Текст книги "Миграции"

Автор книги: Шарлотта Макконахи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

23

НА БОРТУ «САГАНИ», СЕРЕДИНА АТЛАНТИКИ. СЕЗОН МИГРАЦИЙ

– Пока вы здесь, – говорю я.

Все члены экипажа оборачиваются и смотрят на меня. Мы только что закончили завтракать в кают-компании – все, кроме нашего нелюдимого капитана.

Я прочищаю горло: не хочется этого произносить.

– Ну, давай уже, – подначивает меня Бэзил. – Судно разваливается на куски, если ты вдруг забыла.

– Аккумулятор в ноутбуке снова разрядился, и на сей раз перезарядить его не от чего.

В воздухе потрескивает боль. Это должно было случиться, но, произнеся это вслух, я убила у экипажа остатки надежды.

– Но все не так, как в прошлый раз: это не значит, что птицы утонули, – пытаюсь я уговорить и их, и себя. – Просто мы их больше не видим.

Дэш обвивает рукой любимого – Малахай делает отчаянные усилия, чтобы не сорваться при всех.

– Эннис считает, что это неважно, – произношу я еще тише. – Говорит, что знает, куда они летят.

– Эннис, на хрен, свихнулся, – заявляет Бэзил. – Не пройдет он по незнакомым водам. Да и никто не пройдет.

Это звучит уже не в первый раз. Вся команда на взводе от переживаний – их выбили из колеи незнакомые воды и поломка оборудования.

За советом я обращаюсь к Анику, но глаза его устремлены куда-то вдаль.

– Дела все хуже, – докладывает Лея. – Водный насос отказал, то есть нам не запустить опреснитель, питьевой воды осталось максимум на пару суток.

– Ах ты, господи. – Дэш роняет голову на стол.

– Ну, тогда все ясно, – подытоживает Бэзил. – Мы в жопе.

– И что нам делать? – спрашивает Мал. – Птицы птицами, а нам нужна вода.

Бэзил встает и начинает с агрессивной энергичностью мерить кают-компанию шагами.

– Что, слабо устроить бунт, даже если от этого зависит ваша жизнь?

– Ты о чем, Бэзил? – интересуется Лея.

– Пытались. Ник пытался, а если уж он не смог ему ничего втолковать, значит, старик совсем спятил. – Бэзила трясет от раздражения. – Нужно возвращаться на сушу. Самостоятельно.

– Это может сделать только шкипер.

– Любой из нас справится.

– Не в этом дело…

– А его можно запереть в каюте.

– Никто его запирать не будет! – отрезает Лея. – Он наш капитан.

Бэзил качает головой:

– Он и в азартных играх такой: никогда не знает, когда пора пойти на попятный.

– А ты пробовала? – спрашивает Дэшим, и я не сразу понимаю, что он обращается ко мне.

– Я? С чего это он станет меня слушать?

Все молчат.

– Я не собираюсь умирать ради этой посудины, – тихо произносит Бэзил, как будто из него выпустили весь воздух и всю злость. – Не собираюсь умирать ради рыбок, птичек и прочей хрени.

– Настоящие моряки, уже заходя на борт, понимают, что, возможно… – начинает Лея, но Бэзил обрывает ее: «Помолчи» – и она умолкает.

Я встаю. На палубе меня едва не сбивает с ног порыв ветра. На небе – белые полоски, они напоминают следы пены у нас за кормой. Я останавливаюсь, чтобы подумать, поймать какую-то мысль, но они все такие же эфемерные, как и облака, такие же бесплотные. Я не знаю, что делать, как добиться, чтобы все это кончилось, выторговать сушу, полицию и камеру, в которую я себе пообещала никогда не возвращаться. Но как иначе? Двигаться дальше безумие: «Сагани» скоро развалится на куски, и мы все семеро утонем, а того вернее – умрем от жажды.

Смотрю на человека на мостике. Лохматая борода, воспаленные глаза. Его упрямство. Его дети. Он похож на призрака. Одно исступление, контуров почти не осталось. Если мы подойдем к берегу, нам больше не вырваться. Застрянем навеки. Что-то внутри встает на дыбы: нет. Сила воли раз за разом превращает меня в чудовище. Взгляд впивается в нечто по правому борту. В паре километров, а может, и ближе. Какие-то предметы в воде, неподалеку от берега.

– Что это? – спрашиваю я у Дэша, который вернулся к работе над такелажем.

Он щурится против солнца:

– Садки, где рыбу разводят. Наверное, лосося. Рядом с сетями стоит судно.

Я бегу назад в кают-компанию.

– Аник, – говорю я, – подбрось-ка меня неподалеку.

Глаза старпома сужаются.

Все происходит быстро. Мы с Аником прыгаем в шлюпку, ее спускают на воду. Эннису мы ничего не сообщаем: Лея сказала, что, если мы сбросим обороты для остановки, с места уже, скорее всего, не сдвинемся, а я не хочу перекладывать на него это решение. То есть действовать нужно быстро. Мы подходим к судну, я вижу на борту людей, они за нами наблюдают. Судно поменьше «Сагани», но ненамного.

– Ola, – окликает меня один из моряков, – о que о traz para fora?

– Вы говорите по-английски? – откликаюсь я.

– Да, немного, – отвечает он.

– Нам нужна вода, – говорю я. – Генератор сломался, насосы не работают. Питьевая вода. Помочь можете?

Он указывает в сторону суши:

– Порт близко.

– Нам туда нельзя.

Вид у него озадаченный.

– Очень близко. На земле есть вода.

Он что-то говорит членам команды, они возвращаются к своим обязанностям. Сам он уходит – разговор окончен.

– Блин.

– И что теперь? – спрашивает Аник.

– А если пробраться на борт?

– Вон того видишь?

Я смотрю, куда он указывает, и замечаю дозорного в «вороньем гнезде»: он за нами следит.

– Кладовые на всех судах примерно в одном месте?

Аник рассматривает судно, пожимает плечами:

– Типа того.

– Возвращайся на «Сагани». Там увидимся.

– Чего?

– Я добуду воду.

Он фыркает от смеха:

– До него добрых две мили. А то и больше – ты же не сразу поплывешь. И как ты притащишь воду?

В рундуке лежит веревка. Я наматываю ее на плечо, дожидаюсь, когда дозорный отвернется ненадолго, и тихонько соскальзываю в море. Сколько могу, остаюсь под водой, выныриваю у самого корпуса промыслового судна. Огибая его, вижу, что к садкам спущено множество трапов – моряки используют их, чтобы подбираться к круглым емкостям и проверять, как там рыба.

Дожидаться безопасного момента некогда – «Сагани» с каждой минутой уходит все дальше, поэтому я вытягиваю тело в набрякшей одежде и веревку из воды, поднимаюсь по трапу. На борту тихо – уже хорошо. Садки похожи на кипучие розовые щупальца, свернувшиеся в клубки. Оставляя мокрые следы, я добираюсь до основного трапа, спускаюсь по нему на жилую палубу. На камбузе никого, в кладовой тоже, так что баки с водой я нахожу без труда: переносные, на пять галлонов, поставлены в ряд вдоль стены. Вижу и запасные аккумуляторы, засовываю несколько штук в спортивный бюстгальтер. Больше двух баков мне не унести, я хватаю их и с трудом выхожу – прямиком перед капитаном.

Он смотрит на меня в упор – на просоленного дрожащего вора, с которого капает вода. Двое его подчиненных, судя по всему, удивлены не меньше.

Я выдыхаю – сердце бухает молотом – и, поскольку других слов на ум не приходит, произношу:

– Пожалуйста.

У капитана, похоже, нет слов, как и у меня.

Проходит долгая мучительная секунда, по ходу которой «Сагани» уходит все дальше, вернуться на него становится все невозможнее, однако я вижу, как на лице капитана постепенно проступает понимание: ему известно о санкциях, о них известно всем, а потом капитан делает шаг в сторону и показывает мне рукой: ступай. Я обмякаю от облегчения:

– Спасибо.

Я тащу воду вверх по трапу, громко шлепаю ногами по палубе. Обвязываю конец веревки вокруг пояса, делаю беседочный узел, другой конец пропускаю через ручки баков, завязываю тем же узлом. Беседочный узел, пожалуй, мой любимый. Он не затягивается. Подхожу к лееру. Возможно, это самая большая глупость в моей жизни – да и в любой жизни. Не исключено, что я сейчас уйду на дно океана.

Я почти смеюсь, почти перестаю дышать. При этом паника – мой враг. Любые чувства могут погубить. Дыши медленно, глубоко, в ритме метронома. Скоординируй руки и ноги, приведи мысли в порядок – и в воду.

Нырять я даже не пытаюсь – баки вытащат меня на поверхность. Я просто падаю с борта, плавно опускаюсь и вымахиваю на поверхность еще до того, как баки коснутся воды у меня за спиной. Они, кажется, тонут, тянут меня вниз за собой, и на один жуткий миг – всё, гибель, слишком быстрая, непростительно быстрая, все, что останется, – раздутая плавучая штуковина, прикованная к морскому дну собственными цепями, и тогда я начинаю работать руками и ногами изо всех сил, вытягивая себя на поверхность. Зря я переживала, что меня утянет вниз: баки с пресной водой обладают плавучестью. Я вхожу в ритм, не обращая внимания на вопли моряков, которые наблюдают за этой ненормальной; не обращая внимания вообще ни на что, кроме ощущения воды вокруг.

Мама всегда говорила, что моря не боится только дурак, – и я пыталась об этом помнить. Вот только страха не вызовешь, если его не существует. А непререкаемая истина состоит в том, что я никогда не боялась моря. Я любила его каждым своим вдохом, каждым биением сердца.

И оно воздает мне должное, поддерживая мои конечности, придавая им легкость и силу. Оно влечет меня за собой, заключает в объятия, как его заключала я. С ним не поборешься. Я даже не знаю как.

Из письма, которое мне когда-то написал Найл: «Я на втором месте в списке твоих Любовей. Но нужно быть полным идиотом, чтобы ревновать к морю».

Аник, громко матерясь, затаскивает меня в шлюпку, на ней мы и преодолеваем последние несколько сотен метров, а там нас встречает вся команда, включая Энниса.

Руки и ноги отказали, приходится поднимать меня на борт. Меня заворачивают в одеяло и уносят вниз, целуют в щеки, все по очереди, и я улыбаюсь, меня благодарят, и мне кажется, что они все ошарашены, – и от этого неловко.

– Ладно, хватит. Не тормошите меня.

Моряки выходят, все, кроме Энниса. Он остается.

Я протягиваю руку, беру его кулак, разжимаю. Ладонь у него плотная, грубая, с грязными обломанными ногтями, вся в шрамах.

Взгляды наши встречаются.

– Аккумуляторы – вещь полезная. Но воды хватит только на неделю, – говорю я негромко. – Я останусь с тобой. Я останусь с тобой до самого конца, до той точки, до которой мы доберемся, но если у тебя, Эннис, есть план, сейчас самое время им воспользоваться.

Он сжимает мои руки – они тонут в его руках.

– Фрэнни, – произносит он тихо, – ты меня напугала.

А потом целует в лоб.

24

НА БОРТУ «САГАНИ», ПОБЕРЕЖЬЕ АРГЕНТИНЫ. СЕЗОН СПАРИВАНИЯ

Когда-то здесь было прохладно, даже летом. А теперь гораздо теплее, чем должно быть. На климат всегда влияла близость Антарктиды, она протягивала к северу свои прохладные пальцы, поглаживала это плодоносное побережье. А теперь ей так далеко не дотянуться – она сильно уменьшилась. Мы ушли далеко к югу, свернули в бухту, позволили двигателю заглохнуть. Неподалеку от нас – «город под брюхом мира», так называют Ушуаю. Эннис говорит, рыболовные суда в эту бухту не заходят, только роскошные прогулочные яхты; порой появляются местные, чтобы искупаться. Ловить рыбу здесь запретили давным-давно. Именно сюда и хотел добраться наш капитан, прежде чем признать, что судно сдало окончательно: единственное известное ему укромное потайное место, и, может быть, хотя и без гарантии, нас тут не обнаружат, пока Лея и Дэш добывают необходимые для ремонта запчасти. Оказалось, что план у него все-таки есть, а дополнительный запас воды позволил нам сюда добраться.

Аник перевозит команду на берег на своей шлюпке, а мы с Эннисом остаемся на борту «Сага-ни» далеко от берега – отсюда нам видны все подходы. Над головами у нас вздымаются великолепные горы Монтес Мартьяль – когда-то вершины их покрывал снег, – но я не в состоянии отвести глаз от океана: не сейчас, мы ведь совсем близко.

Мне сегодня исполняется тридцать пять лет. Эннису я ничего не сказала. Вместо этого вытащила из каюты Бэзила припрятанную им бутылку вина.

– Давай выпьем, – предлагаю я, вернувшись на палубу.

Эннис бросает на бутылку взгляд, хохочет:

– Он тебя прикончит.

– Я ему другую куплю.

– Это «Домен Леруа Мусиньи пино-нуар».

Я озадаченно таращусь на капитана.

– Стоит пять тысяч долларов. Он ее двадцать лет хранил.

Роту меня открывается сам собой.

– Теперь мне еще сильнее хочется ее выпить. Эннис ухмыляется, а я несу бутылку на место. Чтобы скоротать время, мы играем в карты; вино за пять тысяч мы не тронули, зато пьем джин за сорок, и он оказывается очень кстати. Солнце начинает садиться только в десять вечера, протягивает по невероятно синему морю нежные золотые нити. Мелкие лодки, стоящие вдоль берега, озаряются светом, подмигивают одна за другой, превращают мир в сказку.

– Мои свекор со свекровью пьют такое вино каждый вечер, – сообщаю я, пока во рту еще тепло от третьей рюмки.

Эннис издает долгий медленный свист.

– Так ты, значит, успела всякой роскоши напро-боваться.

– Нам они привозили что подешевле. Все равно не оценим.

Он морщится, я тихо хихикаю:

– Самое смешное, что мы бы и правда не оценили. По крайней мере, я.

– А Найл оценил бы?

– Да, наверное. Но делал вид, что ему все равно.

– Похоже, он бы мне понравился, – говорит Эннис.

– Ты бы ему тоже понравился. – Это ложь. Найл ненавидит всех рыбаков, без исключения. – Он нам позавидует, когда обо всем этом услышит. – Еще одна ложь. Найл никогда не любил приключений ради приключений, для него главное – спасать животных.

– А ты ему разве не пишешь?

– Да, но… – Я пожимаю плечами.

– Нужно сперва сказать вещи поважнее.

– Вроде того.

– Извиниться?

Я, поколебавшись, киваю.

– Слишком много не извиняйся, девонька. Оно всю кровь из тебя высосет.

– А если очень даже есть за что извиняться?

– Можно один раз за все сразу.

Полагаю, он прав. Невозможно определить чужую способность к прощению.

– А почему ты назвал судно «Вороном», Эннис? – спрашиваю я.

Он оглаживает доску фальшборта – грубое по гладкому.

– Потому что оно умеет летать.

Как только остальные возвращаются с запчастями, мы беремся за работу: всю ночь и весь следующий день по мере сил помогаем Лее и Дэшу. Починки столько, что кажется – не закончим никогда. Я с каждой минутой тревожусь все сильнее, постоянно поглядываю на воду, жду появления морской полиции. Если кто-то доложит, что коммерческое судно встало на якорь там, где не положено…

Я подхватила неукротимую тягу Энниса никогда не ступать на сушу, все время быть на плаву, постоянно.

На вторую ночь все готово. Лея заказала механику на берегу какую-то запчасть, теперь остается только ждать. В связи с этим мы пьем. Малахая так переполняет нервная энергия, что он не в состоянии сидеть на месте. Бэзил сварливее обычного. Лея – угрюмее. Эннис – молчаливее. Аник в точности такой, как и всегда, а Дэшу выпало собрать в кучку остатки позитива и обрывки энтузиазма, чтобы засадить нас за игру в карты.

Про себя я ничего не знаю.

Часы ползут. Я их разве что не пересчитываю, хотя в этом и нет никакого смысла. Мы не зажигаем света, сидим на палубе при одной только луне. Нужно отдать Дэшу должное, он подключает к игре абсолютно всех, помогает расслабиться – мы даже смеемся над его топорными карточными фокусами. Малахай и тот утихомирился и рассказал нам историю о том, как в детстве подшучивал над сестрами. Мы покатываемся со смеху, и я без предупреждения и без объяснения осознаю, что чувствую себя одной из них. Вопреки всему, я с ними счастлива и знаю, что могу стать своей здесь, на «Сагани», пусть даже только и в другой жизни.

С ними тяжелее думать о смерти. Рядом с ними во мне появляется тень мысли – мысли, которая неким образом связана с жизнью после этой миграции; это опасно.

Однажды я спросила у Найла: что, по его мнению, происходит с нами после смерти, и он ответил: ничего, только разложение, испарение. Я спросила, как, по его мнению, это должно влиять на нашу жизнь, на то, как мы ее проводим, на то, в чем ее смысл. Он ответил, что у нашей жизни нет смысла, это лишь цикл регенераций, что мы – непостижимо кратковременные вспышки, равно как и животные, мы ничем не важнее их, ничуть не более достойны существовать, чем любое другое живое существо. Что в силу своей заносчивости, своих поисков смысла мы забыли о том, что надо делиться с другими планетой, даровавшей нам жизнь.

В сегодняшнем письме я пишу ему, что, как мне кажется, он был прав. Однако я думаю, что смысл все-таки есть, и состоит он в заботе, в том, чтобы сделать жизнь краше и для себя, и для тех, кто рядом.

– Тебе не надоело? – спрашивает Лея, садясь рядом со мной. Вино выплескивается из ее стакана на бумагу, мои неряшливые строчки расплываются. – Ты прямо одержимая. Что ты ему пишешь? – спрашивает она требовательно. – Про нас рассказываешь?

– Бывает.

– И что ты рассказываешь про меня?

Я поднимаю на нее глаза. Она слегка пьяна, слегка задирается.

– Пишу, что ты немилосердна, суеверна и подозрительна. Пишу, какая ты прекрасная.

Она отхлебывает.

– Хрень. Напиши ему, что он идиот. Что нафиг он тебе не нужен. Он тебе не нужен, Фрэнни. – А потом протяжно: – Stupide creature solitaire.

– Как ты думаешь, что с нами происходит после смерти? – спрашиваю я.

Она давится хохотом:

– Ты что, больная? Какая вообще разница?

– Никакой.

Молчание, а потом она глубоко и протяжно вздыхает:

– Мне кажется, мы попадаем туда, куда заслужили, а уж это только Богу решать.

После этого молчит, и я тоже.

Потом, когда она носом вперед пьяно ныряет в койку, я приношу стакан воды (которая снова течет из крана) и ставлю ей на тумбочку. Остальные тоже разбрелись по койкам, но я пока не ложусь, а выхожу на опустевшую палубу. На вахте Бэзил, я вижу: он курит на носу, обратившись лицом к берегу на случай появления других судов. У меня нет ни малейшего желания приближаться к нему и получать очередную порцию яда, а потому, по внезапной прихоти, я забираюсь повыше, в «воронье гнездо». Мне сюда лазить не положено: легко поскользнуться и упасть, если не провел всю жизнь в море, но рядом никого нет, а мне сегодня хочется посмотреть подальше, оказаться подальше от дышащих тел, под небом. Огоньки на других судах подмигивают и мерцают внизу, вот бы они погасли вовсе и погрузили мир во тьму. Люди не оставили в нем места ни для чего, кроме себя. Любовь к темноте я переняла не от мужа, хотя и переняла от него очень многое, она пришла ко мне из нашего нижнего загона в глубокие колдовские предутренние часы, когда подлинная ночь укутывала звездное небо, море тихо гудело вдалеке, а рядом молчала бабушка. Сколько ночей провели мы в непроглядной тьме загона, ни разу не обменявшись ни словом – я лишь изредка вздыхала, потому что предпочла бы спать в кровати.

Сидя сейчас здесь, на главной верхотуре судна, я отдала бы что угодно, любую часть себя – хоть плоть, хоть кровь, хоть даже само сердце, – чтобы вновь оказаться внутри одной из тех ночей, встать в темноте рядом с бабушкой, с той, что бесила меня и сбивала с толку, с той, что оставалась непостижимой и недостижимой, с той, что любила меня, когда не любил больше никто, хотя я, в своем неоглядном стремлении к одиночеству, этого просто не замечала.

В совсем поздний час до меня доносится звук. Похоже, я уснула в «вороньем гнезде», потому что в явь возвращаюсь под дальний рокот судового двигателя.

Медленно поднимаюсь. Крепко держусь за ограждение. Щурюсь во тьме. Огни приближаются, белый и синий, со стороны входа в бухту, со стороны моря.

Мать вашу.

Почему Бэзил их до сих пор не заметил? Уснул, что ли? Я ищу его глазами и вижу: он стоит у леера и молча наблюдает за приближающимся судном. На спине рюкзак. Натворил что-то и сваливает. Внутри у меня будто гаснет свет, от понимания и отсутствия неверия, слишком все это очевидно, чтобы не верить. В глубине души думаю: нужно было стараться сильнее, достучаться до него – может, я смогла бы это предотвратить. Но какой теперь смысл? Сделанного не воротишь.

«Воронье гнездо» на судне – место не для слабаков. Оно расположено очень высоко, и хотя забираться туда вроде бы просто, спускаться страшно муторно. Перекладина за перекладиной, вниз, вниз, вниз, не останавливайся, не теряй равновесия, смотри только на перекладины. Палуба внизу кружится – включается страх высоты, приходится сделать остановку, крепко зажмуриться и часто дышать через нос. Дождаться, пока мир выпрямится, желудок уляжется. А потом снова вниз, шаг за шагом в одном ритме, пока ноги не коснутся дерева.

Не тратя времени на перепалку с Бэзилом, я спускаюсь в трюм.

Сперва иду к Эннису, он один в своей капитанской каюте. Видимо, спит шкипер чутко, потому что, стоит мне открыть дверь, он просыпается.

– Полиция, – говорю я, и он вскакивает.

Тут раздается вой сирены. Господи, прямо воздушная тревога, мне кажется, что небо сейчас обрушится, что это конец, что не могу я назад в тюрьму, ни за что.

Остальные тоже проснулись, встрепанные, полуодетые собрались в кают-компании. Все, кроме Бэзила.

– Я его прикончу, – произносит Аник зловещим голосом, который звучит слишком убедительно.

– Что делать будем? – спрашивает Малахай голосом на октаву выше обычного. Его трясет от страха.

Дэш кладет ладонь ему на руку, чтобы успокоить.

Я вылезаю по трапу на главную палубу, остальные следом. Здесь все изменилось: сверкают прожекторы, ревет сирена – обязательно, что ли, так громко?

Бэзил смотрит на нас, мы – на него. Никто не произносит ни слова, но меня душит это молчание, я готова ногтями содрать это упертое выражение с его лица, и остальные, похоже, чувствуют примерно то же, потому что Аник плюет ему под ноги, и Бэзилу наконец-то хватает совести изобразить на лице хоть подобие стыда.

Не кто иной как Лея хватает меня за руку и тянет назад, из залитого светом круга в темноту. Эннис спускает веревочный трап до самой воды. Я понимаю, что они затеяли, осталась ли у меня еще на это энергия: сбежать снова, затеряться в чужой стране, найти новый способ двигаться дальше к югу? Как оказывается, осталась. Стоит в моем мозгу на миг явиться призраку тюремной камеры, как я живо перескакиваю через борт и спускаюсь по трапу в темноту.

– Ступай, – звучит надо мной голос Леи, и я понимаю, что она обращается к Эннису. К Эннису, который свихнулся, как и я. К Эннису, который убежден, что не может вернуться обратно в свою не-задавшуюся жизнь.

– Встретимся, когда разберемся с этой хре-нью, – говорит она ему. – Ступай и доверши то, что начал.

Он раздумывает. Я вижу его – застывшего над пропастью.

– Оставайся, – возражаю я. – Ступай домой к детям, Эннис.

Но с правого борта уже заходит полиция, и Эннис покоряется инстинкту: лезет вниз следом за мной. Он слишком далеко зашел, чтобы теперь сдаться.

Бэзил о чем-то препирается, с ним вместе – Дэшим и Аник, а потом полицейский голос, громче всех остальных, приказывает всем замолчать, судно конфискуется, а Райли Лоух просят выйти вперед, именно в ней все дело.

Раздается женский голос – видимо, в надежде, что у них нет фотографии.

– Я тут.

Лея.

Блин, мы так не договаривались. Даже если тем самым она пытается выгадать для нас время, даже если они очень быстро установят, что она не Райли Лоух и никого не пыряла ножом в шею, я понимаю, что не могу уйти. Я лезу обратно, протискиваюсь мимо Энниса, я много месяцев проторчала на канатах и чувствую себя на них уверенно. Эннис хватает меня за пояс, не давая влезть выше, но это уже неважно, отсюда мне все видно.

Полицейских несколько. Похоже, происходит какая-то стычка, почему – мне толком не видно, но один из них хватает Лею за руки и тянет к трапу, переброшенному на полицейское судно.

– Эй, не смей ее лапать, – вступается Бэзил, а Дэшим пытается помочь Лее, все так или иначе тянутся к ней, а она что-то произносит, рявкает по-французски, выкручивается из рук полицейских, возникает свалка, полицейский бросается на Лею, пытаясь вытолкать на трап, бросается с такой яростью, что она оступается – она такого не ждала. Кто-то пытается ее подхватить, но голова ее глухо стукается об ограждение. Тело опускается на палубу. Она пытается сесть, тянется к чему-то, мне не видимому, а потом перестает шевелиться.

Громкие крики. Шок, неверие, имя Леи повторяют снова и снова, тело ее трясут, но оно не двигается, не просыпается, и я думаю: только не снова, все что угодно, только не снова.

Эннис пытается стащить меня вниз, но я держусь крепко. Я не имею права отвести от нее глаза, я обязана убедиться, что она шевельнулась, обязана увидеть, как она поднимает веки.

– Фрэнни, – говорит Эннис. – Полезли.

Внутри у меня тишина, безмолвие.

– Фрэнни.

Я не двигаюсь. Не могу – да как я могу?

– Я прошу тебя, – говорит Эннис.

Я смотрю на него, скрытого тенью от корпуса. Он повторяет: «Прошу тебя», и я лезу вниз. Мы опускаемся в воду, вдвоем, погружаемся, сплетясь, будто в объятии, удерживая друг друга в промежутках между ударами сердец, а потом он выскальзывает из моих рук и я остаюсь одна.

Мир надо мной – свирепое колыхание цветов и звуков. Подо мной покой.

Невесомость.

Полет.

Я нырнувшим бакланом устремляюсь к земле – крылья сложены, ноги отталкивают воду. Я легко рассекаю поток, задержав дыхание, чтобы не подниматься на поверхность, следую за темным силуэтом впереди. Легкие крепкие, сказал он мне однажды, и это правда, он может долго пробыть под водой, а у меня нет выбора, нужно протянуть столько же, потому что я не хочу, чтобы нас обнаружили из-за меня. Мы слишком быстро всплываем, чтобы глотнуть воздуха, но это не страшно: мы отплыли достаточно далеко, а искать нас пока не начали, они думают, что мы на борту, они думают, что я недвижно лежу на досках палубы.

Мы плывем дальше, мы почти у берега. Перед нами тут и там стоят пришвартованные суда: мы не знаем, куда направляемся, понимаем лишь, что должны уйти от…

Я замираю.

Название его – «Sterna Paradisaea». Оно и сообщает мне, что нужно делать: «Ищи ключи, они спрятаны повсюду». Это не просто ключ, это прямо-таки неоновая вывеска.

– Эннис, – произношу я, и он останавливается, ждет, пока я подплыву к нему в темноте. Дышит он тяжело: не привык к таким заплывам. Глаза безумные.

На сорокафутовой яхте со стальным корпусом темнота. Мы карабкаемся на палубу, прячемся под навес. Ключей нет, но, спустившись вниз, Эннис обнаруживает полный комплект.

– В кладовой всегда есть запасные, хмыкает он.

Я захожу в тесный гальюн, свет не включаю. Смотрю на силуэт собственного отражения, шлепаю себя по щеке, раз, другой, хочется, чтобы было больно, чтобы пошла кровь, и, не дождавшись ни того, ни другого, я едва не разбиваю лоб о стекло, однако Эннис оттаскивает меня, стискивает, не обращает внимания на то, что я бьюсь и рыдаю, пока я не утихомириваюсь, не обмякаю и не начинаю плакать у него на груди. Едва он меня отпускает, я отстраняюсь от попыток меня утешить, потому что – а что, если она умерла.

Мы ждем до рассвета. Пока полиция не покидает опустевший «Сагани».

Эннис ставит яхту с ним борт в борт и дожидается, пока я снова поднимусь на палубу.

– Ты пойдешь тоже, да? – спрашиваю я его, но он отвечает, что не может.

Он ждет, пока я обойду перетряхнутое судно, с которого полиция забрала почти все вещи, все интересное, включая и мой ноутбук. Впрочем, по причине параноидальной тревоги о рюкзаке, о сложенных в него драгоценных письмах, я всегда держала его глубоко под койкой, и мне неимоверно повезло: он все еще там, дожидается меня.

Я на всякий случай проверяю и рубку, однако, как Эннис и сказал мне заранее, штурвал заблокирован, так что даже если бы судно и было готово к плаванию, мы бы на нем никуда не ушли. Попрощавшись в последний раз, я спускаюсь назад на яхту, а потом мы с Эннисом проходим мимо «Сага-ни», корабля-призрака в сером свете зари, и я думаю, что же могло случиться с Леей, где она сейчас – в больничной палате или в морге, и мне хочется заверещать, но я сдерживаю крик, замыкаю там, где от него остается ожог, потому что он еще может мне понадобиться в тех краях, куда мы направляемся.

Когда мы выходим из бухты, Эннис встречается со мной взглядом, и между нами рождается невысказанное, но, я уверена, совершенно ему понятное. Возможно, конец у этой истории один – какого нам не пережить. Ведь нас всего двое, мы уходим на маленьком краденом судне, без компьютера и красных точек, за нами тонкой полоской сброшенной змеиной кожи тянется след разрушений.

Ни «до свидания», ни прощальных взглядов. У нас нет гарантии, что они смогут спокойно вернуться домой, хотя бы те, у кого есть дом помимо того, что сожжено в пепел из-за неверного шага, хрустнувшего черепа.

Мы, сколько можем, не сводим глаз с «Сагани». Уводя нас к югу, к самому опасному участку океана на этой планете, капитан, не скрываясь, плачет.

Во мне слишком мало живого, чтобы плакать. Слишком много животного.