Текст книги "Пляжное чтиво"

Автор книги: Шейла Дайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Потом огни, толпы и пространство, похожее на пещеру, без окон. «Отсутствие окон – обязательное условие. В большинстве казино нет окон, – сообщил мне Джефри. – Теряется ощущение времени и погоды, появляется иллюзия бесконечности, удерживающая игроков и заставляющая их говорить: "Еще один только раз"».

Бродя по проходам, я заметила столы с блэк-джеком, столы для игры в кости, колеса удачи, рулетки и… и, конечно, сотни автоматов, которые и создавали весь этот металлический грохот и звон.

– Вам не кажется ироничным то, что настоящий Тадж-Махал – мавзолей? – спросила я у Джефри скорее риторически.

Мне было душно, несмотря на прохладный кондиционированный воздух. Джефри не услышал меня. Он уже дергал за руку один из автоматов и наблюдал, как апельсины, вишни и сливы крутятся в дорогом фруктовом салате.

– Ну, с меня достаточно, – сказала я, наглядевшись на пустые глаза.

Моя мольба не дошла до сознания Джефри, пронзенного страстным криком с одного из столов для игры в кости в другом конце зала.

– Похоже, там счастливый стол, Алисон. Пойдемте… на минуточку.

Я последовала за ним и наблюдала, как он протолкался сквозь игроков, окруживших счастливый стол. Но очень скоро – или мне показалось, что скоро в этом месте без времени – восторженные крики замерли один за другим, звенья цепи распались, и за столом осталось лишь два игрока. Я подошла поближе к Джефри.

– Еще один кон, Алисон, – сказал он, не оборачиваясь.

Крупье улыбнулся и подмигнул мне, когда Джефри взял кости.

– Семь… игра окончена! – крикнул крупье через четыре круга, собирая со стола маленькие стопки фишек.

Джефри уступил кости второму игроку, пожилому мужчине в мешковатых брюках, цветастой рубашке и бейсбольной кепке.

– Семь… игра окончена! – вскоре снова крикнул крупье.

Пожилой мужчина пробормотал что-то и встал, оставив за столом одного Джефри. Прежде чем снова взять кости, Джефри сделал знак маркеру, и ему принесли новую стопку двадцатипятидолларовых зеленых фишек. Наблюдая за Джефри, я увидела в нем нечто новое: готовность потерять все в нежелании проиграть. И я начала размышлять о его отношении к тому, что его жена убежала с мужем Марджори… чем он мог рискнуть, чтобы выйти победителем… что он еще готов был потерять ради победы. "Господи, – подумала я, – могли Джефри Кауфман убить Марджори Эплбаум?" Я еще не видела развития сюжета, но была уверена, что мотив можно придумать.

Стоя за его спиной в огромном шумном сводчатом зале в толпе разных – отчаянных? – людей, я чувствовала себя чужой. Уже знакомая тошнота и головокружение охватили меня, центр тяжести неловко сместился.

– Семь… игра окончена! – крикнул крупье, смахивая со стола фишки Джефри.

– Теперь мы можем уйти? – спросила я.

– Еще только один кон – и мы уходим, – ответил он. – Я обещаю.

– Сейчас. Пожалуйста! – взмолилась я. – Мне плохо.

На променаде мне стало легче дышать. Воздух был теплым и влажным, и после блеска казино темнота казалась особенно непроницаемой. Мой внутренний гироскоп стал потихоньку налаживаться.

– Я не буду спрашивать, сколько вы проиграли, потому что вы сказали, что казино – это не только деньги, но и фантазия.

– Иногда фантазии оказываются более дорогими, чем реальность, – виновато улыбнулся Джефри, качая головой. – Итак, вернемся к реальности. Когда Шел уезжает в колледж?

– Шестнадцатого, в пятницу. Но мы уедем в Филадельфию в понедельник, чтобы собраться.

– То есть через десять дней. И на этом ваше лето закончится, Алисон?

– О нет. Я полечу в Чикаго с Шелом, посмотрю, как он устроится в общежитии, удостоверюсь, что все в порядке, а потом вернусь на недельку-другую. Надеюсь, что с моим здоровьем все будет в порядке.

– Почему вы думаете об этом?

– Не знаю. У меня симптомы инфекции мочеиспускательного канала.

– Я не очень силен в урологии, но знаю, что стресс может повлиять на мочеиспускание.

– Неужели? – спросила я, мысленно меняя уролога на психиатра…

Воскресным утром я ехала по мосту в сторону Филадельфии. Еще не рассвело, было темно и туманно. Я ехала быстро… может, слишком быстро. Проехав почти половину моста, я увидела в зеркало заднего обзора мелькающие красные огни полицейской машины. Поглядев на спидометр, я с облегчением заметила, что не превысила скорость, но все равно свернула на обочину. Пока я ждала полицейского, что-то впереди привлекло мое внимание. Как будто идущая пешком женщина.

– Миссис Даймонд? Водительское удостоверение, пожалуйста, – услышала я голос лейтенанта Фиори.

– Там, на мосту, кто-то есть, – сказала я.

Но он только повторил:

– Ваше водительское удостоверение, – и написал что-то в книжке квитанций.

– Впереди… кто-то влезает на перила! – воскликнула я, охваченная паникой.

– Слишком поздно, миссис Даймонд. Не успеем спасти ее, – небрежно сказал он, и мы смотрели, как женщина бросается с моста и исчезает в тумане. – Вы должны были сказать раньше.

– Я не знала! – возмутилась я, протягивая ему документы.

– Вы понимаете такие вещи, – сказал он, проглядывая их. – Вы должны были понять, миссис Даймонд.

– Но я обещала не говорить! – зарыдала я.

Не обращая внимание на мои мольбы, лейтенант протянул мне квитанцию.

– Увидимся в суде, – сказал он, плотоядно улыбаясь.

И в этот момент завопил радиоприемник в моем автомобиле.

… Будильник, который я поставила на половину десятого, зазвонил, и мой ночной кошмар рассеялся. После быстрого горячего душа, когда я чистила зубы перед затуманенным зеркалом, передо мной снова замаячил мост. Сквозь слезы и мое отражение проступило лицо Эви. И я услышала ее голос: "Не рассказывай! "

Дрожа, я вынула изо рта зубную щетку, села на закрытую крышку унитаза и разрыдалась.

Утро было прекрасным. Солнце ярко светило в бесконечном лазурном небе. Прохладный океанский бриз вздымал серо-зеленую воду грациозными волнами, сверкающими на солнце к восторгу пловцов и зрителей. Я, однако, не разделяла их радости. Хотя я лежала на пляже, часть меня еще находилась в моем сновидении как в ловушке. Я огляделась, ища Робин или хоть кого-нибудь, чтобы поговорить. Не найдя ни ее, ни ее розового зонтика, я вспомнила о приезде Элиота. "Вероятно, они еще в постели", – подумала я с завистью и выдвинула шезлонг из тени зонтика, сняла темные очки, надеясь, что солнечный свет приободрит меня. Но почувствовала лишь жар и резь в глазах. Прищурившись, я заметила неподалеку веселый желтый зонтик Джефри.

Я вспомнила о своих подозрениях, о том, что Джефри может оказаться убийцей, лишь когда подходила к желтому зонтику. Я замедлила шаги и внимательно осмотрела приятное обезьянье тело, растянувшееся на полотенце. В ярком дневном свете он казался блаженно невинным… или, может, мне было необходимо так думать.

– Доброе утро, Джефри, – поздоровалась я, притворяясь веселой.

Должно быть, я напутала его, потому что он резко выпрямился, издав какое-то странное бульканье.

– Алисон! Доброе утро. Я искал вас, но не нашел, – сказал он.

– Я проспала и только что пришла.

– Как можно проспать в отпуске?

– Когда я сплю допоздна, то потом чувствую себя неповоротливой, поэтому я ставлю будильник.

– Вы держите все под контролем…

– Стараюсь. Но сегодня у меня это не очень получается.

– Хотите поговорить? Присаживайтесь, – сказал он, отодвигаясь на конец огромного полотенца в желтую и белую полоску.

– Нет, – солгала я, садясь рядом с ним и снова надевая солнцезащитные очки.

Мы сидели некоторое время, позволяя ветру и океану заполнять пустоту.

– Мороженое!

Я подняла руку и помахала продавцу.

– Хотите мороженого? – спросила я Джефри.

– По-моему, рановато.

– Шоколад помогает.

– В чем помогает?

– В чем угодно, – сказала я, когда мороженщик опустил свой ящик на песок перед нами.

– Что будем есть? – спросил он.

– Две помадки в шоколаде, – сказал Джефри, роясь в пляжной сумке в поисках денег.

– Две помадки в шоколаде, – повторил продавец, открывая ящик и протягивая мороженое сквозь пары сухого льда.

– Спасибо, Джефри, – сказала я, сдирая обертку со своей порции. – Мне это было необходимо.

Я считаю поедание мороженого на пляже искусством. Сначала, чтобы губы и язык не прилипли, лучше откусывать маленькие кусочки шоколада зубами. Через минуту или две шоколадная корка подтает… но то же самое случится и с начинкой, так что придется слизывать капли снизу. Самая лакомая часть процесса – когда плитка становится такой, что ее можно целиком взять в рот и слизывать тающий шоколад понемногу. Но необходимо помнить об опасности: последний тонкий слой может отломиться от палочки, оставив вас с полным ртом слишком холодного шоколада, и вы оказываетесь перед выбором: или быстро запихнуть все в уже заледеневший рот, или позволить упасть на песок. И, конечно, остается последствие – ломота в зубах. Попытки согреть их языком только усиливают боль. Надо втянуть губы, выставив сжатые зубы, и быстро вдыхать прохладный воздух. Именно это я и делала, когда Джефри начал смеяться.

– Что тут забавного? – спросила я.

– Вы. Я никогда не видел, чтобы помадку на палочке ели с таким усердием.

– Подождите минутку. У меня еще болят зубы, – сказала я, снова сжав их и резко втягивая воздух.

Джефри опять засмеялся.

– Я видела сегодня очень странный сон, – сказала я, превозмогая боль.

– Снова Бетховен и светящиеся зонтики?

– Нет. Мосты и падающие тела… Джефри, вы помните, что сказала гадалка? О том, что я узнаю тайну во сне?

– Вообще-то она сказала "в зеркале". Потом вы спросили меня, можно ли считать сны зеркалами.

– Вы правда слушали?

– Это моя работа, мадам, – сказал он, улыбаясь.

– По-моему, в этом сне моя кузина Эви прыгала с моста.

– Это наверняка огорчило вас.

– Но это не все. Я была там. И там был Тони Фиори, лейтенант, расследующий смерть Марджори. Он патрулировал мост и остановил меня за превышение скорости… Нет. Я не превышала скорость. Но он остановил меня и оштрафовал.

– За что?

– Я не помню. Я была больше занята женщиной, которая собиралась прыгнуть с моста. Я пыталась объяснить ему, но он сказал, что слишком поздно.

– Слишком поздно для чего?

– Я не знаю, но он сказал, что я должна была понять и сказать ему раньше. Именно тогда он дал мне квитанцию.

Я чувствовала сверлящий взгляд Джефри.

– И что же вы думаете? – спросила я, не поворачиваясь к нему.

– А вы что думаете?

– Типичный ответ психиатра, – раздраженно сказала я.

Молчание.

– Я думаю, что по какой-то причине чувствую себя виноватой в смерти Эви.

– Почему вы так думаете?

– Не знаю.

– Что он имел в виду, говоря, что вы должны были сказать раньше? То, что вы увидели ее на мосту?

– Нет, – сказала я, только в этот момент понимая, что он имеет в виду.

Мне стало жарко, потом холодно. Я задрожала… и вспомнила наше тайное убежище у живой изгороди за домом моих родителей. Эви и я обычно ускользали туда с запасом шоколадного печенья, которое пекла моя мама, и поверяли друг другу секреты, самые сокровенные, которые клялись никому никогда не открывать. Именно там я рассказала ей, как унесла книгу комиксов из аптеки и забыла заплатить… как я смело отправилась назад на следующий день, хотя с ужасом думала, что полиция уже ждет, чтобы арестовать меня. Но меня никто не ждал.

И там я рассказала Эви о своем первом оргазме. Мне было лет шесть или семь, и я представления не имела, что сделала как-то ночью в постели. Я сказала Эви, чтобы она тоже попробовала это сделать, потому что это приятно, и стала показывать ей. Но Эви не смотрела, она не хотела знать и убежала, оставив мне все шоколадное печенье и жгучее чувство стыда. Я решила, что сделала что-то ужасное, если Эви убежала от меня вот так… и оставила свое печенье.

Прошло много времени прежде чем мы снова встретились в убежище, или мне показалось, что много. Возможно, всего лишь несколько дней. И вот тогда она рассказала мне свою самую темную, самую страшную тайну. Тогда она сказала мне: "Не рассказывай… никогда не рассказывай". Хотя сохранение тайны было само собой разумеющимся для нашего укрытия. Но она повторяла снова и снова: "Не рассказывай", пока не рассказала мне о своем отце… о том, как он играл с нею в парке… и в ее постели… когда он будил ее прикосновениями, приятными и пугающими, когда он говорил ей: "Не рассказывай… никогда не рассказывай".

– Он имел в виду, что я должна была рассказать об отце Эви давным-давно… что тогда, возможно, я смогла бы спасти ее, – услышала я свой голос. Слезы бежали по моим щекам.

Джефри обнял меня, мгновенно понимая мои слова и мое отчаяние.

– Я никогда не рассказывала, – рыдала я. – Я никогда, никогда не рассказывала! А потом я забыла. А потом мы выросли, и Эви увлеклась мальчиками, а я нет. А потом она умерла. И я могла спасти ее, если бы рассказала.

– Вы не знали этого. Вы были всего лишь маленькой девочкой, Алисон. Вы и понятия не имели, что все это значило.

– В моем сне лейтенант сказал, что я должна была понять, что знаю о подобных вещах.

– Почему он так сказал?

На этот вопрос я не могла ответить, не раскрыв свое тайное «я». Поэтому я не ответила, отодвинулась от него, вытирая лицо кончиком полотенца.

– Помните, Алисон, что мы сами создаем наши сны, – услышала я голос Джефри и вспомнила сон, который создала Слоан И. Даймонд. Я вспомнила плотоядную улыбку Тони Фиори в моем сне… на моем балконе. Я хотела знать, что он думает обо мне, что другие могут подумать обо мне…

«– Не могу поверить! – крикнула Робин, бросив экземпляр „Рубца времени“ на мое пляжное одеяло. – Я всегда боялась сказать при тебе что-то неприличное, а ты все это время отстукивала на своем компьютере истории о сексуальных извращениях. Я шокирована! Тебе наконец удалось шокировать меня!

Меня всегда веселила уверенность других в правоте их восприятия. Я с наслаждением смотрела, как разрушается представление Робин о моей невинности, как это сбивает ее с толку. Несомненно, она начинает соображать, что еще во мне представляла не так.

– Интересно, что еще я неправильно представляла о тебе, – сказала она. – Я больше не знаю, кто ты такая.

– Тот же человек, которого ты знала… сколько лет уже?

– Не так уж много.

– Я абсолютно та же.

– Но…

– То, что я пишу, исходит от моего другого я, с которым даже я не совсем знакома, Робин. Я сама часто удивлена тем, что печатают мои пальцы.

– Очень правдоподобно.

Во всяком случае, лучшего объяснения я не могла предложить, и оно было настолько близко к правде, насколько я смела».

… И что бы подумал обо мне Шел… если бы он знал… если бы он действительно знал, кто я на самом деле…

«– Я не знаю тебя, мама! И никогда не знал, кто ты на самом деле, – сердито говорил Шел, бросая экземпляр „Рубца времени“ в кучу своих выстиранных вещей на кухонном столе. – Не могу поверить, что моя мама могла написать это, могла подумать о таком! Ты всегда вела себя как сама невинность, но ты подделка! Ты не моя мама. Я навсегда потерял свою маму!

Он отвернулся и направился к двери.

– А ты! Кого ты обманываешь, как ты думаешь? Ты тоже не дитя невинное, – накинулась я на своего сына, но побежала за ним как мать-чайка. – Я знаю о тебе и Бренде Форестер, этой… этой мамтрахалке! Ты думаешь, я могу относиться к тебе по-прежнему теперь, после того, как ты завел такую… такую связь?»

«… Знаю ли я, кто он на самом деле? Знаю ли я, кто есть кто на самом деле?» – размышляла я, выплывая из своего сновидения.

– Пройдемся, – сказала я, вскакивая на ноги и направляясь к воде.

Джефри – психиатр, рогоносец, предполагаемый убийца, мой возможный друг – покорно последовал за мной.

В тот вечер я сидела в одиночестве на своем балконе и смотрела в небо. Я думала о невероятно огромном черном зонтике, раскинувшемся надо мной, пространстве, где все возможно, где все может случиться, и сказала нараспев:

– Я во Вселенной… в Млечном пути… Солнечной системе… на Земле… в Америке… Нью-Джерси… Кент… Аскот Плейс… "Башня из слоновой кости"… квартира 1701. Кто я?

Глава четырнадцатая

Пурпурная

Я была Пурпурной Бабочкой, главной героиней «Весенней пьесы», исполняемой вторым классом. Но я всегда помнила это событие совершенно иначе.

Я и мои одноклассницы кружились на белых легких крыльях, сделанных из проволоки и марли. Мы были волшебными весенними бабочками, и нас можно было различить по цветным шарфам и ведеркам с краской: красной, синей и белой. Я была Белой Бабочкой.

– Я бесцветная бабочка в такую прекрасную пору! – жалобно крикнула я публике, состоящей из матерей.

Вокруг меня сновали красные и синие бабочки с ведерками и кисточками, притворяясь, что раскрашивают бумажные цветы, украшавшие класс.

– Не плачь, Белая Бабочка, мы превратим тебя в Пурпурную Бабочку! – сказали они, наклоняя свои красные и синие ведерки к моему белому. – Просто опусти свой шарф в волшебную пурпурную краску.

К моему колоссальному замешательству, когда я попыталась поменять белый шарф на пурпурный, спрятанный в моем ведре, то опять вытащила белый. Сунув его обратно в ведро, я попыталась освободить пурпурный шарф, зацепившийся под фальшивым дном, и вывалила оба шарфа на пол. Цветные бабочки хихикали, матери затаили дыхание. Подгоняемая невыносимым чувством стыда, я подобрала пурпурный шарф и, обвязав его вокруг талии, присоединилась к танцующим красным и синим бабочкам. Матери пылко захлопали, испустив коллективный вздох облегчения.

Спустя десятилетия я помнила этот сдавленный вздох, а не аплодисменты. И я все еще помню себя Белой Бабочкой.

«Все зависит от точки зрения», – думала я, листая журнал на пляже в понедельник утром и разглядывая фотографии роскошных бабочек, которые и вызвали в моей памяти трагический эпизодик моего детства. Вдруг, как будто из пустоты, появился мокрый Джефри и опустился на полотенце передо мной.

– Доброе утро. Сегодня вам получше?

– Джефри! Вы напугали меня.

– Я волновался о вас вчера. Вы были расстроены и…

– Знаете, Джефри, все зависит от точки зрения! – выпалила я. – Поэтому иногда трудно понять, что действительно реально. Я хочу спросить, как вы все классифицируете? Ведь именно этим занимаетесь вы, психологи? Помогаете людям рассортировать их впечатления? И как вы разбираетесь с собственными восприятиями?

– Ну, это очень серьезные вопросы для раннего утра, Алисон. Однако я посвящу вас в секреты своего ремесла. Мы делаем это с помощью зеркал, – он улыбался, пока я тоже не заулыбалась. Затем сказал: – Алисон, если вы думаете, что это поможет, я мог бы порекомендовать вам пару первоклассных коллег, с которыми – я уверен – вам будет легко.

– Так вы считаете, что мне необходим психиатр? – спросила я, наклонив голову и криво улыбаясь.

Не колеблясь ни секунды, Джефри сказал:

– Я считаю, что вам необходимо доверять самой себе.

Он замолчал, и я почувствовала легкое колебание кожи, как будто верхний слой ослаб и свежий воздух омыл меня. Все мое тело расслабилось, и я посмотрела на Джефри Кауфмана – большого сердечного мягкого мужчину, которого в этот момент с удовольствием полюбила бы. Но я знала, что в этой жизни нам предназначено быть друзьями. В другом мире и в другое время, возможно, мы были бы больше, чем друзьями. Может быть, когда-нибудь я напишу об этом.

– Спасибо, Джефри, вы помогли мне, – сказала я вслух.

– Всегда к вашим услугам, Алисон. Я бы обнял вас, но весь мокрый, – сказал он, вставая.

– Соленая вода – это прекрасно, – сказала я, тоже вставая и крепко обнимая его. Прохлада его тела как будто прилипла к моему и осталась со мной.

– А теперь мне пора идти. У меня дела… встречи. Просто хотел увидеться. До завтра.

Я снова устроилась в шезлонге и смотрела ему вслед: как он пробирается по пляжу между отдыхающими, как останавливается надеть кроссовки, как поднимается по лестнице на променад и исчезает в пешеходном переходе. Как я могла думать, что этот добрый человек – убийца? Я закрыла глаза и вспомнила его слова: я должна доверять самой себе.

Я глубоко вздохнула и сосредоточила свое внутреннее зрение на зеленом покрывале в комнате для гостей моей тети, в комнате, где я спала в детстве. Я смотрела и смотрела, пока не разглядела мужчину. "Давай подремлем", – сказал мужчина. По-моему, он это сказал. И потом я лежала на кровати, зажав складку зеленого покрывала, и чувствовала за спиной чье-то присутствие. Мне казалось, что я помню это. И вспоминая, я поняла, что никогда не узнаю, помню я это или придумываю. Или даже если и помню реальность, было ли в ней что-то большее, чем я запомнила. Но что я знала наверняка, так это то, что воспоминания не вызывали во мне особого дискомфорта. В тот момент я верила, что не имеет значения, реальность это или нет. И я вспомнила, что сказал Джефри в пятницу вечером… "Возможно, вам не надо помнить, что произошло в прошлом. Возможно, внушить себе, что вы это не помните, – достаточно, и вам надо контролировать только то, что происходит в вашем сознании в настоящем". А в настоящем я испытывала чувство вины за смерть Эви. "И не приняла ли я на себя часть ее вины как свою собственную? Надо будет спросить Джефри о психологической вероятности такой ассоциативной вины", – подумала я.

Смутное чувство чего-то неправильного, которое я испытывала годами, наконец обрело смысл. Со мной не было ничего неправильного. Неправильное было в семье Эви. То, что я вспомнила ее секрет, изменило меня. Лежа на пляже в понедельник утром, я представила пленку на поверхности моей кожи, высыхающую на солнце. Я представила, как она отслаивается… отпадает, оставляя меня обновленной и чувствительной к реальности окружающего мира.

После ленча и магазинов я вернулась на пляж и обнаружила Робин под ее зонтиком – очень одинокую на вид Робин.

– Потерявшаяся маленькая девочка? – пошутила я.

Она взглянула на меня с печальной улыбкой.

– Итак, Элиот уехал, – догадалась я, по-своему толкуя ее печаль.

– Около шести утра.

Построив крошечную горку песка над правой ступней, Робин сказала:

– Лейтенант Фиори постучал в мою дверь в девять.

– О? – сказала я, садясь и пытаясь не проявлять чрезмерного интереса к новостям о лейтенанте.

– Он искал Элиота. Он хотел знать, насколько близко Элиот был знаком с Марджори Эплбаум, – Робин помолчала. – Помнишь, прошлым летом – в конце сезона – я говорила тебе, что, по-моему, с Элиотом что-то происходит… что он не похож на себя?

– Смутно, – сказала я, сбитая с толку ее вопросом и не уверенная, помню я то, что она говорила, или то, что я написала в "Пляжном чтиве".

– Ну, я переживала тогда, что у Элиота может быть интрижка.

– Но ты же не думаешь, что с Марджори…

– Я знаю, что Марджори примерно в то время приходила к Элиоту на прием. По крайней мере это он так сказал, – продолжала Робин.

– Зачем ему было лгать, Робин? – спросила я, хотя уже создала и эту связь и ее причину в своем воображении.

– А визит лейтенанта Фиори только подтверждает мои подозрения. Зачем бы еще ему понадобился Элиот? Должно быть, лейтенант знает об их связи.

– Не верю, – солгала я.

– И более того, Алисон. Марти Стейнер.

– И при чем тут Марти Стейнер? – спросила я.

– Ну… Тиш Гордон не единственная женщина, развлекающая Марти, когда Мэгги гостит у дочери, – сказала Робин, наконец признавая, что знает о связи Марти с Тиш. Признание, очевидно, подсказанное – то есть очевидно для меня – бременем ее собственной грешной связи с Марти. "Господи, она это сделала! Она это действительно сделала!" – подумала я, ошеломленная очередным совпадением вымысла и реальности.

– Алисон, почему ты краснеешь?

– Эритема, – выпалила я, пытаясь отвлечь внимание Робин медицинской терминологией.

– Эри… что?

– Покраснение кожи… реакция на жару.

Робин озадаченно уставилась на меня.

– Мне жарко, Робин.

– Из-за Марти!? Алисон! Ты и Марти!? – воскликнула Робин, улыбаясь в первый раз с начала нашего разговора.

– Я?!

– Нет?

– Конечно нет!

– Ну, мне кажется, что он пытается трахнуть всех, кого видит на пляже, – сказала Робин, хихикнув, что показалось мне особенно неподходящим, поскольку "все" включают и ее.

– Что ты имеешь в виду под словом "все"? – отважилась я на вопрос.

– Ну, как я уже сказала: Тиш…

– Пару дней назад ты говорила, что это только слухи.

– Я не хотела выдавать чужую тайну. Марти сам рассказал мне о ней.

– Почему Марти рассказал тебе…

– Мэгги так подолгу отсутствует, Алисон… и, как я уже говорила тебе, Элиот так отдалился… так что Марти и я… ну, мы разговариваем…

– И?

– Что "и"?

– И что еще?

– Ничего еще! – теперь покраснела Робин. – Ты думаешь, что Марти и я…

– Нет? – спросила я.

– Нет!

– Так кто же еще?

– Марджори Эплбаум.

– Марти и Марджори?

Робин помолчала немного, затем наклонилась ко мне и заговорщицки сказала:

– Только между нами. Я действительно думала об этом… о том, чтобы переспать с Марти.

Я заморгала.

– Не то чтобы он предлагал мне, но… ну он как-то поцеловал меня.

Я снова заморгала, и это было ужасно неискренне с моей стороны, если вспомнить, что я засунула их в постель задолго до того, как кто-либо из них об этом подумал.

– Не смотри так потрясенно, Алисон. Больше ничего не было. Клянусь!

– Так какое же отношение все это имеет к Элиоту и Марджори? – растерянно спросила я.

– Разве тебе не кажется странным, что Марджори Эплбаум – похожая на мышь Марджори Эплбаум – была связана с Марти Стейнером?

"Странно настолько, что я уже описала эту связь в своем романе", – подумала я.

– Не знаю, что сказать, Робин.

– Ты не слушаешь, Алисон? Так вот. Еще ходят слухи, подтвержденные Эммой Чэнкин, о Марджори и Джефри Кауфмане.

– Ну и что? – спросила я, прекрасно зная, что это правда, а не слух, хотя ни за что на свете не призналась бы Робин, что Джефри сам рассказал мне об этом.

– Как что? – спросила она, ожидая, что я пойму… пойму, что Марджори трахала всех обитателей Башни.

– Но почему? – спросила я, хотя уже ответила на этот вопрос в своей книге.

– Кто знает? Кого это волнует? Меня волнует только то, что она наложила лапу на Элиота. Я просто хочу знать, как Фиори связал Марджори с Элиотом.

– Мне кажется, что ты совершенно неправа. Этого не может быть, – сказала я, уверенная, что она права, и снова испытывая угрызения совести из-за маленькой красной книжечки, которую именно я вручила Фиори вместе со своей теорией.

– С тобой все в порядке, Алисон? Ты выглядишь немного странной.

– Нет, я прекрасно себя чувствую.

– Ты уверена? А что говорит Айра Пресмэн? Он уже поставил диагноз?

– Он звонил сегодня утром и сказал, что из лаборатории пришли все результаты, все в порядке. Так что он решил, что у меня в ухе вирусная инфекция и что мое чувство равновесия стабилизируется нескоро.

– Типичный диагноз. Когда врачи не понимают, в чем дело, они называют это вирусом. Так что еще он сказал?

– Что ты имеешь в виду?

– Ужин. Разве ты не говорила мне, что…

– Говорила, но он больше не приглашал.

– Не верю…

– Как насчет мороженого? – спросила я.

– Конечно, но…

– Мороженое! – крикнула я, вскакивая и махая Биллу, который очень кстати проходил мимо.

– Так что ты думаешь теперь о мышке Марджори? – спросила Робин довольно противным тоном.

Я вздохнула:

– Может быть, у нее был вирус.

Шел позвонил во вторник в половине девятого утра перед уходом на работу.

– Ты видела газеты? – спросил он, даже не поздоровавшись.

– Ты дома? Где ты был вчера?

– Да, я дома… поздно работал вчера. Но загляни в газету, мам. В нашей Башне настоящий скандал! Я должен бежать. Поговорим попозже… и извини, я не мог позвонить вчера. Пока.

И он повесил трубку.

– Люблю тебя, Шел, – сказала я, хотя уже слышала щелчок.

Моя ежедневная газета лежала на полу за дверью, и заголовки кричали о сексе, шантаже и смерти: "Маленькая красная книжка рассказывает все… Секс и деньги помогли обитательнице Башни упасть с балкона".

Быстро просмотрев статью, я поняла, что она основана на скудных фактах и утечках информации. Подозреваемые не названы, но была ссылка на цветные страницы в книжке и их возможную связь с зонтиками на пляже. Мысли о шантаже и убийстве внушались исподволь: "Свидетели устанавливаются", «Лейтенант Фиори заявил: "Никаких комментариев!"».

Час спустя мы с Робин сидели на пляже под моим зонтиком, сосредоточенно изучая статьи в наших газетах. Оглядевшись, я увидела раскрытые газеты под каждым зонтиком. Шокированные люди читали состряпанную невероятную историю и воспринимали ее как правду. И в день, когда цвет зонтика мог стать обвинением в преступлении, я была счастлива оставаться бесцветной.

– Он звонил Элиоту, – тихо сказала Робин из-за газеты.

– Фиори?

– Да. И Элиот позвонил мне вчера вечером, совершенно разбитый. Он сказал, что должен поговорить со мной, что должен мне что-то сказать. Он приезжает сегодня вечером.

Молчание.

– Я уверена, что он собирается рассказать мне о своей интрижке с Марджори.

– И что ты сделаешь? – спросила я, больше не защищая Элиота.

– Не знаю, – ответила Робин, откладывая газету.

Она откинула голову и уставилась на ржавые ребра моего зонтика. Я следила, как опускаются уголки ее рта, прищуриваются глаза, как струятся ручейки слез.

– Ты в порядке, Роб?

– Конечно, – сказала она, доставая из сумки салфетку. – Это просто ужасно.

– Не принимай скоропалительных решений, Робин. Ты не знаешь, что собирается сказать Элиот.

– Алисон, только ты не веришь этому, – сказала она, и меня затопило чувство вины, потому что я не только верила, но и создала это.

Пошмыгав носом, Робин сказала:

– Все совершенно ясно… Возможно, все еще хуже.

– Хуже?

– Возможно, он связан с ее убийством.

– Ты шутишь…

– Откуда я знаю, где он был в четверг ночью? Он вполне мог быть с Марджори. Может, она пригрозила, что расскажет мне об их связи… Он испугался до смерти. Он вполне мог испугаться.

Визит Фиори, откровения Робин – все это привело к тому, что к концу недели я полностью представляла свой роман – а точнее, его скелет и жизненно важные органы. Загадка сформулирована, персонажи очерчены.

Кто убил Марджори Эплбаум? Совершенно очевидный вопрос, и у меня был довольно широкий круг подозреваемых. Предстояло только выбрать. Однако я решила оставить убийство для Тони Фиори: убийство так банально. Я хотела предложить своим читателям что-то другое. В моей книге смерть Марджори окажется случайной, несчастным, но возможным случаем. Это заставит читателей задуматься о том, как мало мы знаем о начале чужих жизней и чему нас может научить их конец. Как отличается реальная жизнь от того, чем она кажется… Как вообще случайна жизнь…

«Она играла в эту игру так много раз, что игра превратилась в ритуал. Но на этот раз, едва успев раскинуть руки-крылья, не говоря уж о полете, совершенно голая Марджори Эплбаум падала на дощатый настил пляжа мимо Алисон Даймонд, дремлющей на своем балконе».

… Должна признать, что конструируя последнюю сцену своего романа, я хотела бы знать, насколько отличается реальная история от моего вымысла.