Текст книги "Пляжное чтиво"

Автор книги: Шейла Дайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Свидания не так уж забавны, когда ты одинок.

– Но забавны, когда ты женат? – поддразнила Марджори.

– Я не совсем это имел в виду, – покраснел Джефри, имея в виду именно это.

– И как же давно вы женаты? – спросила Марджори.

– Шесть лет.

– Это ваш первый брак?

– Да. Я не спешил…

– И ждали лучшего, – закончила за него Марджори.

Шокированный несоответствием ее оценки и реальности, Джефри позволил замечанию Марджори шлепнуться на стол между ними, как пролитому соусу.

– А вы давно замужем? – спросил Джефри после неловкой паузы.

– Почти два года. Мой муж работает здесь летом спасателем, а в остальное время посещает колледж в Филадельфии. Он хочет стать юристом.

– У вашего мужа разносторонние интересы, – сказал Джефри.

Молчание Марджори было достаточно красноречивым для человека с опытом Джефри.

– Правда, я узнал благодаря своей профессии, что вещи не всегда таковы, какими кажутся, – смягчил он, пытаясь собрать разлитый соус неловкости, но только размазывая его еще больше.

Разобравшись в ситуации и причинах обоюдного дискомфорта, Джефри улыбнулся:

– Однако я вдруг почувствовал себя как на первом свидании, – сказал он, пытаясь ослабить напряжение.

– А вы бы этого хотели? – отважилась Марджори.

– Возможно, – признал Джефри, хотя еще несколько секунд назад мысль о свидании с другой женщиной не приходила ему в голову.

Они с нежностью посмотрели друг на друга, недоеденные сэндвичи остывали, покрываясь хрустящей коркой. Когда их пальцы встретились в картошке, Джефри отдернул руку как от электрошока. Дерзко отстаивая свои позиции, Марджори протащила ломтик картошки через лужицу кетчупа на краю блюда и медленно положила его в рот.

Возбужденный вызовом Марджори, но стреноженный чувством вины, Джефри посмотрел на свои часы.

– Вы можете поверить? Уже почти одиннадцать. Тиффани рассердится на меня, – сказал он.

Марджори протолкнула ломтик в рот и облизала пальцы… медленно… заставляя Джефри покраснеть.

– Я думаю, нам пора идти, – сказала она, удивленная и польщенная своим явным влиянием на милого доктора.

Джефри настоял на том, чтобы оплатить счет, и они быстро и молча пошли назад к Башне. В вестибюле Джефри метнулся к закрывающимся дверям лифта и нажал на кнопку. Двери открылись, явив взору Дуга и Тиффани, стоящих в противоположных углах маленькой клетки. Мгновение все ошеломленно смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Тиффани.

– Джефри, какой приятный сюрприз! – сказала она, придвигаясь к мужу, вошедшему с Марджори в лифт.

– Предполагалось, что это будет сюрпризом к ужину. Но не дождавшись тебя, я в девять часов отправился перекусить… – начал объяснять Джефри.

– И какое невероятное совпадение, что мы все встретились в лифте! – прервала его Тиффани, оглядывая Марджори.

– Вообще-то мы с Марджори ужинали вместе. Мы встретились случайно, – заикался Джефри.

– Правдоподобная история, – пошутила Тиффани, еще не совсем придя в себя. – А я скучала о тебе и вышла погулять.

После того как Тиффани установила свое алиби, все уставились на Дуга.

– А я бегал за сигаретами, – он вытащил новую пачку из нагрудного кармана и поднял ее повыше, чтобы все видели, – но почему-то в конце концов оказался в казино, – закончил он с виноватой мальчишеской ухмылкой.

– А ты не хочешь знать, почему я оказалась здесь сегодня вечером? – спросила Марджори мужа.

– Ну, я думаю, ты тоже хотела преподнести мне сюрприз, – ответил Дуг.

– "Сюрприз"! – рыкнула Марджори, хмуро глядя на него.

Дуг подошел к Марджори и обнял ее, лифт остановился на одиннадцатом этаже.

– До встречи на пляже, – сказала Тиффани с наигранной веселостью, выходя с Джефри из лифта.

Но двери не закрылись. Когда Тиффани и Джефри исчезли из виду, Марджори и Дуг посмотрели на темные кнопки, а затем друг на друга.

– Никто не нажимал кнопку нашего этажа, – сказала Марджори, мгновенно находя разгадку.

– Наверное, я забыл, – сказал Дуг.

– Скорее, вы оба собирались выйти на ее этаже…

– Марджори…

– Наверное, ты думаешь, что я идиотка!

– Но…

– Наверное, тебе следует поискать другое место для ночлега! – прошипела Марджори, выталкивая Дуга из лифта.

Дуг смотрел, как закрывается дверь и индикатор отсчитывает этажи до восемнадцатого, затем нажал кнопку "Вниз" и ждал, пытаясь решить, напиться ли в таверне или отправиться в казино. Это был нелегкий выбор.

Оказавшись в своей квартире, Марджори вышла на балкон и уставилась на луну. Пусть Дуг Смит не самый умный или чувствительный мужчина на свете, но он ее муж. И мысль о его потере, об отсутствии его большого крепкого тела в ее постели разрывала ей сердце. Подавленная, она легла в шезлонг и утишила свою боль любящей рукой… притворяясь, что это рука Дуга. Нет… не Дуга… Джефри Кауфмана, фантазировала она, вспоминая его добрые глаза, вежливые манеры… румянец, когда она слизывала кетчуп с пальцев.

Пока Марджори утешала себя под луной, думая о Джефри, несколькими этажами ниже под тем же серебряным диском Тиффани утешала своего мужа Джефри, думая о Дуге.

В половине десятого утром следующего понедельника Марджори позвонила Джефри, чтобы договориться о приеме, – супружеская проблема, объяснила она.

– В четыре, Марджори. Я смогу уделить вам столько времени, сколько будет необходимо, – сказал он не колеблясь, вспоминая, как она слизывала кетчуп с пальцев.

Охваченный чувством вины, он подумал, что это будет не совсем профессиональный визит. Она просто друг, нуждающийся в совете, решил он. "Я даже не предъявлю ей счет". Эта мысль заставила его покраснеть в предвкушении встречи, и чувство вины усилилось. "Господи! Не могу поверить, – подумал он. – Она даже не красивая. А моя жена… моя жена красива".

И Джефри попытался вспомнить ночь четверга, когда его красивая жена занималась с ним любовью на балконе. Это было волнующе. Но вскоре он уже думал о Марджори Эплбаум-Смит.

Джефри перенес десятичасового пациента на вторник, так как был не в состоянии сосредоточиться. Одиннадцатичасовому пациенту пришлось ждать, так как Джефри под душем утихомиривал вспыхнувшее вожделение, удивляясь, что так быстро возбудился снова, а ведь Марджори Эплбаум-Смит даже не было в комнате.

К четырем часам в тот день Джефри отставал от своего расписания почти на тридцать минут, и Марджори нетерпеливо ждала в приемной, листая старые журналы и слушая радио, приглушавшее, но не полностью, звуки, доносившиеся из кабинета: удары, смешки, стуки. Наконец голоса стали достаточно громкими, извещая о приближающемся конце приема, и дверь открылась. В приемную вышла загадочно улыбающаяся пара в сопровождении Джефри в оранжевой шелковой рубашке, плохо заправленной в дорогие джинсы. Он неловко пробежал рукой по взлохмаченным волосам, и Марджори удивленно подумала о том, что происходило в кабинете за закрытыми дверями.

– Йога, – объяснил Джефри, когда она уселась в кресло напротив его качалки. – Это интересная пара. Все время стараются разнообразить свои отношения. В этом месяце – йога, и они показывали мне некоторые положения. Боюсь, что я не так ловок, как привык думать о себе.

– Вы пробовали?

– Конечно. Хотите увидеть мой лотос? – спросил Джефри, скидывая тапочки и садясь на пол перед Марджори. Он попытался скрестить ноги. – У меня некоторые затруднения, – сказал он со смехом, поскольку его ступни все соскальзывали с бедер.

Марджори рассмеялась, скинула босоножки и присоединилась к нему на полу. Задрав длинную пышную юбку, она ловко свила ноги в безукоризненный лотос.

– Прекрасно! – похвалил Джефри, возбужденный видом ее обнаженных ног. Он представил себе все остальное в этой позиции. Глубоко вздохнув, Джефри попытался профессионально соответствовать ситуации. – Вы должны показать мне, как это делать. Я произведу большое впечатление на своих пациентов.

– Вы в конце концов оказываетесь на полу со всеми своими пациентами?

– Что привело вас ко мне сегодня? – спросил Джефри, игнорируя ее вопрос.

– Вас учат в колледже, как достигать психологического контакта с пациентом?

– Вы сказали, что хотите обсудить супружескую проблему.

– Да, – ответила Марджори, сдаваясь. – Мой муж… ну, у Дуга связь… и я прогнала его…

И Марджори разрыдалась, удивляясь глубине своей боли и забыв на мгновение, что она явилась сюда за местью, а не за утешением.

Джефри наклонился к ней, но промолчал.

– Думаю, что я знала о несовершенстве своего брака, но не была готова к такой своей реакции.

– А как вы реагируете? Что вы чувствуете?

– Ненужной, брошенной. Я чувствую, что меня предали.

– Мне очень жаль, Марджори. Чем я могу помочь?

"Займись со мной любовью здесь, с портретом Тиффани на твоем письменном столе", – подумала Марджори.

– Просто будьте моим другом, – сказала она, беря его за руку.

Ее прикосновение пронзило его, но в этот раз он не отдернул руку.

– Я буду для вас всем, чем вы пожелаете, – сказал он, поддаваясь невероятному теплу, охватившему его тело. Сглотнув неожиданную слюну, он попытался продолжить, но во рту вдруг пересохло.

Марджори не могла поверить, что все получается так легко. Она наклонилась и притянула к себе Джефри одной рукой, а второй задрала юбку, показав, что под ней ничего нет.

Даже в буре похоти Джефри не мог поверить, что они собираются сделать то, что они собирались сделать. Но в тот день они сделали это: на полу, на диване и наконец на его большой кожаной качалке с Марджори верхом на Джефри.

– Хочешь поиграть в секс-родео? – насмешливо спросила Марджори, чмокая его в нос, подбородок, медленно покачиваясь взад и вперед.

– Все, что скажешь, – правдиво ответил Джефри, готовый на что угодно, если только это включало совокупление.

Марджори впустила его глубоко в себя, обняла руками за плечи.

– Ты и Тиффани когда-нибудь делали так? – спросила она.

Лишившись дара речи, Джефри только отрицательно замотал головой.

Марджори вцепилась в него крепче и прошептала в ухо:

– Жаль. Дуг говорит, что Тиффани так любит.

Ей удалось продержаться секунд десять, прежде чем Джефри сбросил ее и встал. Охваченный бурей разных чувств: неверия, обиды, гнева на Тиффани, на себя, на Марджори, бесстыдно свернувшуюся на его качалке, – Джефри смотрел на нее сверху вниз, широко открыв рот, со слезами на глазах.

– Это правда, Джефри. Мой муж – любовник твоей жены, – сказала Марджори, надеясь, что наслаждение его болью успокоит ее собственную.

– И как давно ты это знаешь? – спросил он.

– С вечера четверга в лифте.

– В лифте?

– Я допрашивала Дуга все выходные… он рассказал все… я велела ему уйти, – Марджори говорила очень безразлично, хотя слезы в глазах противоречили сухости ее слов.

Вспоминая полную луну над балконом, Джефри глядел на Марджори, не видя ее. Он вдруг почувствовал себя обнаженным, отвернулся и натянул джинсы, забыв о трусах. С пустым презервативом в руке он упал на диван и закрыл глаза.

– Я не могу поверить, я не знал, – простонал он.

Когда он через минуту открыл глаза, его взгляд упал на часы. Пять пятьдесят пять – целый час эрекции, автоматически подумал он, как будто происшедшее было лишь делом времени.

Джефри прожил тяжелую неделю. Гнев и угрызения совести боролись в нем, попеременно побеждая друг друга. Стараясь понять свои чувства и оценить психологическую травму, он не разговаривал с Тиффани всю неделю, включив автоответчик и не подходя к телефону. Она позвонила в среду утром. Он не перезвонил, и она больше не звонила. Его поездка на побережье в пятницу вечером была грустной и полной воображаемых разговоров с нею. Даже подъезжая к Башне, он не был уверен в своих чувствах: хочет ли он вырвать признание в ее грехах или покаяться в своих, попросит ли ее уйти или будет умолять остаться. В лифте, где-то между первым и одиннадцатым этажами, все грехи как будто сбалансировались, и Джефри подошел к своей квартире с уверенностью в походке и прощением в сердце. Мысленно аплодируя себе, Джефри вошел в удивительно темную прихожую и включил свет. На мраморном столике лежала записка: "Ты необыкновенный человек, Джефри, но мы не можем продолжать эти отношения"».

… Пока компьютер сохранял мой опус, без всяких условий принимая написанное, я размышляла над мотивами своей версии. Ведь я не так хорошо знала Джефри Кауфмана, чтобы писать о его жизни: я лишь мельком видела его. Но тем не менее он казался знакомым. Может, это несправедливо по отношению к нему, но это правда.

Единственный психиатр, которого я знала, – Филип Краузен, как и Джефри, женился поздно. У него были необычайно близкие отношения с матерью. Он навещал ее почти каждый день. Всего пять или шесть лет назад я увидела ее некролог в газете, а через несколько месяцев – объявление о свадьбе Фила.

И Фил, как Джефри, был милым, спокойным… человеком, легко сбиваемым с ног страстями.

– Алисон, я знаю, что это неправильно, но я не могу больше скрывать свои чувства! – кричал он месяца через два после смерти Карла в своем кабинете, куда пригласил меня поговорить о поведении Шела.

Фил был одним из немногих друзей Карла еще до моего замужества. Они работали в одной больнице и играли в теннис, когда партнер Карла Лу Соммерс бывал занят, как в тот вечер, когда Карл умер. Карл и я общались с Филом на вечеринках больничного персонала и иногда ходили в кино или поужинать с ним и какой-нибудь его подружкой. Он был ненавязчиво красив, очень умен, и мне льстило его внимание.

Как в тот раз с финиками. Мы смотрели фильм, в котором герой очень похотливо ел спелый финик, объясняя своим приятелям, чем этот процесс похож на секс с женщиной. Эта сцена возбудила меня. За ужином после кино Фил заказал на десерт финики – довольно невинный поступок сам по себе. Но он наколол последний финик на вилку и протянул мне.

– Нет, спасибо, я больше не могу съесть ни кусочка, – сказала я, высокомерно отклоняя его игривое предложение.

Мой отказ прозвучал грубо и глупо. Почему я всегда делаю подобные глупости, подумала я, увидев, как веселые искры покидают его красивые зеленые глаза. Может быть, я просто не умею кокетничать. Может, потому, что я поняла в какой-то момент, что мотивы Фила глубже, чем просто флирт.

Именно Фил принес мне весть о смерти Карла на корте. Он помог мне с похоронами и научил, как сказать Шелу об утрате отца. Он приходил ко мне каждый вечер целую неделю после смерти Карла, чтобы разговаривать с Шелом, помогая ему привыкнуть к потере. После этого он звонил через день, чтобы узнать, как идут дела, не нужно ли нам что-то, не хочу ли я поговорить. Однажды в воскресенье он повел Шела в зоопарк, как-то вечером пригласил нас обоих на ужин. Дважды я приглашала его к нам. Он был ласков и нежен. И хотя я никогда не выказывала фальшивой скорби, но и не рассказывала ему о наших планах развода. Я убедила себя, что это было бы несправедливо. На самом деле это был инстинкт самосохранения: Фил нравился мне, и я боялась слишком привязаться к нему.

В тот вечер в его кабинете, когда я пришла поговорить об ухудшающемся поведении Шела – он стал писаться в постель, устраивать скандалы и тому подобное, – Фил казался напряженным и рассеянным. Уверив меня, что поступки Шела не выходят за рамки нормальной реакции маленького ребенка и что лаской я верну его в прежнее состояние, Фил спросил, как я справляюсь со своей потерей. Не успела я ответить, а Фил уже говорил о том, какой он видит меня: уверенной и сильной, и благородной, сказал, что восхищается мной. А затем вынул из книжного шкафа маленький томик стихов, открывшийся в его руках на затертой странице. Он протянул мне книжку со словами: "Я не знаю, что происходит в твоей душе, только что-то во мне отзывается на зов твоих глаз, и я не могу забыть их свет и нежность маленьких ладоней".

"Он любит меня", – подумала я, покрываясь румянцем и захлопывая книжку похолодевшими руками. Я уставилась на обложку, не смея поднять глаза, но чувствуя его пронзительный взгляд. Именно в тот момент он сел рядом и сказал: "Алисон, я знаю, что это неправильно, но я не могу больше скрывать свои чувства".

И вдруг мы оба оказались на полу, срывая одежду, и не отпускали друг друга, пока не утолили голод.

Увы, сила того притяжения оказалась недолговечной и вскоре куда-то испарилась. Охваченный страстью до акта, Фил не мог совладать с угрызениями совести после.

– Извини, Алисон… я не думал… Карл был моим другом… мы не можем так… это неправильно… – заикался он снова и снова, вырываясь из моих объятий и натягивая одежду. – О мой Бог, я потерял контактную линзу!

Он упал на колени, ощупывая узор восточного ковра в поисках стеклянной искры, пока я, смущенная и оскорбленная, одевалась.

– Фил…

Он посмотрел на меня, испугав своим взглядом, – один глаз голубой, другой – зеленый.

– Прости, Алисон… ты необыкновенная, но мы не можем продолжать эти отношения.

… Когда я вернулась на пляж, все еще думая о Филе, было уже четыре часа. После того вечера он больше не появлялся. Звонить я не осмеливалась. Этот случай вызвал во мне чувство вины, хотя я и не могла понять, в чем виновата. И я написала Филу о наших с Карлом планах развестись, чтобы он знал, что не предавал дружбу, что я не изменила памяти неверного мужа… письмо, вызванное тем же стремлением к самосохранению, как и предыдущее молчание, письмо, на которое я так и не получила ответа.

Несколько лет спустя я увидела фильм Вуди Аллена "Ханна и ее сестры". Печальная улыбка скривила мое лицо, когда муж Ханны соблазнил ее сестру стихами. Строчка "Их свет и нежность маленьких ладоней" нагло заполнила огромный экран, и я подумала: "Неужели все мужчины в мире, ищущие любовных приключений, пользуются одними и теми же стихами? "

… Через несколько минут после моего появления на пляже Робин уселась передо мной с улыбкой от уха до уха.

– Ну?! – восторженно спросила она.

– Что "ну"? – спросила я в ответ.

– Так что ты о нем думаешь?

– О ком? – спросила я, притворяясь бестолковой.

– О Джефри, конечно!

– Он кажется мне милым, – сказала я, отбрасывая горькие воспоминания о Филипе Краузене. – Так где же Элиот? Я думала, он приедет сегодня.

– Когда я ходила домой обедать, на автоответчике была запись. Элиота вызвали помочь при родах. Ты же знаешь, он один из самых известных специалистов в городе. И он очень предан своим пациентам.

– Очень мило.

– Да. Он действительно необыкновенный! – пылко сказала Робин.

– А потом он приедет?

– Господи, я надеюсь! Я так хочу его!

– Не волнуйся. Переживешь, – сказала я, чувствуя укол ревности.

– Ха! Посмотрите, какой специалист! Скажите-ка мне, доктор, когда в последний раз вы…

– Да ладно, Робин, не в этом дело, – сказала я, раздражаясь больше на себя, чем на Робин.

– Так в чем же дело?

Я вынула из пляжной сумки кисть крупного черного винограда и сунула одну виноградину в рот.

– Вот, попробуй. Тебе понравится, – сказала я, кидая одну ягоду подруге… моей счастливо замужней, счастливо похотливой подруге.

Пролетев мимо рук Робин, виноградина упала в песок.

– Большое спасибо! – воскликнула Робин, подбирая ее. Тщательно обтерев песчинки, она надкусила и скорчила гримасу: – Кислая кожица… но внутри сладко.

– Как некоторые мои знакомые.

– Философия обязательна? Или это психология? В любом случае, возвращаясь к нашему разговору, секс необходим для хорошего самочувствия. Попробуй. Тебе понравится.

– Ну… я слышала, Дуг свободен.

– Господи, Алисон, ты еще и цинична!

– Возможно.

Я уже испытывала угрызения совести за свою зависть к Робин… не говоря уж о том, что я сделала с Джефри Кауфманом в "Желтом" файле, выместив на нем всю обиду на Фила Краузена.

– Но в глубине души я просто прелесть, – добавила я, начиная жалеть себя.

– Да, я знаю, – сказала Робин, может быть, лучше меня самой понимая легкую дрожь моего голоса и неожиданно появившийся блеск в моих глазах. – Итак… когда уезжает Шел?

Глава четвертая

Белая

Оставался еще почти час до появления Шела, когда, разложив на столе копченую лососину, овощи, булочки и клубничный пудинг, я уселась с журналом на балконе и принялась решать кроссворд. Однако тошнота и сильное сердцебиение вскоре заставили меня отложить журнал. В холодном поту я вернулась в комнату и включила телевизор, постаравшись сосредоточиться на мерцающем экране. Как ни странно, это помогло.

– Привет! – крикнул Шел, появляясь несколько минут спустя.

Я приветствовала сына объятиями и поцелуем, но, как обычно, он вывернулся, и мои губы приземлились где-то в районе его уха.

– Ты стал слишком взрослым, чтобы поцеловать мамочку? – спросила я скорее с нежным упреком, чем ожидая ответа.

– Господи, ну и коротышка же ты! – воскликнул Шел, избегая объяснений и кладя ладонь на мою макушку.

– Метр шестьдесят, – защитила я свой рост.

– Не может быть!

– Я без каблуков.

– Ты козявка.

Я улыбнулась и пошла в кухню за маслом и сливочным сыром. В эту игру мы играли с тех пор, как Шел вырос настолько, что мог смотреть через мою голову. Я понимала, что игра продолжается из-за смеси гордости и неуверенности, которые испытывает Шел. Стремясь повзрослеть как можно быстрее, он чувствует смутную тревогу: если он сильнее своей матери, кто же позаботится о нем, уже не ребенке, но еще не мужчине?

– Так как дела, Шел? – спросила я, усаживаясь напротив сына и наслаждаясь красотой греческой линии его носа, изяществом и ловкостью больших рук, собирающих невероятных размеров сэндвич, и, как всегда, не веря, что этот красивый великан был когда-то частью меня, моим малышом.

– Прекрасно, – ответил Шел, увлеченный созданием шедевра из копченой лососины, сливочного сыра, лука и помидоров.

– Как работа?

– Прекрасно.

– И тебе нравится твое жилище?

– Очень.

– Тебе нравится жить с друзьями?

– Очень.

– Ты не скучаешь?

– Нет.

– И это вся благодарность и забота о материнском авторитете, – без надежды на возражение подвела я итог беседы.

– Ты должна быть счастлива, мам. В моей комнате чисто… в гостиной никаких объедков… никакого бокса по телевизору… тишина и покой, – сказал он, вгрызаясь в гигантский сэндвич.

– Я в восторге, – ответила я совершенно неискренне, и мои сжавшиеся внутренности просигналили, что самое последнее, чего бы мне хотелось, – это тишина и покой опустевшего гнезда. – Я счастлива за тебя. Только помни: до конца лета мы должны подготовить тебя к колледжу.

– Не волнуйся, мам. Я все держу под контролем, – умудрился пробормотать Шел с полным ртом.

Я вздохнула и занялась собственным сэндвичем, понимая, что мое восприятие Шела, как маятник, качается между образами ребенка и мужчины, зная, что он вполне способен держать все под контролем, но сомневаясь, что он это делает.

– Ты заполнил все документы?

– Все, мам.

– Ты знаешь, что еще из одежды необходимо купить?

– Успокойся, мам. Все в полном порядке, – он улыбнулся и бросил в рот черную оливку. – Что слышно о даме, нырнувшей с крыши пару дней назад?

– Шел! Как ты можешь? Это ужасно!

– А что я говорю?

– Но как ты это сказал!

– Это та дамочка с губами? – спросил Шел, вытягивая губы.

– Если ты имеешь в виду Марджори Эплбаум, да. И не будь вульгарным.

– Какая жалость. Полиция еще разнюхивает? В газетах пишут, что они собираются опросить всех жильцов Башни. Она правда прыгнула?

– Я не знаю. Я дремала на балконе, и мне показалось, будто что-то пролетело мимо. Но вполне возможно, что это была Марджори. Ужасная мысль.

– Да брось! Моя мама – главный свидетель! Она была довольно молодая, как мне кажется?

– Моложе меня.

– Все моложе тебя.

– Спасибо. Очень приятно слышать.

– Да не обижайся! Ты не так плохо выглядишь для старой дамы. Джейсон считает тебя красоткой.

– Неужели? – я слегка распрямилась. – Он тебе это сказал?

– Угу. Извини.

– Ты поднял этот вопрос. Мне просто любопытно. Что еще он тебе сказал?

– Да не волнуйся, мам. Все ребята считают, что ты еще мамтрахалка.

– Кто?

– Мамтрахалки – матери, с которыми еще можно потрахаться.

– Шелдон Даймонд, ты шокируешь меня!

– Конечно-конечно. Тебя все шокирует. Только не рассказывай, что ты никогда раньше не слышала о мамтрахалках.

– Так… какие ребята? – спросила я, пропуская мимо ушей его последнее замечание.

– Так ты не знала, что пляж Башни называют Мамтрахбург? – спросил он, игнорируя мой вопрос.

– "Мамтрахбург"!?

– Господи, какая же ты наивная!

– В чем?

Шел засунул в рот остатки сэндвича и начал строить новый.

– Так в чем же заключается моя наивность?

Молчание.

Я отправилась в кухню налить себе вторую чашку кофе и, возвращаясь, дернула своего ухмыляющегося сына за локон каштановых, порыжевших на солнце волос.

– Не трогай меня за волосы! Я ненавижу, когда ты это делаешь.

– Тогда объясни мне.

– Что объяснить?

– Почему ты считаешь меня наивной?.. И какие ребята думают, что я…

– Ты ничего не знаешь, – продолжал дразнить Шел.

– Например? – настаивала я, не прислушиваясь к голосу рассудка.

– Ну, держу пари, что ты не знала об аборте миссис Пинкус в прошлом году, – спокойно сказал он, размазывая сыр по булке.

– Что?

– Аборт.

– Где ты это услышал?

– От отца.

– Не понимаю.

– Отца ребенка… или, точнее сказать, эмбриона, и я не имею в виду доктора Пинкуса… хотя он и… хм… специалист по плодовитости, по иронии судьбы.

– Не смешно, Шел. И кто же отец, по-твоему?

– Несостоявшийся отец, мам. И давай просто скажем, что он может трахать, хотя еще не имеет права голосовать.

– Шел!

– Что? Я просто говорю то, что есть. И поверь мне, она не единственная.

– Единственная в чем?

– В пользовании юной плотью, – поддел Шел, широко ухмыляясь и играя натренированными мускулами.

– Твои подростковые гормоны отравляют твой мозг, Шел.

– Передай мне овощи… пожалуйста.

– Ну этого я действительно не знала, – сказала я, смутно вспоминая подмигивания парня на пляже.

– Я закончил изложение дела. Ты ничего не знаешь!

– Тебя больше устраивает пудинг на тарелке или на лице? – пригрозила я.

– О, не бросай! Извини.

Я отрезала по куску пудинга себе и Шелу, съела клубничину и небрежно спросила:

– Кто еще рыщет здесь в поисках добычи?

– Ха! Так ты все-таки веришь мне? Ну, ты удивишься.

– Хорошо, удиви меня.

– Хмм… Давай подумаем. Как насчет миссис Форестер? – протянул Шел, глядя в потолок.

– Не верю!

– Я говорил, что ты удивишься.

– Бренда Форестер? А кто этот парень?

– Я не могу сказать.

– Кто, Шелдон?

– Я не могу выдавать чужие секреты.

– Я не верю! Я не могу поверить, что интеллигентные взрослые женщины совращают детей.

– Детей? Мама, не надо! И я бы не назвал это совращением, – сказал он, принимаясь за пудинг.

– А как бы ты это назвал? И что ты сам знаешь об этом?

– Я наслышан.

– Ты наслышан? – спросила я своего взрослого ребенка, пытаясь представить его иначе… не как своего сына.

В такие моменты я испытываю разные чувства: благодарность за то, что Шел может говорить со мной о чем угодно, сомнение, не говорит ли он мне больше, чем я хочу слышать, и подозрение, говорит ли сын мне хотя бы половину.

– Как ты думаешь, ты бы вышла замуж за папу, если бы не забеременела мной? – неожиданно спросил он.

– Конечно, – ответила я, не раздумывая и чувствуя в вопросе Шела что-то большее, чем простое любопытство. – Мы с твоим отцом очень любили друг друга, и… ну, ты бы все равно случился рано или поздно… – Я старалась не думать о правдивости своих слов, пытаясь только успокоить возможные страхи Шела о его месте в мире вообще и в моем мире в частности, удивляясь, как давно он думает об этом и почему заговорил только сейчас. – А почему ты спрашиваешь?

– Просто подумал.

– "Просто подумал"? И о чем же?

– Наверное, тебе было бы легче, если бы я не родился.

Я была потрясена. Как он мог так неправильно истолковать мою любовь к нему, мою поддержку… всю мою жизнь?

– И поэтому ты должна быть счастлива, что я уезжаю. Ты займешься собой для разнообразия. Может, даже встретишь какого-нибудь парня и снова выйдешь замуж.

– Шел, я… – начала я, но не смогла продолжать, задыхаясь от слез, в буре противоречивых мыслей и чувств.

– Мам, не надо! Не плачь! Господи! Что я такого сказал?

– Ничего. Просто я не хочу, чтобы ты чувствовал, что должен уехать из-за меня. Ты – самый важный, самый нужный человек в моей жизни… и я люблю тебя… и я не могу поверить, что ты так чувствуешь… так думаешь о себе…

– Я не о себе думаю, мам, а о тебе.

– Ты не должен беспокоиться обо мне! Это не твоя забота. Я твоя мать. Я беспокоюсь о тебе. И не имеет значения, сколько тебе лет, Шел, ты все еще мой ребенок.

– На всякий случай, мам, если ты не заметила, я – большой ребенок, – застенчиво сказал он. – Я могу заботиться о себе сам. Честно. Мне восемнадцать лет. Ты не должна больше защищать меня Эй… Я мог бы защищать тебя… Я мог бы защищать всю страну!

Я хотела ответить ему, хотела сказать, что он не должен отвечать за весь мир и за меня, но не смогла вымолвить ни слова, представив всех юношей, уходящих на войну… отрываемых от матерей… детей – в джунглях и пустынях конфликтов. Это было выше моих сил.

– Война – не шутка, Шел!

– Успокойся, мам. Я шучу. Я же уезжаю в колледж, а не в лагерь новобранцев.

Я перестала дуться и улыбнулась. Шел всегда может заставить меня улыбаться, несмотря на огорчения. Все в моем сыне всегда поражало и изменяло меня, мои взгляды. Я иногда удивлялась, происходило бы то же самое с дочерью, или если бы я была отцом. Странные вопросы. Мы – мать и сын, и между матерями и сыновьями особая связь. Будучи столько лет и матерью и отцом Шела, я пыталась игнорировать эти особенности, нейтрализовать различия между мужчиной и женщиной; возможно, я нейтрализовала себя только в своих собственных глазах.

– У меня все будет прекрасно, мам! Ты не должна беспокоиться. Я добьюсь успеха. Ты будешь гордиться мной, – разглагольствовал Шел с пудингом во рту, как будто понимая мое молчание, взваливая на себя груз ответственности, как маленький ребенок, старающийся облегчить боль родителей…

– Не хочешь забрать остатки пудинга для ребят?

– Конечно.

Он взял тарелку и понес пудинг в кухню, тщательно обернул его в пластик и фольгу, как я заворачивала его школьные завтраки.

– Я люблю тебя! – крикнула я, когда он шел к лифту.

– Конечно, – ответил он, с улыбкой поворачиваясь ко мне.

Позже, на пляже, я намазалась кремами от загара под своим белым зонтиком и, оглянувшись, заметила Робин, сидящую в одиночестве под розовым зонтиком. Я позвала ее.

– Как ты себя чувствуешь, Алисон? – спросила Робин, ставя свой шезлонг на солнце передо мной.

– Сейчас прекрасно, – ответила я, вспоминая утреннюю тошноту и головокружение, исчезнувшие так же таинственно, как и появились.

– Как прошел ленч?

– Прекрасно.

– А именно?

– У тебя есть десять часов?

– Начинай! – с вызовом сказала Робин, поудобнее устраиваясь в шезлонге и подставляя лицо обжигающему солнцу.

– Он хочет, чтобы я вышла замуж.

– Да? С чего вдруг?