Текст книги "Пляжное чтиво"

Автор книги: Шейла Дайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Крупная женщина в крестьянской блузе и юбке, стоявшая справа от входа, указала на меня.

– Только вы, – сказала она и прошла в одну из двух занавешенных кабинок в глубине маленькой комнаты.

Усевшись за столик напротив нее, я заметила карты.

– Вы пользуетесь картами? – спросила я.

– Для вас никаких карт. Карты бывают опасны, – ответила она, беря мою правую руку в свою.

Вдруг мне захотелось оказаться где-нибудь подальше от нее.

– Не бойтесь, – понимающе сказала женщина. – У вас хорошая рука. Вы умны, заботливы, чувствительны, хороший друг, и у вас хорошая интуиция.

Она взглянула мне в глаза.

– Через две недели, или два месяца, или два года вы выйдете замуж… за человека, который заботится о людях… за врача.

Я улыбнулась, подумав, можно ли считать психиатра врачом.

– В вашей жизни есть дверь. Один мужчина выходит, а другой входит. И еще одна дверь. Она заперта… и у вас есть тайна. Вы посмотрите в зеркало и вспомните.

Мне показалось, что она набросила на мои плечи тяжелую кольчугу. Я вопросительно посмотрела на нее, но она отпустила мою руку.

– Теперь мужчина, – сказала она.

Джефри на несколько минут исчез за занавесом, затем появился в сопровождении мадам Зора. Он взял меня под руку, и мы вышли на променад, а мадам Зора крикнула нам вслед:

– Мадам, сновидения – зеркала наших душ!

– О чем она говорила? – спросил Джефри в кафе-мороженом.

– Я не совсем уверена. Но она сказала что-то о том, что я вспомню какую-то тайну, глядя в зеркало. А что она сказала вам?

Джефри заказал две порции шоколадного мороженого с фруктами, орехами и взбитыми сливками.

– Она сказала, что я добрый и умный, и заботливый. И она сказала, что я скоро женюсь.

– Похоже, она всем говорит одно и то же.

– Но она ничего не сказала мне о тайнах.

– И она говорила о сновидениях. Интересно, имела ли она в виду, что я узнаю эту тайну из снов… потому что в последнее время я вижу очень странные сны, – сказала я…

– Вы уверены, что все в порядке? – спросил Джефри, когда мы возвращались домой.

– Я пыталась кое-что вспомнить. Но чем больше я старалась, тем дальше это ускользало. Очень странное чувство.

– Память иногда коварно шутит, – сказал Джефри.

– Да, – согласилась я и снова замолчала, и молчала всю дорогу домой, пока Джефри болтал о разных несвязанных предметах. Или они казались несвязанными мне, поскольку мне было трудно сосредоточиться. Я была очень занята собственными попытками вспомнить что-то, возможно, никогда и не происходившее.

– Вы такая тихая последние полчаса, Алисон, – сказал Джефри, когда мы вошли в мою квартиру. – Снова думаете о Шеле?

– Нет-нет. Ничего особенного.

Джефри озадаченно смотрел на меня.

Меня охватило неконтролируемое желание обнять его и прижать к себе. Он взял меня за руку и провел на балкон, и пока мы стояли рядом, опершись о перила, мои укрепления рушились.

– Джефри, я пытаюсь попробовать рассказать вам о том, чего не могу вспомнить.

Джефри смотрел на мои руки, сложенные на перилах.

– Это фрагмент ускользающего или несуществующего воспоминания, как мираж на границе реальности и воображения. Вы понимаете?

Джефри молча улыбнулся, и я продолжала:

– Как такая смешная маленькая закорючка, которая мелькает перед глазами и исчезает, когда вы пытаетесь сосредоточиться на ней? Ну, если вы глядите прямо вперед и не фокусируете на ней взгляд, вы можете видеть призрачные очертания уголком глаза.

Джефри медленно кивнул.

– Так вот, такой мираж, только в памяти, преследует меня много лет.

– И на что он похож? – ласково спросил Джефри.

С минуту я думала, что не смогу сказать, но потом вспомнила, как Джефри сидел днем на моем диване, глядя в потолок, как он глубоко вздохнул и сказал: "Не могу поверить, что собираюсь рассказать вам об этом". И я ему рассказала.

– Я помню высокого мужчину. Я смотрю не на него, а на ворсистое зеленое покрывало, расстеленное на кровати под балдахином. Он где-то рядом со мной, справа, немного впереди, так что я могу видеть его спину… Я могу сказать, что на нем была клетчатая рубашка, что мои глаза были на уровне его талии, но я, возможно, и придумываю все это. Мне кажется, что я помню его слова: "Давай поспим". – И когда я произнесла эти слова, у меня пробежали мурашки по коже, и все волосы на теле встали дыбом.

Джефри не произнес ни слова, только наклонился, почти касаясь меня. Я расслабилась.

– Я могу сказать, что помню знакомый запах и что лежу на кровати с кем-то с волнистыми темными волосами, и этот человек обнимает меня, но, может, это все выдумки, – продолжала я. – Правда в том, что я помню только, что не помню чего-то. И я не вспоминала это много лет, то есть я помню, что не вспоминала этого много лет, но я не уверена, что вообще есть, что вспоминать.

– Призраки сознания, – сказал Джефри, обнимая меня.

– Мне кажется, что сегодня днем у меня был сон о… или о чем-то подобном. Но это было на пляже… очень странно… я не понимаю, что это значило.

– Вы помните сон?

– Не совсем, – сказала я, и это было отчасти ложью. Но я не хотела рассказывать ему, что грезила о юноше на пляже. Я не хотела, чтобы у него появились ложные мысли.

– Иногда мы помним события так, как хотим их помнить, Алисон, чтобы они соответствовали нашей жизни в то время. Так что, может, не стоит вспоминать далекое прошлое. Может быть, вы пытаетесь вспомнить это только для того, чтобы объяснить настоящее.

Должно быть, я этим рассказом облегчила свою душу, потому что, даже не понимая слов Джефри, чувствовала, как будто разрубила тугой узел. Как будто я перенеслась на страницы своей книги "Рубец времени". "Неужели в конце концов жизнь подражает искусству? Неужели доктор Кауфман, врачующий душу, а не тело, предназначен мне судьбой?" Я повернулась к нему… обнять, поцеловать… ласково, как он поцеловал меня днем. Но когда он пылко вернул мой поцелуй, я выскользнула из его объятий.

– Я что-то сделал не так, Алисон? – обиженно спросил он.

– О нет, Джефри! Вы – необыкновенный человек, но…

– Нет, Алисон! Пожалуйста! – отчаянно прервал он меня. – Мне правда пора уходить.

И он умчался с балкона и вылетел из моей квартиры, прежде чем я успела сказать хоть слово, объяснить ему мое капризное поведение, хотя, возможно, и к лучшему… потому что у меня не было никаких объяснений.

– Не могу понять, что я такого сказала, – говорила я Робин в воскресное утро на пляже.

– Я думаю, дело не в том, что ты сказала, а что ты сделала… или не сделала, – ответила Робин.

– Нет. Я думаю, что дело в моих словах, – упрямо повторила я, вспоминая, что написала о жизни Джефри Кауфмана, о том, как все женщины отвергали его одними и теми же словами… словами, которыми и я отклонила его пылкие ухаживания.

Не в состоянии в данный момент отделить вымысел от реальности, я была уверена, что Джефри сбежал, боясь услышать конец моего заявления, хотя у меня не было причин верить в совпадение плодов моего воображения с действительностью.

– Алисон, как только женщина говорит мужчине "нет", он старается быть от нее как можно дальше как можно быстрее.

– Ты права, – согласилась я, понимая, что не имеет значения то, что я написала или подумала, или подумала, что написала, суть одна: я собиралась сказать Джефри Кауфману, что хочу разговаривать с ним, а не заниматься любовью. И он это понял.

– Я, пожалуй, окунусь перед ленчем, – Робин встала, поправляя купальник жестом, напомнившим мне о том, как я ее видела во сне. И я покраснела.

"Господи, должно быть, я действительно озабоченная", – виновато подумала я. Робин направилась к морю, подняв голову, раскачивая локтями при каждом шаге, походкой, напомнившей мне цыплят из мультфильмов. Этот образ затмил мои эротические мысли. Я закрыла глаза…

Глава двенадцатая

Белая

Вернувшись в свою квартиру, чтобы зайти в туалет (во второй раз за час) около половины второго в субботу днем, я обнаружила мелькающий красный огонек на автоответчике. Моя первая мысль была о Шеле. Увидев указатель двух вызовов, я подумала о Джефри и его неожиданном бегстве накануне.

Однако мочевой пузырь не дал мне возможности выслушать сообщения, и я побежала в ванную, обмочив по дороге купальник. Инфекция мочеиспускательного канала. Или я выпила утром слишком много кофе? Я вспоминала симптомы, которые сама же перечислила в нескольких статьях: частота и невозможность терпеть – именно то, что я сейчас испытывала. И оставалось только ждать классического тика в конце. Ни тика, ни жжения. Слава Богу, почки в порядке… пока.

Сменив купальник, я решила сказать Джефри – я была уверена, что звонил именно он, несмотря на заявление Робин, – что не могу увидеться с ним вечером, так как занята с Шелом. Я также была уверена, что второе сообщение на моем автоответчике – новая мольба голодного сына, и совсем забыла, что сегодня – суббота и мать – последний человек на свете, с кем подросток захотел бы провести субботний вечер.

Оба сообщения оказались от Айры Пресмэна. Первое – о том, что в лаборатории не нашли во мне ничего страшного, и я должна позвонить в его офис в понедельник и записаться на прием. Второе – приглашение на ужин и обещание перезвонить в половине шестого. Он вспомнил в конце концов, где мы встречались раньше, и сказал, что чувствует себя скорее моим другом, чем врачом. "Это было в супермаркете, не так ли?" – спросил он. "Интересно, что еще он вспомнил?! "

Вернувшись на пляж в сухом купальнике, я с удовольствием увидела, что Элиот наконец прибыл. Робин раскладывала ленч, состоящий из огромных сэндвичей – целых батонов с мясом, сыром и помидорами, которые Элиот купил по дороге. Они не заметили меня.

– Рада видеть вас, незнакомец, – сказала я Элиоту, останавливаясь у розового зонтика.

Он улыбнулся и помахал рукой. Повернувшись на мой голос, Робин ухмыльнулась.

– Привет, Алисон! Элиоту удалось вырваться…

– Я вижу. Приятного аппетита, – сказала я и пошла к своему зонтику.

– Чудесный джемпер! – крикнула Робин мне вслед, имея в виду серый обтрепанный хлопчатобумажный джемпер Шела, который я выхватила из кучи белья и накинула на свой купальник.

Надев светофильтры, я наблюдала за Робин и Элиотом поверх журнала, пытаясь представить эту странную пару в интимном объятии. Но все, что приходило мне в голову, – огромный Элиот, потеющий над аккуратной маленькой фигуркой Марджори Эплбаум, как будто написанное мною было реальностью и как будто я была свидетелем его искушения, ее махинаций, их обмана. И мне стало жаль Робин, и я почти простила ее неблагоразумный поступок с Марти Стейнером, поступок из моего компьютера, который я считала реальным.

Постепенно стиралась тонкая линия между реальностью и вымыслом, и я чувствовала, как стираюсь сама в безмятежности знойного дня.

Непослушная прядь Айры Пресмэна поднялась на горизонте моего пляжного сна. Затем рядом с ней, как в зеркале, появился темный треугольник между моими бледными бедрами. Я почувствовала тепло губ Айры. Он поднял голову. Но это уже был не он, а Карл.

– Привет, миссис Даймонд, – сказал он. "Как странно, что мой муж называет меня миссис Даймонд", – подумала я. Затем снова:

– Миссис Даймонд…

—… Миссис Даймонд! Вы не спите?

Я открыла глаза и обнаружила лейтенанта Фиори. В одной руке у него была книжка, которой он прикрывал глаза от солнца, в другой – туфли с засунутыми в них носками. Я смутилась от того, что впустила его на очень частную территорию своего сна, хотя уже помнила его содержание очень смутно.

– Что привело вас сегодня на пляж? – с трудом выдавила я.

– Сообщение, которое вы вчера оставили. О записной книжке. Я перезвонил, и когда отозвался автоответчик, решил, что в такой прекрасный день вы на пляже. Надеюсь, вы не возражаете. И, кроме того, у меня был скрытый мотив.

Я снова покраснела, подумав, что это за скрытый мотив.

– Я считала, что только у подозреваемых бывают скрытые мотивы, – пошутила я, пытаясь перехватить инициативу.

– Ничто человеческое нам не чуждо! – рассмеялся он. – Но сначала главное. Расскажите мне о записной книжке, которую вы нашли.

– Особенно нечего рассказывать. Мой сын нашел ее в лифте через несколько дней после смерти Марджори. Он приходил обедать. Мальчики вырастают, но иногда еще нуждаются в своих мамочках, – тоскливо отклонилась я от темы, еще не совсем придя в себя после сна. – И дело не только в еде… Извините. Он скоро уезжает в колледж в Чикаго… Ну, в общем, записная книжка из красной кожи, размером с карманный телефонный справочник, и на первой странице стоит имя Марджори Эплбаум.

– Странно, что техники не заметили ее в уикэнд, как вы думаете?

– Я не думала об этом, – сказала я, размышляя… "Действительно странно… если Шел на самом деле нашел ее в лифте, как он сказал, а не в квартире Бренды, как я написала". – Подростки иногда ведут себя странно, не так ли, лейтенант?

– Вы не могли бы принести ее мне, миссис Даймонд? – вежливо спросил лейтенант Фиори, не замечая мои странные ассоциации.

Он был чрезвычайно вежлив, этот очень молодой человек. И красив. Не загорелый и мускулистый, как спасатели и служители пляжа, но привлекателен и сексуален. "Интересно, сколько ему лет, если он действительно так молод, как выглядит, а выглядит он не больше, чем на двадцать пять. И он так вежлив потому, что я настолько старше его? Или у него скрытый мотив? Слышал ли он о женщинах Мамтрахбурга? "

– Сейчас? – спросила я, испугавшись, что он пойдет со мной в мою квартиру… будет со мной наедине… а я в купальнике… влажном после волнующего сна.

– Если не возражаете, я подожду здесь и немного пожарюсь на солнце. Видите ли, когда расследуешь убийство, не остается времени для пляжа.

Конфликт между облегчением и разочарованием от отсутствия у него намерений в отношении меня не дал мне осознать сразу его определение кончины Марджори: "убийство".

– Вы сказали "убийство"?

– Ну, именно так мы расследуем этот случай на данной стадии, миссис Даймонд. О самоубийстве не может быть и речи.

И тут я вспомнила, что читала в газете… запертая изнутри балконная дверь.

– Я схожу за книжкой, – сказала я, вставая, натягивая джемпер на купальник и подхватывая босоножки. – Я вернусь через минуту. Посидите… и угощайтесь виноградом… он в сумке.

– Спасибо. Я почитаю, – сказал он, показывая обложку книги "Рубец времени".

Пятьдесят с чем-то тысяч книг издаются ежегодно, а лейтенант Фиори читает мою! Двое моих знакомых читают на этой неделе "Рубец времени". "Какое странное совпадение", – подумала я, направляясь к дому. Я поднялась в свою квартиру, взяла книжку и пролистала ее в последний раз, записывая на клочке бумаги: желтый, розовый, зеленый, оранжевый, бирюзовый, сине-белый, темно-синий, желто-оранжевый – вместе с первой и последней датой на каждой странице. Затем я подошла к балконной двери и захлопнула ее, чтобы посмотреть, не может ли замок защелкнуться сам по себе. Он не защелкнулся. Я попробовала снова. Он не защелкнулся, но как будто чуть-чуть шевельнулся. Может, если защелка расшатана… и вдруг я снова почувствовала давление в мочевом пузыре. Я бросила исследования и пошла в ванную комнату, размышляя об инфекции, когда накапало не больше наперстка мочи. Однако снова ни тика, ни жжения, ни предательского розового пятна на туалетной бумаге, заметила я с облегчением.

Вернувшись на пляж, я нашла лейтенанта удобно устроившимся в моем шезлонге и жующим маленькую гроздь зеленого винограда. Читающим.

– Не думала, что у полицейских есть время читать романы, – сказала я, вручая ему красную книжечку. – Вернее, подобную литературу.

– Ничто человеческое нам не чуждо, – снова сказал он, вставая и улыбаясь.

"У него обаятельная улыбка", – подумала я.

– Мне кажется, это я уже где-то слышала. Между прочим, как вам нравится этот роман? – не удержалась я.

– Вы знаете, я читал все книги Слоан И. Даймонд и решил, что автор – женщина.

– Неужели?

– Вы читали книги Даймонд, не правда ли? О, конечно, читали… это популярное чтиво… особенно на пляже.

– Вообще-то я никогда не читаю книги на пляже, – солгала я, сказав первое, что пришло мне в голову, и немедленно испытав угрызения совести. Я солгала офицеру полиции… как преступница.

Он помолчал, улыбнулся и вдруг сказал:

– Вы не подпишете мне эту книгу?

– Что?

– Вашу книгу. Вы подпишете ее?

– Я не понимаю…

– Но ведь вы написали эту книгу. Все знают, что Слоан И. Даймонд – псевдоним.

Я в замешательстве таращила на него глаза.

– У этой книги медицинская тема, и произведения Даймонд отличаются сексуальностью и тайнами.

"Он знает!" – подумала я, со страхом вслушиваясь в его анализ.

– Миссис Даймонд, – продолжал он, подчеркивая мое имя, – вы – писатель, вы специализируетесь в медицине. И хотя вы кажетесь скромной, даже несколько чопорной… Но, возможно, в этом ваша тайна. Только Слоан И. – анаграмма Алисон, – нанес он последний удар с раздражающе самодовольным видом.

– Поймали, – сказала я, немедленно сдаваясь, устрашенная властью его полицейского значка. Или так я попробовала убедить себя. На самом деле я хотела, чтобы он знал. Его открытие возбудило меня. Нетрудно прятать что-то от тех, у кого нет причин искать, поняла я. Это прозрение могло бы объяснить много маленьких загадок жизни.

– Лейтенант, пожалуйста, пусть это останется между нами. Никто не знает, кроме моего литературного агента и издателя.

– Слово чести! – сказал Фиори.

И его бойскаутский салют и непокорный темный локон напомнили мне Айру Пресмэна, мой сон, и я снова покраснела.

– Не думал, что Слоан И. Даймонд так легко краснеет, – сказал Фиори, и его улыбка показалась мне плотоядной.

– Ну, если это все, лейтенант… – я отвернулась, садясь в шезлонг, чтобы у него не появились какие-нибудь ложные мысли.

– Еще только одна деталь – и я ухожу, миссис Даймонд.

Я замерла.

– Автограф, – произнес он, улыбаясь и вручая мне книжку и авторучку.

Я открыла книгу на титульной странице и написала: "Тайному почитателю… с наилучшими пожеланиями. Слоан И. Даймонд". "Мой первый автограф… и последний", – подумала я, чувствуя неловкость от того, что лейтенант смотрит на меня по-новому.

– Благодарю вас, миссис Даймонд, – сказал Фиори. Забрав книжку и прочитав надпись, он снова отдал честь. – Это будет наша маленькая тайна.

Он был уже на полпути к променаду, когда я почувствовала неожиданную жажду тепла и выдвинула шезлонг на солнце. Закрыв глаза, я представила Фиори и услышала его слова: "Наша маленькая тайна".

Я ненавидела тайны. Не говорить, то есть молча отрицать правду, – это ложь, вывернутая наизнанку. Я выросла в семье, где все было тайной: от денег до болезни, от секса до смерти, где "не говорить" было паролем моего детства. Странно, что именно я создала самую большую тайну – тайное я.

Меня затопили воспоминания об Эви – в ее доме, в моем доме… как ее опускают в могилу. Ее самоубийство было тайной. Только из газет я узнала, что Эви погибла не в автокатастрофе, как мне сказали.

Несмотря на жару, меня охватила дрожь. "Почему, – удивлялась я, – почему я подумала сейчас об Эви? Может, потому, что недавно говорила о ней… или потому, что падение Марджори с балкона похоже на падение Эви с моста. Правда, Эви не упала, а прыгнула. Там не было никаких разговоров об убийстве. Там были свидетели".

Иногда мне казалось, что я тоже стала свидетелем самоубийства Эви, хотя и была в милях от моста, когда это случилось. Я ясно помню сильное чувство вины, когда узнала правду о ее смерти. Я где-то читала, что это обычная реакция на самоубийство.

И теперь я была единственным, пусть и несовершенным, свидетелем падения Марджори. И хотя едва знала ее, я должна признаться в интуитивном понимании ее смерти. Как еще объяснить удивительное совпадение между моей книгой и записной книжкой Марджори с цветными страницами. "Это должны быть зонтики, – подумала я. – Они все были там, как и в моей книге: зеленый, синий, желтый, розовый. И там были другие цвета".

Оглядевшись, я заметила оранжевый зонтик Марчи Кобрин (стройной матери двух детей, находящихся в данный момент в лагере, жены адвоката, человека, чьего имени я не могла вспомнить, похожего на образ "до" в рекламе лекарств для похудания); сине-белый полосатый зонтик Дебби Какой-то (блондинки, жены врача, матери троих детей: двоих в лагере, одного в Европе – женщины, которая каждый день занималась на пляже аэробикой и чье лицо так натянулось после недавней подтяжки, что казалось пришитой маской); темно-синий зонтик женщины по имени Синди или Минди, которая флиртовала в рабочие дни со спасателями, пока ее красивый муж Адам работал в городе.

Желто-оранжевого полосатого зонтика не было на пляже, но я знала, что он принадлежит Лилиан Слоткин, женщине примерно моего возраста, которую Робин называла Брильянтовой Лил из-за огромного количества дорогих украшений, в которых та выплывала на пляж, включая брильянтовый браслет, золотые с брильянтами часы, брильянтовое ожерелье, брильянтовые серьги, брильянтовое кольцо на левой руке и огромную жемчужину, усыпанную брильянтами, на пальце правой руки. Она была замужем за очень привлекательным седовласым мужчиной, чьего имени я тоже не знала, по-настоящему богатым, если верить тому, что я слышала. И ходили слухи, что она получала новый образец ювелирного искусства каждый раз, как он заводил интрижку. В этом году у нее были новые часы. "Не за Марджори ли", – подумала я.

И бирюзового зонтика не было сегодня на пляже. Его владелица была одной из молодых круглогодичных обитательниц Башни. Несмотря на обильный макияж, старивший ее, она была явно моложе меня. И она очень редко появлялась на пляже. Я не видела ее с самого начала своего отпуска, то есть уже неделю. Но если она появлялась, на ней обычно был простой черный купальник без бретелек, высоко вырезанный на бедрах. Ее черные волосы и густые черные брови драматично дополняли светло-голубые глаза, обведенные черным карандашом.

Поскольку эта молодая женщина была не замужем, ее появление в записной книжке могло бы удивить меня, если бы я не знала, что это Тиш Гордон, предполагаемая любовница Марти Стейнера (согласно Робин, которая слышала это от Элен Кац, у которой был нюх на подобные вещи), и ходили слухи о "любви втроем"… Нет, это я придумала в своей книге.

Надо не забыть рассказать лейтенанту Фиори о своей теории цветов.

Я увидела Бренду Форестер под красным зонтиком и вспомнила, что в книжке Марджори не было "красной" страницы. Странно. Бренда не замужем, и записную книжку нашли в ее квартире… Нет, это было в моей книге. Но эта деталь казалась тревожно реалистичной. И учитывая слухи о лесбиянских наклонностях Бренды… "Нет, это Робин сказала в моем сне. Но в сон это должно было прийти откуда-то, – подумала я. – Возможно, сплетня, которую я слушала вполуха, а потом забыла. В конце концов, я не из тех, кто обращает внимание на сплетни". В любом случае, учитывая остальные слухи о Бренде-мамтрахалке, можно предположить, что она способна на что угодно. Например, на лесбийскую связь с Марджори.

"Как… Боже избави! Как связь с Шелом, который вполне мог найти записную книжку Марджори в квартире Бренды… в пятницу, когда умерла Марджори… после того как Бренда заманила его к себе, чтобы успокоить боль от смерти своей любовницы… "

Но было слишком отвратительно думать об этом, так что я выбросила все эти мысли из головы и тут же услышала свое имя.

Подняв глаза, я увидела, что Робин машет мне, направляясь с Элиотом к променаду. "Наверное, идут домой заниматься любовью", – подумала я, помахав в ответ и вспомнив свой прерванный эротический сон с Айрой Пресмэном. Я закрыла глаза и постаралась снова войти в свою фантазию, рассчитывая на особую изоляцию, создаваемую шумом прибоя и убаюкивающим ветром. Но несмотря на все старания представить лицо Айры Пресмэна, под черным локоном снова появилось лицо Карла.

Когда я впервые встретила Айру, именно его локон привлек мое внимание, и я помнила его долго после того, как забыла лицо. Странно, что он напомнил мне Карла, ведь не его волосы, а рот заинтриговал меня. Его полные, прекрасно очерченные губы, губы, которые он часто облизывал во время разговора, тревожно чувственные, слишком чувственные для его чисто выбритого лица и удивительно соблазнительные. Думая о прошлом, вспомнила, что именно я спровоцировала не только наш первый поцелуй, но и большинство наших любовных ласк. За исключением первого раза.

Мне был почти двадцать один год, я училась на старшем курсе университета Темпл в Филадельфии, специализировалась в журналистике и встречалась с доктором Карлом Даймондом, акушером-гинекологом старше меня на тринадцать лет. Мы познакомились летом во время моей практики по социологии в университетской больнице, где он работал.

Я не очень много помню о первых месяцах знакомства с Карлом – только благоговение перед его почтенным возрастом и степенью. Он был мил и прекрасно развлекал меня: театры и изысканные рестораны. Он не пил и не курил и очень уважительно относился к моим родителям, чем завоевал одобрение моего отца, но мать не доверяла ему. "Он слишком стар для тебя", – говорила она, имея в виду, что ему нужен только секс. Но прошло несколько свиданий, пока мы поцеловались – непорочное событие, инициированное мной.

Затем каждый субботний вечер и иногда по пятницам мы куда-нибудь ходили, иногда с Филом Краузеном и его подружкой, и в эти вечера я несла свою юность в неловком одиночестве. В конце концов мы обычно сидели в гостиной моих родителей. Я слушала его тихие рассказы о его родителях и больнице и, не в состоянии подавить желание дотронуться до его губ, тянулась и целовала его. Он никогда не сопротивлялся. Его тело было теплым и хорошо пахло, и у меня появлялись чувства, которых я никогда не испытывала раньше. Хотя нельзя сказать, что я никогда раньше не целовала мужчин. Я целовала мужчин, но я все еще была девственницей. Может, так случалось потому, что Карл был старше, и я ожидала, что целуя старшего мужчину, должна чувствовать что-то другое. Или, может, потому, что он был другим. Более молодые приятели были требовательными, жадными, а Карл был пассивен и ласков, джентльмен… может, слишком джентльмен.

И вот как-то в пятницу вечером почти через шесть месяцев после нашего первого свидания, Карл повел меня посмотреть его новый кабинет. Он давно обещал, но все никак не мог собраться. Этот вечер я буду помнить всегда, хотя мои воспоминания, возможно, ближе к тому, что я написала позже, ближе к эмоциональным, а не истинным фактам. История началась…

«Присцилла Перкинс, ведущая кулинарной передачи местного телевидения, никогда впоследствии не могла вынуть блюдо из духовки, не испытывая приступа сексуального возбуждения, разрывающего ее тело. Каждый раз, когда ее взгляд падал на сине-белые клетчатые кухонные хваталки, она краснела, так как эти хваталки приобрели для Присциллы совершенно новое значение.

… Стэн гордо показывал ей маленькую лабораторию, где его лаборантка делала исследования мочи и крови, два кабинета, которые он делил со своими тремя коллегами. Образ доктора Стэнли Бенсона в белом халате за письменным столом под дипломами произвел на Присциллу огромное впечатление. Она испытала что-то вроде благоговения. А потом Стэн привел Присциллу в одну из четырех смотровых комнат с устрашающими столами. Стоя в дверях комнаты номер два, она представила себе доктора Стэнли Бенсона, сидящего на крутящемся стуле между стременами кресла… между ногами пациентки… женскими ногами. Ее сердце забилось сильнее.

– О чем ты думаешь? – спросил Стэн.

– Производит сильное впечатление.

– Наше оборудование – произведение искусства.

– Я вижу, – сказала Присцилла и захихикала, узнав сине-белые клетчатые кухонные хваталки-варежки на подставках для ног со смешно торчащими большими пальцами.

– Тебе нравятся наши чехольчики? – спросил Стэн, проследив направление ее взгляда.

– Такие же хваталки в моей телевизионной кухне, – сказала Присцилла, снимая одну варежку и натягивая ее на руку для дальнейшей инспекции.

– Их принесла жена моего партнера. Металл неприятно холодит голые ноги. Я думаю, вы это знаете.

– Вообще-то нет. Я никогда не была у гинеколога.

– Никогда?

– Да, – застенчиво сказала Присцилла, возвращая варежку на место и снова чувствуя себя очень молодой и неопытной.

– Ну тогда садитесь, я проведу демонстрацию.

– Нет, спасибо, – она сделала шаг назад.

– Не раздевайтесь… просто для знакомства.

Ей было неловко, но он явно возбудил ее любопытство вместе с другими чувствами, которые у нее не было времени определить, так что она осторожно села на край кресла, покрытого белой простынкой.

Стэн встал перед ней, положив ладони на ее колени.

– Расслабьтесь, Присцилла, – сказал он. – Позвольте мне положить ваши ноги…

– Нет, я думаю, в этом нет необходимости, – прервала она его, уже немного одумавшись.

– Ничего страшного, – настойчиво уговаривал он, расправляя ее длинную юбку.

– Я правда не думаю…

– Ну не волнуйтесь, я только покажу вам, – настаивал Стэн, нежно снимая ее босоножки и опуская ее голую левую ногу в объятия кухонной варежки.

Не желая сопротивляться и казаться глупо недоверчивой, слишком осторожной… слишком юной… она расслабилась, откинувшись на высоком кресле, и позволила Стэну положить ее правую ногу в другое стремя. Ее колени встретились.

– Спасибо, я поняла, – сказала Присцилла, натягивая юбку на колени и хихикая от смущения.

Стэн подошел к ней сбоку.

– Вот так, – сказал он, откидывая спинку кресла и не обращая внимания на ее слабую мольбу об освобождении.

– Мне это не очень нравится, – сказала Присцилла, чувствуя себя смешной и уязвимой. Особенно уязвимой.

Но Стэн наклонился и поцеловал ее.

– Ну, мисс Перкинс, что привело вас сюда сегодня? – игриво спросил он.

Ее застенчивость исчезла под чарами его нежного поцелуя и интригующего приглашения в мир фантазии.

Забыв о своей неуклюжей позе, она включилась в игру.

– У меня какие-то странные боли, доктор, – сказала она.

– Где? – спросил он.

– Здесь, – ответила она, поднося пальцы к губам.

– Я думаю, мы можем с этим справиться, – сказал Стэн, снова целуя Присциллу, на этот раз более настойчиво. Его рука скользнула под ее блузку, коснулась в первый раз ее груди, вызвав целое море ощущений, привлекших ее внимание к своему телу.

– Я думаю, нам надо продолжить исследование, мисс Перкинс, – сказал он, вынимая руку из блузки, поднимая юбку и кладя ладонь между ее бедрами.

– Как тепло, мисс Перкинс. Может, у вас лихорадка? – сказал он и снова поцеловал ее.

Присцилла чувствовала, как его ладонь скользит под ее трусиками, убеждая ее поддаться нахлынувшему любопытству. Она приподнялась и спустила трусики на бедра.

– Я помогу, – сказал он, садясь на вращающийся стул между ее ног и удаляя изящный барьер. – Только разведите колени.