Текст книги "Сигрид Унсет. Королева слова"

Автор книги: Сигрун Слапгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

Юная Сигрид Унсет отлично осознавала, что «красива». Так ее охарактеризовала подруга по переписке, получившая от нее один из самых удачных фотографических портретов, над которым Сигрид немало потрудилась:

«По-твоему, я красива – и это действительно так, – ведь тот портрет, который я тебе послала, мне отнюдь не льстит. Мне он нравится, потому что передает характерное выражение – так по большей части выглядит то мое лицо, которое обращено к тебе в письмах, но я могу быть намного красивее. Я высокого роста, с пышной фигурой, у меня изящные руки, роскошные светло-каштановые волосы, довольно красивые глаза, а рот – рот настолько прекрасен, что я сама, бывает, восхищаюсь, когда вижу в зеркале свое отражение. Я также отлично знаю и все свои недостатки. Слишком круглое лицо и слишком густые волосы, не поддающиеся как следует укладке. Я немного косолаплю при ходьбе. Но когда я двигаюсь медленно, то могу выглядеть грациозной, и улыбка у меня красивая, а вот смеха своего я стесняюсь и совершенно не умею танцевать, кокетничать или там стрелять глазками – это мне совершенно не идет, я бы выглядела смешно, отвратительно. И поскольку я ненавижу все некрасивое и смешное, значит, по мнению мамы, я от природы настроена против танцев, смеха и молодости. Далее: мне не идет современная повседневная одежда. Гладкое черное платье, старомодный накрахмаленный воротничок, отделанный кружевами, высокие манжеты, серебряная булавка в волосах, приколотая к груди роза – вот это мне идет»[38]38
  Undset 1979, s. 74.


[Закрыть].

Унсет точно знала, как она выглядит со стороны. После расставания с Эммой ей не хватало подруги, и она откликнулась на объявление, где искали друзей по переписке. Послала и фотографию, на которой была изображена с обвивающей голову косой. А в письме заявляла: «По характеру я самоуверенна и тщеславна, когда-то думала, что у меня неплохая голова, в школе считали даже слишком умной, но могу подтвердить, что в Торговом училище, где я теперь учусь, это не так»[39]39
  Undset 1979, s. 11.


[Закрыть]. Благодаря объявлению в газете «Урд» Сигрид начала переписываться с ровесницей из Мальмё Андреей Хедберг, которая называла себя Дея. Сигрид словно бы нашла идеальную подругу, какую всегда искала. Не просто заполнила пустоту, оставшуюся после разлуки с Эммой, нет, это было куда больше, теперь у нее был кто-то, кому можно писать, полностью довериться. «Вообще-то я должна была учиться, но не захотела, так что меня засунули сюда (то есть в Торговое училище), где я умираю от тоски», – откровенно сообщала она[40]40
  Undset 1979, s. 12.


[Закрыть]. Сигрид не упоминала о своих мечтах стать художницей, зато охотно показывала Дее свою «писанину». Возможно, в душе уже зрело ощущение, что литература подходит ей гораздо больше, чем живопись или театр. Выяснилось, что с новой подругой вполне можно обсуждать прочитанное. В своем первом письме Дея призналась, что провела детство среди книг: отец – заведующий книжным магазином при издательстве, мать – дочь книготорговца.

Через какое-то время Сигрид взбрело в голову, что подруга непременно должна получить представление о ее волосах. Сказано – сделано: во время поездки в Калуннборг она зашла в фотоателье и сделала несколько снимков пышных распущенных волос – спереди, сзади и сбоку. Дее она отправила фотографию с изображением в профиль, волосы струятся до бедер. В письме давался и шутливый комментарий: «Глядя на эту красоту, ты, верно, решишь, что со времени моего последнего письма я успела поступить во второсортный театр или дебютировать в опере». Ну, до этого пока не дошло, просто взбрело в голову сфотографировать «предмет моей тщеславной гордости – пусть хоть что-то останется мне в утешение, когда облысею»[41]41
  Undset 1979, s. 91, 24.10.1902.


[Закрыть].

Тянулись серые будни. Куда ни глянь – сплошные обязанности, включая и учебу в ненавистном училище. В очередной раз семья была вынуждена переехать, Сигрид сообщает свой новый адрес – Вибес-гате, 20. В письмах к Дее она находила отдушину. Как это было здорово – общаться с далеким адресатом! Можно было позволить себе быть злой и насмешливой, открыть душу или дать волю фантазии – совсем не так, как с домашними. У подруги по переписке неоткуда было взяться заранее сложившемуся мнению относительно этой Сигрид Унсет из Кристиании. На Сигрид это действовало раскрепощающе.

Уже в самом первом письме Сигрид успела в двух чертах дать исчерпывающую характеристику сестрам. Рагнхильд, четырнадцати лет, – всеобщая любимица, но дома умеет показать коготки, «исключительно умная и непоседливая», лучшая ученица в классе, обожает танцы и поездки, играет в комедиях и не прочь быть примадонной. Младшая, одиннадцатилетняя Сигне, – необыкновенно «красивая и утонченная», но в то же время застенчивая и неловкая, у нее нет подруг, и она предпочитает одиночество. Сама же Сигрид, по собственному признанию, балы недолюбливала, зато превозносила «вечера», где собираются знакомые, чтобы приятно провести время. Она часто посещает выставки, а вот концерты – не очень, потому что считает себя «неописуемо немузыкальной»[42]42
  Undset 1979, s. 11.


[Закрыть].

Далее Сигрид перебирает шведских писателей, которых читала, и интересуется мнением Деи – что та думает о «Тангейзере» Лундегорда? Из числа любимых шведских художников особо выделяет Карла Ларссона – с его «просто ужасно красивыми иллюстрациями». Зато манера Нильса Крейгера ее совсем не прельщает. Новая подруга признается Дее, что и сама пишет всякую всячину, только вот комедии ей никак не даются: «всё неизменно заканчивается очень печально; видимо, чувство комического у меня напрочь отсутствует»[43]43
  Undset 1979, s. 15.


[Закрыть].

По письмам у Деи должно было сложиться представление о мечтательной девушке с богатой фантазией. Высокая и стройная барышня, вслед которой устремлялись взгляды прохожих на улице Карла Юхана. Еще не закончилось время широкополых шляпок, узких корсетов и платьев до пят. Противоречивый дух рубежа веков накладывал свой отпечаток и на характер людей, юная Сигрид Унсет не была здесь исключением. Романтичная и современная. Консервативная, но желающая быть откровенной. Как и у большинства, у нее вызвало шок – может быть, не без доли уважения – свободное поведение и стиль жизни Оды Крог. Что до увлечений, то она обожает актрису Юханну Дюбвад – с которой ей даже удалось познакомиться, так что теперь они здороваются при встрече, а вот влюбляться ей «на всем своем веку не доводилось». Очевидно, детские истории с Улафом и Эриком в счет не шли. Только Дее могла она поведать все это и тут же закончить письмо развеселыми стишками: «Свет моей души, поскорее напиши, ну а если позабудешь, то последней бякой будешь».

На дворе стоял 1899 год. Настроение Сигрид во многом отвечало духу «конца века», владевшему в ту пору умами европейцев. Вера в будущее смешивалась с меланхолической ностальгией. Повод для радости был: ее мучения в Торговом училище подошли к концу. Теперь предстояли поиски работы – начиналась новая жизнь. Что-то с ней будет? Удастся ли ей когда-нибудь воплотить в жизнь свои тайные планы? В письме к Дее Сигрид признается, что не питает иллюзий на счет своего времени, политики все коррумпированы, от веры в Бога она излечилась еще до конфирмации^{7}. С самой смерти отца она придерживается пессимистических взглядов на человеческую натуру. Человеку нельзя размышлять, это только вгоняет в меланхолию, вздыхает она, словно умудренный опытом старец. Зато ее охватывает радость, когда она видит, что маленькие луковички, которые она посадила своими руками, превратились в благоухающие крокусы. Если б человек был способен просто наслаждаться изменениями в природе, уже нашлось бы более чем достаточно поводов для радости. Все лучше, чем сидеть и предаваться меланхолии, мечтая о великой любви. Дея предъявляет к любви высокие требования, и Сигрид с ней согласна: «Да, я тоже хочу когда-нибудь влюбиться. Возможно, мой идеал не столь возвышен; я просто хочу любить и быть любимой, как это бывает у нас, грешных детей земли; пусть он будет мужественным, гордым и верным – и я стерплю даже, если он поднимет на меня руку. Но он должен любить меня вечно»[44]44
  Undset 1979, s. 19.


[Закрыть]. Она находит ужасной идею, что в мире ином возможна только братская или сестринская любовь. И признается невзначай, что часто об этом размышляет, но никак не может прийти к окончательному выводу. Впрочем, Дея небось уже решила, что Сигрид слишком аффектированная и «довольно жеманная» особа[45]45
  Undset 1979, s. 21.


[Закрыть]. Пусть искренне сообщит свое мнение – и почему бы ей не прислать что-нибудь собственного сочинения?

В феврале 1899 года Сигрид Унсет поступила на должность секретаря в фирму «Инженер Кр. Висбек», представлявшей немецкий концерн AEG (Общегерманский электрический концерн). Благодаря длинным светлым косам, ниспадающим на спину, она показалась новым коллегам еще младше своих шестнадцати лет[46]46
  Kristian Elster: «Små trekk fra Sigrid Undsets liv» / Opplandsarkivet.


[Закрыть]. Отныне ее ждали девятичасовой рабочий день, двухнедельный летний отпуск – и столь необходимые тридцать крон в месяц. Каждое утро она выходила из дома на Вибес-гате и шла через Дворцовый парк до Стуртингсгатен, 4. Теперь ее дневная жизнь протекала в конторе, выходящей окнами во двор, где она сидела, обложенная горами счетов, занятая составлением бесчисленных деловых писем о прокладке электричества, проводах и генераторах. Настоящую жизнь – и настоящие дела – приходилось откладывать до наступления сумерек. Но день постепенно становился длиннее, что облегчало ночной труд.

По ночам она жила жизнью, о которой всегда мечтала: сидела за письменным столом и творила, а не писала письма под диктовку или заполняла счета. На бумаге возникали новые миры. Сигрид вновь обратилась к эпохе, притягивавшей ее с тех самых пор, как она научилась читать, – Средним векам. Хотя с тех пор она отлично изучила историю, вплоть до новейшей, наиболее яркое представление у нее сложилось именно о людях Средневековья. Сколько народных баллад и историй ей довелось наслушаться о них, особенно в Дании! Свен Унгерсвен, главный герой ее нового романа, тоже жил в Дании, в XIV веке. Однако его образ никак не давался начинающей писательнице, и она нещадно жгла исписанные листы. Когда писать не получалось, Сигрид Унсет часами гуляла по проселочным дорогам, фантазировала о своих персонажах и тайком выкуривала первые сигареты.

Так прошел год. Настроение у нее хуже не придумаешь, признавалась она Дее: «При одной мысли о конторе хочется умереть». А все потому, что она – творческая натура[47]47
  Undset 1979, s. 29.


[Закрыть]. Горькая и печальная истина, принимая во внимание ее презрение к художникам-неудачникам, которые «ничего не способны создать, но считают себя художниками». В голове роятся всевозможные истории, «буйная фантазия уносит меня на своих крыльях, и я мечтаю, забывая о времени. Мечтательность – вот мой самый страшный грех, и я предаюсь ему все чаще»[48]48
  Undset 1979, s. 29.


[Закрыть]. Она рассказывает, как часами гуляет по лесу, погруженная в мечты, – только там она и бывает счастлива. Тогда ей хочется полностью предаться своим ощущениям – и раствориться в природе. «В этом и состоит счастье мечтателя – для него и солнце жарче, и летние краски ярче»[49]49
  Undset 1979, s. 30.


[Закрыть].

В том же письме Сигрид сообщает подруге, что задумала написать книгу. Она ясно представляет себе сюжет и характеры персонажей, но порой сомневается в успехе предприятия – столько раз она начинала и бросала все написанное в печь. Роман должен называться «Свен Унгерсвен» или «Свен Трёст», в нем писательница твердо намерена придерживаться исторических фактов, не будет ни единой романтической сцены в утешение читателю. Сюжетной основой станет история Свена Трёста и йомфру^{8} Агнеты, чей несчастный брак довел обоих до безумия.

На работе ее повысили. Оказалось, что начальник, которого Сигрид прозвала «Обезьяной-ревуном», не так уж плох. Конечно, у заведующего конторой Бруна были ужасающие манеры, но зато «доброе сердце, а его смешные и по большей части непроизвольные ужимки делают его почти что милым», – писала Сигрид Дее[50]50
  Undset 1979, s. 33.


[Закрыть]. Он также умел оценить исполнительность, хорошую память и быструю реакцию своей новой секретарши. С другой стороны, Сигрид увлекала открывшаяся перед ней возможность изучить новую для себя среду. Так, она с любопытством выяснила, что кассирша, которую в городе считали дамой из хорошего общества, «весьма свободно обращается с грамматикой – боже сохрани от ее предлогов и местоимений»[51]51
  Undset 1979, s. 33.


[Закрыть]. Другая коллега, маленькая барышня из Нурланна, позволяла инженерам обнимать ее за талию, а потом принималась визжать и протестовать.

Работая в конторе, Унсет познакомилась с представительницами многочисленной армии одиноких женщин, населявшими пансионаты города. Оказалось, не ее одну мучает проблема, как одеваться элегантно при зарплате в тридцать крон в месяц. Те начальники, что предъявляли высокие требования к одежде соискательниц, скорее всего, нанимали только женщин, «имеющих дополнительные источники дохода», – как выразилась Сигрид в письме к Дее[52]52
  Undset 1979, s. 34.


[Закрыть]. Ей же приходилось делить свой заработок с домашними. Зато она больше не чувствовала себя непохожей на всех. Теперь Сигрид Унсет принадлежала к числу молодых женщин, что в поте лица зарабатывают себе на хлеб. И она действительно чувствовала себя одной из них. Несмотря на то что по ночам писала о Средневековье.

Одна Сигрид Унсет, ночная, погружалась в глубины истории, а другая, дневная, – с энтузиазмом входила в XX век. Работавшие у них немецкие инженеры с горящими глазами и непоколебимой верой в прогресс обсуждали возможность использования норвежских водопадов в качестве источника электроэнергии. Она как будто приобщалась к чуду грядущего освещения сельской Норвегии – скоро в каждой, даже самой маленькой избушке загорится электричество. Разрабатывались разнообразнейшие электрические аппараты и приспособления, жизнь в конторе била ключом. Концерн AEG, казалось, символизировал само современное общество. Размышляя об этом новом обществе, частью которого она была и в развитие которого даже вносила свой посильный вклад, Сигрид, случалось, забывала о своей меланхолии и испускала ликующий клич, как в письме Дее: «Жизнь – это чудо! Только посмотри на свое платье и туфли и представь все эти бесчисленные швейные машины, ткацкие и дубильные станки, каждый из них – совершенный механизм со всеми своими колесиками, шестеренками, малюсенькими запатентованными деталями, каждый из них – сумма сконцентрированной энергии тысяч человек. Сколько мысли, труда и энергии вложено в каждую из вещей, что окружают нас!» В такие мгновения она чувствовала себя героиней грандиозного приключения.

Сигрид Унсет, обожавшая природу, с воодушевлением писала о своем любимом водопаде Шершёйен в Нурмарке, низвергающемся между влажных скал, «так что пена забрызгивает бороды елям и вот уже тысячи лет продолжает кипеть на этой горной кухне». Но ничуть не меньшее воодушевление у нее вызывала идея, что этот водопад можно заставить вертеть турбины, чтобы потом от него по кабелям «через тихие лесные владения троллей» потекло электричество, освещающее дома в городах и селах. Мысль б этом чуде ошеломляла и в то же время приводила в восторг; вечером после работы Сигрид шла домой и разглядывала уличные фонари, что «подобно белым жемчужинам сияли на фоне золотистого предзакатного неба», и у нее «сердце было готово разорваться», когда она думала о делах рук человеческих[53]53
  Undset 1979, s. 45.


[Закрыть]. Вообще-то для нее подобные настроения в новинку, объясняет она Дее, – и появились только в этом году. Обычно кроме книг, картин и фантазий ее ничто не привлекает. Сигрид даже осмеливается сравнить локомотив с розой и берется утверждать, что фабричный дым на фоне зимнего неба столь же красив, как и сонеты Шекспира.

Но, конечно же, сильнее всего на нее действовали слова. Что могло сравниться с перепиской Элоизы и Абеляра? Она учила латынь и греческий, чтобы лучше понять Средневековье и «очарование католической церкви»[54]54
  Undset 1979, s. 46.


[Закрыть]. Когда Дея рассказала, что собирается в Дрезден учить языки, Сигрид немного свысока отозвалась: «Да уж, немцы – народ особенный, ничуть не похожий на нас. Нравятся они тебе или не нравятся, но поучиться у них стоит»[55]55
  Undset 1979, s. 45.


[Закрыть]. Из своих новостей она могла сообщить об очередном переезде – на сей раз на Пилестредет, дом 49, второй этаж. Здесь у нее наконец-то появилась своя комната, которую она могла обустроить по собственному вкусу. Стены были выкрашены в красный цвет, а на них полагающееся ему место занял ее «кумир» Сандро Боттичелли: копию его картины, изображающей Мадонну с младенцем в пещере и ангела, она купила в день зарплаты, пожертвовав «юбкой за 6 крон – не столь красивой и тем более не вечной»[56]56
  Brev til Ragnhild, 15.8.1906, NBO 742.


[Закрыть]. Еще она приобрела картину молодого норвежского художника Андерса Кастуса Сварстада.

Прежде собственная комната была недосягаемой мечтой. А ведь с тех пор, как они покинули дом на Халсебаккен, где посреди лесов и полей счастливо текли первые годы ее детства, Сигрид старалась находить преимущества в каждом переезде. И хотя каждая новая квартира была все теснее, а вещей становилось все меньше, зато у нее появлялась возможность исследовать новые места и новых людей – так было на Кейсерс-гате, и на Стенсгатен, и на Обсерваториегатен, и на Вибес-гате. Но теперь, когда у нее была собственная комната, окрестности Пилестредет ее вообще не волновали. Наконец-то можно было по-настоящему взяться за «Свена Трёста». Сигрид сидела запершись, пила крепкий кофе и курила. Мать не могла ей этого запретить, не могла и помешать проводить ночи за сочинительством. Теперь у дочери есть собственная комната, на работе ее повысили до секретарши заведующего, и она основной добытчик в семье.

Однако с сочинительством что-то не клеилось. Унсет презирала художников, неспособных сотворить нечто стоящее, а сама мучилась с романом, который ей упрямо не давался. Вот уже полтора года она безуспешно работала над своей рукописью. Имена Свен и Агнета поразили ее своей музыкальностью еще в детстве, когда она впервые узнала их историю из Ингеманна. Сама повесть – о молодом сообразительном слуге Свене Трёсте, завоевавшем дочь благородного маршала Стига Агнету, напоминала сказку о нищем младшем сыне, что получает принцессу и полкоролевства в придачу. Но как Сигрид ни пыталась направить историю по задуманному ею пути – к катастрофе, венчающей несчастный брак, – ничего не выходило. Герои просто сопротивлялись ее желаниям: «Сейчас я и сама не пойму, какими им лучше быть – хорошими или плохими. В любом случае восхищаться нечем». Кроме того, молодая писательница разрывается между опасениями сделать своих средневековых героев слишком высокопарными и напыщенными и страхом, что они «выйдут похожими на современных людей, нервными и рефлексирующими, в то время как их нервы должны работать в полумраке инстинктов – такими были люди в 1340 году от Рождества Христова»[57]57
  Undset 1979, s. 67.


[Закрыть]. И мелко исписанные страницы снова отправлялись в печь.

Зато в письмах к Дее ее перо не знает удержу. И хотя ей нравится думать о себе как об «уставшем от жизни книжном черве» и вздыхать, что-де она слишком много читала и слишком мало жила, заметно[58]58
  Undset 1979, s. 54.


[Закрыть], что ее прямо-таки переполняет желание писать. Она рассказывает о своих пристрастиях в живописи: что до художников, то Рафаэль ей не по душе, ее «кумир» – Боттичелли. Потом наступает очередь сестер.

Сигрид, например, раздражает, что Рагнхильд все время употребляет слово «уютный»: «По-моему, отвратительное слово – на ум сразу же приходят слишком мягкие кресла в душной комнате, баварское пиво и бутерброды»[59]59
  Brev til Ragnhild, NBO 742, udatert.


[Закрыть]. Сигрид признает, что отлично осознает – ее безапелляционные суждения нередко отталкивают людей: «я, как это по-норвежски говорится, чересчур остра на язык»[60]60
  Undset 1979, s. 48.


[Закрыть]. Удобство и комфорт, путь наименьшего сопротивления и примирение с реальностью явно не входили в жизненные планы Сигрид Унсет.

В конце концов ей пришлось отложить «Свена Трёста» в сторону. Он так и остался неоконченным. Все же она была совершенно уверена в одном: она хочет творить. Больше ей ничего не надо. «Хочу и буду», – провозглашала она. И не затем, чтобы казаться интересной, чтобы о ней писали рецензии, обсуждали, бранили, распускали слухи, и даже не ради привилегий, которые давал статус художника: возможности эксцентрично одеваться, быть выше буржуазных норм поведения, путешествовать… Нет, она хотела создавать настоящее искусство. Если бы она хотела стать очередной пописывающей дамочкой, с таким же успехом можно было оставаться в конторе. Она же стремилась к художественному письму – но не чужими красками. Женщины-писательницы, идущие путем наименьшего сопротивления и к тому же копирующие своих коллег-мужчин, не вызывали у нее ничего, кроме презрения. К счастью, есть еще «ваша восхитительная» Сельма Лагерлёф и Амалия Скрам, вот с кого не грех брать пример[61]61
  Undset 1979, s. 66.


[Закрыть]. Унсет снова повторяла: «Я хочу!» Еще она обещала, что не поддастся унынию и деструктивным мыслям. И упрямо взялась за новую историю. Снова часами просиживала в прокуренной комнате. Случалось, за работой так глубоко уходила в свои мысли, что по рассеянности макала перо вместо чернильницы в чашку с чаем.

Но вот наступило лето – и Сигрид Унсет решила внести в свою жизнь небольшую перемену. Ей как раз исполнилось двадцать лет. Она сняла на три месяца номер в недорогом пансионате в Нурстранне – естественно, на свои деньги. Теперь но возвращении с работы она могла посвятить все свободное время творчеству. Тогда-то и наступил долгожданный прорыв. И на этот раз действие романа происходило в Средние века, но на сто лет раньше истории Свена Трёста – в XIII веке. Автор оставалась верной и остальным своим предпочтениям, только любовь должна была стать еще сильнее, а вина – глубже. Но прежде всего – реализм.

В новом романе тоже не приветствовались романтика, широкие жесты и красивые слова. Нет, писательница задумала длинную и мрачную историю. Название было дано по имени главного героя – Оге, сын Нильса из Ульвхольма. На сей раз персонажи чувствовали себя в ее фантазиях как дома и согласились сойти на бумагу. Оге, сирота, взятый на воспитание богатым землевладельцем, влюбляется в его дочь. Алхед, мечтающая о любви, отдается Оге – ей только четырнадцать лет. Ее безрадостное детство омрачено мучениями отца, замышляющего месть человеку, что когда-то опозорил его жену. Но ее детская любовь Оге совершает убийство и бежит из страны, объявленный вне закона. Когда же он наконец возвращается, то застает Алхед беременной от другого мужчины. Оге убивает этого человека, но тайно, и признает ребенка Алхед, Эрика, своим сыном. Всю жизнь Оге приходится бороться с ненавистью к сыну, причем его собственные сыновья от Алхед умирают во младенчестве, выживает одна дочь. Жизнь тяжела и безрадостна.

Месть, убийство, неизменная любовь, наказание и жертва – вот чем заполняла Сигрид Унсет летние дни в Нурстранне. В конце Оге, сын Нильса, умирает, оставшись без детей и без друзей. Алхед, больная и парализованная, «смиренно склоняется перед волей Бога, так сурово покаравшего ее за легкомыслие одной ночи»[62]62
  Undset 1979, s. 87.


[Закрыть]. Двадцатилетняя писательница и ведать не ведала, что герой ее первого законченного романа не собирается ее отпускать так легко и через двадцать лет снова появится на страницах книги под именем Улава, сына Аудуна. Пока же ее просто переполняло счастье от того, что она наконец-то начала по-настоящему писать.

Интересовалась ли Дея, почему все всегда так трагично? Почему великая любовь обязательно должна закончиться плохо? Почему Сигрид Унсет до такой степени захватывала эта тема – слабость и несовершенство человеческой натуры в столкновении с сильными чувствами? Повинны ли тут саги и народные баллады или она черпала свое вдохновение где-то еще? Сколько во всем этом было от реальной жизни вокруг нее – той жизни, зоркой наблюдательницей которой – но не участницей – она была? Дея получает подробнейшее описание длинного и запутанного сюжета, правда, под конец Сигрид извиняется, если надоела.

Подруга тоже не лишена литературных амбиций и посылает на суд Сигрид свои стихи и рассказы. Но если Сигрид как писательница и строга к себе, то к подруге она просто безжалостна: «Ради Бога, Дея, дважды, трижды, десять раз подумай, прежде чем писать», – так она отреагировала на стихотворные опыты Деи. «Не пиши ничего – ни слова, ни строчки, ни запятой, которые могут оказаться лишними, пока не обдумаешь, не взвесишь и не установишь их полную необходимость»[63]63
  Undset 1979, s. 79.


[Закрыть]. Возможно, ее критические предостережения были в той же мере обращены и к себе самой – потом она шутливо признается, каким самоистязаниям подвергает себя на пути к овладению писательским мастерством: «А еще надо постоянно, утром и вечером, спрягать глаголы желания и долженствования на всех языках, какие знаешь. Во всех смыслах полезное упражнение»[64]64
  Undset 1979, s. 78.


[Закрыть]. Сама Сигрид знала английский и французский – мать поощряла чтение в оригинале, – ну а немецким овладела в совершенстве благодаря работе.

Общий интерес к творчеству облегчал им обмен литературными идеями и обсуждение источников вдохновения. Дея, вне всякого сомнения, могла проследить значительную часть романной тематики Сигрид начиная с ее «Книги Книг» – собрания баллад Грундтвига, из которого подруга любила цитировать стих за стихом: о простом парне, мечтающем о благородной красавице, о парне, который не может забыть свою «малышку Кристин», и балладу «Напрасно лебедь плачет». Сигрид считала это «изумительнейшей лирикой», а персонажей – более живыми и законченными, чем во всей перелопаченной ею литературе, включая романы, драмы и рассказы[65]65
  Jf. Undset 1979, s. 52.


[Закрыть]. На фоне вялых немецких и банальных английских датские баллады поражали ее своей искренностью и мощью. Выросшей на них Сигрид было легко представить описываемые события как реальные, а героев – как живых людей из плоти и крови, – что потом отразилось на страницах ее первых романных набросков.

Посреди работы над романом семье опять пришлось переехать – на улицу Эйлерта Сундта, 52. Несмотря на заработок старшей дочери, мать по-прежнему с трудом сводила концы с концами. Снова Сигрид осталась без собственной комнаты.

Работа забуксовала: чтобы писать в присутствии других, требовалось сделать над собой усилие. Все же теперь желание побросать все написанное в огонь возникало у нее гораздо реже. Она билась над тем, чтобы ее описания соответствовали эпохе, в том числе и по стилю. Характеры персонажей нуждались в реалистической мотивировке, особенно она следила за их речью и старалась использовать исключительно слова датского происхождения. Впервые начинающая писательница осмелилась прочитать отрывки матери – и хотя, на вкус Шарлотты, история и была «нецивилизованной», все же она горячо поддержала дочь в ее начинании. Рукопись росла, и Сигрид уже начала ощущать себя писательницей, когда на зимнем костюмированном балу ее пригласил на танец писатель Петер Эгге. Эгге был сбит с толку: красивая молодая женщина, немного неуклюжая и совершенно неприступная – не то что ее любезная и общительная младшая сестра. Удивлялась себе и Сигрид – почему-то ей и слова не удалось выдавить о своем романе. Возможно, потому, что она чувствовала себя самой неуклюжей дамой на балу, да к тому же тощей и усталой? Такой неописуемо немузыкальной и замкнутой, совсем не умеющей флиртовать – не то что сестра Рагнхильд. Позднее она сожалела, что не открылась Петеру Эгге. В душе она уже чувствовала себя его коллегой – настолько была уверена, что роман получится. После стольких лет, потраченных на безуспешные попытки придать форму «Свену Трёсту», Сигрид Унсет ясно видела, что «Оге» был куда более глубокой и реалистичной трагедией. Но еще какое-то время ей предстояло писать в стол, а ее будущим коллегам по цеху – оставаться в неведении относительно ее существования. Посвятив в тайну мать, Сигрид перестала чувствовать себя такой одинокой, да и желание продолжить работу получило столь необходимое подкрепление. Тем летом, пока в квартире клеили обои, семья сняла дачу в Стрёммене – а Сигрид опять получила возможность исследовать новое место. Недалеко от них находился сталелитейный завод, и по ночам окрестности озарялись красноватыми сполохами от раскаленного чугуна и отблесками расплавленной стали. Это зрелище завораживало Сигрид. В бледном лунном свете заводской пустырь горел серебром, а от раскаленных чугунных форм «над красной фабрикой разливалось восхитительное инфернальное сияние»[66]66
  Undset 1979, s. 113.


[Закрыть]. Еще один знак наступления новых времен. Сигрид много гуляла. И по Стрёммену, и но «полуобразованной столице», как она называла Кристианию. Она терпеть не могла Драмменсвейен, излюбленное место прогулок добропорядочных горожан – здесь можно было увидеть самые изысканные шляпки и самые тонкие талии в корсетах. Для Сигрид эта улица, куда люди приходили себя показать, была «страшнее чумы»[67]67
  Undset 1979, s. 111.


[Закрыть]. Куда приятнее изучать другие места: «Какая же она все-таки красивая, ненавистная мне Кристиания. Пусть центр города, деловые и жилые кварталы выглядят по-идиотски и невыразительно, зато окраины – восхитительны». Мало кто из ее среды бывал в восточной части города, а она частенько заглядывала туда – осматривала городские пейзажи, изучала жизнь людей, нередко зарисовывая понравившиеся сценки или занося наблюдения в записную книжку.

Время от времени Сигрид делилась некоторыми из этих наблюдений с Деей. В одном из посланий она описала свои прогулки: «и вот идешь по берегу реки вверх по течению, минуя мосты, вдоль заводских стен, где из подвальных окон тянет холодом и гнилью, по улицам, застроенным пятиэтажными домами, кишащими детьми, как вдруг упираешься в луг. Там под яркими лучами солнца валяются кирпичи, кучи известки и желтая постельная солома, а запах бедных кварталов смешивается с резким, свежим запахом травы. Зеленые склоны холмов сбегают к реке, что шумит внизу, а по другую ее сторону выступает грязная темно-серая масса домов района Грюнерлёккен, перерезанная узкими улочками. Вдоль берега виднеются красные фабрики и остатки старых садов, между кронами нет-нет да мелькнет крыша хутора, и везде, насколько хватает глаз, тянутся низкие лесистые пригорки»[68]68
  Undset 1979, s. 111.


[Закрыть].

По происхождению Сигрид Унсет относилась к высшей прослойке среднего класса. Однако другой слой общества вызывал у нее куда больший интерес. Она присматривалась к работницам, заходила в дома по другую сторону реки Акерсэльва – в общем, наблюдала рабочий класс, вступающий в новую индустриальную эпоху.

Сигрид не жалела красок для описания восточной части города. Кроме того, как она признавалась Дее, ей нравилось шокировать других своим знакомством с кварталами, куда не ступала нога благопристойных людей.

– Неужели вы не бывали в Пипервикен? – невинно интересовалась она у своих знакомых, любительниц фланировать по Драмменсвейен, и наслаждалась выражением шока на лице собеседниц.