Текст книги "Сахара"

Автор книги: Сизя Зике

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

И он рассказывает мне эпилог одной из моих последних торговых операций. Одному типчику из Севаре, дальнему родичу Баду Трауре, я продал небольшой, на три с половиной тонны, грузовичок. Поскольку мне никак не нравилась запятая в бумагах, я поменял грузоподъемность на десять тонн, и продал машину так.

Как и все африканцы, мой клиент подумал, что раз машина способна потянуть десять тонн, то выдержит и все пятнадцать. Он погрузил товар, а мост и лопнул.

Говорю Баду Трауре, что это бухгалтерская ошибка в документации, и с ним никогда ничего подобного случиться ну никак не сможет.

– Знаю, Чарли. Ты мне брат. Я тебе доверяю. Ты друг.

Снова поцелуи, похлопывание по спине. Но это вовсе не мешает тому, что он сам желает проверить грузовики и запчасти. Приказываю Шотару подготовить список. Весь день до вечера он таскается с хаджи, его работниками и Джосом, который вытаскивает железяки.

***

В песке лежат тысячи мелких камушков, и если не считать этого округа плоская и голая, куда не кинешь взгляд. Мы километрах в шестидесяти от Тессалит, посреди ничейной земли.

Наши три клакклака уселись себе на обочине, всеми презираемые и отвергнутые. Помощники обходят это место подальше, лишь бы слишком не приближаться.

Одно исключение – Самюэль Граповиц – выпрямленный и свободный словно в элегантном салоне, сидит с ними и ведет беседы.

– Джеки, усек?

– Конечно, он с ними не расстается. Уже на завтраке в Бордж он там ворковал.

– Слушай, мне плевать на то, что это он, вот только мне это уже осточертело, врубился?

Мой план совершенно прост. Нужно как-то отклеить его от девиц, приказать ему подойти ко мне, чтобы переговорить. Когда мы будем болтать, Джеки подойдет к клакклакам и спросит у медсестры, нет ли у нее пенициллина, объясняя при этом, что лекарство нужно Самюэлю Граповицу, и тогда тому хана до конца его дней.

***

Самюэль Граповиц прилетает на зов. Он не смог удержаться, чтобы, подражая мне и Джеки, не запустить себе нечто, что должно представлять усы. Он беспрерывно поглаживает эти две волосинки пальцами. Видно, что парень в экстазе.

– Ты хотел меня видеть, Чарли? Вот и я. Чем могу служить?

– Да ничем, старик. Просто хотел узнать, все ли в порядке, больше ничего. Как, нравится пустыня?

– Чудесная.

– Это просто замечательно, старик. Слушай, вижу, что с девицами у тебя все идет как по маслу.

Он даже подскакивает.

– Ты заметил. Видел, так? Видел?

– Ну ясно, старик. Ты им нравишься. Как это тебе удается, так шустро справляться с девицами?

Лучась радостью, Граповиц толкает экзальтированную тираду. Он признается, что три девицы для него великолепная оказия, чтобы воспрянуть духом.

– Понимаешь, Чарли, секс, это условие всеобщего равновесия?

Гляжу в сторону клакклаков. Как раз Джеки подошел к ним, и они разговаривают. Самюэль рядом со мной распинается о групповом сексе, о замене партнеров. Вдалеке пуделек копается в своем рюкзаке. Самюэль Граповиц мечтает вслух, в то самое время, как метрах в двадцати от него чудесное, открывающееся перед ним будущее, уничтожается одним точно направленным пинком.

– Самюэль...

– Да?

– Ты не должен оставлять их одних. В лагере, подобном нашему, это ошибка, которая может стоить многого. Ты понимаешь, сколько мужиков на них засматривается?

Он кладет мне руку на плечо, второй приглаживая свою пару волосинок под носом.

– Ты прав, Чарли. Ты абсолютно прав. Иду, бегу туда немедленно.

Он уже не может устоять на месте.

– Меня ждет счастье, Чарли, и я иду не-мед-лен-но!

И Самюэль Граповиц направляется к катастрофе.

***

Вообще-то Джеки перегнул палку. Согласно нашей договоренности, он сказал девицам, что Самюэль Граповиц подхватил сифон. Но при этом добавил, что так ему и надо, нечего, мол, было трахать овец. У меня появляются чуть ли не угрызения совести, когда я думаю, что послал беднягу назад.

Баду Трауре осматривает запчасти и грузовики. Мы с Джеки воспользовались этим обстоятельством, чтобы предаться бездеятельности. Кара готовит нам чаек. У него паршивое настроение. Похоже, что среди помощников что-то назревает. Какие-то разногласия. Лично я в это не вмешиваюсь.

Самюэль Граповиц тоже грустит.. Он подсаживается к нам и, не говоря ни слова, поочередно отказывается от самокрутки, чая и кофе. Он ничего не хочет. При взгляде на него хочется заплакать.

Мы с Джеки молча курим. Где-то через час Самюэль Граповиц выходит из состояния прострации и заявляет:

– Чарли, я хочу вернуться домой.

Мы с Джеки издаем возгласы изумления, говорим, чтобы он оставался с нами, что вместе мы прекрасно забавляемся. Только он ни о чем не желает слышать.

– Сегодня утром между мной и девушками протянулась нить истинного взаимопонимания. Все шло к замечательному будущему. А теперь они меня сторонятся, и это после того, как я показал им своего малыша. И еще они назвали меня зоофилом.

Он поднимается с земли и какое-то время стоит на месте, глядя в огонь.

– Именно так, мужской свиньей и зоофилом.

Опустив голову, он направляется прямо перед собой, очень медленно, и его представляющий откровенное отчаяние силуэт постепенно исчезает в пустыне.

***

Всяческих споров с Баду Трауре я избегаю. Переговоры должны продлиться еще не один час, поэтому я предпочитаю отложить их на завтра. Мы с Джеки уже спрятались в кабине, когда снова появляется Самюэль Граповиц.

Я лежу на койке. Джеки сворачивает одну цигарку за другой. Сидя на ступеньках грузовика, Самюэль Граповиц плачется вполголоса. Время от времени, в качестве фона, слышен несдерживаемый гогот Джеки. Это он предлагает новую самокрутку.

– В Барселоне... Началось в Барселоне... Катетеры. А все остальные без перерыва трахались... Клеопатра... Восточная любовь, а как же!... Все это Чарли виноват... Уколы... Марокканка...

Когда наступает утро, он все еще сидит на месте, окруженный окурками. Бутылка из под коньяка пуста. Джеки спит тут же. Пришел Капоне с кофе. Нужно браться за работу.

***

Шотар сражается с Баду Трауре до двух часов дня. Я сижу вместе с ними, но ограничиваюсь лишь выражениями своего согласия или несогласия. Хаджи желает купить три грузовика, обе цистерны и белый тягач с прицепом, к тому же – огромное количество запчастей. Дискуссия концентрируется на устройствах впрыска, зажигании, уплотнителях, в связи с чем я немилосердно скучаю.

Трауре считает, что раз он покупает оптом, то имеет право на неслыханно низкие цены. Шотар не уступает. Он уже значительно продвинулся в искусстве торговаться. Наш бухгалтер позволяет Баду Трауре смеяться, стонать и плакать, пока они вместе не определяют сумму в шестьсот тысяч франках, которые должны быть выплачены в малийской и французской валюте. Сейчас Баду в состоянии выплатить мне только часть в малийских франках это в качестве аванса. Чтобы забрать остальные деньги, ему нужно вернуться домой. Договариваемся, что встретимся в Гао. Работник в бубу приносит нам пластиковую сумку, забитую малийскими банкнотами, и Шотар, вздыхая, начинает их пересчитывать. Через три часа "пежо 404" скрывается в пустыне.

***

Кара взбешен. Он – признанный предводитель тамачеков. Сейчас же он на ножах с Иссуфом, из племени бамбара, предводителем всех чернокожих помощников, мужиком с бычьей шеей. По дороге в Тессалит он говорит про убийство. Прошу его, чтобы он подождал с этим до конца конвоя. И вот на скорости двадцать километров в час мы въезжаем в горные ущелья перед Тессалитом.

Постепенно наши чудовища преодолевают один подъем за другим. Прицепы качаются из стороны в сторону. За нами вьются облака красной пыли. Конвой проезжает между двумя черными холмами, и я ввожу свои грузовики прямиком в деревушку.

Тессалит ничуть не изменился. Здесь все так же около сотни глиняных домишек. Цивилизация замета только у Амико. Его громадный советский холодильник действует и всегда, когда приезжает мой конвой, заполнен холодным пивом. Здесь же грузовик типов из Гренобля. Семейства тамачеков, слыша рев двигателей, присаживаются на порогах своих домов. Мужчины приветливо махают мне руками. Переполошенные женщины заслоняют лица синими платками.

Амико стоит в дверях и улыбается. Перед соседним домом меня ожидает Радижах со своей семьей. На ней длинная белая туника, которую здесь носят дети.

– Добрый день, любовь моя.

Она робко опускает свои громадные глазищи. Всякий раз, когда я приезжаю, ей нужно какое-то время, чтобы привыкнуть ко мне. Когда же эта первая робость пройдет, девочка делается истинным чудом. Переговоры с ее отцом затруднены, потому что он очень слабо говорит по-французски. К тому же у него почти что нет зубов, что понимания не облегчает.

В разговоре участвует мать Радижах. Она намного моложе мужа, наверняка ей еще не исполнилось тридцати. Когда-то она, должно быть, слыла красавицей. Она согласна с тем, чтобы свадебная церемония состоялась уже завтра.

На следующий день, рано утром, выбрасываем павших овец. Живых осталось только четыре. Приказываю пополнить запас на десять, которых покупаю у одного местного обитателя. Потом помощники режут все это стадо по всем правилам искусства, в то время как остальные, при участии жителей Тессалита, зажигают посреди деревни костры – между рядом грузовиков и домами.

Я сижу на складном стуле перед дверями дома Амико, даю знак Каре, и два десятка моих помощников заносят в дом моего будущего тестя товары, являющиеся платой за его дочку.

Процессия начинается с ковров. Их десять, и мои люди несут их сразу по две штуки. С торжественными минами, вытянутые в струнку, они направляются от грузовиков к дому Радижах. Четверо следующих, точно так же торжественно, несут на головах ящики с сахаром-рафинадом в виде конусов, завернутых в синюю бумагу. Потом наступает черед ящиков с чаем.

После этого несут уже менее традиционные подарки. Моему тестю подносят картонные ящики, заполненные консервными банками, пачками молока в порошке и одеждой.

Позади, в глубине площадки, готовят на кострах овец. Рядом с ними собралось все население деревни. Среди собравшихся я вижу кучу знакомых. Там стоит Байях, украшенные орденами таможенники, местный полицейский, механики из Гренобля, изумленные в не меньшей степени, что и мои шоферы. Мои же люди тащат теперь подарки для Радижах – парфюмерию, книжки, и наконец процессия заканчивается моим последним подарком тестю: огромным радиоприемником с кассетным магнитофоном и целым ящиком батареек.

И только теперь моя теща подводит ко мне Радижах, на которой, впервые в ее жизни, надето синее платье, которое носят женщины племени тамачек. Я усаживаю девочку рядом с собой и жестом руки объявляю начало торжеств.

***

На свадьбу приглашена вся деревушка. Баранину порезали, и куски мяса розданы всем желающим. Амико выставил ящики с пивом, громадные бутылки флага и апельсиновый сок. Люди передают друг другу баклажки с доло, белым алкогольным напитком из проса. На пиру присутствует двести человек. Меня окружают мои водители. Замечаю, что кое-кто из них зыркает на Радижах, которая тихонько сидит рядом со мной. Зато клакклаки, явно не в настроении, держатся в сторонке.

Каждый берет сколько угодно свежих овощей, поставленных Амико в ведерках. Потом мы едим плоды манго, и, наконец, нам подают кофе и чай. Глаза моей маленькой принцессы блестят от удовольствия.

После еды вся эта толпа начинает подремывать. Радижах на сиесту возвращается домой. Когда же все, уже хорошенько отдохнувшие, возвращаются на площадь, я отдаю давно ожидаемый приказ готовиться к гонке. Это соревнование всегда по традиции разыгрывается рабочими всех моих конвоев, когда мы останавливаемся в Тессалите.

Задача в том, чтобы помощники пробежали расстояние в 500 метров вокруг центрального холма, держа на головах подкладочные листы длиной более двух метров.

Мужикам нравится побороться друг с другом, опять же, их весьма привлекает приличная награда, которую я даю победителю. Победителем всегда был Кара. На старт выходят двенадцать помощников. Словно опытные игроки на бегах, Капоне с Индейцем оценивают соперников. Правда, они не доходят до того, чтобы осматривать зубы.

Индеец негров не любит. Как-то раз, в хорошем подпитии, он сказал мне, гордясь собственным открытием:

– А знаешь, Чарли, негры наверняка не такие как мы.

– Да?

– Если хорошенько подумать, то все они цвета дерьма.

После чего уходит, покачивая головой, но минут через десять возвращается.

– А самое прикольное, это то, что на голове у них волосы из жопы.

Я так никогда и не узнаю, может это он просто дурковал. Пока же что он забывает о собственном расизме и принимает ставки. Сам он ставит тысячу франков на Иссуфа, и Капоне тут же идет его следом.

Это правда, что Иссуф кажется намного сильнее Кары. Он низкорослый и похож на плотно упакованную кучу мышц, в то время как у Кары все удлинено. Только Кара выиграет, в этом я уверен. Он самый лучший, и кроме того – мой помощник. Капоне глядит на меня с сожалением.

Я люблю зрелищные жесты, поэтому даю противникам Кары десять метров форы и принимаю ставки пять к одному. Тут же Капоне почувствовал в себе призвание тренера. Он завязывает на шее почти что белую салфетку и приказывает негру делать различные гимнастические упражнения. При этом он изо всех сил бьет Иссуфа по рукам, приказывая изумленным бамбара массировать спину своему земляку.

Точно так же изумленный Иссуф ничего не понимает, но позволяет творить над собой все что угодно. Капоне строит из себя звезду и рассказывает всякому желающему его слушать, что его подопечный просто непобедим. Когда негры уже перестали насиловать спину Иссуфа, Капоне затаскивает того в уголок, чтобы "поговорить о стратегии" и разработать тайный план проведения всей гонки.

Чтобы не выглядеть последним, я забираю Кару в кафешку Амико. Он заверяет меня, что обязательно выиграет. Когда же Кара снимает с головы свой голубой тюрбан, я впервые вижу, что у него седые волосы.

– Сколько тебе лет, Кара?

– Не знаю, шеф. В Агуэлок, в моей деревне, все теперь говорят, что Кара старик...

Неожиданно меня охватывают сомнения. Я рискнул десятью тысячами франков, поставив их на старика.

– Но ведь ты же выиграешь, Кара, а?

– Конечно, шеф. Иссуф же такой еще дурак.

***

Сейчас у нас все, как на воскресных бегах в Лонгшамп. Условия соревнований – лучше не придумаешь. Солнце освещает трибуны. Беговая дорожка хорошая, очень сухая. В Тессалите вот уже пятнадцать лет не было дождя.

На почетной трибуне сидим мы с Радижах и Джеки, у моих ног лежат пачки бабок, прижатые камнем. Помощники и голытьба стоят вдоль домов. Соперники уже готовы, каждый со своей подкладной пластиной. Кара стоит в десяти шагах позади всех остальных. Сигнал на старт должен дать Самюэль Граповиц. Он делает глубокий вдох, поднимает руку и кричит:

– Победителю этих соревнований дарю порнографическую фотографию!

Наступает абсолютная тишина, прерываемая только смехом Джеки. Самюэль Граповиц ведет отсчет:

– Раз! Два! Три! Старт! Побежали!

И соперники рванули, что было сил в ногах. Подкладные пластины танцуют в воздухе над группой бегунов. Теперь им нужно обежать площадь. Кара без труда догоняет основную массу, но Иссуф бежит быстро. Он опережает основную толпу, бегущую вдоль грузовиков, на пять шагов. Иссуф бежит, вытянув руки над головой. Отрыв увеличивается. За лидером бежит Ахмед. Толпа начинает качаться из стороны в сторону, хлопать в ладони. Капоне с Индейцем охвачены истерией.

– Давай! Газу! Гаазуу! Ну!

– Перегоняй его! Давай!

Первым за холмом исчезает Иссуф. Крики стихают. Капоне с триумфом глядит на меня. Нужно было попросить Джеки укрыться за камнями и трахнуть черномазого по башке, чтобы не ждать каких-либо неожиданностей. Это Кара виноват. Он уже старик. Ему уже хана.

Появляются соперники. Бамбара впереди, но Кара наступает ему на пятки. Каждый его шаг – это два шага Иссуфа. Кара бежит, словно разогнавшийся паучище.

– Кара! Кара! Кааараааа!!!

Одновременно со мной с места вскакивает и Джеки.

– Каааараааа!!!

И тот вырывается вперед. Он буквально летит по воздуху. Иссуф прикончен. Метрах в двадцати от финиша его опережает Ахмед. Кара болидом пересекает черту. Вторым – Ахмед. Иссуф только третий.

Чертов Кара! Как интеллигентно провел гонку!

Иду поздравить помощников. Мой счастлив, он горд прекрасно выполненным заданием. Шотар вручает ему заранее назначенную награду пятьсот динаров, что соответствует половине месячной заработной платы моего старшего помощника. Ахмед получил двести динаров.

***

Я с презрением гляжу на Капоне с Индейцем, растягивая удовольствие во времени.

– Шотар, запиши себе, что эти господа должны мне тысячу франков.

Те злобно скалят зубы.

– Каждый...

Какое удовольствие наблюдать, как вытягиваются у них рожи.

– Вычтешь у них из зарплаты.

Атмосфера постепенно успокаивается. Люди расходятся. Радижах все еще сидит. На своем стульчике, что рядом с моим, она похожа на картинку. По кругу пошла толстая самокрутка. Кара еще какое-то время переживает эйфорию победы. Самюэль Граповиц вручает ему плакат, изображающий блондинку с громадными грудями, который он специально для этой цели снял со стенки своей кабины. Кара прижимает еврейчика к своей груди.

– Бамуэл Пупиц! Ах, Бамуэл Пупиц!

А через несколько минут, когда я разговариваю с Амико, к нам подбегает один из помощников.

– Шеф, Кара мертв.

– Что!...

– Ему на голову упала подкладная полоса.

Я мчусь к грузовикам. Кара лежит на песке возле мана. Остальные помощники, не говоря ни слова, окружили его.

Ах, Кара, Кара. Подхожу и падаю на колени возле этого громадного тела. Потом ложу руку ему на грудь. Ничего.

Чертов, блядский, проклятый конвой! Кара, мой приятель!

– Мертв.

Все сгорбились. Они глядят друг на друга, глядят на меня, глядят на тело. Блядь! Блядь! Блядь! Ну почему именно он, ведь это несправедливо. Я чувствую себя опустошенным, подавленным, прибитым... Ах, Кара, Кара...

Со своей сумкой прибегает клакклак-медсестра. У меня даже нет сил, чтобы ее отпихнуть.

– Не надо...

Она падает на колени с другой стороны, нащупывает пульс и поднимает голову.

– Он не умер.

Невозможно! Он жив! Это же просто замечательно, храбрая моя медсестричка.

– Ты уверена?

– Да. Он дышит, хотя состояние и самое паршивое. Нужно им заняться.

Кара не умер, и это сейчас самое главное. Мы спасем его, клянусь. Он шевелится. Пуделек, положив его голову Кары себе на предплечье, внимательно изучает рану. Кара поднимает руку и пытается оттолкнуть девушку. Он открыл глаза, и мне сразу е видно, что с ним, и вправду, паршиво. Взгляд отсутствующий, белки глаз вывернуты.

Кара пытается приподняться. Нет, это безумие, даже пробовать такое сделать.

– Не шевелись, Кара, мы тобой займемся.

Тот с громадным трудом все-таки приподнимается и глядит на меня. Он открывает рот, пытаясь что-то сказать. В уголках губ у него появляются кровавые пузырьки. Кара интенсивно глядит на меня, он хочет мне что-то сказать. Я придвигаю голову, приближаю свое ухо к его губам.

– Спокойно, Кара. Я тебя слушаю. Все нормально.

– Шеф...

Голос доходит откуда-то издалека – глухой, страшный.

– Слушаю, Кара. Говори, что хочешь. Клянусь, я тебя слышу.

– Нек... нек...

Он глядит на меня, глядит на склонившуюся над его раной медсестру. Глаза его делаются шире, как будто Кара паникует, и нечеловеским усилием ему удается прохрипеть:

– Не клакклак, шеф...

Он перепугался этой пиздюшки. Блин, ну разве не могла она куда-нибудь спрятаться?

Но работу она делает толково, отпихивает всех и, не теряя головы, осматривает раненого. Движения безошибочные. Пуделек сразу же сняла у Кары с головы тюрбан и открыла рану, глубокий кровоточащий разрез. Счастье еще, что толстый слой ткани смягчил удар. После этого она дезинфицирует рану и плотно обматывает голову бинтом. Ничего другого мы сделать и не можем. Был ли поврежден череп, мы узнаем только завтра. Пока же что я приказываю занести Кару в дом Амико. Если он переживет ночь, значит будет спасен; если нет – иншалла!

***

Сегодня у нас с Радижах первая свадебная ночь. Мы закрылись с ней в комнатке у Амико. Отец девочки привел ее ко мне, приготовил чай на печурке, после чего вышел.

Я нервичаю словно школьник. Радижах, сделавшись неожиданно робкой, ведет себя крайне серьезно. Она давно уже готовилась к этому дню. Хотя и не зная конкретно, она подсознательно чувствует, что сегодня произошло нечто новое. Но потом начальное робкое молчание переходит в радостный щебет.

Радижах много болтает, рассказывая мне различные истории, она пытается разговорить и меня. Уже не ребенок, но еще и не женщина – она дразнит меня, пытаясь применить более чувственные ласки. Постепенно из девочки проявляется женщина, и ее поведение явно начинает меняться.

Именно этот момент я выбираю для того, чтобы достать свой последний подарок, полуметровую куклу, которая до сих пор была спрятана под кроватью. И тут же глаза Радижах загораются. Первые признаки женственности, которые уже появились, немедленно исчезают, и вновь передо мной малышка счастливое дитя, которое получило нежданный подарок.

Остаток вечера мы вместе играемся куклой. Позднее, когда Радижах тянет на сон, и она ложится, девочка вновь делается серьезной и просит, чтобы я погосил газовую лампу. В темноте она раздевается и приходит прижаться в мои объятия словно маленькая, перепуганная газелька.

Как и всякий ребенок, засыпает она очень быстро. Если не считать парочки очень деликатных ласк, никаких физических отношений между нами не было. Она еще не готова принять меня. Потом, в будущем, я научу ее всему. Сейчас же она, прежде всего, нуждается лишь в невинности.

Следующий день и все остальные – это истинный рай. К сожалению, все это счастье ограничивается лишь парой часов днем. А остальное время моя супруга должна ходить в школу. Любой педагог с радостью согласился бы с моим стремлением не мешать учиться этому ребенку. Первый класс – это очень важный этап в школьном образовании.

До каникул остается еще месяц. Я сказал тестю, чтобы к тому времени он приготовил Радижах к поездке. К этому времени я пришлю за ней. С наибольшими трудностями я отвел его от мысли, что девочек следует поправиться, постоянно поя ее верблюжьим молоком, чтобы она выглядела так, как по его мнению, должны выглядеть все приличные женщины тамачек.

Наши вечера просто чудесны, поскольку мы проводим их исключительно вдвоем. По несколько часов в сутки я занимаюсь детскими забавами. Мы распаковали и осмотрели все подарки, словно в Рождество. Делаю вид, будто с огромным аппетитом поглощаю те ужины, которые она мне готовит. Все мои работники видят, как я играю с девочкой в классики, но никто не осмелился рассмеяться. Впрочем, я позорно проигрываю ей, равно как и прыгая со скакалкой. Мой вес и мои размеры не дают мне ни малейшего шанса по сравнению с моей хрупкой и гибкой принцессой. Когда мы не играем, Радижах рассказывает мне какую-нибудь бесконечную выдуманную историю, после чего долго смеется. Ее зубки маленькими жемчужинками освещают все ее личико. Она вся лучится счастливой невинностью. Она просто красива.

Впервые за много лет я влюблен по самые уши.

***

Я гостил у своего новообретенного семейства. Теперь у меня появились родичи, рассеянные по всей пустыне вокруг Тессалита. Там проживает сотни семей. Некоторые шатры совершенно шикарные, но большинство – это просто куски полотна, растянутые между сухими ветками.

Меня приглашают на ознакомительный чай. Я выпил уже десятки чашек, пожал сотни рук, каждый ссылается на более или менее близкое родство со мной, подозреваю, что некоторые приходили по несколько раз только лишь ради удовольствия пожать мне руку.

В Тессалите все мои люди переживают романы с одной или несколькими женщин из округи. Роль посредника играет Валлид. По этому случаю наш еврейчик, Самюэль Граповиц, весьма подружился с алжирцем. Они открыли друг в друге совместную страсть к женщинам, и теперь сделались неразлей вода.

Мой почтенный Кара выздоравливает. На следующий день после несчастного случая он продолжал дышать. Сейчас он даже сам ест, хотя у него еще и бывают приступы, когда он теряет контакт с окружающим миром, но мы понимаем, что он спасен и когда-нибудь станет совершенно здоровым.

Оба профессионала езды задом, Жан-Поль и Оливье, остаются для меня загадкой. Они мне мешают, только ни в чем я обвинить их не могу. Работу они выполняют на совесть, но с остальными членами группы никак не общаются. Даже здесь они держатся на отшибе, почти не выходя из собственных машин.

***

Сегодня вечером типы из Гренобля капитулировали. Это заняло у них какое-то время. Здесь они заблокированы уже пять дней. Время от времени я вижу, как они без толку шатаются по деревушке.

Поначалу Киссоко играл роль таможенника, которому весьма неприятно, но приходится придерживаться предписаний. А потом ему надоело глядеть на рожи французов, и он начал оскорблять их и грозить самыми страшными карами при первой же встрече.

Мне даже пришлось вмешаться, чтобы ребят не арестовали. Но они увидали, как молниеносно были оформлены все формальности для меня, и, хотя никто из них особым мыслителем не являлся, но до них, наконец, дошло, и они пришли просить перемирия. Шотар пришел сообщить мне об этом, когда мы с Радижах как раз играли в морской бой.

***

Полная луна освещает долину Тессалит. Типы из Гренобля разбили свой лагерь подальше от моих грузовиков. Они освобождают мне место, после чего младший берет слово:

– Я буду говорить прямо, хорошо? Сколько ты даешь нам за грузовик и автомобиль?

Парни совершенно толстокожие, никакой воспитанности. Их дамы покрыты слоем грязи. Видно, что жара их донимает, хотя все раздеты до пояса. Только враждебности я к ним не испытываю. Они не выпендриваются, и только это их спасает.

– Ту же цену, которую я предлагал вам в Адраре – сорок тысяч франков.

Они соглашаются и даже испытывают облегчение, услышав мою цену, которая оставляет им хоть какую-то прибыль.

– Обычно я штрафую тех, которые мне сопротивляются, хотя их и предупредили о сложившейся ситуации, но у вас честные рожи. Шотар, заплати господам.

После этого отсылаю его за паспортами парней. Через минут двадцать он возвращается с документами, на которых имеются все необходимые печати.

Обрадовавшись подобному обороту событий, оба француза приглашают нас распить с ними последнюю бутылку вина. Какое-то время мы немного расслабляемся. С самого начала своего путешествия у них были проблемы на каждой границе. Похоже, что они даже не питают ко мне зла, а может они только притворяются. Перед прощанием советую им немедленно возвращаться на север.

– Вообще-то, вы мне даже симпатичны, только я не желаю вас больше видеть.

В нашей комнате Радижах заснула, положив голову на книжку с картинками.

***

Здесь нам уже нечего делать. Кара уже может подниматься, хотя еще он очень слаб. Правда, мышление доставляет ему определенные трудности, и иногда кажется, что он отрывается от реальности. Работать он, естественно, еще не может.

Я раздал туземцам все подарки. Шеф полиции получил награду, которую сам просил взамен за свои услуги: Радижах слишком мала, чтобы выходить замуж, и нужно было чуточку переделать документы малийского ЗАГС. Мусор выдал мне фальшивые бумаги, не сопротивляясь. Взамен он получил автомобиль, такой же солидный, как и сам. Даже сложно было подыскать подходящую тачку. Только не нужно путать щедрости с глупостью.

Киссоко, таможенник, тоже получил "пежо 504" взамен за то, что придержал типов из Гренобля. Теперь этот кретин мотается по деревушке туда-сюда на полном газу, четверо его подчиненных сидят сзади.

Таможеннику я отдал машину, на которой приехал Шотар. Тот сразу же уселся за баранкой только что купленного грузовика. Он учится водить целый день. Шотар не умеет расслабиться, нервничает – это вообще самый паршивый ученик во все нашей команде. Всякий раз коробка скоростей немилосердно скрежещет и воет. Лишь угрозы репрессий заставляют нашего бухгалтера хоть немного поднапрячься.

Доми, Янник и рыжеватая сторонятся нас. Мои люди заняты женщинами одной из красивейших рас в мире, поэтому ценность госпож клакклак резко пошла на убыль. Тамачеки проболтались. Весь Тессалит знает о сексуальных привычках наших туристочек, и теперь они окружены всеобщим остракизмом. Репутация, которую я для них приготовил, будет теперь сопровождать их по всей Африке.

***

Сегодня мы выезжаем. Предупрежденные еще вчера работники попрощались со своими избранницами и нашли время, чтобы помыться, переодеться и побриться. На прицепах люди висят гроздьями. Местные знают, что я никогда не требую платы за проезд, в отличие от других, и желая ехать на юг, они всегда ждут моего конвоя. Вот и теперь они лезут со своими пятидесятью килограммами багажа, устраиваясь где только можно.

Кара с Янник садятся ко мне в машину. Я стою у ступенек, когда ко мне подбегает Радижах. Она бросается мне нашею, неумело пытаясь целоваться. Она так и остается в моих объятиях, повернув личико к моей шее.

– Ты вернешься за мной?

– Ну конечно же, Радижах. Мы теперь ведь муж и жена.

– Там, в кабине, это твоя белая жена?

– Да нет, не бойся.

Очень серьезно она отодвигается.

– Я знаю, что у тебя куча денег, и что ты купил много женщин.

Как могу, успокаиваю эту маленькую женщину и отсылаю ее к родителям.

***

Другие тоже желают, чтобы я вернулся, к примеру, Киссоко со своей бандой таможенников, аппетиты которых растут все сильнее и сильнее.

– Ведь ты же вернешься, правда, господин Чарли?

У меня слабость ко всяческим торжествам, и вот по моей команде Киссоко отдает приказ "смирно", а я принимаю парад.

Вот эти типы и вправду пожировали на моей щедрости. Когда они стоят рядком передо мной, выпятив зады и вывернув свои утиные лапы, можно сразу же сделать переучет всего, что я им привез. У самого длинного, посредине, на голове пилотка, которую он натянул по самые щеки. Низкорослый толстяк, с голыми ногами в пластиковых сандалетах, гордо выпячивает грудь, украшенную двумя перекрещенными патронташами, которые носят актеры в дешевых опереттах. Но великолепнее всего выглядит лейтенант Киссоко: у него эполеты с побрякушками, синяя рубаха, бежевые шорты, гигантские парашютистские ботинки, за пояс заткнута пара мотоциклетных перчаток с раструбами, спереди болтается баклажка, пробку от которой он давным-давно потерял, и штук двадцать различных брелков. Генерал Ли был бы изумлен, видя как господа черномазые гордо прикололи себе на грудь эмблему конфедератов в виде двух скрещенных ружей. Вся пятеро разукрашенных имбецилов, стоя в строю, махают на прощание, когда конвой медленно начинает свой поход.

Вскоре облако пыли заслоняет их.

***

Краткая стоянка в Агуэлок дает нам оказию впервые раздать немного продуктов. Мы открываем ящики с порошковым молоком, сахаром, мешки с рисом, и распределяем все это среди местных. В Агуэлоке около трех десятков домишек, где живут практически одни только тамачеки. Здесь, на безлюдье, где практически никто и никогда не проезжает, прибытие конвоя – это большое событие. Со всех сторон к грузовикам мчатся детишки. Мы едем очень медленно, чтобы, ни дай бог, кого-то из них не задавить. Многие мои помощники родом из этих сторон, поэтому даю им небольшой отпуск, чтобы они могли проведать свои семьи. А вот Кара меня беспокоит. Если он не спит, то мыслями далеко отсюда. Вообще-то, он ни к чему непригоден, а нас ждет переезд через Маркуба. На нашем пути это самый сложный отрезок. Зона риска тянется километров на пятнадцать. Никогда не стихающий ветер наносит на землю толстый слой песка: мягкий, подвижный и меняющийся с каждым переездом.