Текст книги "Волкогуб и омела"

Автор книги: Шарлин Харрис

Соавторы: Патриция Бриггз,Саймон Грин,Карен Ченс,Кери Артур,Кэрри Вон,Тони Л. П. Келнер,Дана Стабеноу (Стейбнау),Дж. А. Конрат,Нэнси Пикард,Кэт Ричардсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Кэт Ричардсон
Вервольф перед Рождеством [10]10
  Оригинальное название: Kat Richardson «The Werewolf Before Christmas».


[Закрыть]

Кэт Ричардсон – автор паранормальных детективных романов серии «Грейуокер». Она работала редактором журнала в Лос-Анджелесе, а сейчас живет на яхте возле Сиэттла с мужем и двумя хорьками. Ездит на мотоцикле, не имеет телевизора, а потому видела в жизни только один эпизод из «Баффи» – бедняга Кэт! С другой стороны – у нее полно времени, чтобы писать книги, играть в ВоВ и работать в Северо-Западном региональном совете Американских Авторов Детективов. Это ее первый рассказ про вервольфов.

Дело было в ночь перед Рождеством – ну, скажем, ранним вечером, но на северном полюсе посреди зимы это никто точно сказать не может, – а Маттиас, вервольф, стоял по колено в оленьих кишках. Если честно, так олень сам был виноват – нечего иметь такой сверкающий красный нос, который даже в темноте видно. Прямо как неоновая лампочка над вывеской «КОТЛЕТНАЯ», а Мэтт – который, как Желтый Пес Динго, всегда голоден – возможности на скорую руку перекусить не упустил.

Это оказалось не так просто, как он ожидал. Что-то такое в лунной магии на северном полюсе перепуталось, и он не смог быть ни совсем волком, ни совсем человеком, а получился неудобный волосатый гибрид того и другого, но зато хотя бы ему было тепло. Поэтому он перепрыгнул через загородку оленьего загона и загнал свой легконогий завтрак. И вкусный он оказался: выкормленный кукурузой.

Мэтт жевал с расторопностью, вполне ожидаемой от человека или волка, который уже неделю почти блуждает по тундре после этой дурацкой, идиотской аварии самолета. Но нельзя же сказать, что Мэтт здесь виноват, потому что и компас, и Джи-Пи-Эс барахлили, когда в иллюминатор глянула полная луна. А он так любит свою волчью натуру, и луна требовала, вот он и свалился в горячку перемены, радостно, как свинья в лужу. Ну, может быть, это и не было удачным решением…

Но на самом деле неудачным было решение лететь на северный полюс. Что он себе думал? Что там люди не будут так настроены против вервольфа? Что там он сможет быть волком, сколько захочет и вообще на людей забить? Это не слишком получилось, и когда он попытался выбраться домой, прокравшись в самолет и напав на экипаж, вообще все пошло к чертям.

Вот он и бродил без цели, получеловек-полуволк, и все сильнее и сильнее хотел жрать с тех пор, как выбрался из-под похоронившего самолет снега. Человеческая половина знала, что возле полюса есть метеостанции и пункты наблюдения за спутниками – он и на полюс-то попал в качестве работника метеостанции, подделав документы, – и он понимал, что найдет рано или поздно что-нибудь полезное, если только сперва с голоду не помрет. Удача или судьба подсунули ему этого северного оленя с мордой пьяницы, и Маттиас за такую возможность ухватился всеми лапами.

И как раз выкапывал «сладкие кусочки», когда показался человек в красном.

Этакий среднего роста мужичок с аккуратной круглой бородой, густой и белой, как снег, на голове забавная красная шапка – вроде епископской митры, но заношенная до мягкости. К спине прицепилась какая-то черная тень, из-под длинной красной шубы с белой меховой оторочкой и шестью плетеными золотыми застежками выглядывали черные сапоги. В руке у этого человека был длинный посох с крюком, вроде пастушьего. Он стоял в воротах загона и досадливо щелкал языком.

– Ох ты ж… вот незадача, так незадача.

Маттиас поднял голову и зарычал самым зловещим тоном. Он был зажат в углу загона под навесом, защищавшим кормушку от снега, и проще всего было бы выйти, напав на этого типа в красном. Человеческий мозг вервольфа еще слегка гудел и не мог мыслить так ясно, как было бы, если бы Маттиас был сейчас не настолько волком и не настолько возбужден удачной охотой. Он надеялся, что этот хмырь просто бросится бежать, и можно будет выскочить в ворота и бежать за ним до того самолета или машины, на которых он сюда приперся, а потом это средство себе присвоить и умотать с Ледяного Севера. По крайней мере такой план возник в наполовину волчьем мозгу, и Маттиас его одобрил.

Но человек стоял, не собираясь убегать, и разглядывал вервольфа, обмотанного оленьими кишками.

– Я тебя знаю? – спросил он. Он протянул свободную руку – из висящей за спиной тени выскочила книжка и легла ему в ладонь. Он просмотрел страницы. – Ага… да. Маттиас Вульфкинд. Давно тебя не видел, Мэтти, и, кажется мне, ты вел себя очень, очень плохо. А сейчас еще бедняжка Руди. Так что же мне с тобой делать?

Мэтт уставился на типа в красном и снова зарычал, но на этот раз выговаривая полуволчьей пастью хриплые слова, а в голове вертелась совершенно человеческая мысль.

– Кто ты такой?

Человек в красном грустно улыбнулся.

– Давно это было, но ты меня называл «дедуска» и «сантакла». Ты тогда был маленький и совсем не такой лохматый. Помнишь?

Маттиас затряс головой. Он подумал было, не загрызть ли старикашку и осуществить свой план, но этот человек каким-то странным образом его усмирил, и он просто не мог этого сделать. Это казалось… плохим делом – категория, к которой вервольф давно уже не обращался.

И человек тоже покачал головой.

– Не помнишь? Ну, что ж. Я Николай Мирликийский. Многие меня зовут Санта-Клаусом.

Маттиас попятился в изумлении. Вертевшаяся в глубине сознания мысль взорвалась электрической лампочкой. Не может быть…

– Отец Рождество?

– И так тоже, – кивнул Санта-Клаус. – И святой Николай, и Крис Крингл, и еще по-разному. Но сейчас канун рождества, а ты съел моего головного оленя, и боюсь, что у меня очень затруднительное положение.

Вервольф глянул на окровавленный труп красноносого оленя, разбросанный по снегу, и сжался:

– Ой!

– Вот именно, – кивнул святой Николай. – В моей власти воскресить из мертвых ребенка, но с северным оленем, боюсь, не получится. Так что это будешь ты, Маттиас Вульфкинд.

– Нет, нет! – взвыл Маттиас.

Он бросился прямо на загородку, пытаясь ее перелезть – и почувствовал, что плавает в чистом воздухе вечной зимы Северного полюса. Как украшение на елочной ветке.

– Не нет, а да. Ты сейчас взрослый мужчина и наполовину зверь, но твои детские воспоминания дают мне сегодня власть над тобой. – Святой Николай простер посох, будто его загнутая рукоять магически держала Маттиаса в воздухе.

– Я не олень! – горячо возразил вервольф. – Я большой и волосатый!

– Олени тоже покрыты шерстью. Вполне подойдешь.

– Я хищник!

– Оленям все равно – им приходилось бегать и с более чудными тварями.

– Но я не умею летать! – рявкнул вервольф, и это было совершеннейшей правдой, если вспомнить печальную судьбу самолета.

– А это я исправлю, – пообещал Крис Крингл.

Святой Николай сунул свободную руку в карман и достал пригоршню чего-то блестящего и звенящего, как детский смех. Это вещество он метнул в вервольфа, пробормотав что-то по-латыни – не то чтобы Маттиас знал этот язык, но помнил звучание по службам в католической школе, – и на Маттиаса осело облачко блестящей коричневой пыльцы.

Она пахла корицей и бренди, и вкус у нее был, как у имбирных пряников и яблок. Когда она попала в глаза, Маттиас увидел волшебных созданий в прозрачных одеждах, танцующих и кружащихся в разноцветных лентах магии. Он зачихал, зафыркал, отряхиваясь, пытаясь оттереть морду об снег, но не мог избавиться ни от этой пыли, ни от странного охватившего его чувства. Его одолело веселое, радостное ощущение, будто все тело стало из шампанских пузырьков. И как же это было щекотно! И чесалось! И как у него задергался и завертелся нос от всего этого, и как же было на все это наплевать!

Он взвыл, колотя передними лапами небо, оттолкнулся от него и описал мертвую петлю, сделавшую бы честь искусному пилоту. Это ему тоже не понравилось, особенно когда он на выходе стукнулся головой о бревно изгороди.

– Что… что это за дрянь? – простонал он.

– «Рождественская радость», – ответил Дед Мороз. – Сделана из крошек рождественского печенья, вина со специями и капельки рождественской магии. И корица, потому что я ее очень люблю. Наверное, еще капелька бренди. Но сам понимаешь, просто чтобы не замерзнуть.

– Какая мерзость! – взвыл Маттиас, скребя лапами бедный чувствительный нос. Никак не хотел уходить запах корицы.

– Забавно, – заметил Дедушка Рождество, задумчиво поглаживая бороду. – Не знал, что ты в родстве с Эбенезером Скруджем…

– С кем?

– Да не важно. Он исправился. Может быть, и у тебя получится.

Матиас взревел.

– Ну-ну, это уже лишнее.

Всего лишь кивком головы Санта вызвал двух эльфов, вставших как из-под земли по бокам Маттиаса. Длинные острые уши, острые подбородки и раскосые острые глаза – эти эльфы были как будто из острых углов сделаны, бледные и пугающие. Очень похожие на воспитателей в детском доме и на монахинь, что колотили его линейкой по пальцам, и он взвыл, припомнив тогдашний страх.

Эльфы без единого слова взяли вервольфа и повели прочь из загородки, вокруг хвойной рощицы во двор большого каменного дома, которого – Маттиас был уверен – здесь только что не было. Посреди двора стояли большие старомодные сани, ярко-красные, с блестящей черной отделкой. Прямо рядом с сиденьем кучера была нарисована лошадь, когда Маттиаса проводили мимо, она проводила его взглядом, повернув голову. Вервольф поежился и перевел взгляд на вереницу из восьми оленей, запряженную в странный экипаж.

Он не видал северных оленей, но был уверен, что эти – особо крупного размера. Если бы он встал на четвереньки, эти ребята возвышались бы над ним. Сейчас, когда он горбился, его глаза были немногим выше, чем у них. Они фыркали, мотали головами, рога перепутывались. Они явно знали, что он сожрал их красноносого приятеля.

Быть впереди оленей казалось странным. Когда эльфы начали напяливать на него упряжь, в мозгу Маттиаса что-то щелкнуло, и он подумал: «На этот раз дичь будет гоняться за мной». Пронзила ужасом мысль об острых копытах и твердых рогах прямо за его пушистым хвостом, и владельцы их колотят ногами воздух в надежде добраться до него и отомстить за Рудольфа.

Оцепенение спало с него, вервольф стал отбиваться и вывертываться, спасаясь от упряжи, которая привяжет его к разгневанному стаду оленей. Но как он ни клацал зубами, как ни бил когтями и как ни изворачивался, от хватки эльфов освободиться ему не удалось. В мгновение ока его туго запрягли прямо перед двумя здоровенными самцами, фыркающими и злобно скалящими зубы. Ничего себе обещается ночка…

Резкий щелчок бича прямо над ушами и голос мучителя:

– Но, Маттиас! Пошел!

В этом не было необходимости: как только выстрелил бич, вервольф тут же рванулся вперед, бесясь от ярости. Олени бросились следом за ним, стукаясь рогами и щелкая зубами на Маттиаса, а святой Николай покрикивал: «Но, Быстрый! Но, Танцор! Но, Дикарь и Скакун! Живее, Амур, Комета, Гроза и Тайфун!»

Маттиас смутно помнил стишок про оленей Санты, но никогда не задумывался, кто из них кто. Потом подумал, что последние два относятся к скачущим прямо за ним здоровым ребятам, потому что дыхание их было горячо, как адское пламя, и они щелкали зубами ему вслед. Он попытался повернуть голову и огрызнуться, но тиран в красном крепко держал вожжи. Пискнув от досады, Маттиас припустил изо всех сил, с каждым скачком поднимаясь выше в небо.

В небо! Сперва, когда белая земля ушла из-под ног и вся процессия – олени, Санта, сани и он сам впереди воющей ломовой лошадью, – взвилась в хрустальную черноту, ему показалось, что его сейчас вывернет. Но потом он заметил, рассекая воздух, как быстро летит, быстрее, чем когда-либо бегал по земле, и совсем без усилия! Ночное небо ощущалось под лапами черным бархатом, нос ощущал запахи как никогда остро, а головокружение от «рождественской радости» исторгло у него волчий вой восторга.

Санта-Клаус в санях засмеялся и крикнул:

– Превосходно, малыш! Превосходно! Налегай!

Второй раз понукать не пришлось. Такого бега у него никогда в жизни не было! Он мчался, обласканный луной, в этой великолепной тьме, не замечая даже адского дыхания оленей позади. Едва заметные подергивания вожжей направляли его, но он едва замечал это, так очарован был он баснословным полетом вервольфа.

Это было прекрасно – будто рыскать по небесам с собственной стаей, и он не заметил, что Санта его постепенно направляет вниз, пока не возникли всего в дюймах под его бешено бегущими лапами покрытые снежной корочкой луковицы куполов. Поднялись навстречу, цепляя его за ноги, крыши, человек в красном крикнул: «Тпру!», Матиас взвизгнул, упал, проехался и сани тяжело остановились.

Поднявшись кое-как на задние лапы, Матиас сердито обернулся к Дедушке Рождеству:

– Это что еще?

– Наша первая остановка, Мэтти. Вспомни: моя работа – привозить подарки на Рождество хорошим детям.

–  Не всем, —фыркнул Мэтт.

– Конечно, не всем. Только христианским – и еще в некоторых непредусмотренных случаях. Я же не мог бы выполнить желания всех детей на праздник. По крайней мере без чужой помощи не могу.

Святой в красной шубе пошел по крышам с мешком за спиной, сопровождаемый своей сверхъестественной тенью. Вокруг него закружился снежный вихрь, и Санта исчез, как изображение в помехах на экране.

Мэтт присел на корточки, задумался, почесал ухо, приглядывая за Грозой и Тайфуном, чьи стремления напасть и вцепиться ему в задницу далеко не до конца были развеяны звоном колокольчиков на упряжи. Вервольф зарычал на них, и они попятились, моргая и улыбаясь по-оленьи: как будто у них леденец во рту не тает.

– Ну-ну, Маттиас. Не груби товарищам по упряжке! – укорил его Пер Ноэль, появляясь из тумана, благоухая яблочным сидром и хвоей, залезая в сани уже без мешка. Темная тень потекла по земле и тоже всосалась в сани.

От этой тени у Мэтта мурашки пошли по шкуре, но вервольф не успел ничего сказать, как человек в санях прикрикнул, щелкнул бичом, и упряжка волшебных оленей, возглавляемая вервольфом, снова рванулась в звездную ночь.

Но необычный вожак упряжки, мчась по черному небу, задумался, и на следующей остановке спросил:

– А откуда ты знаешь, какие дети достойны подарка?

– А у меня, знаешь ли, список, – ответил Синерклаас. Он показал себе за спину – и тень соткалась в тощего, угловатого, крючконосого человека с мрачной миной и в темных одеждах. Он был слегка похож на эльфов, только большой и зловещий. Глаза у него сверкнули во мраке красным огнем, и он подал святому большую черную книгу.

При виде черного человека у Мэтта шерсть встала дыбом, он заскулил от страха. Ужасы детства пронеслись в голове, и он сжался под пылающим взглядом.

Святой Николай похлопал по книжке:

– Вот здесь все записи про всех детей, за которыми я слежу. Хорошие получают подарки. А плохие…

– Розги и на колени на уголь, – припомнил Мэтт.

– Ну, давно уже нет. Мы либерализовались, и Черному Питеру меньше стало работы. Как правило, плохим детям достаются дурные сны, а то и вообще ничего. Но записи он все равно ведет.

Епископ Мирликийский и его наказующий помощник ушли прочь с новым мешком подарков, а Маттиас прижался к земле, и, вспомнив приютское детство, подумал, что в мешке и не подарки могут быть, а кошмары или розга. Невыносимые воспоминания рвались прочь из ментального чулана, где он их запер, и Маттиас вздрогнул.

Натянув до предела постромки, вервольф лег на снег сердитой грудой подальше от оленей, но почти сразу его поднял рывок вожжей.

– Давай, Маттиас, не мрачней. Канун Рождества, и нам кучу работы надо проделать, пока нас не настиг терминатор.

– Терминатор? – пискнул вервольф, уносясь в ночь рывком мощных лап. – За нами гонится робот-убийца из будущего?

– Да нет! – засмеялся Санта-Клаус. – Конечно, нет. Но нас преследует солнце. Линия, где ночь переходит в день, называется терминатор. Сейчас мы едем прямо за ней, но она движется быстрее нас, и когда нас нагонит, я потеряю силу до следующего года. Магия Рождества начинается утром в сочельник и кончается, когда Рождество наступит. И к этому времени нам уже лучше бы быть на земле в Доме Рождества, иначе свалимся с небес и никакие количества «рождественской радости» нам не помогут. Так что вперед, вперед, все вперед!

И он снова щелкнул бичом. Маттиас и олени припустили вовсю, устремляясь к следующей остановке. И на этом пути через святую ночь вервольфа посещали долгие-долгие мысли.

Забавно, думал Маттиас, что Рождество обладает такой силой и при этом длится так недолго. Разве не месяцами длилось время чудес, когда он был ребенком? Традиционное веселье покинуло его, когда умерли его родители и его пошли перекидывать из приюта в приют, но он твердо помнил, что были тогда целые недели восхитительных запахов, песен, сверкающего убранства, даже в благотворительном пансионе, который держали Сестры Милосердия.

Он сам удивился, что может вспомнить об этом пансионе что-то хорошее – вообще уже много лет о нем не вспоминал. Запретил себе думать об этом, потому что именно там стали происходить плохие вещи, и там он впервые встретил Черного Питера. Да, сейчас, обращаясь разумом к зловонным глубинам памяти, он вспомнил нагоняющего ужас крючконосого великана с пылающими глазами.

Черный человек приходил поздно в эти детские сочельники. Он приходил с кнутом и дубиной, влача за собой кошмары, намного превосходившие радость утренних пустяковых подарков – поношенная одежда и дешевые игрушки, – завернутых в обычную оберточную бумагу с лентами. Даже имен не писали на подарках, только делали зеленые ленточки для мальчиков и красные для девочек да еще загадочные отметки в углу – Маттиас сообразил, что это размеры дареных рубашек, штанов или ботинок. Было несколько воспитателей, которые не давали забыть, что такое синяки или страх. А мелкие ежедневные обиды, пренебрежение, жестокость детей и привычная благотворительная жалость усталых взрослых так омрачали его жизнь, что не мишурой ее было высветлить.

Когда он подрос, все эти праздники – да вся эта жизнь – стали страшно гнетущими, и Время Света потускнело и поистерлось. Он дрался, дерзил монахиням, списывал на контрольных и экзаменах – это не только на Рождество, а все время. И он не давал остыть своей злости, и мир будто ненавидел его – но лучше так, чем постоянный холод и отчаяние.

Тот год, когда он столкнул Линдси Стрэтхорн со ступеней церкви на третье воскресенье рождественского поста, был отмечен первым визитом Черного Питера. Он только протянул руку схватить ее за косички и дернуть, но так подмывало вместо этого подтолкнуть, ну совсем слегка подтолкнуть… а чтобы она руку сломала, он правда не хотел, тут он не виноват.

В год, когда он начал курить, Мэтт последний раз видел черный огненноглазый призрак. Он проснулся от шороха чьей-то одежды в темноте и стука, когда кто-то наткнулся на ножку кровати. Он выпрыгнул из-под одеяла, с криком побежал в церковь, переворачивая ряды поставленных свечек, выкрикивая проклятия Богу и монахиням, и вылетел в заснеженную рождественскую ночь.

Блуждая в пижаме по сугробам, он попал в компанию волков человечьей породы и навсегда оставил позади свое прошлое, похоронив в самом темном углу сознания вместе со смертью родителей и зрелищем горящей церкви.

Сперва он был в этой стае самым молодым хищником, но пробивался когтями и зубами наверх, пока не встретил волка еще более злого, чем он сам, нечеловеческую тварь, все еще ходящую на двух ногах. Может быть, подумал Маттиас, он не мог не стать вервольфом. Но ему это тогда было все равно. На самом деле он рад был этому и принял свое превращение с яростным ликованием. Хватило с него голода, бедности и чужой ненависти ни за что. Он будет волком, и никогда не будет голодать или мерзнуть, и не будет его бить черный человек. И если кто-то будет ненавидеть его, то будет за что, а если будут бояться – пусть даже как темной ночной легенды – то тем лучше.

Он так тщательно исторг из себя все, чему научился у Сестер Милосердия, что не верил в существование святого Николая. Этот тип в санях не слишком был похож на веселого толстяка американских рекламных роликов или на пузатиков, собирающих пожертвования на тротуарах, – скорее он напоминал европейские фарфоровые фигурки, которые стояли у немецкоговорящих родителей Мэтта на каминной полке, поэтому понятно, что Мэтт его не узнал. Что ж, второй раз он такой ошибки не сделает. Но сейчас он здесь, и у него есть сила позволить Маттиасу летать по воздуху – пусть даже одну ночь в году и в компании норовистых оленей, имеющих на него зуб. И у него, похоже, есть еще очень много других сил. Интересно, очень интересно…

Следующая остановка была на крыше из замшелых деревянных пластин. Снизу доносился запах спящих младенцев и рождественского печенья с горячим чаем. Сейчас Крис Крингл был совсем рядом, когда сошел с саней и пошел по крыше, чтобы исчезнуть в вихре снега и ледяных блесток. Мэтт не очень понимал, как это делается, но идея была.

Когда веселый старый эльф и его более мрачный компаньон вернулись, Маттиас прокашлялся и спросил:

– Сколько вам детей надо посетить каждый год?

– Несколько тысяч. Точную цифру не помню.

– А почему не всех? Я думал, это и есть ваша работа.

– Это было бы нецелесообразно, – ответил святой в красной шубе, грустно покачав головой. – В наши дни я персонально посещаю только определенных детей – тех, кто больше других нуждается в надежде, милосердии и утешении.

– А остальные? – рычащим голосом спросил Мэтт. – Они ничего этого не заслуживают?

– Заслуживают, конечно. Но у меня очень много помощников и нет необходимости стараться посетить каждое дитя. На планете, знаешь ли, шесть миллиардов человек.

– Так много?

Санта кивнул:

– Так много. Конечно, многие в меня не верят, и я не могу войти туда, где нет обо мне веры или памяти – пусть даже памяти о вере, как у тебя, Мэтти. На мою прежнюю территорию врываются атеизм и прагматизм, а еще, конечно, коммерциализм.

– И это вам мешает?

– О нет. Как ты думаешь, кто это начал? Вся эта магазинная горячка и взрыв рекламы – коммерциализация Рождества, которую осуждают столь многие, – невероятно облегчила мне работу. Любое дитя, которое надеется и верит, получая от родителей подарок с надписью «От Санты», в некотором смысле получает его от меня. Важен именно Дух Рождества, а не размер или происхождение подарка.

– По мне, похоже на жульничество, – буркнул Маттиас.

Синтерклаас погладил бороду и залез в сани.

– По мне, отлично работает. Но я не знал, что ты такой традиционалист, Мэтти.

– И вовсе нет! – рявкнул вервольф и хотел еще что-то добавить, но Санта-Клаус покачал головой и взялся за вожжи.

– Разговоры – вещь хорошая, но у нас впереди еще куча работы, мой лохматый друг. Трогай!

И он дернул вожжи, снова направляя упряжку в небо.

Они летели между звездами и землей, и Маттиас улучил момент цапнуть кусок звездной пыли, сыпавшейся сверху, и тянул сани вверх и вокруг по огромной взмывающей петле, – просто посмотреть, не свалится ли человек в красном и его груз подарков. Но Святой Николай только вцепился в сиденье, как клещ, и смеялся:

– Хо, хо, хо! Отлично, Мэтти!

Они мчались, убегая от терминатора, и погода стала влажной и туманной, но ни упряжку, ни погонщика ее не беспокоил холод. А вот туман – другое дело.

– Ох ты беда! – пробормотал Санта. – Вот теперь и правда не хватает Рудольфа – этот его нос светил через самый густой туман. Надеюсь только, не заблудимся в дымке.

– У меня есть нос, – напомнил Мэтт.

– И очень красивый, но в темноте не светит, дорогой мой мальчик. Как же нам найти дома достойных детей, если я их не вижу?

– Я наверняка их могу найти по запаху.

– Правда? Хм… в большинстве таких домов пекут пирожки, но в это время года их пекут чуть ли не всюду.

– А еще надежда. Вы говорили, что у ваших выбранных детей есть надежда.

– Да. И вера. Но ни у той, ни у другой нет запаха.

– Еще как есть, – возразил вервольф, припомнив. – Надежда пахнет как отчаяние перед тем, как прогоркнуть. Вера – как свечной воск с ладаном. Вот это я и чувствую.

Еще он чуял запах спящих детей, и пряников, и еловых ветвей возле горящих в печи дров. И был уверен, что так может пахнуть только в доме, полном Рождества. Во всех других… но он не стал ничего говорить. У Наездника свои секреты, а у Маттиаса свои. Он не собирался всем сообщать, что «рождественская радость» придала его носу не менее волшебные свойства, чем лапам.

– Правда? – спросил Синтерклаас. – Ну, тогда веди!

Принюхавшись, вервольф фыркнул и зарысил по воздуху, идя за учуянным запахом, виляя среди высоких домов, над верхушками деревьев, и наконец на ту крышу, где упряжка остановилась, отпуская Санту на его работу.

Вернувшись, человек в красном подошел к оленям и стал раздавать из кармана печенье.

– Вот вам, мои добрые друзья. Вы отлично поработали, и время угоститься, потому что еще много впереди работы, так что подкрепляйтесь! – Он подошел к Мэтту и достал пряничного человечка.

Вервольф понюхал пряник и чихнул.

– Я бы предпочел детей – они вкуснее. Если ты можешь входить во все эти дома и все это делать, чего ж ты соглашаешься на молоко с печеньем? Ты же все можешь получить. Если бы я такое мог, я бы это отродье прямо в колыбели жрал.

Епископ Мирликийский нахмурился:

– Я этого делать не могу. Я святой покровитель детей, и обидеть их не мог бы никогда.

– Но ты же посылаешь Черного Питера их наказывать. Как вот меня.

– Ты отвратительно себя вел, Мэтти. Детей нужно иногда поправлять – чтобы знали, что хорошо и что плохо. Это все родители знают. У тебя не было родителей и не было никого, кто тебе сказал бы, что ты поступаешь дурно.

– У меня были приемные родители и полная школа монахинь – чтобы меня поправлять.

– Очевидно, этого было мало – учитывая результат. И после всего, что я для тебя делал… ладно, дело прошлое. Пора нам.

Святой Николай почесал Маттиаса за ушами и пошел к сиденью кучера. Тень Черного Питера от него не отставала. На краткий миг черный человек показал лицо и подмигнул Маттиасу, злобно усмехаясь.

Раздосадованный и слегка испуганный, но уже успевший проголодаться после Рудольфа, вервольф заглотал пряничного человечка в два приема. Конечно, северный олень вкуснее, но и так сойдет. И снова сани пустились в путь, а Маттиас продолжал вынюхивать путь в тумане.

Они навестили еще несколько окутанных туманом зданий, и выплывали уже из дымки над замерзшим озером, когда снизу, со льда донесся до саней горестный звук.

– Тпру, Мэтти! – крикнул человек в красном. – Найди, откуда это!

Вервольф, насторожив уши, прислушался к тонкому плачу. Да, вот оно: чей-то голос, одинокий среди льдов, замерзает и жалуется. Маттиас устремился вниз, на голос несчастного, вспоминая, как раньше мчался на такие же крики и отрезал от стада слабых и раненых животных – или людей.

Олени навалились изо всех сил, стараясь угнаться за мощными скачками вожака, летящего к скованному льдом озеру, спускавшегося кругами, все ниже и ниже, пока легче гагачьего пуха не коснулся треснувшего льда. На льду, рядом с прорубью, лежала маленькая фигурка. А рядом с неподвижным телом извивалось еще меньшее, сообщая громким плачем о своем горе.

Маттиас никогда бы не подумал, что святой в красном может так быстро двигаться, но Святой Николай выскочил из саней, едва успев остановиться, и побежал по коварному льду к лежащему возле полыньи ребенку. Он присел, поднял мертвого ребенка, прижал посиневшим лицом к красному суконному плечу.

– Питер! – рявкнул он. – Черный Питер, негодяй, принеси книгу и мой жезл!

Маттиас принюхался к ревущему призраку мальчика:

– Что с тобой случилось? – спросил он. Юный призрак шмыгнул носом и заморгал:

– Мне какой-то человек предложил подвезти из школы домой, но домой не привез. Он мне сделал больно и бросил тут. Я молился, молился, чтобы кто-нибудь пришел…

– И поздно, – сказал Мэтт с рычанием в голосе.

– Никогда так не говори, Маттиас! – одернул его Святой Николай. – Тем более в Рождество.

Он протянул руки Черному Питеру – тот дал ему черную книгу и золотой пастуший посох.

Святой покровитель детей посмотрел на печального призрака и открыл книгу.

– Сейчас, Хосе, мы все это исправим.

Мэтт вытянул шею, стараясь рассмотреть, что там в книге. Увидел желтоватую страницу, а на ней – единственное имя: Хосе-Мария Антонио Гутьерес.

Санта-Клаус заговорил долгими латинскими фразами, извивающимися в воздухе, и земля задрожала, когда святой поднял посох. Слова превратились в сверкающие искры, закружились хороводом, заблестели, падая на страницу и на маленького Хосе, и красные чернила потекли.

И еще заговорил Синтерклаас чужими словами, и чернила замерцали, коричневея, желтея…

Призрак ахнул – и ребенок на руках святого вздохнул. Переливающиеся слова заполнили воздух и запылали белым светом, и епископ опустил посох. Он коснулся им мальчика – и раздался звук далекого пушечного выстрела, крик ангелов, и сам воздух вокруг загорелся!

Маттиас отпрыгнул, а мальчик на руках у Санты закашлялся и открыл глаза. Маттиас поискал взглядом призрака – но нигде не увидел. Посмотрел в книгу – и увидел, что имя теперь написано золотыми чернилами, сверкающими, как новая монетка.

Хосе посмотрел – и ахнул от изумления.

– Папа Ноэль!

– Счастливого Рождества, Хосе, – ответил Дедушка Рождество. Посмотрел на Мэтта и Черного Питера, потом снова на ребенка. – Ты очень далеко от дома, но я тебя отвезу.

Святой и его тень уложили мальчика в сани, Маттиас и олени потащили экипаж в небо, покрывая милю за милей к югу, над желто-красными каменистыми пиками каньонов Нью-Мексико и опустились на траву стадиона, откуда Дедушка Мороз понес мальчика домой. Он передал ребенка на попечение заплаканных отчаявшихся родителей, которые не поняли, как далеко завезли их ребенка, и что перед ними настоящий Санта-Клаус, а не халтурщик-артист.

Черный Питер ворчал, перелистывая книгу рядом с Мартином и глядя издали – никому не хотелось объяснять присутствие волшебных саней с восемью оленями и вервольфом, и уж точно черной тени с горящими глазами.

– Ну, вот, теперь никогда конца не услышу, – бурчал Черный Питер.

– А? – переспросил Мэтт. – Конца чего?

– Еще узнаешь… – Черный человек быстро огляделся, раскрыл книгу и показал. – Вот, смотри, только быстро. А то епископ сейчас вернется.

Маттиас посмотрел и увидел на странице собственное имя. Рядом с ним стояли три золотых звезды, а само имя было грязно-коричневым от тоненьких золотых потеков на краях букв, следом красная буква «X» и ряд черных птичек, заканчивающийся тоже буквой «X», большой и черной. Вервольф догадался, что звездочки наверняка означают годы его юности, а черная буква – тот год, когда он отверг Рождество.

– Это что? – Ткнул он лапой в красную букву. Черный Питер осклабился – зубы как ножи. Мэтта пробрало дрожью ужаса от такой улыбки.