими.

На следующий день к вечеру я уже не столь уверен в себе. Сегодня Мигель одну партию выиграл. Мало того, что моя зона безопасности сузилась, так меня еще и застала врасплох его тактика.

В течение дня ставка этого сражения, нетерпеливо ожидающая своей оплаты, пришла узнать, как идут дела. Но эти кусочки дерева на бумажке для нее ничего не означают. Вместо этого она поднимает юбку и трясет задницей у меня под носом, указывая на мигелев браслет.

Это откровенное признание в любви приводит к росту моего собственного давления, затмевает ум и приводит к тому, что партию я позорно проигрываю. Мигель прекрасно усвоил мои уроки, ведь так мы играем уже с месяц, с тех пор, как отправились по этой дороге. К вечеру счет становится 11 : 13, а я так рассчитывал, что сегодня выиграю.

Утром следующего дня этот сукин сын выигрывает первую же партию. 11 : 14. Целый день сражаюсь, не щадя сил, потому что форма Мигеля явно возрастает. Не оценил я его. Он весьма разумно избрал тактику систематической защиты, на которой все мои атаки разбиваются вдребезги. Затем, воспользовавшись моей ослабленностью, он делает шикануть парочкой ходов, которые парирую с максимальным трудом.

Когда муж возвращается, все так же с пустыми руками, у нас ничья – 14 : 14.

Женщина же все больше начинает терять терпение.

По обоюдному согласию мы решаем отложить решающую партию на завтра, чтобы перед тем хорошенько отдохнуть. В течение всего вечера мы не обмениваемся даже словом, едим принесенные женщиной лепешки и ложимся спать, даже не сказав друг другу "Спокойной ночи".

На следующее утро к стволу дерева садятся враги.

Я обдумал собственную технику. Деревяшку я передвинул, так рассчитав ее положение, чтобы солнце все время припекало затылок. Ничего, тут разрешаются всяческие гадости. Через шесть часов, когда приближается пора возвращения мужа, я проигрываю.

Мигель имеет меня как ребенка. Ферзь, слон и еще дурацкая пешка. Еще парочка ходов, и я получу мат, ничего не попишешь. Поднимаю голову, гляжу на него, а парень дает выход собственной радости. Одним движением вскакивает с места, хватает свою дурацкую трубу и испускает в сторону неба протяжный триумфальный звук.

Ну не гад же!

И тут ничего не поделаешь. Выиграет, и тогда придется его оглушить, чтобы забрать браслет. Он же изо всех сил дует в трубу, смеется и пританцовывает.

Ты уж извини меня, Мигель, стукну тебя без какой-либо ненависти, но нет никакой возможности, чтобы я еще и был лишен собственного удовольствия.

В конце концов Мигель откладывает трубу, направляет на меня свою щербатую усмешку и протягивает руку, чтобы меня прикончить. Но перед тем, как сделать этот ход, он поправляет пешку, уже готовую упасть с края нашей бумажной доски.

Я вскакиваю на ноги.

– Прикоснулся! Прикоснулся!

– Ну и что, иначе бы упала!

– Коснулся, значит должен сыграть пешкой. Такие правила.

В подобных ситуациях моя злая воля не имеет границ, и тут уже ничего не поделаешь. Ссылаюсь на международные шахматные правила, он же отвечает, что мы никогда ими не пользовались.

– Ну вот, самое время! Хватит уже этих поблажек.

Не проходит и получаса, как я с триумфом держу браслет в руке, но не забываю поставить Мигеля на страже, чтобы еще не получить стрелы от ревнивого мужа.

Негритянка хохочет и желает затянуть меня в хижину. Но я ее останавливаю и жестом прошу продолжать толочь просо. Именно так я и хочу ее поиметь. Она берется за работу, я же наконец поднимаю ее синюю юбку.

Наслаждение неземное, совершенно исключительное, но, к сожалению, весьма краткое.

Но, впервые с того момента, как нахожусь в Африке, мне кажется, что удовольствие обоюдное. Одной рукой продолжая толочь просо, моя добыча не выпускает из второй браслета, радостно щебеча при этом; время от времени она поворачивается ко мне, занятого делом за ее спиной, и усмехается всеми своими блестящими зубами. Ах! Любовь! Любовь!

На следующий день выходим очень рано, потому что муж, который снова вернулся с пустыми руками, любой ценой и сам желает получить подарок. Но, хотя он и уверял нас, что тоже умеет толочь просо, Мигель, который теперь имеет очередь, предпочел оказией не воспользоваться.

***

На следующий день Мигель все еще глядит на меня волком. Он ковыляет в паре шагов за мною, упрямо свесив голову к земле. Так как со своей стороны я не делаю ни малейшего усилия, чтобы навязать разговор, маршируем молча. Поглощенные собственными мыслями, незаметно проходим через маленькую деревушку, состоящую из четырех или пяти хижин.

Как раз покидаем ее, когда из задумчивости нас вырывает резкий и неприятный звук свистка. Поворачиваюсь и вижу, как за несколько метров за нами мчит какой-то карлик и размахивает руками; на шее у него болтается свисток. Типчик совершенно лилипутского роста, весь в морщинах, в мундирном кителе с какими-то отличиями и в шортах, трусах или вообще кальсонах. При этом он визжит:

– И что это должно значить! Я что говорю!? Ну?!

Смотрим, ничего не понимая, а тот вопит еще громче:

– Запрещено ходить обнаженными по застроенным территориям. Таков закон! Ну?!

То есть как, обнаженные? У нас попросту нет рубашек, вот и все. Что же касается остального, то наши шорты намного порядочней, чем у него, а кроме того, на этом континенте все ходят голяком! Его застроенная территория насчитывает три домишки: просто-напросто парень желает выцыганить деньги от "шефов". Даю ему знак, чтобы он отчаливал, и отворачиваемся, чтобы идти дальше

Малыш изо всех своих сил дует в свой дурацкий свисток, подбегает к нам и набрасывается на Мигеля.

– Что это означает! А правила! Необходимо заплатить штраф!

Мигель, как может, вырывается, пытаясь отодвинуться от придурка. Затем он бросает мне вопросительный взгляд, я киваю:

– Валяй.

И Мигель берется за дело, помогая себе ударами кулаков и трубой. Отполировывает уже пинками, когда мусорок уже валяется на земле. Я прибавляю пару пинков и от себя, без особой ненависти, но лишь потому, что всегда приятно приложить властям. Я уже готов забыть об инциденте, но Мигель считает иначе и продолжает разряжать все свое паршивое настроение на лилипуте-полицейском. Удерживаю его уже тогда, когда он пытается придушить мусора шнурком от свистка.

– Хватит уже, сматываемся.

Мигель в бешенстве тычет свисток в рот полицейского, вздыхает, пожимает плечами и идет за мной. Еще долго мы слышим за собой звук свистка, поначалу гневный, но потом все более и более отчаянный.

***

День заканчивается решительно хорошо, потому что через пару часов после нашего гадкого поступка на ночь останавливаемся в католической миссии. Миссия всегда местечко приятное, ибо, следует признать, священники питаются хорошо. После ванны бой проводит нас на мессу.

Похоже, что священник здесь зарабатывает не слишком много. Помимо трех черномазых и нас двоих в церкви всего лишь две монашки. Одна из них, это толстая француженка в очках, которую я едва замечаю, поскольку совершенно засмотрелся на вторую.

Лицо итальянской мадонны, с каким-то неуловимым вдохновением, с очень чистыми чертами, обращенное к алтарю в молитве – ничего другого не замечаю. Забываю про мессу, о том, когда следует вставать, о всех тех способах, чтобы выглядеть прилично. Мигель толкает меня локтем, но, погруженный в размышлениях, я совершенно не обращаю на него внимания.

Она одета в синее, без намека на женственность. Мне это не мешает присматриваться к ней, следить за ее телом через плотную материю, а уж округлости – про которые могу лишь догадываться – вообще доводят меня до безумия. Она поет, держа книжку с текстами в руках. Движения ее губ делают еще более невыносимой ту жажду, что вздымается во мне с того самого момента, как я ее только увидал.

Мой взгляд слишком настырный. Она поворачивает голову, глядит. Ее глаза встречаются с моими, тут же убегают, но через мгновение возвращаются. Эта женщина, лет тридцати пяти, просто восхитительна.

Перед ужином иду на прогулку, чтобы хоть немного успокоиться. Рубаху выпустил на шорты, чтобы прикрыть срамное место; и слава богу, а то и не знаю, как бы выглядел, когда приходилось подниматься во время службы.

Она сидит точно напротив меня. Я положил свою ступню на ее. Она переждала несколько секунд, чуточку дольше, чем это бы следовало в результате того, что ее застали врасплох, после чего ногу убрала. Вторая монашенка, почтенная пожилая дама, заворачивает мне мозги какими-то историями про варенье. Мигель же занят беседой со священником, наполовину по-французски, наполовину по-испански. Что же касается меня, когда на меня глядит моя визави, то приходится брать себя в кулак, чтобы не побить здесь все вдребезги и не взять ее прямо здесь, на столе.

Добрый боже, как же я ее хочу! До боли во всем теле. Желание раздирает мне спину и желудок, а ужин все никак не кончается. К счастью, спать здесь ложатся рано. Желаю всем спокойной ночи и иду пройтись по территории миссии. Вскоре обе сестры уходят к себе. Через пару минут любительница варенья гасит свою свечку. Моя мадонна проживает на первом этаже. Слышу отзвуки льющейся воды в душе.

Нетерпеливо ожидаю в тени. Ага, вот и мальчик-слуга идет спать. Остался лишь огонь в окошке ванной. Наконец она выходит, вновь одетая, с керосиновой лампой в руке, а я бросаюсь вперед. Это первая белая женщина, к которой я стремлюсь за много месяцев, и все прошлые "бум-бум" не могут сравниться с тем, что подталкивает меня к ней.

Увидав меня, она вздрагивает. Не даю ей времени на сопротивление, впрочем, она и сама того не желает. Вместе влетаем к ней в комнату и запираем дверь.

Она уже дошла до точки кипения, полностью готова. Не говоря ни слова, мы падаем друг другу в объятия.

В этой комнатке с голыми стенками, под небольшим деревянным распятием, я пережил одну из самых замечательнейших своих любовных ночей, после которой поднимаюсь рано-ранехонько, даже слишком рано, на следующее утро. Прячусь у себя в комнате, где мирно дрыхнет Мигель. Руки и спина немилосердно жгут, разодранные ногтями моей подруги единственной ночи. Через несколько часов мы обмениваемся последними взглядами. Ей нужно ехать далеко на север, сопровождая больного негритенка к врачу. Это очень украдочные взгляды, которые проскальзывают между священником и толстухой, засыпающей молодую предостережениями и советами. Amore mio... Она садится в принадлежащий миссии "ситроен 2 CV" и уезжает.

Толстая специалистка по вареньям бинтует стопы Мигеля, после чего мы тоже отправляемся в путь.

– Y, entonces, que pasa? Что случилось?

Мигелю ужасно хочется, чтобы я ему все рассказал, но довольно быстро до него доходит, что я не желаю. Я просидел несколько часов, вспоминая ту чудесную ночь, еще раз переживая тот момент наивысшего возбуждения, которого не знавал уже давненько.

В конце концов мы направились на юг.

***

Бангуи. Понадобилась целая неделя, чтобы добраться до столицы Центральноафриканской Республики. Город лежит на берегу реки Обангуи, на ее другой стороне уже Заир. Над рекой находится самое высокое здание города: гостиница "Рок", удобная и с кондиционерами. Туда мы и направляемся, а точнее – в бар, в котором и оставляю Мигеля. Сам же отправляюсь на небольшую прогулку по городу.

Город Бангуя, о чем мне известно после прочтения путеводителей в гостинице "Рок", называют La Coquette – Кокеткой. Во время прогулки сам вижу, что имя это заслуженно. Столица напоминает небольшие провинциальные французские города, со своими домами в колониальном стиле и спокойными улицами. Понятное дело, что Африка довольно скоро начинает вспоминать о собственных правах. Стены все чаще ободраны, таблички с названиями улиц выгнуты, повсюду царит бардак, но все равно – после проведенного в буше месяца атмосфера все еще довольно-таки приятная.