Текст книги "Пляжное чтиво"

Автор книги: Шейла Дайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Я думаю, он не хочет оставлять меня одну.

– Как мило, что он заботится о тебе.

– Не совсем так, Робин. Он чувствует себя ответственным за меня. Это тяжелая ноша.

– Ты немного несправедлива к нему.

– Я совсем не справедлива. И я думаю, что это я эгоистка. Я не выполнила свой долг. Он не должен чувствовать эту ответственность. Я должна была найти ему отца.

– Ты говоришь так, будто оставалась одинокой нарочно.

– Возможно. Возможно, по каким-то соображениям я избегала серьезных отношений с мужчинами.

– Теперь ты слишком сурова к себе. Какие соображения…

– Он чудесный мальчик, не правда ли? Только не рассказывай ему о нашем разговоре. Он убьет меня.

– Шел был бы рад узнать, что ты так хорошо говоришь о нем.

– Лучше не надо. Дети такие…

– Шел больше не ребенок, Алисон.

– Именно это он мне все время повторяет. И, в некотором смысле это правда. Но как его мать, я смотрю на это немного иначе.

– Ты на все смотришь немного иначе, Алисон. Именно это мне в тебе и нравится.

– Между прочим, ты когда-нибудь слышала термин "мамтрахалка"?

– Ты говоришь о "матерях, с которыми хотелось бы потрахаться"?

– Ага. И ты, наверное, также знакома со слухами об их связях с нашими детьми?

– Алисон, ты обычно приезжаешь сюда только на выходные… и, по правде говоря, мне часто кажется, что ты не хочешь слушать сплетни.

– Ты что хочешь сказать? Что я ханжа?

– Не совсем, но…

– Ну, сегодня утром я обнаружила, что мой сын знает о том, что здесь происходит, гораздо больше меня… Это меня смутило… и шокировало.

– Вот видишь. Ты шокирована. Ты единственная здесь шокирована. И что именно он тебе рассказал?

– Он рассказал, что в прошлом году Кэрол Пинкус делала аборт…

– Ах.

–… и что Бренда Форестер соблазнила одного из его приятелей…

– И кого же? – спросила Робин, наклоняя ко мне левое ухо.

– Я ему задала такой же вопрос. Он не сказал.

– Главный вопрос: почему он вообще заговорил с тобой об этом?

– Ну, мы болтали и… Вообще-то я не знаю.

– Угу. Чувство вины.

– Что ты имеешь в виду?

– Алисон, возьми себя в руки: возможно, он говорил о самом себе.

– Никогда!

– Вспомни, как ты искала его в пятницу днем. И его друзья не могли найти его… Ты видела Бренду на пляже?

– Этого не может быть!.. Ты действительно так думаешь?

– Это возможно.

– Но Бренда Форестер! Она лет на десять старше меня. Что ему нужно от женщины, старше меня на десять лет?

– Секс. С кем угодно, где угодно, как угодно. Ему восемнадцать лет, помнишь? И она еще ничего.

– Но она же такая старая!

– Она не выглядит старой, Алисон. И, кроме того, неужели ты думаешь, что похотливый подросток видит дальше манящего пальца? Вспомни фильм "Когда Гарри встретил Салли". Замечание Гарри о некрасивых девушках. Как он хотел и их трахнуть. Мы говорим о бурлящих мужских гормонах, а не о конкурсе красоты.

– Но Бренда Форестер!

– Хочешь мороженого? – спросила Робин, увидев продавца, сгибающегося под тяжестью ящика.

– Мороженое на палочке! Покупайте мороженое! – крикнул Билл, приближаясь к нам. Знакомый крик и знакомое обитателям пляжа лицо.

– Не знаю, – сказала я. – У меня что-то с желудком. И голова еще не совсем в порядке.

– Ты же вроде сказала, что тебе лучше.

– Было, а сейчас опять не очень.

– Я не психиатр, но думаю, что у тебя что-то с головой. Послушай. Пусть у меня нет детей, но я достаточно читала, чтобы понять: ты прекрасный пример синдрома пустого гнезда…

С усиливающимся раздражением я слушала, как подруга анализирует меня.

–… ты должна отпустить его, Алисон. Вот увидишь, с Шелом все будет прекрасно! Это тебе необходимо…

– Робин, – наконец прервала я, решив, что услышала достаточно, – ты не могла бы ошибаться сильнее. У нас с Шелом совершенно нормальные отношения, и я не мешаю ему уехать. Я хорошо воспитала его и думаю, у него все будет прекрасно: и в учебе и в профессии, которую он выберет. Мы всегда откровенно разговаривали, так что я не ожидаю никаких сюрпризов.

– Ты хочешь сказать, новых сюрпризов? Кроме Бренды Форестер?

Я ответила слезами.

– Извини, Алисон, я не хотела… – она вскочила и бросилась ко мне.

– Нет-нет, ничего. Все в порядке, – отмахнулась я. – Ты права. Я расстроена из-за Шела. Из-за его отъезда.

– Однако я могу ошибаться в причине твоих головокружений. Может, тебе стоит сходить к врачу?

– Со мной все будет прекрасно.

– Между прочим, полиция приходила сегодня утром, – она решила отвлечь меня.

Ей это удалось. Я попыталась взять себя в руки.

– О? Лейтенант Фиори?

– Он и еще один офицер. Постарше. Но Фиори вел беседу. Задавал кучу вопросов о Марджори. Но мне нечего было ему сказать.

– Ты шутишь? А как насчет связи Марджори с Джефри Кауфманом и ее интрижка с Марти Стейнером? – набросилась я на Робин, удивив и ее, и себя.

– Ну, ведь это только слухи, Алисон. Я не думаю, что следует вовлекать кого-то без доказательств. Если это правда, полиция сама выяснит довольно скоро.

Счет сравнялся. Я сменила тему.

– Так что еще говорил лейтенант Фиори?

– Ничего особенного. Но у меня создалось впечатление, что он интересуется тобой.

– Правда, Робин?

– Может, я сказала, что знаю о том, что ты была на балконе в пятницу утром, и что ты расстроена… твое одиночество и все остальное.

– Почему ты все это ему рассказывала?

– Он первый упомянул твое имя и спросил, знакомы ли мы. Он очень умный… и сексуальный.

– И молодой.

– Не очень. Я думаю, он выглядит моложе своих лет. И еще я думаю, что он не женат. Он не носит кольцо.

– Ну, я бы попросила тебя…

– О, посмотри, кто к нам идет! – кивнула Робин, и я увидела приближающегося Джефри Кауфмана с шезлонгом в руках.

– Добрый день, дамы. Вам не одиноко? – спросил Джефри.

– Садитесь, Джефри, – пригласила Робин.

– Фантастический день! Не могу вспомнить более чистого неба, – сказал он, ставя шезлонг рядом с Робин.

– Роб, поужинаешь со мной? – спросила я подругу, непонятно почему грубо игнорируя Джефри.

– Разве ты не возвращаешься сегодня в город? – удивилась она.

– Нет. Ты забыла? Я в отпуске.

– Джефри, не хотите присоединиться к нам сегодня вечером? – решительно спросила Робин.

– Конечно. Я тоже в отпуске. Шесть недель – до конца августа.

– Вы можете оставить своих пациентов на полтора месяца? Элиот никогда бы не уехал так надолго, – сказала Робин с оттенком гордости.

– Обычно я тоже так не поступаю. Но в этом году мне повезло. И, раз уж речь зашла о милом докторе Элиоте, когда мы увидим его?

– Да, Робин, где Элиот? – подхватила я.

– Это длинная история, – вздохнула Робин. – Самое обидное, что он не приедет и на следующие выходные.

– Мне так жаль, Роб, – посочувствовала я. – Я знаю, как ты скучала по нему всю неделю.

– Может, он приедет в среду, – ответила она, рисуя что-то ногой на песке.

Проблемы, подумала я. Даже в лучших из браков. Проблемы.

Глава пятая

Розовая

Я оставила Робин и Джефри на пляже и уединилась на своем балконе с компьютером, создавая свою версию жизни Робин и Элиота, – жизни, в которую за шесть лет знакомства с ними была посвящена лишь частично. Конечно, мой вымысел основывался на впечатлениях от тех «фактов», которые пересказывала мне Робин, и на ее интерпретации этих фактов…

«Робин познакомилась с Элиотом Кристэлом и вышла за него замуж, когда он учился на последнем курсе медицинского факультета. Высокий, ширококостный и угловатый, он был удивительно кроток для человека таких размеров.

Они были такими разными не только физически, но и по характеру, что казались на редкость неподходящей парой. Неповоротливый Элиот и хрупкая, быстрая как птичка Робин. Однако они счастливо разделяли не только страсть друг к другу, но и к соленому воздуху и сверкающему песку океанского побережья Джерси. В летние выходные они ездили на пикники в Атлантик-Сити и бродили по пляжам вдоль океана, держась за руки.

Проходя мимо "Башни из слоновой кости", они всегда восхищались стайками разноцветных зонтиков и атмосферой спокойствия, так отличающей этот пляж от всех остальных, где, соревнуясь с прибоем, грохотали магнитофоны тинэйджеров. Но они никогда не останавливались здесь, не решаясь вторгнуться в это безмолвное уединение.

И вдруг, в одно прекрасное лето, Элиот заявил, что у него появились деньги, и они купили квартиру на восьмом этаже Башни. В их первый официальный день на пляже – в третью субботу августа шесть лет назад – служащий вынул из кучи единственный розовый зонтик, на котором теперь была этикетка "Кристэл. кв. 807", проводил Робин и Элиота в центр пляжа и воткнул зонтик в песок.

– Приятного отдыха! – сказал он, оставляя Кристэлов.

– Ну вот мы и здесь! – воскликнул Элиот, раскладывая привезенные из города шезлонги под зонтиком. Затем он надел солнцезащитные очки, достал сливу и медицинский журнал и уселся в шезлонг совершенно счастливым человеком.

Робин вытащила свой шезлонг на солнце и начала разглядывать ближайшее окружение. Был жаркий день, и яркие солнечные лучи, отражавшиеся от белого зонтика неподалеку, на мгновение ослепили ее.

– Элиот, пожалуйста, брось мне свои светофильтры! – попросила она. Не получив ответа, она подошла к мужу. – Элиот!

Робин стала упрекать его, но обнаружив, что он крепко спит над своим журналом, вздохнула и сама достала очки из полотняной пляжной сумки. Идя назад к своему шезлонгу, Робин заметила под белым зонтиком молодую женщину примерно ее возраста с вишневым мороженым на палочке. Робин подошла и представилась Алисон Даймонд, озабоченной пропажей своего сына Шела.

– Вы здесь на все лето? – спросила Алисон.

– Я – да. Элиот – акушер в Филадельфии. Он будет приезжать на выходные, когда сможет.

– Я тоже бываю здесь в основном в выходные, но сейчас у меня отпуск. Не хотите присесть? У меня есть полотенце…

– Спасибо, – сказала Робин, опускаясь на теплый песок перед Алисон, как раз в тени зонтика. – Элиот уже заснул. Бедняга, у него была тяжелая неделя. Ваш муж с вами?

– Я вдова…

– О… извините.

– Прошло уже девять лет. Я здесь со своим сыном Шелом. Ему двенадцать. Несколько минут назад он был у воды, а теперь исчез.

– Я не видела никаких детей.

– Он, вероятно, побежал на другой пляж. Не хотите пройтись со мной? Я чувствую себя лучше, когда знаю, где он.

И они пошли по пляжу в поисках Шела, мило болтая, как любые новые знакомые.

Алисон рассказала о том, что пишет популярные статьи в медицинских журналах, и немного о покойном муже. "Он тоже был акушером", – сказала она. А Робин рассказала Алисон о своей работе с детьми, имеющими физические недостатки, доверительно сообщив, что, вероятно, у нее не будет собственных.

Дети были главным в личной и общественной жизни Робин и Элиота. Их работа была связана с детьми, и желание иметь собственных детей базировалось на наивной вере, что люди взрослеют, женятся, заводят детей и живут потом долго и счастливо. Но годы специального образования и работы научили их тому, что зачать и родить относительно нормального ребенка – не всегда такой легкий и естественный процесс, как они предполагали.

– Детей ни в коем случае нельзя воспринимать как само собой разумеющееся, – говорила Робин.

Согласно кивая, Алисон все больше тревожилась, не находя никаких признаков Шела.

– Мы так старались, – продолжала Робин, чувствуя себя вполне комфортно с Алисон и не замечая ее волнения. – По иронии судьбы в первые несколько лет мы не хотели ребенка. Элиот еще учился, и мы не могли себе этого позволить. Так что мы были маниакально осторожны. Вы не поверите, но вначале мы пользовались двойными презервативами. Элиот не разрешал мне принимать пилюли. Практикующие врачи такие нервные, потому что слишком много знают. Ну, в общем, когда мы решили завести детей, ничего не вышло.

Алисон посмотрела на Робин, желая сказать что-то уместное, но смогла выдавить лишь "Мне очень жаль", стараясь казаться вежливо заинтересованной, но не любопытной. Однако она не была уверена, что Робин услышала ее слова, так как та продолжала щебетать, описывая свою одиссею.

– Множество различных специалистов, ежедневные температурные графики, любовь по расписанию… Вы не можете себе представить, как это разрушительно влияло на нашу сексуальную жизнь! – делилась Робин с удивленной Алисон, которая чувствовала, что ее сдержанное внимание начинает превращаться в извращенный интерес. – Я звонила Элиоту в больницу, сообщала, что у меня подскочила температура, и он должен явиться домой… немедленно. Конечно, он всегда оказывался в операционной или в родильной… и когда наконец мы начинали заниматься любовью, то были так сердиты друг на друга, что ничего не получалось. А иногда, когда мы действительно хотели, то должны были ждать "правильного" времени. До этого мы считали, что любое время для любви – "правильное"!

Алисон рассмеялась, хотя ей было неловко выслушивать такие интимные детали от незнакомого человека и еще более тревожно оттого, что Шел все не появлялся.

– И потом исследования… Не могу передать, как все это болезненно физически и психически! И в конце концов врачи не обнаружили ничего аномального. Мы даже пробовали искусственное осеменение…

Но к этому моменту Алисон уже полностью была поглощена поисками своего собственного ребенка, ее охватила паника, взгляд метался по пляжу. Ей начинало казаться, что море и небо кружатся в едином огромном сине-зеленом водовороте, поглощающем птиц, рыб и маленьких мальчиков.

–… и это ни к чему не привело, – Робин взглянула на Алисон, но прежде чем она успела осознать, что та ее больше не слушает, брызги холодной воды на их спинах возвестили о прибытии Шела и конце истории».

… Зазвонил телефон. Я отложила компьютер и побежала в комнату. Это оказалась Робин, охваченная паникой из-за отсутствия Элиота и потому отказавшаяся ужинать со мной и Джефри.

– Я просто сейчас плохая компания, Алисон. Ты понимаешь, не правда ли?

– Конечно, но, по-моему, тебе лучше быть на людях. Я хотела бы, чтобы ты пошла.

– Я так не думаю.

– Ну тогда сделай это для меня! Я бы не хотела быть наедине с Джефри Кауфманом. Это будет похоже на свидание, а я не хочу ставить его в неловкое положение.

– Ты хочешь сказать, что сама не желаешь оказаться в таком положении.

– Я хочу сказать, что ни один из нас не хочет оказаться в таком положении.

– Господи, Алисон, в твоих устах свидание звучит как посещение дантиста!

– Иногда мне кажется, что посещение дантиста менее болезненно.

– Это меня не удивляет.

– Робин, что-то происходит. Я слышу по твоему голосу. Что случилось?

– Я просто расстроилась, что Элиот не приедет.

– И все?

– Может быть, на меня подействовала смерть Марджори.

– Какое это имеет отношение к тебе?

– Думаю, никакого. Просто… Нет, ничего.

– Попробуй еще раз, Робин, – ласково произнесла я, уверенная, что она хочет что-то мне сказать.

– Ну, ты помнишь, как прошлым летом я говорила тебе, что Марджори заигрывает с Элиотом на пляже?

– Смутно. Ты видела, что она разговаривает с ним… если ты это имеешь в виду.

– Наверное, я просто психую. Послушай, давай поужинаем завтра. Хорошо?

– Хорошо, – сказала я. Не мне убеждать кого-то не психовать.

Повесив трубку, я вернулась на балкон к своему компьютеру…

«Робин и Элиот потеряли всякую надежду иметь ребенка… и Элиот забыл о сексе. Или так казалось Робин, встревоженной затухающей страстью мужа. Однако страсть, как и любая энергия, не может просто исчезнуть, она видоизменяется. Элиот со всей страстью отдался своей работе. Что касается Робин, она обнаружила: чужие страсти отвлекают ее от собственной…

Жарким влажным субботним днем в конце августа Марджори Эплбаум остановилась перед Элиотом, сидящим в одиночестве под розовым зонтиком, чтобы познакомиться и спросить, который час. Он сказал ей, что сейчас двадцать минут третьего, и она сообщила ему, что знакома с его женой, Робин; и как удивительно – и обидно, – что с ним познакомилась только сейчас, хотя всегда восхищалась им издали.

– Вы так… ну… "первобытны", – сказала она.

И эти слова ударили его прямо в пах, где его мужское "я" встречается с душой. А когда Робин вернулась из путешествия по пляжу, Элиот спросил о Марджори Эплбаум: "Это она замужем за тем спасателем?" Чувствуя опасность и удивляясь, почему Марджори Эплбаум, никогда не пытавшаяся пообщаться с ней, остановилась поговорить с ее мужем, Робин не стала рассказывать о недавнем бегстве спасателя с Тиффани Кауфман. "Да", – ответила она, закрывая обсуждение. Элиот, однако, был заинтригован пухлыми губами Марджори.

Жарясь на солнце с медицинским журналом, он пытался представить ощущение губ Марджори на своих собственных. И засыпая, он вспомнил живую пиявку, которую видел в аквариуме, когда ему было одиннадцать лет, и как мысли об этом существе, присосавшемся к стеклянной стене, сексуально возбудили его, и он рассказал об этом своему лучшему другу Марку. А Марк сказал, что он странный.

В воскресное утро, когда Робин порхала от зонтика к зонтику, Марджори снова посетила Элиота. Ей снова необходимо было узнать, который час, и в обмен она предложила ему половину своего персика. Слюнные железы Элиота взорвались, когда он вгрызался в сочный спелый фрукт. А наблюдение за тем, как Марджори смакует свою половину, привело к распуханию всех остальных его желез. "И ведь она некрасива, – думал он. – Но что-то в ней…" – и понимание того, что она выбирает моменты, когда Робин нет рядом, возбуждало его.

Он был искренне удивлен, когда рано утром в понедельник в его кабинете в Филадельфии раздался телефонный звонок. Это была Марджори Эплбаум. Она просила о встрече по поводу неприятной гинекологической проблемы, как он понял. Однако испытал странное раздражение, когда она настаивала на очень скорой встрече. Но из доброты, соседских отношений и еще чего-то невысказанного он согласился принять ее на следующий день в половине шестого, забыв, что по вторникам заканчивает прием в половине пятого.

– О-о, ох, о-о, – стонала Марджори Эплбаум, лежа на гинекологическом кресле, прикрытая тонкой голубой хлопчатобумажной рубашкой и простынкой, пока большие, но нежные пальцы Элиота ощупывали ее изнутри и снаружи.

– Простите, что причиняю вам неудобство, – извинился Элиот, по-своему истолковывая ее стоны. – И я надеюсь, что вы будете рады услышать: я не нахожу ничего страшного, Марджори. Ничего, что могло бы объяснить ваши ощущения тяжести.

– Элиот, я так боюсь рака…

– Марджори, пожалуйста, поверьте мне, я не вижу никаких неприятных признаков…

– Моя тетя умерла от рака груди, и…

– Ваша грудь прекрасна, Марджори, никаких шишек, опухолей, само совершенство, – постарался успокоить ее страхи Элиот и вдруг осознал, насколько действительно совершенны ее крепкие груди.

– Может, вы осмотрите снова… просто чтобы быть уверенным…

– Марджори, поверьте мне, ничего…

– Пожалуйста! Я так напугана.

Элиот, по натуре очень сочувствующий человек, подчинился и сдвинул рубашку.

– Если это успокоит вас… но я уверен.

– О, я действительно чувствую себя лучше, Элиот. Я… о Элиот, у меня такие чувствительные соски, – ворковала она доброму доктору, сжимавшему ее розовый сосок, чтобы удостовериться, что в груди нет никакой жидкости.

Как ни старался Элиот оставаться объективным и профессионально отчужденным, ее голос расшевелил его. Раньше с ним не случалось ничего подобного, хотя он исследовал множество женщин, гораздо более привлекательных. Возбужденный и смущенный, Элиот вылетел из комнаты в надежде взять себя в руки.

– Я сейчас вернусь, Марджори. Можете одеваться, – сказал он, исчезая.

Пока Элиот плескал на лицо холодную воду, Марджори устроилась поудобнее и подтянула простынку повыше.

Элиот вернулся, считая, что для Марджори достаточно времени, чтобы одеться.

– Готовы, Марджори? – спросил он, легко постучав в приоткрытую дверь.

– Да, Элиот.

Войдя в комнату, Элиот с удивлением обнаружил Марджори на кресле. Он выдавил извинения и повернулся, чтобы уйти, когда Марджори позвала его. Он замер.

– Мне кажется, я знаю, в чем проблема, Элиот, – сказала она, протягивая ему руку. При этом простынка соскользнула, обнажая ее совершенную грудь.

Элиот попытался отвести взгляд, потому что, хотя он и смотрел на груди целыми днями много лет, эта грудь была совсем другой. Она была не просто анатомическим образцом жира и желез, это был трепещущий сексуальный мир. И этот мир подмигивал ему, звал, просил ласки. Дрожа, покрываясь потом, Элиот повиновался.

– Теперь хорошо, Элиот, – прошептала Марджори, смахивая капельки пота с его лба. А затем она пробежала шелковистой подушечкой пальца по его губам и, сунув палец ему в рот, коснулась языка.

Элиот совершенно потерял голову, борясь с желанием сунуть собственный палец между похожими на пиявки губами Марджори.

– Мне необходимо облегчение, Элиот. Это было так давно… я вся переполнена, – сказала Марджори, сдергивая с бедер простынку и обнажаясь полностью.

Элиот уставился на Марджори испуганными, полными слез глазами.

– Что я должен сделать? Я не знаю… Я должен идти, – заикался Элиот, отталкивая ее руку.

Но он стоял так близко – гора страха и желания, дрожащая, потеющая, – с так сильно бьющимся сердцем, что слышал его стук.

– Помогите мне, Элиот. Конечно, вы понимаете… все это давление… чувство, словно я сейчас взорвусь…

Элиот понимал, что его брюки заметно натянулись от эрекции.

– Здесь, Элиот, – сказала Марджори, и его взгляд последовал за ее рукой вниз к шелковистому рыжеватому треугольнику. – Коснитесь меня здесь.

Он подошел и встал между ногами Марджори и смотрел, как она ласкает себя. Одной рукой он потянулся коснуться ее, другой коснулся себя через одежду.

– Да-да, – шептала Марджори.

Вид ее оргазма вызвал его собственный. Но не успели прекратиться судороги, как Элиота охватило чувство вины. Он снова бросился в туалет, включил кран и стоял над раковиной, закрыв глаза. Его уши наполнились шумом льющейся воды, он пытался перевести дух, тошнотворные волны еще сдавливали горло.

В дверь постучали, и он услышал голос Марджори.

– Элиот! Вы в порядке?

Элиот крепко зажмурился и глубоко вздохнул.

– Элиот?

– Все прекрасно, Марджори. Все прекрасно.

– Я подожду в кабинете. Хорошо?

– Прекрасно, Марджори. Прекрасно, – сказал он, набирая в ладони холодную воду и погружая в нее лицо. Он поднял голову, уставился на себя в зеркало и прошептал: – Я животное.

Вернувшись в кабинет Элиота, Марджори взяла с его стола фотографию Робин и скривилась.

– Ревнивая сука, – обратилась она к фотографии. – Вы все ревнивы. И кто знает, сколько из вас соблазнили Дуга, пока я была в городе.

– Марджори, я… – начал Элиот, входя в кабинет.

– Элиот, я восхищаюсь фотографией Робин. Она так мила…

– Марджори, мне очень жаль. Не знаю, что на меня нашло. Я никогда не…

– О, Элиот, мне совсем не жаль, – успокоила Марджори, подходя к нему.

Но Элиот пролетел мимо нее за свой стол, в безопасность своего рабочего кресла.

Сев напротив него, Марджори продолжала:

– Вы сделали для меня нечто особенное, Элиот. Когда Дуг бросил меня, моя душа умерла. Вы заставили меня снова почувствовать себя живой.

Марджори взяла с его стола салфетку и промакнула глаза.

– Я не знаю, что сказать. Я…

– Не говорите ничего, Элиот. Будем считать это нашим маленьким секретом. Доверьтесь мне. Я никогда ничего никому не скажу.

– Но, Марджори… Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли. Я люблю жену… Я никогда не собирался… это не то, что вы думаете…

– Больше ни слова, Элиот! Я понимаю, – Марджори умолкла и склонила голову, но не отвела свой взгляд от его глаз. – Спасибо, Элиот, я никогда не забуду ваших прикосновений.

Элиот ерзал на своем стуле, пытаясь смотреть на фотографию Робин или на пластмассовую модель женских органов на столе за спиной Марджори, и снова возбуждался, вспоминая происшедшее. Тряхнув головой, чтобы прогнать видения, Элиот встал.

– Марджори, я должен идти. Обход в больнице…

– Конечно, Элиот, – согласилась Марджори, вставая и открывая сумочку. – О, Элиот, сколько я вам должна?

– Ничего! Ничего, Марджори. Вы ничего мне не должны!

– Но, о Господи, как неприятно! Я, кажется, оставила дома наличные. Вы примете чек?

– Марджори, я сказал нет, – повторил он, обиженный самой мыслью о том, чтобы взять с нее деньги. – Считайте это профессиональной любезностью… или любезностью соседа…

– Вы так милы, Элиот. И раз вы так любезны… ну я только что заметила, что у меня нет денег, чтобы заплатить за стоянку. Я так смущаюсь… но не могли бы вы одолжить мне…

– Сколько, Марджори? Сколько вам нужно? – спросил Элиот, доставая бумажник и вынимая одну пятидесятидолларовую купюру, затем вторую. – Этого достаточно? Я хочу сказать, не можете же вы ездить по городу без денег.

Марджори взяла обе купюры и сунула их в свой кошелек.

– Вы так добры. Я скоро верну, я обещаю…

– Не волнуйтесь. Просто считайте нас, даже… после того, что случилось, и…

– Ну, мне пора идти. У меня встреча, – оборвала его Марджори и ушла.

Элиот последовал за ней в приемную и смотрел, как она идет к лифтам, ждет спиной к нему, пока откроются двери, затем поворачивается и посылает ему воздушный поцелуй.

– Черт! – взорвался Элиот, закрывая дверь своей приемной.

Он сел на диван, откинув голову и уставившись в потолок. Слезы бежали из уголков его глаз.

– Я животное, – шептал он, испытывая угрызения совести… но раскаяния не хватало, чтобы стереть ощущение плоти Марджори с кончиков его пальцев.

– Я не знаю, в чем дело, – поверяла Робин под белым зонтиком в следующее субботнее утро Алисон, – но с Элиотом что-то происходит.

Алисон, слушавшая вполуха поток сведений и раздумий о разных соседях, открыла глаза и посмотрела на подругу. Когда Робин говорила о личном, ее речь менялась, становилась более спокойной, вдумчивой.

– Что-то произошло на этой неделе. Я не знаю, что именно, но с Элиотом что-то случилось.

– Так почему ты думаешь, что с ним что-то случилось?

– То, как он говорит по телефону. Мы очень близки, и я могу понять, когда его что-то тревожит.

– Вероятно, он просто устал. Он принял много родов?

– Нет-нет. Не это. Он кажется рассеянным. Вчера вечером он не мог дождаться, когда повесит трубку. Обычно по пятницам, когда он не может приехать на выходные, мы долго разговариваем по телефону. И иногда мы даже играем.

– Играете?

– Ну, ты знаешь… играем.

– Намекни.

– Ну… секс по телефону.

Алисон закусила губу.

– О Господи! Я смутила тебя, а?

– Нет, конечно нет. Я думаю, что вчера Элиот спешил, а ты почувствовала себя отвергнутой.

– Элиот не спешил куда-то. Вот в чем проблема. Он просто хотел повесить трубку. Конечно, я чувствую себя отвергнутой! Что-то случилось.

– Что? – нетерпеливо спросила Алисон.

– Я начинаю думать, что… ну, возможно, у Элиота связь, – тихо сказала Робин.

– У Элиота? Связь? Робин, ты не можешь всерьез так думать!

– Я не знаю, во что верить.

– Он странно ведет себя одну неделю – и ты воображаешь, что у него связь!

– Не совсем так… не просто странное поведение.

– Что еще?

– Он… ну… импотент. Уже несколько месяцев…

– Но ты сказала… телефон…

– Это другое. Мы можем делать то… но это все, что мы делаем. Сначала я думала, что это из-за ребенка…

– Ребенка?

– Ну ладно. Бесплодия… – сказала Робин, раздраженная явной бесчувственностью Алисон.

Алисон крепко сжала веки. Ей хотелось откусить себе язык.

–… но теперь я начинаю думать, что, возможно, у него появилась другая.

– О нет, Робин. Я уверена, что этого не может…

– Но что ты можешь об этом знать? – огрызнулась Робин.

К следующему лету чувство вины Элиота усилилось вместе с его импотенцией, прогрессирующей с каждым удачным актом измены с Марджори Эплбаум. А беспокойство Робин все росло. И в выходные, последовавшие за смертью Марджори, когда Элиот снова под каким-то предлогом не появился на побережье, подозрения Робин окрепли. К вечеру воскресенья Робин в панике позвонила Алисон и сказала, что не пойдет ужинать с ней».

… Я нажала клавишу компьютера и прислушалась к жужжанию, подтверждавшему, что мой рассказ – вымышленные ответы на реальные вопросы – отправляется в файл под названием «Розовый». «Да, – снова подумала я, – даже в лучших браках – проблемы». Однако в реальной жизни не на все вопросы можно так правдоподобно ответить, хотя я и убеждена, что каждый вопрос имеет свой ответ.

И в моем браке – по моему глубокому убеждению, не самом худшем – были проблемы. Конечно, у меня немного возможностей для сравнения. Мы с Карлом мало общались с супружескими парами. Мы вообще мало с кем общались, если не считать официальных приемов и редких вечеров с Филом Краузеном. И только теперь я задумалась, почему так случилось.

Возможно, из-за того, что первый год мы приспосабливались к неожиданному поспешному браку и появлению ребенка – чуда, которое полностью поглотило второй и третий годы, наполнив их трепетом и чувством завершенности. На четвертый год Карл приспосабливался к своей измене, а я – к одиночеству. И затем Карл умер.

Может, это объясняет и наш редкий секс, который тогда я считала нормой, веря Карлу, говорившему, что я слишком чувственная. Это прекрасно совпадало с оценками моего отца: "слишком чувствительна" и "слишком эмоциональна".

– Ты не любишь меня? – спросила я Карла как-то ночью, когда Шелу было два месяца, встревоженная тем, что мы не занимались любовью и за несколько месяцев до рождения сына.

– Конечно же, люблю! – ответил Карл. – Если бы не любил, не женился бы. Ведь я оставался холостяком до тридцати четырех лет.

Интересно, как некоторые ответы провоцируют новые вопросы.

– А почему ты не женился так долго? – спросила я.

– Я не спешил, ждал самую лучшую, – ответил он, целуя меня в лоб.

Я уже не помню: его целомудренный поцелуй или его ответ заставили меня почувствовать себя недостойной и того, и другого. Теперь я думаю, что он ждал самую наивную.

Глядя в пустой экран компьютера, я удивилась, почему была так наивна. Если верить Шелу и Робин, я и теперь наивна. Я удивилась, правда ли это, возможно ли это. Наивность в конце концов подразумевает какую-то долю невинности, а я уж никак не могла считать себя невинной. Мне сорок лет, я одинокая мать, редко встречающаяся с мужчинами, и я не только Алисон Даймонд, пишущая популярные медицинские статьи, но и Слоан И. Даймонд, автор популярных, хотя и сомнительной ценности романов. Безусловно, я давным-давно потеряла невинность. Как давно – это другой вопрос. Я напечатала на пустом экране целую строчку вопросов, отложила компьютер и отправилась одеваться к ужину с Джефри.