Текст книги "Волкогуб и омела"

Автор книги: Шарлин Харрис

Соавторы: Патриция Бриггз,Саймон Грин,Карен Ченс,Кери Артур,Кэрри Вон,Тони Л. П. Келнер,Дана Стабеноу (Стейбнау),Дж. А. Конрат,Нэнси Пикард,Кэт Ричардсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Если тебя собаки не любят, то ты дерьмо, это точно. Я все надеялся, что какой-нибудь из псов трахнет его ногу или хотя бы ее обоссыт, но этого так и не случилось – может быть, и к лучшему. Даже думать мне не хотелось, что сделает Джед с таким псом, если поймает.

– Эй, Собачонок! – осклабился Джед. – Ты думаешь, я буду есть под твою вонь? От тебя несет, как от твоих ублюдков. Пошел вон!

Сэмми вытаращил глаза, поняв, с кем оказался за одним столом, и быстро-быстро, бочком, отсел. Поднос так дрожал у него в руках, что сок пролился. Ну, он действительно припахивал псиной, но ладно, у всех у нас что-то есть. В Джеде – от психа, а в Сэмми – от собачки. Я бы при любой погоде предпочел приставшую шерсть на джинсах сумасшествию, но сегодня оно не хотело оставлять меня в покое. Я начал второй бургер, и Джед не мог его цапнуть, но зато он забрал у меня варенье. Вишневое. Сожрал его с волчьей жадностью, и на зубах у него оно казалось свежей кровью. Прищурившись, он слизнул красную полоску с нижней губы.

– Ты меня не боишься разве, болван? – спросил он.

Я откусил еще кусок и стал жевать. Хулиганы слышат только то, что хотят слышать, и я не собирался зря время терять.

Он нагнулся ко мне, горячее дыхание пахло мясом и вишней.

– Так ты у меня будешь бояться. Понял? Ты будешь так бояться, что в штаны намочишь!

Схватив свой поднос, он ушел прочь.

Беда, беда. Ходячая беда. Первая, быть может, от которой мне не уклониться. Псих – он псих и есть, его ничему не научишь. Он будет напирать и напирать, пока не загонит меня в угол. А я не хочу ходить и поминутно оглядываться. Не хочу, чтобы он за мной следил.

Я ткнул вилкой в картошку. Мне придется что-то сделать. Что-то такое, что не дало бы Джеду избить меня до полусмерти, и при этом чтобы меня не взяли на цугундер.

А это не просто.

– Ники, ты что, с Челюстями водишься?

Айзек сидел напротив, положив подбородок на кулак. У Джеда зубы вполне подходили под такую кличку, но никто его так в лицо назвать не смел.

– Нет, просто дошла до меня очередь в его списке.

Айзек скривился. Его родители приехали из Мексики, и он уже от Джеда по списку получил.

– Черт, – сказал он кислым голосом. – И что же ты делать будешь?

– Не знаю пока. – Я бросил вилку на стол. – Подумаю еще. Буду пробираться домой лесом, пока он не допрет.

После последнего урока я рванул домой через лес. Он был густой и темный, весь зарос ядовитым плющом и кустами ежевики, которые могут разорвать в клочья при попытке через них пробиться. Я сумел. Царапины царапинами, а от Джеда я улизнул.

На этот раз.

На следующий день я стоял в магазине, выбирая подарок для Тессы, и кривился, глядя на торчащего у порога Санту с неумолчным колокольчиком. Еще одно напоминание. Ну куда ни посмотри, тощие или с бородами, в черных сапогах или красных линялых штанах. Фальшивки, и весь праздник из-за них кажется фальшивым.

Но до кануна Рождества оставалось всего два дня, и откладывать покупку было больше нельзя. То, что Тесса хочет, я ей никак не мог подарить, так что бродил по рядам с куклами. Они были потрясающие. Некоторые умели ходить и говорить, ползать и плакать, есть и какать в памперсы. Кому, интересно, нужна кукла, которую на тебя вырвет, пока ты будешь ей памперсы менять? Дурость какая-то. Но мама мне дала список, и там числилась вот такая вот противная штука. Я взял ту, что была ко мне поближе – эта умела только говорить и размахивать руками, без всякой рвоты. И то хорошо.

– В куколки играем, – мурлыкнул позади меня Джед. – И правильно. Бегаешь, как девчонка, отчего бы тебе в девчачьи игры не играть?

Он схватил меня за руку выше локтя, стиснул, передавил кровообращение. Пальцы закололо.

Вчера он бежал за мной по лесу, но не знал этого леса так, как знаю его я. Хотя ему удалось подобраться ближе, чем я рассчитывал. Ему просто плевать – боль для него ничего не значит: он прорывался сквозь ежевику, скатывался по склонам оврагов. Сейчас он представлял собой одну сплошную массу царапин и синяков – правда, не плохо? Пусть я стараюсь держаться от греха подальше, но сказать, что мне не было приятно, значило бы соврать.

Не ответив, я вывернулся из его хватки и понес куклу к кассе. Он не отставал от меня ни на шаг.

– Вечно же ты драпать не будешь, Ники, —шептал он. У меня волосы на затылке шевелились от его невозможно вонючего дыхания. – Никому еще не удавалось. А когда я с тобой закончу, и ты будешь прятаться каждый раз, как сучонка, вот тогда я займусь твоей сестрицей. И ее куколкой.

И это решило дело.

Я оттягивал и откладывал. Старался держаться от греха подальше. Не сердить маму и папу. Но нельзя давать мерзавцам побеждать – даже таким сумасшедшим, как Джед. Я сел у двери на пластиковый стул, опустив глаза к полу, и не поднимал головы, пока Джеду не надоело и он не ушел.

И я ему ни слова не сказал.

Есть много ребят, которые Джеда ненавидят. Очень много. Если бы я мог их всех собрать вместе и дать ему отпор, Джед оказался бы совсем не таким железным, каким себя считает. Я мог бы попытаться, но… битой собаке только плеть покажи. Я уже в четвертой школе учусь – из-за папиной работы нам приходится часто переезжать, и в каждой школе был свой хулиган. Иногда его ловили и наказывали, но толку в этом было мало. Через пару недель он брался за старое: детишки не могли за себя постоять и никому ничего не говорили – терпели, считая, что учителя им не помогут. И были правы. Если директор вышибет хулигана из школы, он будет просто ждать снаружи.

Папа говорит, что в этой жизни есть овцы и волки, и очень редко овца может превратиться в волка или волк в овцу.

Я вздохнул. Джед уж точно считал себя волком. Псих чистой воды. Он все время преследовал меня, шугал других, начал цеплять Тессу… Я завернул край пакета, в котором лежала кукла. Нет, вряд ли получится, сколько бы ни было ребят, имеющих на Джеда зуб, но я все-таки попробую. Должно же быть хоть несколько, которые сплотятся против Джеда. Блин, да в каждом кино так получается! Верно?

Неверно.

Айзек вытаращился на меня из-под черной челки:

– Да он же не человек, ты понимаешь? Он когда на тебя налетает, чувство такое, будто он никогда не остановится. Он мог бы завалить Франкенштейна, Мумию и Вервольфа, а потом пойти за пиццей.

Айзек жуткий фанат ужастиков. Он видел еще и те, что сняты до моего рождения – даже до рождения моих родителей. Дверца его шкафчика вся изнутри оклеена монстрами – рычащими, оскаленными, крадущимися, крылатыми, сосущими кровь. Ни одного квадратного дюйма не осталось пустого. Хороший парень Айзек, но с причудью.

– Да ну, брось! – Я презрительно фыркнул, стоя возле его шкафчика. – Он же не вот это все.

– Ники, он именно вот это все.Он меня поймал в лесу и руку мне сломал, да? И сказал, что, если хоть пикну, он мне сломает вторую, и я поверил, потому что он всерьез говорил. – Айзек захлопнул шкафчик. – Ни за что. И ты меня в это не втягивай. Он псих, и ты, если хоть немного соображаешь, поглядывай каждую минуту, что там у тебя за спиной.

И он поспешил по коридору прочь, к выходу.

Понимая, что с Айзеком толку не будет, я пошел к Собачонку – в смысле, к Сэмми. Успел сказать ему слов пять – и он смылся, опережая своих собак.

И так весь день, с каждым. Я понимал, что так будет, но все же надеялся.

Айзек сказал, что Джед его поймал в лесу – том же, где за мной гонялся. На школьной территории он драк не затевает. Его бы тогда выгнали из школы, и он это знает. Его бы выгнали, не меня. Не вызывает он у директора Джонсона той непобедимой симпатии, которую вызываю я. Добрый старый директор Джонсон, не самый большой светоч разума из тех, кто давится меловой пылью.

Итак, я перешел к плану «Б». В тот день, когда Джед, предсказуемый, как тройка по математике, сел напротив меня в столовой и взял мой кусок пиццы, я поднял поднос, свалил с него еду и как следует врезал этим подносом ему справа по голове.

Его чуть не сбросило с сиденья, но он успел ухватиться рукой за край стола. Глаза у него стали ледяными, зубы он оскалил, злоба шевелилась у него под кожей.

– И как? – спросил я спокойно. – Проглотишь и утрешься? Или встанешь и что-нибудь сделаешь?

Ему раньше хватало ума, хоть и впритык, не драться в школе, но тут дело было совсем другое.

И этот план, пусть и казался идиотским, на самом деле таким не был. К нам уже двигались учителя, и его от меня оттащили бы раньше, чем он меня сумел отделать всерьез. А потом его бы выставили. Может, просто дело перенеслось бы за пределы школы, но и это уже что-то.

Он весь трясся от черной злобы, но пусть он псих, настолько глупцом он не был. Меня, может, не выгнали бы из школы, но что выгонят его, он не сомневался. И было у меня чувство, что его папа был бы недоволен куда больше моего. Такое чувство, что Джед – щепка от старой колоды.

Он стоял и шипел:

– Убью, убью, убью…

Когда он вышел из столовой, я вздохнул. Еще один план развалился к чертям. Я мрачно сел на место и подождал, пока учитель оттащил меня к директору Джонсону за наказанием – еще пару недель после уроков.

Оказалось, что пару месяцев.

Директор долго дергал себя за черные волосы, зачесанные на лысину, объясняя, как он не может скрывать подобные вещи, вот не может, и все, после чего хода делу не дал, как я и предвидел. Я должен был позвонить маме и сказать, чтобы забрала Тессу на остановке школьного автобуса, и понимал, что рада она не будет, какова бы ни была причина. Понять-то поймет, но не обрадуется.

В тот же день, когда миновали два часа оставления после уроков, я нырнул в лес и услышал, как Джед ломится за мной. В этот раз я действительно слышал, как он воет от ярости на моем следу. Пусть я приземистый и низкорослый, зато скорость у меня хорошая, наработал в спортзале. Джед за мной угнаться не мог.

– Ах ты сука! Ах ты сука! Ты где? – орал он, а потом начались совершенно нечленораздельные крики, животные крики. Как будто это кричит монстр… ну, как минимум, киношный монстр.

Я нырнул под густой навес сухих плетей ежевики и подумал, что вот и вправду никак не улучшил положение. Не то чтобы не было приятно врезать ему подносом по голове, но это не выручило меня из беды так, как я думал.

Хотя и вправду было очень, очень приятно.

Наконец я залез на дерево, где моя коричневая куртка сливалась с корой, и застыл неподвижно, пока он рыскал внизу как бешеный доберман. Богом клянусь, у него изо рта пена капала, когда он вопил, призывая меня.

Вот так пропусти несколько приемов риталина, и жизнь разваливается к чертям.

Ага, будто такую психованность можно объяснить небольшой гиперактивностью.

Я прижался к дереву, положив на него голову, и так просидел час. Было холодно, но холод меня не волновал. И темно стало, но и темнота мне была до лампочки. А Джед, монстр он там или нет, ночным зрением не отличался, видимо, и ошиваться в лесу не стал. Я еще услышал его вой где-то так за полмили от меня, а потом все стихло.

Наконец я слез с дерева и пошел домой, где меня ждали два обстоятельства пострашнее Джеда: мама и папа. Отец стал выговаривать мне за полученное наказание. Нет, не важно, за что. Скоразы волну не гонят, на карандаш не попадают. Наши деды и их деды этому научились еще в России. Не высовывай башку, иначе без нее останешься.

Когда нотация закончилась, случилось худшее. Мама попросила меня помочь им с Тессой сделать для Санты рождественское печенье. Когда я вошел в кухню, Тесс возилась у себя в комнате над плакатом: «Санта, счастливого Рождества!» – тщательно, цветными мелками, язык высовывая. А мама припахала меня.

– Тебе понравится, Ники, – сказала она с улыбкой. Классная у меня мамочка, да и красивая тоже, даже с полосой муки на щеке. Светло-русая коса ниже плеч, фиалковые глаза, а шрам, пересекающий левую бровь, только придавал ей любопытствующий вид. Я маму люблю. Да, мне тринадцать уже, и надо бы такого не думать. Но уж что есть.

Но делать печенье для Санты?

– Мам, ты же знаешь, что Санты нет на свете, – буркнул я мрачно. – Вся эта кутерьма с Рождеством, – я открыл пакет шоколадных чипсов, – чистая потеря времени.

Меня шлепнули ложкой по руке.

– Дух празднества – в сердце твоем. Рождество – не подарки и не украшения, Рождество в тебе. – Она ткнула мне в грудь пальцем: – И Санта всюду, куда ни посмотри. Если ты только захочешьсмотреть.

Она покачала головой, снова улыбнулась и мазнула меня по носу маслом от печенья. Я закатил глаза и стер его пальцем, а палец облизал.

– А теперь, – сказала она твердо, – доставь сестре удовольствие и помоги ей делать печенье. Она с минуты на минуту придет.

И ничего особо плохого не случилось. Я уже в это не верю, но мама и Тесс смеялись, потом пришел папа, и все закончилось шутливой дракой, когда все мазали друг друга маслом. Не настоящее, конечно, но так близко к нему, как только может быть.

И в тот момент этого было почти достаточно.

Следующий день как раз был перед кануном Рождества, наш последний учебный день перед каникулами. И последний день для меня – было у меня такое чувство, – чтобы разобраться с Джедом. Но сперва Мария-Франческа попыталась разобраться со мной.

Я ее довольно часто видал, Марию-Франческу, никогда просто Мэри или Фран – всегда Мария-Франческа. На некоторых уроках мы бывали в одной группе. Она симпатичная, веселая, волосы рыжие, падают курчавой массой ниже плеч, яркие веснушки, а голубые глаза еще ярче, и умная. Определенно умнее меня, у нее-то троек по математике не бывало.

Она прижала меня к стенке после английского, с улыбкой до ушей. Зубы у нее такие яркие, что я даже свое отражение видел, честно.

– Ник, привет!

– Привет, – отозвался я.

Вот так я умею разговаривать с симпатичными девчонками. Нет, ну правда, чего я ей скажу? А вот у нее с этим проблем не было.

– Я тут подумала… – Она придвинулась чуть ближе, я ощутил запах клубничного шампуня. – Я подумала, на рождественские танцы ты со мной не пошел бы?

Я ощутил сокрушительное разочарование и невозможное облегчение одновременно. С одной стороны, мне не придется беспокоиться насчет костюма, цветов, разговоров и танцев. Я видел по Эм-Ти-Ви, как они это делают. Попробуй я, так у меня встанет прямо посреди зала.

А с другой стороны, Мария-Франческа мне нравится.

Не то чтобы важно, что она веселая и умная и что от нее пахнет земляникой. Мои родители никогда на это не согласятся. Это еще с тех недоброй памяти дней, когда предубежденными были все. Нельзя доверять чужакам, тайная полиция за каждым углом, и ты никогда не знаешь, кто перед тобой. И этого урока никто в родне не забывал. Мы – православные до мозга костей, и с чужаками не водимся. При этом найти себе пару на выпускной очень, очень трудно. Нас полно в России, но здесь очень мало. Прискорбно, но таковы правила.

Я их прибавил к Рождеству и хулиганам – в категорию отстоя.

– Ты извини, мне жаль. – Я сдвинул рюкзак с боку на бок, и мне действительно было жаль. – Я же на два месяца после уроков сижу. И родители меня никуда не отпустят. Считай, что вечно теперь под домашним арестом.

Она разочарованно сморщилась – искренне, я снова подумал, что наши правила – отстой.

– Ладно, зато у меня вот что есть. – Она вздохнула, отколола от свитера значок и приколола на мой. – Может, на празднике весны тогда.

Она оглянулась по сторонам, потом наклонилась ко мне и поцеловала меня самым быстрым в мире поцелуем.

Я ошибся – не волосы у нее пахли земляникой, а блеск для губ. Я еще ощущал его вкус, когда она исчезла за поворотом коридора. Потом посмотрел на значок. Мне скалил зубы Санта, помахивая автоматической рукой в перчатке.

Хо, блин. Хо. Еще раз хо.

Каждый урок тянулся бесконечно. Никто на меня не таращился так, будто мне предстоит умереть, потому что никто не знал, что в этот день за мной придет Джед. Я один раз прошел мимо него в холле, и никогда у него глаза не были светлее, чем сегодня. Он не ухмылялся, не скалился. Он только смотрел, и хлопья слюнной пены висели у него в углах рта. Кто-нибудь из учителей заметил? Нет. Здоровые мужики в белых халатах потащили его в большой дом, где сидят пожиратели младенцев и убийцы почтальонов? Нет. Никому не надо было.

И теперь План «В» будет к месту. Очень к месту.

Джед меня на год старше, но он отстал. На математике он мне подставил ножку, когда я шел к доске, и почти белые глаза кричали, чтобы я как-то отреагировал. Я вышел к доске, решил пример и вернулся обратно, обогнув его.

За обедом он сидел за соседним столом и смотрел на меня. Наблюдал за каждым моим движением, провожал взглядом каждый глоток. У него капала изо рта полупережеванная еда, но он не замечал, а если замечал, то наплевать ему было. Я думал, что он вырастет в серийного убийцу, но ошибался. Он уже им был, а меня наметил как жертву номер один.

И что бы вы сделали? С воплем умчались прочь, спотыкаясь и подпрыгивая? А я нет. У меня этого никак в плане не было.

Очередной раз с ним разминувшись в коридоре, я бросил тихо:

– Завтра, северо-восточная опушка леса. У моста.

Ответа я ждать не стал: насколько я понимал, он уже язык сжевал от злости и не мог бы ничего сказать. Потом я пошел прямо в кабинет медсестры, изобразил колики в животе и небольшую отрыжку, и через двадцать минут мама за мной приехала.

На сегодня вопрос был решен – Джед не набросится на меня раньше времени. А завтра…

Что мужчина должен сделать – то должен.

Так однажды высказался один мужик в старом вестерне, и был прав. Я не взрослый мужчина, но ко мне тоже относится. И всю ночь я думал у себя в комнате. Дурацкий значок Марии-Франчески с этим Сантой я снял и едва не выбросил, но в последнюю минуту положил на стол. Перчатка махала и махала – интересно, насколько еще хватит у него батарейки.

Когда моя семья уже заснула, я вышел в гараж, потом вернулся и стал смотреть в окно на звезды и на серебряную луну. От холодного воздуха они казались ярче, ближе, и если всмотреться, виднелись зубы в хитрой улыбке луны и холодное терпение, горящее в глазах звезд.

Просидев так с час, я вернулся и уставился в свой шкаф. В нем и хранится мое последнее настоящее Рождество. И во мне от этого проснулась грусть, гордость и тоска по чему-то непонятному – все сразу. В конце концов я натянул трусы и футболку и лег спать. Снились мне печенья, подарки, тысячи иллюминированных елок, и за каждой елкой – Санта. Он смеялся, щеки красные, пузо прыгает. Тысяча Сант, куда ни посмотри.

И когда я утром проснулся, у меня случилось это… как его, блин? Откровение, вот. Большое слово, но и идея была не маленькая. Я знал что делать, знал как, и если я все сделаю правильно, то выйдет еще лучше, чем я думал. Не просто о’кей, а еще лучше. Обязательно.

Иначе не может быть.

Я пообедал с мамой, с папой и с Тесс. Пусть себе Джед себе задницу морозит в лесу, меня поджидая. Мне спешить некуда. Потом я взял куртку и рюкзак и сказал, что вернусь. Арест арестом, но отец считает, что бродить в лесу – детям на пользу. Они там многое узнают, да и крепче становятся. Во всех смыслах.

Я пустился в путь по гравийной дороге. Небо над головой меняло цвета: серый, белый, голубой. Может, снег пойдет, а может, прояснится еще. Вот чем зима интересна: никогда не знаешь, как будет дальше.

Я надел линялые джинсы и самые разбитые кроссовки. Никогда не знаешь, что с ними станется, особенно если имеешь дело с таким, как Джед. Мы их купили в Сан-Антонио, они тогда были оранжевые, с черным контуром койота, воющего на луну. На такую же луну, как вчера была – узкую и голодную.

Подхватив рюкзак, я постарался об этом не думать. Что я должен сделать, то должен, и думать о таких вещах – не полезно. Не полезно ни для плана, ни для Тесс, ни для меня.

Я шел вперед, и снег похрустывал под резиновыми подошвами. Много снега выпало последнее время, не меньше футов трех. Ручей Блу-Уотер-Крик вздулся и стал размером с небольшую речку. Брось туда ветку – и не успеешь уследить, как она скроется из виду.

Через полчаса я вышел к месту, где сказал Джеду меня ждать. Он там был – можно подумать, кто-то ожидал бы другого. Уж если у меня хватило дурости пойти прямо к нему, он не будет отказываться.

Джед поднял голову от извивающегося мехового комка, лежащего у его ног. Усмешка его была холоднее снега у меня под ногами.

– A y меня подарочек тебе есть, сопляк.

Он привязал к дереву собаку. Судя по запаху мокрой шерсти, облил ее растворителем для краски и сейчас пытался щелкнуть зажигалкой. Поджечь собаку. Поджечь,только чтобы позлить меня перед тем, как прикончить. Вот столько злобы в этом мешке дерьма.

– Собак я люблю, – сказал я спокойно. – Очень люблю. А ты мне совсем не нравишься.

Свой велик он поставил на берегу вздувшегося ручья. Я повернулся и ногой сбил его в воду – велик тут же унесло течением. Потому-то взрослые и требуют от нас, чтобы мы к ручью не ходили: он выплескивается из берегов, вода в нем ледяная, и утонешь в нем в момент.

– Опа! – сказал я жизнерадостно. – Ведь говорили тебе держаться от воды подальше.

– Ах ты проклятая сволочь! – заревел он. – Ты не знаешь, с кем связался, засранец! Ты у меня смерти будешь просить, мудак. И я тебе ее дам!

Светлые глаза пылали ненавистью. Он сунул зажигалку в карман, схватил бейсбольную биту, спрятанную в кустах, и бросился на меня, замахиваясь на ходу. Я перехватил биту до удара, выдернул у него из рук, развернулся в ударе, который посылает мяч на трибуны. Джед рухнул, как миз Финкельштейн под директором Джонсоном. Навзничь и сразу.

Я ж говорил, меня часто посылали к директору. А дверь он запирал не всегда – взрослые тоже бывают дураками. Почему, собственно, пропуски уроков и нулевая терпимость к насилию для меня ничего не значили. Директор Джонсон отлично умел придумывать оправдания для школьного совета, а миз Финкельштейн, его секретарша, пичкала меня сластями так, будто диабет хотела вызвать.

Я хотел есть, и хотел все сильнее и сильнее. Одного обеда мне всегда мало. У нас в семье… в общем, поесть мы любим. Я вытащил из кармана рулетик от миз Финкельштейн и стал его жевать, время от времени пошевеливая Джеда кроссовкой. Он еще дышал, и это было хорошо. Что-то залепетав, он начал дергаться, впиваясь пальцами в землю. Я снова стукнул его битой под основание черепа. На этот раз слегка, только чтобы хватило. Потом я отвязал собаку. На ней был жетончик – она жила у любящих хозяев всего в пяти кварталах от леса. Дорогу домой она знала.

Сперва собака плюхнулась на спину, подставив живот в жесте подчинения. Я ей почесал пузо, смыл, как мог, растворитель снегом, потом разрешил подняться. И с улыбкой смотрел ей вслед, когда она припустила домой. Я и вправду люблю собак – тявкающих, прыгающих, пытающихся ногу трахнуть. Без разницы. Мне все собаки хороши.

Джеда я связал клейкой лентой по рукам и по ногам, и рот ему заклеил, а потом, выждав достаточно долго после наступления темноты, понес его по лесу. Оставлять след волочения я не собирался, зато столько раз поворачивал и проходил по одному и тому же месту, что никто не разберет, где у следов конец, где начало. Джед был достаточно легок, чтобы его тащить, пусть он даже и больше меня весит. И правда легок. Дерьмо всплывает, и эти вот дерьмоголовые тоже, наверное.

Он снова очнулся. Я уже подошел близко к дому, так что снова вырубать его не стал. Он ворчал, стонал, пытался что-то орать из-под ленты. Вот тебе и Джед. Плакса, хоть сволочь и мерзавец.

И тупой, как ящик пробок. Я ему дал все шансы, и он ни одним не воспользовался.

Наш дом был всего в миле или в двух от леса, в конце нашей длинной гравийной дороги. До ближайшего соседа – полмили. Хорошо. Тихо. Уединенно.

Очень уединенно.

– Твой велик найдут в ручье, – сказал я дергающемуся Джеду. – Решат, что ты утонул. Подумают, что тело заклинило где-то на дне, или протащило до самой реки. Все притворятся, что опечалены. – Я оглянулся на него и улыбнулся: – А на самом деле – никто не будет.

Канун Рождества. Я втащил Джеда в дверь, в мигающий свет елочной гирлянды, чулки на каминной полке, молоко и печенье, тщательно выставленные на стол. Тесса уже третий год оставляет на столе молоко и печенье, а третий раз – волшебный.

Мама и папа сидели на диване, ожидая меня. Было уже почти одиннадцать – близко к Рождеству. Достаточно близко. Тесс давно должна была лечь спать.

– Вот где ты был.

Мама с укоризненной нежностью покачала головой. Мальчишки всегда будут мальчишками.

– Тебя кто-нибудь видел? – прямо спросил папа. – Шума не было?

– Да брось, па. Ты слишком хорошо меня выучил для этого.

Я сгрузил Джеда на дно камина и пошел к себе в комнату. Открыв шкаф, пошарил среди софтбольных перчаток, мячей, игрушек и игр, из которых я вырос, но выбрасывать не стал, и наконец нашел в углу то, что искал: полированный череп. Он когда-то был очень вонючим, но в нашем роду против такой вони не возражают. С черепа я снял красную шапку с помпоном, отряхнул ее от пыли, стараясь не чихать. Вот только эти вещи и остались, а вяленая оленина вся кончилась. Вокруг основания черепа шла скудная ленточка белых волос, когда-то мягких и курчавых, ныне жестких и редких. Но сойдет. Еще я прихватил красную куртку с белой оторочкой. На выходе взял еще клей у себя со стола и вернулся в гостиную.

– Ты хороший брат, – улыбнулась мне мама.

– Ага, ага. – Я кивнул головой, смутившись от похвалы, потом насадил на Джеда шапку Санта-Клауса, напялил на него красную куртку и приклеил ему волосы на подбородок и челюсти. Он не слишком мне помогал, мотая головой туда-сюда, но и помешал не особенно. Я даже приколол ему на грудь значок Марии-Франчески – завершающий штрих.

Ой как жрать хотелось. Но нет, это не мне. Я взял три печенья, сорвал у Джеда ленту со рта. И сунул туда печенья, не дав ему ни слова сказать, ни завопить. Он слегка посинел, давясь и кашляя. Я решил, что он теперь достаточно долго помолчит.

– Тесс! – громко крикнул я. – Иди сюда, быстрее! Он здесь!

Через секунду послышался топот детских ножек, и вылетела в пижамке Тесс, глаза у нее чуть не выскочили, когда она увидела Джеда.

– Санта, Санта! Я тебя просила, и ты пришел! Ты здесь!

Шесть лет тому назад я тоже видел Санту. Семь лет тому назад я убил свою первую дичь. И горько мне было с тех пор на Рождество, когда я понимал, что Санты больше не будет, ни одного. Не будет сюрпризов из трубы. Я это дело прикончил. Ребята, вы понятия не имеете, до чего бывает все непоправимо. Я потом сожалел, сожалел, что не дождался, пока подрастет сестренка, и мы бы радовались вместе с нею. Сожалел, что никогда не испытает она этого восторга.

У меня на глазах сестренка улыбнулась, все шире и шире, лопнула на ней пижамка, заплясала кожа, покрываясь мехом, переливающимся по всему дергающемуся, изменяющемуся телу, от морды до хвоста. Тыквенно-оранжевые глаза горели духом Рождества, а зубы вдруг заблестели чем-то новым, когда она впилась в свой рождественский подарок.

Значок Марии-Франчески улетел прочь. Волки – православные, и водимся мы только со своими. А жаль, она симпатичная.

На диване темно-желтая волчица ткнулась головой под челюсть большого черного волка. Глаза у них горели гордостью, нежностью, духом празднества. Первая добыча младенца – это особый день. Я положил морду на лапы, смотрел и чувствовал, как возвращается ко мне Рождество.

Мама говорила, что Рождество – не подарки и елка, не блеск и гирлянда. Рождество, говорила она, у тебя в сердце, и Санта там же, если ты хочешь, чтобы он был. И если я захочу по-настоящему, чтобы он там был, я его снова найду.

Мама права. Рождество действительно у тебя в сердце. А Санта – он повсюду, если только знаешь, где искать.