Текст книги "Сигрид Унсет. Королева слова"

Автор книги: Сигрун Слапгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Католическая истина

Лиллехаммер, Стиклестад, Осло.

По приезде на родину Сигрид Унсет тоже чествовали. Никогда раньше Союз писателей Норвегии не организовывал более стильного и красивого мероприятия, чем в этот праздничный вечер 13 декабря 1928 года. Стол на званом ужине в зале Рококо порадовал и любителей цветов, и гурманов. Хвалебным речам конца не было. Председатель Рональд Фанген поблагодарил ее и как писателя, и как историка:

– Она не идеализирует своих персонажей, поскольку знает, что постижение правды о самом себе облагораживает дух. <…> Мастерство невозможно без таланта, но истинное мастерство всегда больше, чем талант. И дело тут в человечности. Этим мастерством фру Унсет владеет сполна. Именно поэтому ее книги можно проживать так же, как и другие испытанные временем книги.

Писательнице вручили лавровый венок. Не тот, о котором она думала накануне, сидя в одиночестве в гостиничном номере. В отличие от тяжелого венка, что именитые писатели получали в конце жизненного пути, ее был легким и маленьким; его можно было взять с собой в дальнейший путь[463]463
  Brochmann 1952, s. 361.


[Закрыть]. Нини Ролл Анкер она призналась в том, что такой прием в Стокгольме и Осло ее порадовал.

Пора было забрать Ханса и отправиться в Лиллехаммер готовиться к Рождеству. Когда поезд приближался к станции, удивлению не было предела: ее встречало море огней, будто в ту декабрьскую ночь все до единого жители города вышли с горящими факелами. Все ликовали, тишина наступила, лишь когда Стиан Кристенсен выступил с небольшой речью; как только он закончил, всеобщее ликование продолжилось. Сигрид Унсет и сыновей отвезли домой в Бьеркебек на санях.

– С такими деньгами вас ждет веселая жизнь, – так поздравил пятнадцатилетнего Андерса его учитель.

– Самые крупные деньги, которые я видел, – 25 эре^{71}, – ответил Андерс[464]464
  Skille 2003, s. 200.


[Закрыть].

Девятилетний Ханс радовался праздничной суматохе, но тоже не заметил особой разницы. Дети привыкли, что в доме много гостей, особенно на Рождество. Вероятно, то, что она раздавала свою Нобелевскую премию другим, большее впечатление произвело на остальных. Близкие же люди, привычные к тому, что она многим оказывала финансовую помощь, совсем не удивились. Но ее мать Шарлотта считала обидным, что платой за щедрость стали новые письма с просьбами о деньгах, – премия не должна была повлечь за собой столько расходов. Сама Шарлотта купила себе «шикарное коричневое шелковое платье от Паулссона», чтобы у Сигрид была самая красивая мама на свете. Она напомнила дочери, что тридцать пять лет назад Ингвальд лежал на смертном одре и все «перевернулось»: «Я по-прежнему вижу перед собой две маленькие худенькие фигурки в синих свитерах с каштановыми волосами ниже плеч и могу слышать, как Рагнхильд кричит: „Сигрид, наш отец умер!“»[465]465
  Skille 2003, s. 201.


[Закрыть]

Для матери с тремя дочерьми, которая отважно боролась за выживание, но так и не смогла справиться самостоятельно и рано начала получать помощь от секретаря Сигрид Унсет, все это было еще более невообразимым, чем для дочери, выигравшей тяжелую битву и давно переставшей быть бедной. «А теперь будем веселиться! – воскликнула Шарлотта. – Да, жизнь прекрасна!» Правда заключалась в том, что она уже в течение многих лет неплохо жила на прямые выплаты от издательства «Аскехауг» со счета дочери, 125 крон каждый месяц. Уже много лет хозяйка Бьеркебека ни в чем не отказывала членам своей большой семьи.

Сыновья Унсет говорили, что подарки раздавались в больших количествах и самым разным людям. Наверное, мать думала о том, что дочери следовало бы отложить некоторую сумму на черный день, а не отдавать все. Кто знает, вдруг все снова «перевернется»? Но Сигрид Унсет, похоже, считала, что к советам от человека, живущего на ее средства, не стоит прислушиваться. Кроме денег от «Аскехауг» писательницу ждали гонорары от датского издательства «Гюльдендал», которое в то время распространяло книги норвежских авторов за границей. Первый чек после вручения Нобелевской премии был на сумму 2546,65 крон. Примерно в это же время Унсет напрямую пришел чек от ее американского издателя Альфреда Кнопфа на 994 доллара. И это было лишь началом – позже продажи в Америке только возрастали[466]466
  Opplandsarkivet, Moes etterlatte papirer.


[Закрыть]. Следующий чек в этом году был выписан уже на 2861 доллар! И еще один на 1000 долларов. Если так пойдут дела, Сигрид Унсет вполне могла раздать всю Нобелевскую премию и даже больше. Из Швеции, Дании, Финляндии, Германии и большинства стран Восточной Европы деньги текли рекой.

Хотя Сигрид Унсет иногда казалось, что она похожа на тяжело груженные баржи, которые проплывали мимо по озеру Мьёса, именно забота о других наполняла жизнь смыслом. Несколько лет назад на Рождество она купила концертный рояль «Грёндал» за 500–600 крон и радовалась как ребенок, когда дарила его. Мать Шарлотта наслаждалась щедростью дочери, например во время поездки первым классом в Рим, ведь она не видела счетов общей суммой более 15 000 крон.

Сигрид Унсет с радостью дарила подарки своим близким, но могла холодно отказать тем, кто просил у нее денег. Ее щедрость была широко известна, а количество писем с просьбами о деньгах только возрастало. Как она заметила Нини Ролл Анкер, круг ее общения сузился до «нуждающихся мелких крестьян и женщин без вязальной машинки»[467]467
  Nini Roll Ankers dagbøker, MS. 8.2669, 30.10.27, NBO.


[Закрыть] и сейчас она окончательно уверилась в том, что на Луне нет жизни, поскольку писем она не получала разве только оттуда. Эйлиф Му делал все что мог, чтобы притормозить выплаты «достойным» нуждающимся. Тогда Сигрид Унсет приходилось объяснять, почему они были «достойны»[468]468
  Krane 1970, s. 67.


[Закрыть]. Сильнее, чем раньше, она видела оборотную сторону славы. Например, когда с ней связался датский журналист и попросил прокомментировать заявление, процитированное в газетах, о том, что она собирается раздать всю Нобелевскую премию: «Как Вы, будучи журналистом, – злорадно ответила фру Унсет, – можете верить тому, что написано в газетах?».

«Премию за вежливость ей бы не присудили» – такой заголовок выбрал для своей статьи немало смущенный журналист[469]469
  Udatert klipp i protokoller, NBO, MS. fol. 4235.


[Закрыть].

Нет, Унсет не могла ожидать того, что, купаясь в лучах славы, ей удастся остаться в тени, подобно стыдливой фиалке, – об этом несколько лет назад ей напомнил ее друг, Кристиан Эльстер. Когда к Рождеству все уже было готово, у нее появилось желание вспомнить о прошлом и довериться кому-то. Однажды поздним вечером она взялась за новое письмо Нильсу Коллетту Фогту: «После церемонии в Стокгольме я села писать Вам, но порвала письмо – мне казалось, что было нелепо выбирать Вас для своей исповеди. Кстати говоря, в том письме речь шла о желании попрощаться с миром»[470]470
  Brev til Nils Collett Vogt, 21.12.1928, NBO, 343.


[Закрыть]. Не потому, что она была недовольна, – совсем нет – просто она чувствовала, что эти празднования, по сути, ее не касались. Унсет напомнила ему, что в свое время он учил ее быть честолюбивой. И хотя она сама утверждала, что нельзя совершать поступки только из тщеславия, она считала себя не лишенной честолюбия. Унсет признавала: то, о чем она так отчаянно мечтала тогда, «в той или иной степени» она получила. У нее есть сыновья. «Все же тогда я не знала, что могло успокоить мое сердце». Учитывая скептицизм, с которым она смотрела на норвежскую церковную жизнь, она и не надеялась, что обретет веру. Теперь она смотрела на жизнь совсем другими глазами: «Я оцениваю все происходящее только с одной точки зрения – помогает или мешает это человеку молиться Господу». Последнее предложение письма она дописывала уже глубокой ночью: «Вот теперь я все-таки исповедовалась Вам – и только Господь знает, что Вы об этом подумаете»[471]471
  Brev til Nils Collett Vogt, 21.12.1928, NBO, 343.


[Закрыть].

В одиночестве Сигрид Унсет отправилась в свою спальню, молиться.

– И чтобы спасти нас от грехов наших, пришел Он… Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Стояла глубокая ночь, дом спал. Она, как обычно, легла и долго не могла уснуть.

«Суета сует! – вздыхала Сигрид Унсет после Рождества, утопая в горах писем. – Я так тоскую по покою и возможности спокойно работать»[472]472
  Brev til Gösta av Geijerstam, NBO, 348.


[Закрыть]. На Рождество приезжал Сварстад с детьми и внуками, «и так мы праздновали Рождество – отец, мать, шестеро детей, зять и милая девчушка. Идиллию слегка нарушило то, что мы в разводе, а у троих детей есть другая мать»[473]473
  Brev til Gösta av Geijerstam, NBO, 348.


[Закрыть]. На второй день Рождества пожаловали остальные члены семьи и оккупировали весь дом. Незадолго до отъезда Сварстада у Сигрид случилась одна из вулканических вспышек ярости: «Я взорвалась – это со мной бывает крайне редко, но если уж случается… – Эбба и Гунхильд забились в уголок и плакали там». Она не нашла в себе сил покаяться в этом, когда заезжал отец Хьельструп, ведь он проповедовал любовь и терпение.

Хорошо, что теперь она могла запереться в своей «светелке» и писать до боли в пальцах. Она писала о Святом Магнусе и попросила друга Йосту проиллюстрировать текст. При подготовке к юбилею битвы при Стиклестаде ей в голову пришла идея, что Йоста мог бы написать запрестольный образ для новой часовни. Кроме того, она редактировала свои ранние статьи. «Аскехауг» планировало переиздать ее собрание сочинений. Она все больше замечала, что становится просто популярным «товаром». Ее почтовый ящик не пустовал никогда, так много писем к ней поступало.

В связи с получением Нобелевской премии всплывали все новые истории о непростом пути Сигрид Унсет к успеху. В частности, о ее первой встрече с издательским миром. Ее собственный рассказ можно было найти в газетах под заголовком «Когда Сигрид Унсет получила отказ»: «Я постаралась выглядеть как можно лучше, – рассказывает сама писательница. – Большая летняя шляпка с цветами, светлое платье и шелковые чулки. Ни до, ни после у меня не было шелковых чулок! И вот я пришла в издательство „Гюльдендал“, дрожа от страха, к самому Петеру Нансену со своей рукописью. Аудиенция длилась недолго: „Приходите через месяц“, – сказал он»[474]474
  Harstad Tidende, 26.11.1928, NBO, MS. fol. 4235.


[Закрыть]. Члены ее семьи охотно дополняли рассказ деталями. Ее двоюродная сестра из Дании Клара Мёллер, урожденная Гют-Унсет, могла рассказать, что Нансен предложил ей сигарету с ироничным комментарием:

– Ваша мама наверняка запрещает вам курить.

Как будто бы вся семья считала своим долгом отомстить за этот первый, позорный отказ. Когда сама Унсет рассказывала об отказе, она драматическим тоном цитировала Петера Нансена:

– Не пытайтесь больше писать исторические романы. Вы не умеете.

Теперь эта история стала еще интереснее. Петер Нансен умер в 1918 году и не мог опротестовать ее драматизированную и не совсем правдивую версию, а она охотно рассказывала ее литературоведам[475]475
  Jf. Winsnes 1949, s. 41.


[Закрыть]. Так, вероятно, больше походило на историю Золушки? Или же было реваншем секретарши? Но это подчеркивало и то, какую профессиональную ошибку допустил Нансен, ведь отвергнутый им роман позднее превратился в «Улава, сына Аудуна» – роман, удостоенный Нобелевской премии! На самом деле Нансен, скорее всего, не зря раскритиковал изначальную версию про Оге и Алхед. Сигрид Унсет хранила письмо, полученное ею от Нансена. Только Сигне – сестра Унсет – знала правду о вежливом отказе, полученном в июле 1905 года: «Могу тебе сообщить, что Петер Нансен вернул мне рукопись, сопроводив ее письмом. Он не может рекомендовать ее к печати, для этого она недостаточно хороша. Тем не менее он признает за мной талант: „есть места, поражающие силой и тонкостью описания“, однако композиционно текст оставляет впечатление рыхлого и незаконченного, так что временами, по его мнению, „Оге“ просто разваливается. Кое с чем я могу согласиться, но далеко не со всем. Под конец он выразил пожелание, чтобы я опробовала себя на ниве современности и избегала переодевания, т. е. исторической формы. В общем, это было очень милое письмо, но, к сожалению, меня оно не очень порадовало»[476]476
  Brev til Signe, 31.7.1905, NBO, Håndskriftsamlingen.


[Закрыть].

Правда состояла в том, что, несмотря на отказ, письмо от Петера Нансена ее ободрило. И потом, когда это было, чтобы роман секретарши принимали в печать с первого раза? «Теперь-то я вижу, какое это непростое дело», – написала она Сигне. Отказ дал Унсет стимул более дисциплинированно заниматься творчеством. Теперь она вполне понимала это, хотя по-прежнему с удовольствием рассказывала версию о непростительной ошибке Петера Нансена и издательства «Гюльдендал».

Сигрид Унсет сидела за новенькой пишущей машинкой и пыталась понять, каково ей сейчас. После первого поражения прошло двадцать четыре года. Все было совсем иначе, чем она представляла себе, и по многим параметрам намного лучше того, о чем она мечтала. Особенно когда ей не напоминали о крахе семейной жизни и дом не гудел от званых и незваных гостей.

Будни же проходили по раз и навсегда заведенному ею порядку. Она редко спускалась на первый этаж раньше часа дня, чаще всего около двух, выпив много кофе за чтением в постели. В три часа был обед, после которого она садилась писать. Она всегда следила за тем, когда Моссе ложилась спать, чтобы посидеть на краю ее кровати. Ханс был в школе-интернате, Андерс чаще всего занимался своими делами и не отвлекал ее. Весь дом спал, и никто не слышал, как она уже после полуночи шла к угловому шкафу в гостиной, чтобы наполнить свой стакан, неизменно стоящий рядом с бутылкой.

Жизнь в Бьеркебеке изменилась. Дети повзрослели, любимая няня Моссе, Мэри Андерсен, влюбилась, вышла замуж и стала фермершей Стендал в Брёттуме. Сигрид Унсет позаботилась о свадьбе, а потом устроила так, чтобы Мэри Стендал стала няней Тронда. И для Сварстада, и для нее самой стало облегчением, что Тронд жил теперь в семье. Стало вдвойне приятнее навещать Мэри и Тронда. Сигрид Унсет возмещала расходы на одежду, а содержание ребенка оплачивалось из благотворительных средств.

Матея Мортенстюен вернулась домой после пребывания в городе. Она прошла обучение на кухне отеля «Континенталь». Католичество она приняла, когда еще помогала по хозяйству в Бьеркебеке. Сигрид Унсет была ее крестной матерью. Тея, как ее называли дети, могла иногда быть достаточно суровой, но умение отлично готовить сочеталось в ней с административной жилкой, так что Сигрид Унсет могла спокойно оставить дом на нее. На то, что Тея в конечном итоге предпочитала католическим мессам организацию завтраков, Унсет смотрела сквозь пальцы.

Пересказы, переводы, переиздания, безустанное изучение исторических источников – стол был завален различными материалами. Когда Сигрид Унсет собиралась пересказывать одну из классических рождественских историй, она всегда использовала несколько источников. Вновь она писала о Рождестве в разные журналы и снова признавалась в том, как любит пересказывать. «Дорога утомила их», – писала Унсет, на этот раз об Иисусе и учениках – их пути домой, в Карфаген. Она вживалась в повествование: «А если мы попробуем представить все то, что Евангелие не описывает: долгие странствия по длинным римским дорогам, – от них можно устать так, что каменистая горная тропка покажется настоящим отдыхом»[477]477
  St. Olavs julenummer, 1928.


[Закрыть].

Пересказы и переводы были для нее отдохновением, так писательница собиралась с силами для своего собственного творчества. Ее сравнивали с Ибсеном и Бьёрнсоном. А она была закрыта для внешнего мира – почти в гамсуновском духе. Сейчас, когда она снова писала о «современности», отдельные главы из нового романа, «Гимнадении», были уже опубликованы, и книгу ожидали с нетерпением. А она с нетерпением ждала весны. Почти десять лет Унсет жила в Бьеркебеке. В этом году зима тянулась долго. Снег все еще не сошел, но она знала, что лед на Осло-фьорде уже треснул. Иногда Унсет, наверное, думала, что скоро такая жизнь станет ей не по силам, ведь она немолода. Но она понимала, что слишком любит сад и дом, чтобы переехать[478]478
  Brev til Astri af Geijerstam, 17.1.1929, gjengitt fra Hagenlund 1994.


[Закрыть].

Особым событием этой весны для Унсет стала свадьба в королевской семье: 21 марта 1929 года принц Улав женился на своей Марте. Писательница познакомилась со шведской королевской семьей годом раньше, и принцесса Марта присутствовала на церемонии вручения Нобелевской премии. Для Сигрид Унсет, написавшей столько о Святом Улаве, для королевы слова, венчавшей свое творчество историей об Улаве, сыне Аудуна, это так много значило, и радости ее не было предела. Кронпринц Улав был ее принцем! И вот он взял в жены свою принцессу, которая станет его единственной королевой. Для Сигрид Унсет, назубок знавшей династии королевских семей Дании, Швеции и Норвегии, эта свадьба с более чем шестьюстами гостями во дворце была живой историей. Она придерживалась монархических взглядов и обожала Улава. И не только потому, что наблюдала за его взрослением в летние каникулы, которые он проводил в доме Нини Ролл Анкер. Кронпринц был частью норвежской истории. И Матея из Эйера поднимала бокал и произносила тосты в честь молодоженов с таким же энтузиазмом, как и Сигрид Унсет.

В апреле вышел сборник «Этапы». В нем были изданы путевые заметки, например «Первый раз за границей», программное эссе «Мелеющий поток», эссе о сестрах Бронте и послесловие к сборнику «Точка зрения женщины», написанному ею сразу после переезда в Лиллехаммер. Читателя должно было удивить, насколько явственно в ее ранних эссе прочитывается то, что с ней должно было случиться: переход в католичество и ее радикальный консерватизм. А те, кто впервые увидел ее эссе «Мелеющий поток», которое выходило четырьмя годами ранее в книге Рикарда Берге о норвежском эпическом искусстве, восхитились и ее юмористическим стилем повествования, и твердостью ее взглядов на воспитание. Эссе было написано как вступление к пяти сказкам, также включенным в сборник, и давало представление о детстве Унсет. Наверное, в основном все обратили внимание на ее кредо в воспитании детей: «Я могу только посочувствовать маленьким бедняжкам, которых воспитывают при полном отсутствии моральных ценностей». Преимущество строгого воспитания, как воспитывали и ее, состоит в том, что не нужно вести себя очень плохо, чтобы «почувствовать сладость запретного плода»[479]479
  Undset 2005: Essays og artikler, bind 2, s. 170.


[Закрыть].

Сигрид Унсет высказала все, что думает о современном либеральном воспитании. Статья была написана в защиту культурного наследия – эта идея звучала во всех ее рассказах, сказках и висах: «мелеющий поток родовых и домашних традиций», с трудом пробивающий себе путь «до порога и образующий маленькие лужицы там, перед тем как высохнуть»[480]480
  Ibid, s. 183.


[Закрыть]. Писательница вспоминала детские песенки и считалки, пересказывала сказочные истории няни Каролины. Но то, что Сигрид Унсет рассказывала обо всем с улыбкой, мало кто заметил.

«Во многих отношениях это реакционная книга», – писали о сборнике, но ведь Сигрид Унсет и не отрицала своих реакционных взглядов. Однажды ее назвали самым радикальным голосом Скандинавии, а теперь она выступала как явный консерватор, отмечалось в литературной хронике газеты «Нация»[481]481
  Nationen, 21.5.1929.


[Закрыть] под заголовком: «От оппозиции к реакции», но ей отдали должное за ее взгляды «без предрассудков на все то, что с консервативной точки зрения неприлично и предосудительно». Ей пришлось вытерпеть критику и в адрес своего стиля: «Возникает ощущение, будто пробираешься по непроходимой местности, но зачастую, только когда преодолеешь такой путь, взору открываются прекрасные и необозримые виды».

Другие считали, что ее категоричность воспринималась бы лучше, если бы она была приправлена щепоткой юмора. Вообще-то достаточно сложно увидеть улыбку в творчестве Сигрид Унсет, резюмировали критики. Может, они все же не читали «Мелеющий поток»?

Вызывала ли такая критика улыбку у Сигрид Унсет? Что заставило ее оглянуться назад, издать сборник? Возможно, она пыталась сделать из воспоминаний о детстве и взрослении что-то большее? В предисловии вечно занятая королева слова говорит: «Наверняка сейчас появились новые материалы, освещающие жизнь сестер Бронте», – ноу нее не было возможности пополнить свои знания, поэтому текст отправился в печать без изменений. Она была достаточно уверена в себе, чтобы не бояться оглядываться – «это пройденные мной этапы», – и она собиралась идти дальше. После Улава объектом ее исследования стал еще один мужчина, на сей раз современник. Путь Пауля к познанию, путь к любви и обретению Бога. «Дядюшка Мёллер» рвал на себе волосы из-за названия книги, но об издании «Гимнадении» было уже заявлено – писательница настояла на своем. «Гимнадения. История юности Пауля Сельмера» – вот заголовки двух статей, напечатанных в газете «Афтенпостен» девять лет назад. Имя возлюбленной Пауля Унсет заимствовала из романа Шарлотты Бронте «Городок» – Люси.

Когда пришла осень, Сигрид Унсет снова уединилась на сетере Крекке. Там было тихо и спокойно. Она могла писать письма Йосте, завернувшись в шкуры, и наслаждаться видом «сияющего солнца и заснеженных вершин Рондских гор, далеко-далеко отсюда, и искрящимися ледниками Йотунхейма»[482]482
  Brev til Gösta av Geijerstam, NBO, 348.


[Закрыть]. У нее даже находилось время на «соседские посиделки» в Хёгтиндене, где она любила поболтать с хозяйкой хутора Янной. Она наслаждалась прогулками под луной и северным сиянием. Пока Унсет гуляла в горах, где природа действовала на нее умиротворяюще и способствовала плавному течению мыслей, она воссоздавала пейзажи других известных мест: конечной станции трамвая в Ши, Кейсерс-гате, холма Блосен, леса в Нурмарке. Она использует и свой собственный опыт. Пауль родом из неполной семьи: мать Юлия в разводе и немало походит и на Шарлотту Унсет, и на Нини Ролл Анкер. Юлия прежде всего исповедует веру в науку и прогресс, веру, не разделяемую Паулем. Видимо, изображая мать Пауля, писательница заимствовала черты и у своей бывшей учительницы Рагны Нильсен.

Как и сама Унсет, Пауль радостно приветствует расторжение унии со Швецией 7 июня в 1905 году. Как и его создательница, Пауль примет католичество. На создание образа Пауля ее вдохновил писатель Хилер Беллок, поскольку Пауль является «дистрибутистом», последователем политического направления, желающего распределять блага поровну. Лидером этого направления и был как раз Беллок[483]483
  Jf. Åslund 2007, s. 130.


[Закрыть]. Мысли о Моссе воплощаются и в судьбе Пауля – у него тоже появится enfant de Dieu. Так же бесстрашно, как и всегда, она освещает эротические мотивы и «темные стороны» жизни. Люси описана как женщина-лилия, мечта любого мужчины. Ее обволакивает аромат влажной земли сада, ее сравнивают с кувшинкой и ландышем[484]484
  Jf. Bliksrud 1988, s. 61.


[Закрыть]. Да и работает она в цветочном магазине. Тем не менее Унсет не боится сравнивать выражение лица Люси со взглядом «буренки, увязшей в болоте». Сигрид Унсет может быть весьма язвительной и циничной.

Ближайшее окружение живо обсуждало выход книги. Сестра Сигне сказала, что Унсет поставила новый рекорд. Если «Улав, сын Аудуна» был книгой, которую можно было прожить, то здесь писательница вмешивалась в ход повествования своими знаменитыми выпадами против протестантизма и превратно истолкованного феминизма. Хотя и было забавно узнавать события 7 июня и многие из тех мест, где прошло их детство, семья посчитала книгу своеобразным испытанием на выносливость для читателя. Ее наверняка встретят не так благосклонно, как и католические пассажи. Так считала и новообращенная мать Унсет. Именно она всегда читала свежеизданные книги первой[485]485
  Charlotte Blindheim.


[Закрыть].

Критика в Осло приняла роман довольно прохладно. Многие ломали голову над названием книги. Наверняка упоминание невзрачного цветка орхидеи – мать принесла его Паулю, и он был в нем разочарован – было очень символичным, но что значила эта сцена?

Некий рецензент высказал предположение, что блеклый цветок должен был символизировать католическую церковь, но это не совсем соответствовало истине: цветок не был таким уж незаметным. «Gymna» – греческий корень, означающий обнаженность, указал другой критик: «Эта книга должна обнажать устаревшие идеалы». Ее старый друг и коллега Кристиан Эльстер рецензировал книгу для «Афтенпостен» и считал, что невозможно понять, что же означает заголовок книги. Возможно, это станет ясно в последнем томе? Он критикует безобразные полемические выпады против протестантизма. «Фру Унсет язвительна и насмешлива, это чистая пропаганда, и она вредит книге. <…> Я не понимаю, как фру Унсет могла принести в жертву свое искусство, свое глубокое, неповторимое описание человека на алтарь пропаганды»[486]486
  Aftenposten, 7.11.1929.


[Закрыть].

Другие считали, что Унсет стала более уверенной и зрелой и что среди многих привлекательных персонажей Люси была самой живой и нежной, хотя и изображена со значительной долей иронии. Некоторые толковали книгу как историю о протестантской юности Сигрид Унсет. Рецензии на «Гимнадению» были напечатаны во многих газетах. Но большинство ведущих критиков разделяло точку зрения Эдварда Бейера и Кристиана Эльстера: к последней книге Сигрид Унсет слишком много претензий. Бейер полагал: «К посредственному писателю нужно быть снисходительным, к великому же – немилосердно суровым».

Восхищенных отзывов практически не нашлось. Сигрид Унсет всегда была непримиримым борцом за истину, неужели она предала своих читателей? Поэзию правды подменили католической пропагандой? Многие из ее старых почитателей отказывались принимать ее новую «правду». Они не покупали ее книгу. Впервые у Сигрид Унсет вышел роман, не занявший первого места по продажам. В июле 1929 года книга Юхана Бойера «Люди у моря» вышла тиражом 20 000 экземпляров против 15 000 экземпляров книги Унсет.

Можно ли объяснить негативные отзывы на книгу агрессивным отношением к католичеству? И как скандал с епископом привел к тому, что некоторые читатели повернулись спиной к писательнице-католичке? Наверняка многие стали показывать пальцем в ее сторону, когда всплыла история с фрёкен Рамстад и епископом Смитом. Он пообещал жениться на девушке, все кончилось тем, что его понизили в сане до священника. «Где же наша главная католичка Сигрид Унсет? – писали в газеты. – Она в первую очередь женщина или все-таки католик?» Снова писательница была вынуждена прояснить свою точку зрения на целибат под заголовком: «Без милости Божьей невозможно практиковать моногамию». Подзаголовок: «Автор „Гимнадении“ не может ни в чем упрекнуть католическую церковь». Но в кругу близких друзей Унсет метала молнии по поводу католического епископа и его безграничной глупости: «После болезни самой безнадежной вещью является глупость, причина убогости; глупость из всех грехов лечится хуже всего, но у нас ничего не делается, чтобы ограничить ее распространение»[487]487
  Brev til Gösta av Geijerstam, NBO, 348.


[Закрыть].

Иногда писательница чувствовала, что ее преследуют или подозревают. «Меня временами ужасно раздражает человеческая глупость и подлость, ведь, даже живя в полной изоляции, прекрасно понимаешь, что все эти глупые люди говорят за спиной»[488]488
  Brev til Gösta av Geijerstam, NBO, 348.


[Закрыть]. Она помнила, каково быть подозреваемой без причины, когда несколькими годами раньше, во время поездки в Селью, хотела приобрести участок земли, чтобы построить там летний домик. Земля, которую она присмотрела, принадлежала церкви; ей отказали, испугавшись, что место станет центром католической пропаганды. Эйлиф Му и Йоста аф Гейерстам пытались переубедить владельцев, но тщетно.

Нелестные слухи достигали ее и дома, в Хамаре муссировали очередные сплетни. Дело приняло настолько скверный оборот, что Унсет вынуждена была передать дело Эйлифу Му, который озвучил следующую информацию из Хамара: «Слух заключается в том, что фру Унсет такая чувственная, что влюбляется в одного за другим, даже в молодых мужчин, и пытается во что бы то ни стало заполучить их. Последним был архитектор Фишер». И раньше ей приходилось терпеть слухи о предстоящей свадьбе с Фредриком Поске, но те глупые слухи испарились после его женитьбы. Слухи о Фишере распространяла женщина, связанная с католической общиной Хамара. Фишер и Унсет живо интересовались историей собора в Хамаре и изучали руины. Там их можно было встретить довольно часто. Фишер занимался архитектурой Средневековья, а его жена была подругой Сигне – сестры Унсет. Чета Фишеров стала близкими друзьями семьи. Унсет хотела добиться извинений от сплетницы из Хамара; когда она передавала дело Эйлифу Му, она была в ярости:

– Я прекрасно понимаю, что люди неизбежно будут обсуждать мою личную жизнь и придумывать слухи тем активнее, чем сильнее я буду избегать их общества[489]489
  Opplandsarkivet, Moes etterlatte papirer, Boks 4.


[Закрыть].

Самое неприятное было то, что слухи зарождались в ее ближайшем окружении. От другого католика, Ларса Эскеланна, она получила предупреждение о «предательнице» из Хамара. «Берегитесь! – писал он Сигрид Унсет. – Она – гадюка»[490]490
  Opplandsarkivet, Moes etterlatte papirer, Boks 4.


[Закрыть]. Многим сплетникам не давал покоя вопрос: как могло получиться так, что такая великолепная женщина не нашла себе нового мужа после развода со Сварстадом? Это было загадкой для тех, кто хорошо знал ее интерес к чувственной стороне жизни как в творчестве, так и в действительности.

Той же осенью с Унсет произошла и другая неприятность. Она отправила пьесу, написанную по мотивам народной сказки «К востоку от Солнца, к западу от Луны» для постановки в Новом театре Осло. Сама она расценивала это как милую дружескую услугу кукольному театру семьи Му. Она любила сказки и умела их рассказывать, поэтому кукольный театр был ее радостью и слабостью.

Если для театра Му она сама изготовила вручную весь театр в спичечном коробке, то теперь ее друзья-художники создали яркие декорации и кукол. У нее не было театральных амбиций, во всяком случае с тех пор, как еще в юности она отправила пьесу «Перед рассветом» в Национальный театр, но ту не приняли. Унсет знала, что не была драматургом. Однако со специально написанной музыкой постановка сказки имела большой успех в Лиллехаммере, но как отнесется к ней столичная публика? Даже имя не спасло ее от фиаско. Критика писала: «За пределами дружеского круга драматургические поделки Унсет не представляют ни малейшего интереса».

Сигрид Унсет все чаще приходилось ездить в Осло на официальные встречи и заседания. Несмотря на неоднозначное отношение к ней со стороны общества, она оставалась королевой среди писателей. Унсет снова вошла в состав Экспертного комитета, переименованного теперь в Литературный совет. Там ее ценили и уважали. И так было не только потому, что она щедро раздавала коллегам Нобелевскую премию. Она уже давно расплатилась за те стипендии, которые вывели ее из душного мирка конторы в большой мир. Но не противоречило ли идеалам Нобеля то, что деньги из его фонда тратятся на «подрывные работы папистов», то есть на подрыв позиций государственной церкви и в Швеции, и в Норвегии? Вопрос был поднят Фредриком Стангом Конради в газете «Моргенбладет»[491]491
  Morgenbladet, 27.2.1929.


[Закрыть], и эта дискуссия продолжалась в Швеции. Правильно ли то, что Сигрид Унсет отдала часть денег на католические нужды – вот в чем вопрос.

Ее близкие коллеги по Союзу писателей знали, что Сигрид Унсет соединяет в себе две совершенно разные личности. Она могла быть отстраненной, холодной и строгой, или, как говорили некоторые, высокомерной и надменной. Но в кругу друзей Сигрид Унсет оттаивала, и тогда она блистала остроумием и могла обогнать любого мужчину по количеству выпитого за ночь виски с содовой. Во время официальной церемонии на юбилее Ибсена весной 1928 года она сначала показала себя со своей первой стороны, а потом на вечеринке присутствующим открылась совершенно другая Унсет. Иностранные гости были весьма удивлены, когда на следующий день увидели, как «снежная королева» от души веселится в окружении коллег за завтраком. Как позже рассказывала Эли Крог, Рональд Фанген сидел, прижавшись к ее груди, а Хельге Крог отдыхал у ее ног, положив голову ей на колени[492]492
  Ringdal 1993, s. 126.


[Закрыть]. Про нее сочиняли анекдоты, и с годами их не становилось меньше. Среди коллег ходила история о том, как подвыпивший Матти Айкио признался, что давно мечтает о любовной интрижке с великой писательницей. Со свойственной ей невозмутимостью Сигрид Унсет ответила: «Ну что, начнем прямо здесь и сейчас?» А одно из писательских застолий она покинула под утро со вздохом: