Текст книги "Пляжное чтиво"

Автор книги: Шейла Дайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестая

Белая

Прогноз погоды, переданный в воскресных вечерних новостях, не оправдался, и понедельник оказался прекрасным пляжным днем. Освежающий морской бриз развеял утренний туман и облака. Я позволила себе роскошь позднего сна и вышла на балкон в половине одиннадцатого. На пляже внизу было лишь несколько цветных зонтиков. Персонажи только начинали выползать на ослепительно белую сцену.

По понедельникам на пляже обычно царит спокойствие. Супруги и гости уезжают в город, приводятся в порядок квартиры, пополняются продовольственные запасы. Я больше всего любила понедельники, особенно этот, первый понедельник после того, как улизнула из города. И я хорошо себя чувствовала: ни головокружения, ни тошноты, ни болей. Голова была ясной как безоблачное небо надо мной. Облегченно вздохнув, я поискала взглядом розовый зонтик, зонтик Робин, но его не было. Зато я различила смуглое тело Джефри, вытянувшееся в шезлонге перед желтым зонтиком, и подумала о вчерашнем вечере – крабах и жареной картошке в "Котелке Барни", и долгом возвращении домой…

Ресторанчик Барни находится в центре Атлантик-Сити – то есть всего в двух кварталах от грохота и блеска игорных заведений, болезненно разрушающих мои детские воспоминания.

Хотя все вокруг изменилось, "Котелок" оставался приветливым местом встреч старожилов, как сезонных, так и постоянных.

– Вы приезжали в Атлантик-Сити в детстве? – спросила я Джефри, борясь с клешней краба.

– Каждый год. Мама собирала еду, мы выезжали рано утром и целый день проводили на пляже.

– Никогда не могла с ними справиться, – сказала я, откручивая длинные веретенообразные клешни в поисках съедобного кусочка.

Джефри рассмеялся и подтянул к себе мою тарелку.

– Вот так, – сказал он, разламывая краба пополам и выбирая ломти мяса маленькой вилкой.

– Глядя на вас, кажется, что это легко.

– Вы говорили, что ваш сын скоро уезжает в колледж? – спросил Джефри.

Я взяла устричный крекер и намазала его знаменитым горячим хреном Барни. Засунув крекер в рот целиком, я не смогла ответить на вопрос Джефри. Когда по моему покрасневшему лицу полились слезы, мы оба рассмеялись, и я понадеялась, что вопрос забыт.

– Алисон, хочу, чтобы вы знали: если вам когда-либо захочется поговорить со мной о чем угодно, я – хороший слушатель, – сказал Джефри, когда мы успокоились, и я поняла, что он не забыл свой вопрос. – Слушать, в конце концов, моя профессия.

Я угрюмо ковырялась в своем крабе.

– Большинство моих пациентов – не сумасшедшие… просто у них резкие перемены в жизни.

Я продолжала молча ковыряться.

– Некоторых вы даже знаете… из Башни, – продолжал он, пытаясь завоевать мое доверие.

Я клюнула на приманку.

– И кто же?

– Ну, я не могу называть имена. Например, одна супружеская пара переживала тяжелые времена, когда муж ушел на пенсию, и мне нравится думать, что я помог им справиться. Видите ли, перемены, даже счастливые – уход на пенсию или отъезд ребенка в колледж – иногда становятся причиной неожиданных осложнений.

– Я знаю, Джефри, но со мной все в порядке. Правда, – сказала я, усердно пытаясь поверить собственным словам.

После ужина и легкого разговора, приправленного знаменитым хреном, мы пошли домой пешком. Поскольку я никогда не забывала о старых временах, то всегда испытывала разочарование, глядя на линию горизонта, изрезанную новыми зданиями. Маленькие магазинчики и величественные старые отели уступили место современной архитектуре.

– Помните, как дети играли на променаде перед отелями "Челси" и "Амбассадор"? – спросила я Джефри.

– А старики сидели в креслах у перил? Ну, они тогда казались старыми. Теперь я думаю, большинство из них были нашего возраста. А вы ходили на "Стальной пирс"?

Протянувшись далеко в океан, "Стальной пирс" был целым городом, в котором каждый мог найти себе развлечение по душе. На один билет в главное здание вы могли попасть в любой из нескольких кинотеатров, бальный и театральные залы, где выступали заезжие знаменитости.

Также на пирсе были различные аттракционы, где мы оставляли все свои карманные деньги. И водолазный колокол, опускавший любопытных на дно океана. Когда мне было около восьми, Ларри, брат-близнец Эви, убедил меня спуститься в этом колоколе, пообещав приключение в стиле Жюля Верна с прозрачной водой и экзотическими разноцветными рыбами. Я помню, как задыхалась в тесноте железной сферы и не видела сквозь грязные окна ничего, кроме мутной воды и зеленых скользких водорослей. И испытывала лишь страх. Ларри потом долго поддразнивал меня этим путешествием, быстро прерванным из-за моих истошных криков.

Я помню паноптикум в главном здании: женщину с бородой и змеиной кожей, мужчину с половиной лица, мужчину толщиной с двух мужчин – жертв жестокого веселья природы. Я помню свой ужас и угрызения совести из-за этого ужаса.

И еще там был "Павильон смеха": здание внутри главного здания. Над входом длинного, исчезающего в кромешной тьме коридора висело лицо смеющегося клоуна. Нащупывая дорогу как слепые котята, мы вскоре оказывались в одной из ярко освещенных комнат. Сначала комната, где все было наклонным, включая пол и потолок. Только люди были прямыми, но мне всегда казалось, что комната правильная, а не я. И комната с зеркалами, где я снова теряла чувство равновесия и самое себя, тщетно выискивая во множестве кривых зеркал истинное отражение.

– Помните "Павильон смеха"? – спросила я Джефри.

– "Павильон смеха"?

– На "Стальном пирсе". Когда была маленькой, я и представить не могла, что заглядываю в мешок с шутками жизни.

– Вы смущаете меня, Алисон. О "Стальном пирсе" мне напоминают только запахи сахарной ваты и орехов, – сказал Джефри, перепрыгивая через трясину моих воспоминаний к своим собственным. – Для меня это был летний цирк. Я обычно радовался одному виду длинных гирлянд лампочек, качающихся в небе.

– Мой кузен Ларри рассказывал мне и своей сестре Эви, что это прожекторы, которые ищут бомбардировщики, и мы ему верили.

– Он был садистом?

– Как и все мальчишки.

– Вы действительно так думаете?

– Да, и некоторые большие мальчики тоже.

– Я должен принять это на свой счет? – спросил Джефри, робко улыбаясь.

– Нет-нет, извините, Джефри. Не знаю, почему у меня это вырвалось.

– Расскажите мне побольше о вашей семье.

– Ну, это только мои родители, бабушка Эллис – мама моего папы – и семья моей кузины Эви.

– Вы часто видитесь с родителями?

– Они живут во Флориде. Я нечасто общаюсь с ними, что сводит их с ума, но сохраняет мое душевное здоровье, – холодно ответила я.

– Итак, вы не очень близки, – сказал Джефри.

– Нет… да… Вообще-то я не знаю, почему так сказала. Не то что мы далеки, просто мне кажется, что мои родители не понимают меня. У меня комплексы, не так ли?

Джефри улыбнулся.

– Я была близка с бабушкой, но она давно умерла.

– Она вас понимала?

– Может, и нет, но она не судила меня.

– А родители судили?

– Мать, в основном. Думаю, она желала мне только хорошего… Больше всего ее тревожило мое одиночество. "Любой женщине необходим муж… Мальчику нужен отец", – повторяла она при каждом нашем разговоре. Я даже перестала говорить с ней о своей жизни, потому что если я упоминала какого-нибудь мужчину, даже мимоходом, она уже готова была рассылать свадебные приглашения.

– Как любая еврейская мама.

– Возможно… – нехотя согласилась я. – … Да, так я рассказывала вам о бабушке. Я помню летние недели с ней в Атлантик-Сити как самые безмятежные в своей жизни. Мы сидели на веранде после обеда и смотрели на небо. Мне не разрешалось выходить на пляж в течение часа после еды. Она боялась, что я пойду купаться, и у меня начнутся судороги. Мы смотрели на облака и представляли их разными существами, и она придумывала чудесные истории.

Джефри рассмеялся.

– Тест на романтичность. Я тоже любил это в детстве.

– Я до сих пор люблю.

– А где ваши кузены?

– Я не вижусь с ними, – ответила я, мрачнея.

– Ну, я могу понять, почему вы не общаетесь с Ларри…

– А вы даже и половины не знаете.

– И что же с ним стало?

– Я точно не знаю. У него были какие-то неприятности в школе. Мне сказали, что он жульничал на экзамене. И потом его послали в военную академию, то есть мне так сказали. Я уверена, что это неправда. Моя семья обожала секреты. В моей школе ходили слухи о мальчике, исключенном из другой школы за неприятности с девочками. Не знаю, почему я решила, что это Ларри, но ясно помню, что была убеждена в этом.

– А Эви? Похоже, вы были друзьями, – сказал Джефри.

– Эви умерла.

– Извините.

– Когда ей было пятнадцать лет, она прыгнула с моста в океан как-то ночью в середине февраля. Температура была ниже нуля. Это было ужасно, – тихо и обстоятельно объяснила я.

– Это ужасно, – повторил он. – Мне очень жаль. Я не хотел расстраивать вас своими вопросами. Это не мое дело. Наверное, я профессионально назойлив.

Я молча улыбнулась.

– Должно быть, это была для вас большая потеря, но это было… сколько?… двадцать? двадцать пять лет назад? Это большой срок. И время затягивает все раны, – успокаивал он.

– Не все, – сказала я, отстраняясь от него.

– Но почему мне кажется, что вас еще что-то тревожит, что-то более недавнее?

– Что именно? – настороженно спросила я.

– Возможно, какая-то другая потеря?

– Возможно, – призналась я. – Мой сын уезжает в колледж в конце лета…

К середине дня, немного расслабившись, я отправилась на пляж.

– Спасибо, – сказала я юноше, воткнувшему мой белый зонтик в песок.

Когда я опускала деньги в его ладонь, мне показалось, что он слегка сжал мою руку. Однако прежде чем я успела осмыслить его жест, появилась Робин, намазанная маслом для загара и покрасневшая от солнца, чуть припорошенная песком, принесенным прохладным морским бризом.

– Сегодня просто великолепная погода, Алисон, – сказала она. – Где ты пропадала?

– Мне было не по себе с утра.

– Снова головокружение?

– Да, но сейчас все прошло, – солгала я, надеясь, что тошнотворное чувство оставит меня, если не буду обращать на него внимания.

– Тебе действительно надо сходить к врачу.

– Хорошо, но сейчас все в порядке.

– Итак, как прошел вчерашний ужин… с Джефри? – спросила Робин, устраиваясь на песке перед моим шезлонгом.

– Мы ходили к Барни, ели крабов. Там было тесно и приятно, как обычно…

– Мне не нужен отчет о ресторане, Алисон. Как Джефри?

– Что значит "как Джефри"?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Он хороший партнер?

– Он не партнер. Мы должны были ужинать все вместе, но ты увильнула.

– Я была в панике.

– Знаю. Но тогда почему тебя не было дома, когда я вечером звонила тебе?

– Я ходила к Стейнерам.

– Разве Мэгги не в городе?

– Угу. Я просто заглянула к Марти. Мне была необходима компания.

– А мы не годились для компании?

– Послушай, Алисон, разве ты никогда не испытываешь желания?

Я растерялась от неожиданного вопроса и не ответила.

– Ну, я вспомнила о тебе сегодня утром, – продолжала Робин, не дожидаясь моего ответа. – Я листала один из медицинских журналов Элиота – целый выпуск, посвященный сексуальным вопросам, – и прочитала об одном астрологе, предсказавшем, что к 2020 году не придется ходить на свидания из-за секса, можно будет купить секс-робота.

– И ты подумала обо мне?

– Но, Алисон, мы обе знаем о твоей "любви" к свиданиям.

– Ну, к 2020 году я буду слишком стара, чтобы испытывать желание.

– Невозможно быть слишком старой – посмотри на Акулу Чэнкин.

Мы рассмеялись, и нам стало легче.

Намазавшись защитным кремом, я пролежала в убаюкивающей жаре и ритмичном шуме моря около часа, погрузившись в воспоминания…

"Разве ты никогда не испытываешь желания?" – снова и снова звучало в моих ушах, и я вспоминала, как испытывала его несколько месяцев после смерти мужа и как горячие души, холодные души и безумные собственные ласки с возникающим вслед за ними неумолимым чувством вины мало помогали утолению плотского голода. Какое это было странное время, думала я, вспоминая свой почти монашеский брак. И может, именно в нем причина того, что произошло после смерти Карла. Я почувствовала возможность нормальных отношений с мужчинами, хотя представление "нормального" оставалось для меня довольно неопределенным. Я написала свой первый рассказ именно в тот период. Некоторым образом, я думаю, весь сборник можно рассматривать как попытку определить границы сексуальных отношений. Героини тех рассказов повторяли мой первый сексуальный опыт, но с разными любовниками (настоящими или рожденными моей похотью или любопытством, или тем и другим). И каждый раз я представляла сексуальные отношения героинь с точки зрения девственницы.

Я и была девственницей, когда встретилась с Карлом, и результатом нашего первого же интимного свидания стало зачатие Шела, а позднее – мой первый сборник рассказов "Закуски". Первый абзац заглавного рассказа неизгладимо отпечатался в моей памяти…

«Присцилла Перкинс, ведущая кулинарной передачи местного телевидения, никогда впоследствии не могла вынуть блюдо из духовки, не испытывая приступа сексуального возбуждения, разрывающего ее тело. Каждый раз, когда ее взгляд падал на сине-белые клетчатые кухонные хваталки, она краснела, так как эти хваталки приобрели для Присциллы совершенно новое значение».

… Воспоминания об этих написанных мной строчках жгли и вызывали во мне тревожную смесь предчувствий, страсти и угрызений совести, испытанную в первый раз, когда Карл занимался со мной любовью. Хотя меня невозможно было узнать в Присцилле Перкинс (единственный мой успех на кухне – соус для спагетти), я не потрудилась замаскировать Карла. В конце концов, он уже умер к тому времени, и я решила, что не совершаю предательства.

К несчастью, иначе получилось с Дэвидом Лоуренсом, которого я описала в другой книге. Хотя он не был моим первым любовником после смерти Карла, – только сексуальные отношения имели для меня значение, – но ко второму году моего вдовства секс с мужчиной стал исключением, а не правилом.

Я познакомилась с Дэвидом Лоуренсом на встрече одиноких родителей, куда пришла по настоянию матери. Она сказала, что это безопасное место для знакомства с мужчинами, заинтересованными в создании семьи, а не просто ищущими секс. Там действительно попадались очень милые люди… в основном очень милые женщины. Но там оказался и Дэвид Лоуренс, привлекательный профессор археологии, и наши отношения в течение года – мои самые долгие отношения с мужчиной после смерти Карла – закончились романом "Волки", романом о Лесли Дине, летчике, страдающем болезненной мнительностью, ведущей к ненужным госпитализациям и операциям. Влюбившись в своего психиатра – доктора Маделин Лавджой, Лесли увозит ее на остров в Тихом океане, где умирает от ботулизма, пока Маделин, убежденная в том, что у него приступ ипохондрии, отказывается принимать симптомы отравления за настоящие. "Тебя в младенчестве кормили грудью?" – последние слова, которые он слышит перед смертью.

Единственное, что я одолжила для книги из своих отношений с Дэвидом, это часть нашего первого интимного свидания, когда я обнаружила множество хирургических шрамов на его теле. Я была зачарована этими следами его страданий – аппендикс, желчный пузырь, почка, сердце. Я трогала каждый шрам, целовала его нежно, восторженно, распаляя нас обоих…

«Маделин пробежала пальцами по многочисленным шрамам на его теле. Ее сердце разрывалось при виде этих отчетливых напоминаний его травм. Лесли детально и ярко объяснял историю каждого – симптомы, исследования, диагнозы, операции, – а она лучше понимала его душу. Как чтение по методу Брайля, думала она, потрясенная его болью, крепче прижимая его к себе, молчаливо обещая заботиться о нем, защищать его от новой боли, от самого себя.

– А теперь ты, – сказал Лесли, отстраняясь от нее. И он начал детальное нежное исследование ее тела, находя мириады крошечных недостатков, указывая каждый обнаруженный.

– Вот, – сказал он, беря ее палец и касаясь им едва заметной отметинки, оставленной на ее лбу ветрянкой. Затем он гладил ее лоб своей рукой, целовал крошечный шрамик, лизал его.

– И вот, – сказал он, проводя ее пальцем под правой грудью, где нашел другую оспинку. И снова ласкал, целовал, пробовал.

– И вот здесь, – сказал он, скользя ее рукой над крохотной родинкой на ее правом бедре. – Надо быть очень осторожными с родинками.

Он поцеловал темную точку, нежно касаясь кожи вокруг нее и продвигаясь все ниже по ее телу. И Маделин следовала за ним в его фантазии».

… Конечно, ничего конкретного о Дэвиде не было в моем романе, кроме тех шрамов, которые я находила такими захватывающими, такими привлекательными, что не могла не увековечить их. Но Дэвид, в состоянии, близком к истерике, позвонил мне через несколько месяцев после того, как книга увидела свет. Он обвинял меня в том, что я нанесла ему удар ниже пояса, обнажив его перед всем светом. Он случайно купил мою книгу в киоске отеля в чужом городе, куда приехал читать лекции. Дойдя до этого самого отрывка, он был потрясен сходством между собой и Лесли и довольно быстро расшифровал анаграмму Слоан И. Даймонд.

Я старалась объяснить, что Лесли – это не он, что Маделин – не я, что сюжет и персонажи – абсолютно вымышленные и что я использовала тот крохотный кусочек наших отношений потому, что была очарована ими, что это наложило отпечаток на все мое восприятие мира, что герой книги не имеет с ним ничего общего.

– Никто никогда не узнает тебя в нем, – убеждала я.

– Но шрамы! – кричал он.

– У многих мужчин есть шрамы.

И как я могла объяснить, почему выбрала имя Лесли Дин, состоящее, как и его собственное, из двух первых имен. И он дотошно объяснял, что я использовала его инициалы, поменяв их местами.

– Это наверняка произошло подсознательно, но совершенно тебя не разоблачает, – попыталась я объяснить, уже охваченная чувством вины.

– И почему ты сделала Лесли летчиком?

– Потому что это очень далеко от археолога.

– Но у меня есть лицензия пилота, – сказал он надтреснутым от боли и разочарования голосом. – Сделав Лесли пилотом, ты нанесла мне последний удар!

Ну это уж точно было случайным совпадением – если, конечно, совпадение может быть случайным. Я не знала о его лицензии пилота. Когда я познакомилась с ним, он боялся летать.

– Ты всегда ездил на поезде, – попыталась я доказать свою невиновность.

– Я получил лицензию, чтобы излечиться от боязни высоты, – сказал он. – Может, я немножко и нервный, но ты превратила меня в посмешище.

– Жизнь часто бывает более странной, чем вымысел, и более ироничной, – сказала я, но это замечание не облегчило ни его боль, ни мою… потому что я действительно любила его и не представляла, что могу так оскорбить.

«… Фантазия, как и реальность, может быть опасной», – думала я, когда огромная волна смыла мои воспоминания. Открыв глаза, я увидела мороженщика, возвышающегося надо мной, загораживая солнце.

– Одно слоеное мороженое, – сказал он, вручая Робин брикет в обмен на доллар.

– Хорошо вздремнула? – спросила Робин. – Я ухожу, у меня дела.

– Должно быть, я действительно спала, – ответила я, потягиваясь. – Я еще посижу немного. До завтра.

Через несколько минут, слизывая с пальцев остатки мороженого, я вдруг услышала свое имя. Оглянувшись, я увидела направляющегося ко мне лейтенанта Фиори с пиджаком и туфлями в руках.

– Здравствуйте, миссис Даймонд. Я надеялся, что найду вас здесь, – сказал он, останавливаясь передо мной. – Консьержка в Башне предположила, что вы еще на пляже. Можно поговорить с вами?

– Конечно, лейтенант. Что-то случилось? – озабоченно спросила я, хотя моя тревога не помешала мне почувствовать удовольствие от новой встречи с лейтенантом.

– Я хотел спросить вас о той ночи пятницы… когда вы были на балконе.

– Мне казалось, что я вам все рассказала.

– Я знаю, но мы могли что-то упустить. Я разговаривал позже со множеством людей, миссис Даймонд, и, похоже, никто ничего не знает. Я рассчитываю на вашу помощь.

– Я не знаю, чем еще могу помочь вам, лейтенант.

– Ну… вы не возражаете, если я присяду?

– Пожалуйста, – сказала я, протягивая ему полотенце.

Лейтенант уселся передо мной, положив рядом пиджак и туфли, и завернул рукава рубашки.

– Чудесный день, не правда ли? Между прочим, в тот день я не мог не заметить портативный компьютер на вашем балконе. Чудесное место для работы. Прекрасный вид. Вы бы видели мой кабинет! У меня даже окна нет.

– Я думаю, это одно из главных преимуществ профессии писателя. Можно брать работу куда угодно.

– Я видел одну из ваших статей в журнале несколько недель назад… об аспирине и сердечных приступах. Я обратил на нее внимание, потому что мой отец принимает аспирин уже три года.

– Как вы узнали, что это моя статья?

– Я запомнил подпись. Я замечаю такие вещи, не знаю, почему, – ответил он, подставляя лицо солнцу.

– Так что я могу рассказать вам, лейтенант?

– Что угодно о той ночи или о Марджори Эплбаум. Вы говорили, что не очень хорошо знали ее. Так?

Сидя на жарком солнце, расслабившись от шума прибоя и запаха соли, польщенная его вниманием, я так хотела быть его музой, что чуть не пересказала ему сплетни, связывающие Марджори с Джефри и Марти, но вовремя спохватилась.

– Правда, я не очень хорошо ее знала.

– И вы ничего не слышали о ее личной жизни после того, как муж бросил ее? Особенно о том, что касается ее отношений с доктором Джефри Кауфманом, вашим соседом.

– Нет, я ничего об этом не знаю, – честно ответила я, все еще не желая сплетничать. Да в этом уже явно не было необходимости.

После небольшой паузы он спросил:

– В какие еще журналы, кроме "Вопросов о здоровье", вы пишете?

– В разные: медицинские, научно-популярные и женские, – ответила я, обрадованная тем, что он сменил тему разговора.

– Что-нибудь появится скоро, чтобы я мог почитать?

– Не думаю, что вам интересны проблемы облысения, – сказала я, глядя на его густые черные кудри.

– Вы мне не поверите, но мой отец почти совершенно лыс. А летом он обычно сбривает остатки волос. И поглядите на меня, я пошел в мать. Забавно, не правда ли?

– Вообще-то склонность к облысению наследуется через гены матери, а не отца.

– Я этого не знал. Вот что мне нравится в моей работе, миссис Даймонд, – каждый день я узнаю что-то новое.

– Рада, что хоть чем-то смогла помочь вам, – сказала я, удивленная появившимся желанием пробежать рукой по спутанным кудрям лейтенанта.

– Ну, мне пора идти, – сказал он, вставая, пробегая собственной рукой по волосам и откидывая назад упавший на лоб локон. – Я дам вам знать, если возникнет необходимость снова поговорить с вами. Хорошо?

– Конечно, лейтенант.

И я смотрела ему вслед, не понимая, зачем он вообще приходил и чего достиг, но надеясь, что он обернется и задаст еще один вопрос, как плохо одетый детектив Коломбо из телесериала. "Он действительно похож на этот персонаж, – подумала я, – но выше… и моложе. И хотя на Фиори нет потрепанного плаща Коломбо, его рубашка вполне удовлетворительно помята".

Я оттащила шезлонг в тень, снова села, закрыла глаза и представила, как Фиори погружает свои пальцы в волосы… мои пальцы в его волосах. Я отчетливо представляла ощущение его руки, мягкость его волос, и что-то внутри меня зашевелилось. Похоть. Хотя я и удивилась ее появлению – лейтенант явно был не в моем вкусе, – но почувствовала благодарность, ощутив себя живой.

Я постаралась представить себя в объятиях Фиори, но дошла лишь до появления его непокорного локона над своим лицом, и затем в моей памяти всплыл Айра Пресмэн…

Я познакомилась с Айрой в универсаме около прилавка с презервативами. Это случилось через тринадцать лет после смерти Карла и через три года после того, как у меня были интимные отношения с мужчиной. Я никогда раньше не покупала эти сугубо мужские предметы, оставляя эту обязанность партнерам, но уже начала пылко убеждать Шела в необходимости безопасного секса (хотя была уверена в том, что подобная информация долго еще не понадобится моему шестнадцатилетнему сыну). Кроме того, я всегда презирала ханжество и решила, что необходимо иметь презервативы в спальне. Просто на всякий случай.

"Мир изменился", – думала я перед разнообразием выставленных презервативов по соседству с аспирином и прямо через проход от специй, консервированного горошка и анчоусов. Когда я росла, презервативы прятали под прилавками аптек, и их покупка у сурового аптекаря считалась у подростков подвигом. И никто не называл их тогда презервативами. Их называли резинками.

Итак, я стояла перед множеством разноцветных коробочек, обещающих чувственность, безопасность и силу, развлекая себя мыслью, что, вероятно, мужчины, дающие объявления в "интимных" колонках, именно здесь пополняют свои запасы, и вдруг вздрогнула, услышав мужской голос:

– Я бы много отдал за то, чтобы узнать, о чем вы сейчас думаете.

Я смутилась и попыталась объяснить свое присутствие в отделе, который считала мужской территорией.

– Видите ли… мой муж умер… ну, как примерная герлскаут, я должна быть готова, – пробормотала я высокому джентльмену, обратившемуся ко мне.

– Какое совпадение! Я был бойскаутом… правда, довольно давно, – ответил он с сердечной открытой улыбкой, и мое чувство стыда исчезло, и мне удалось различить его лицо с черной непокорной прядью, упавшей на лоб.

– Извините, не могу даже вообразить, что вы подумали обо мне. Я просто…

– Как и я. Вам нужна помощь?

– Ну, их так много, и я не знаю…

Потянувшись, он взял две коробочки и уронил одну в мою тележку.

– Думаю, вы найдете эти удовлетворительны? Ми. Слово скаута. И если я еще чем-либо могу помочь… – он вынул из кармана твидового пиджака визитную карточку.

Неловко улыбаясь, я взяла его карточку.

– Спасибо. "Доктор медицины Айра Пресмэн", – прочитала я имя с карточки.

– Всегда к вашим услугам, – ответил он, протягивая руку.

После короткого рукопожатия и обмена улыбками я покатила свою тележку к фруктам и овощам.

У прилавка с деликатесами мы встретились снова, но там была очередь, а я не могла долго ждать и направилась к кассе.

В течение всего проведенного на побережье месяца мой половой инстинкт вспыхивал каждый раз, когда я садилась у своего туалетного столика, вспоминая, что маленькая красная коробочка с презервативами лежит в ящике за тюбиками помады и коробочками с тенями для глаз, где я прятала ее от Шела. Она могла быть вне поля моего зрения, но я никогда не забывала о ней. Как и об Айре Пресмэне, бойскауте из универсама. Я сунула его визитную карточку как закладку в недочитанную книжку на ночном столике. Каждый вечер перед тем, как выключить свет, я брала книгу в руки, но так и не преодолела страницу с карточкой. Я детально изучила ее, касаясь выпуклых черных букв его имени, как слепая, словно пытаясь узнать что-то о самом человеке. Однажды я даже начала набирать его телефонный номер, но повесила трубку, не закончив набор.

«… Все это кажется теперь таким далеким», – думала я, лежа на пляже в ослабевающей жаре раннего вечера три года спустя. Книга давно куда-то исчезла – я, наверное, отдала ее кому-то. Карточка, очевидно, отправилась вместе с книгой. А что стало с Айрой Пресмэном?..

«Открыв глаза, она увидела его лицо над собой и вспомнила их вторую встречу, которую считала первой. Это было в отделении скорой помощи больницы. Тогда она тоже открыла глаза и увидела темную прядь на лбу и внимательный взгляд, устремленный на нее. Он сказал, что с ней произошел несчастный случай, и кто-то позвонил ему, когда нашли в ее кармане его визитную карточку. Она не узнала его тогда, только локон на лбу показался знакомым.

Теперь, видя его страстное напряженное лицо, она не могла представить, что возможно забыть хоть одну крохотную морщинку. Четыре последних месяца он собирал по кусочкам ее расколотую жизнь, как в ту ночь в госпитале зашивал раны на ее теле, ужасную ночь, если не считать, что она свела их друг с другом. Она закрыла глаза и увидела его таким, каким он был, когда держал ее в объятиях так близко, как ни один другой мужчина. Она физически ощущала его страсть, его близость и цеплялась за него с такой силой, какой не ожидала от себя. И ей казалось, что она парит над ними обоими в захватывающем танце, и затем взрыв, как фейерверк, и мириады сверкающих звезд… тихо падающих на землю, к нему».

… Нет. Это случилось в моей фантазии, в моем последнем романе «Рубец времени», опубликованном в мае. В нем женщина, измученная мыслями о загадочной смерти мужа, попадает в катастрофу: ее сбивает с велосипеда водитель автомобиля и удирает с места происшествия. Женщина полностью теряет память. Ее лечит хирург, с которым она случайно встретилась несколькими днями ранее. Пока он помогает ей восстановить память и вернуться к жизни, они влюбляются друг в друга… и, конечно, находят разгадку тайны.

Вполне вероятно, я никогда не узнаю, что в действительности стало с Айрой Пресмэном.

Ожидая лифт в подвале Башни в половине шестого в тот вечер, я прикрыла глаза, чтобы хоть чуть-чуть облегчить ноющую головную боль, тошноту и усталость.

– Дорогая, с вами все в порядке? – услышала я ласковый голос.

Открыв глаза, я с трудом сосредоточила взгляд на Эмме Чэнкин в кружевном пляжном жакете.

– О да. Все прекрасно, – сказала я, глядя в ее синие глаза.

– Мне на мгновение показалось, что вы нездоровы.

– Просто головная боль, миссис Чэнкин.

– Вам необходимо показаться врачу.

– Да, спасибо.

– Вы знаете, дорогая, моя квартира ведь почти рядом с вашей, так что, если я вам понадоблюсь…

– Большое спасибо, миссис Чэнкин, но правда, я в полном порядке.

– Вчера утром я видела вашего сына. Какой прекрасный юноша! Так приятно видеть здесь молодежь, хотя этим летом я нечасто встречаю его.

– Он живет с друзьями, – объяснила я, пытаясь быть вежливой, но желая только добраться до своей квартиры и встать под очень горячий душ.

– Ему около шестнадцати?

– Восемнадцать.

– О, и уже живет самостоятельно! Современная молодежь…

Двери лифта открылись, и мы вошли внутрь. Я нажала кнопку семнадцатого этажа и прислонилась к медным перилам у задней стены лифта, теперь остро ощущая, как вихляет гироскоп в моей голове.

– И бедная Марджори… Такая трагедия. Вы были знакомы с ней? – спросила миссис Чэнкин.

– Мы только здоровались.

– Понимаю. Я потеряла мужа и трех близких друзей, и бывали дни, когда мне казалось, что Марджори устроит свою жизнь с этим милым доктором Кауфманом. Я видела их вместе, ну, я думаю, что они были вместе несколько раз зимой в выходные. Вы знаете, что жена доктора Кауфмана и муж Марджори…

– Да.

– Кажется, теперь это называется "махнуться", не так ли? Ничего нового, моя дорогая. Просто слова меняются. Мы обычно говорили: что хорошо гусыне, подойдет и гусаку.

Я рассеянно улыбнулась.