Текст книги "Подарок мертвеца"

Автор книги: Шарлин Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава четырнадцатая

Это заявление ударило меня, почти как мешок с цементом.

– Итак, ты говоришь, что Клайда Нанли убили только потому, что он знал, кто порекомендовал меня для этой маленькой работы в колледже. – Меня охватил холод.

Может, я и привыкла к смерти, может, я и знала лучше любого другого, как она неизбежна и как заурядна, но это не означает, что я могла чувствовать себя легко, внеся свой вклад в чью-то смерть. Это как дождь со снегом: ты знаешь, что если атмосферные условия оправдаются, то пойдет дождь со снегом, но ты не должен радоваться этому.

Я тоже много думал об этом прошлой ночью. Я не могу смириться с тем, что тело Табиты оказалось там лишь в силу невероятного стечения обстоятельств. Если это не совпадение, нас направили туда, чтобы ее найти. Нами воспользовались. И человек, который сделал это, должен быть именно тем, кто убил Табиту. Клайд Нанли попросил тебя «прочитать» кладбище. Значит, кто-то должен был нашептать твое имя на ухо Клайду Нанли. Я не знаю, имел ли этот человек что-то против Клайда или сделал дружеское предложение. «Эй, ты ведь ведешь курс оккультизма, у вас там поблизости есть кладбище, давай пригласим странную женщину, которая специализируется на розыске мертвых, – пусть она придет и взглянет на это кладбище».

– Итак, ты думаешь, что Клайд заартачился, когда нашли тело Табиты?

– Думаю, да. Или же он не смог смириться со случайным совпадением – не больше, чем мы, или догадался, что тот, кто подговорил его пригласить тебя в Мемфис, должен что-то знать о смерти девочки. Нанли был засранцем, но он не был тупым.

– Верно, – рассеянно произнесла я. – Что ж, думаю, это сужает круг поисков?

– С чего ты взяла?

– Это не может быть Виктор.

– Почему не может? Держу пари, он уже значится в списке абитуриентов Бингэма. Ведь это его последний год в школе.

– А-а… – протянула я. – Что ж, может быть. Немного притянуто за уши, но ладно. Вот о чем я думаю: и Фелисия, и Джоэл учились в Бингэме. И старшие Моргенштерны, Джуди и Бен, наверняка знают множество людей, которые там учились. Даже если старшие Моргенштерны не учились там сами, все равно они живут в этом городе и четыре года платили за обучение Дэвида. Держу пари, то же самое относится и к Фелисии Харт.

В конце концов, старшие Моргенштерны не такие уж старые. Джуди слишком одолевает болезнь Паркинсона, чтобы она могла дойти до могилы Табиты, но ее муж очень даже подходит.

– Да и Фред Харт тоже выглядит сильным.

– Было бы ужасно, если бы оказалось, что убийца – дедушка девочки, – сказал Толливер.

– Кто бы ни был убийцей, это будет ужасно, – ответила я. – Кем бы он ни оказался. Тот, кто делает такое с одиннадцатилетней девочкой, ужасен превыше всякого разумения. – Я помедлила, чтобы собраться. – Я была в таком шоке, когда нашла ее… У меня не было достаточно времени, чтобы как следует… пережить момент ее смерти.

– Значит, ты хочешь снова исследовать тело? Если Сет Кениг это устроит?

– Он хочет, чтобы я исследовала Клайда Нанли. Конечно, он не знает, что я уже сделала это. Я не хочу снова прикасаться к Табите. Не хочу даже думать об этом. Но я должна быть уверена: я знаю все, что она может мне рассказать.

– Ты хороший человек, – сказал Толливер, застав меня врасплох.

– Вряд ли я такая уж хорошая, есть множество людей, которые бы тебе возразили, – попыталась я скрыть, какое удовольствие доставили мне его слова.

Я посмотрела на часы и нажала на кнопку, чтобы проверить дату. Вдруг что-то всплыло в моей памяти.

– О господи, пора позвонить девочкам.

Толливер сказал то, из-за чего у меня покраснели бы уши, если бы я не слышала эти слова уже сотни раз. Но нынче он не запротестовал, хотя часто возражал против этого испытания, которому мы подвергали себя каждые две недели.

Мы подождали, пока войдем в нашу комнату. Я с удовлетворением заметила, что снаружи нет ни одного репортера и нас не ждут никакие послания. В первый день нашего появления здесь нас ждало около двадцати писем, и мы выбросили все.

Чтобы решить, кто из нас наберет номер и позвонит Ионе, мы сыграли в «камень – ножницы – бумага». Как всегда, я сделала неправильный выбор, что было довольно смешно, если хорошенько об этом подумать. Если бы я на самом деле была экстрасенсом, как меня часто называли, то смогла бы выиграть в такой простой игре.

Я нажала на кнопку быстрого набора номера Ионы. Иона Горхам, урожденная Хоуи, была единственной сестрой моей матери. Она вышла замуж за Хэнка Горхама двенадцать лет назад, двенадцать долгих, бездетных и богобоязненных лет. Она взяла под свою опеку Мариеллу и Грейси, когда моя мать и отчим отправились в тюрьму. Это случилось после того, как во время расследования похищения Камерон выяснилось, что у нас никудышные родители.

Мне было нечего об этом сказать, потому что тогда я была несовершеннолетней.

Я попала в фостерную семью [28]28
  Фостерная семья – приемная семья, с которой государство заключает контракт на воспитание ребенка, оказавшегося в трудной ситуации или потерявшего родителей.


[Закрыть]. Иона и Хэнк не захотели меня взять, и я считаю, это было к лучшему. Мне было семнадцать, и они думали, что я слишком много времени провела с матерью, что, несомненно, испортило меня. Я проучилась последний год в школе, куда меня записали, и этот год был странно приятным, несмотря на мое душевное смятение. Впервые с раннего детства я жила в чистом доме, регулярно питалась и нечасто должна была готовить сама. Я могла спокойно делать домашнюю работу. Никто не отпускал на мой счет неприличных комментариев, никто не принимал наркотики, а мои фостерные родители были простыми, милыми, прямодушными людьми. Я знала, что к чему в этом доме. У них было еще два фостерных ребенка, и мы, в общем-то, ладили друг с другом.

Толливер, которому тогда исполнилось двадцать, переехал к своему брату Марку, поэтому с ним все было в порядке. Он приезжал так часто, как только мог и как позволяли ему Гудманы.

– Алло? – Мужской голос отвлек меня от прошлого, вернув к настоящему.

– Хэнк, здравствуй, это Харпер, – произнесла я ровным невыразительным голосом.

Чтобы разговаривать с Ионой и Хэнком, нужно было быть швейцарцем.

«Нейтральна, – повторяла я себе. – Я нейтральна».

– Здравствуй, – ответил он с полным отсутствием радушия и энтузиазма. – Ты где сейчас, Харпер?

– В Мемфисе, Хэнк. Спасибо, что спросил.

– Полагаю, Толливер с тобой?

– О, можешь не сомневаться, – сказала я очень жизнерадостно. – Тут холодно и дождливо. А как у вас в Далласе?

– О, не могу пожаловаться. Сегодня плюс десять.

– Похоже, у вас здорово. Мне бы хотелось поговорить с Мариеллой, если она поблизости, а потом с Грейси.

– Иона отправилась за покупками. Посмотрю, смогу ли разыскать девочек.

Вот неожиданная удача.

– Злой Ведьмы там нет, – прижав телефон к груди, сообщила я Толливеру.

Иона имела неисчерпаемый запас оправданий, позволявший не подпускать нас к девочкам. Хэнк был не таким изобретательным или не таким безжалостным.

– Привет! – сказала Мариелла.

Теперь ей было девять, и она доставляла много хлопот. Вряд ли она была бы ангелом, если бы жила с нами, потому что жизнь есть жизнь. В первые годы своей жизни Мариелла и Грейси не знали заботы и внимания родителей. Я не говорю, что мои мать и отчим не любили девочек, но то была не такая любовь, которая смогла бы вынудить родителей стать трезвыми и ответственными. По крайней мере, мы, старшие дети, некогда знали такую любовь, в незапамятные времена. Мы знали, что правильно и что неправильно. Знали, какими должны быть родители, что такое свежие простыни и домашние обеды и одежда, которую носим только мы.

– Мариелла, это твоя сестра, – сказала я, хотя Хэнк, конечно, уже сказал ей, кто звонит. – Как у тебя дела?

Я так старалась, и Камерон тоже, и Толливер. Даже Марк, когда у него были лишние деньги, время от времени заглядывал к нам, чтобы привезти еду.

– Меня приняли в баскетбольную команду, – сообщила Мариелла. – В Ассоциации юных христианок.

– О, это отлично!

Это и вправду было отлично. Мариелла впервые ответила мне не надутым хрюканьем.

– Ты уже начала играть или еще тренируешься?

– Через неделю у нас будет первая игра, – ответила она. – Если вы приедете, то сможете на нее прийти.

Я широко распахнула глаза, давая Толливеру понять, что этот телефонный разговор идет не так, как обычно.

– Нам бы очень этого хотелось, – сказала я. – Мы должны проверить наше расписание, но мы были бы очень рады посмотреть, как ты играешь Грейси тоже играет?

– Нет, она говорит, что это глупо – выходить туда и потеть, как свинья. Она говорит, что мальчикам не нравятся потные девчонки и все будут звать меня лесбиянкой.

Я услышала на заднем плане шокированный возглас Хэнка.

– Грейси ошибается, – заверила я Мариеллу. – Она просто не хочет играть в баскетбол. Наверное, ты умеешь играть в баскетбол получше Грейси?

– Можешь держать пари, – гордо сказала Мариелла. – Грейси и на милю не подойдет к кольцу. А я на последней тренировке попала в него дважды.

– Я уверена: Грейси умеет делать что-то такое, что ей нравится, – пыталась я быть дипломатичной и в то же время укрепить те успехи, которых добилась с Мариеллой.

– Ха, – насмешливо произнесла Мариелла. – Ну, все равно.

– Вас в этом году уже сфотографировали для школы?

– Да. Снимки скоро должны быть готовы.

– Вы сохраните их для нас, слышишь? Одну для твоего брата Толливера, чтобы он мог носить ее в бумажнике, а вторую – чтобы ее могла носить я.

– Ладно, – бросила она. – Эй, а Грейси вступила в хор.

– Серьезно? Она там, поблизости?

– Да, она только что вошла на кухню.

– Раздалось шарканье.

– Да? – Это был голос Грейси, которая глубоко ненавидела нас.

– Грейси, я слышала, ты поешь в школьном хоре.

– Да, и что?

– У тебя сопрано или альт?

– Не знаю. Я пою мелодию.

– Хорошо, наверное, сопрано. Послушай, мы думаем о том, чтобы приехать на одну из игр Мариеллы. Как думаешь, ты могла бы присоединиться к нам, если мы приедем?

– Ну я могла бы прийти туда с подругами.

Которых она каждый день видела в школе, с которыми разговаривала по телефону до полуночи, если верить Ионе.

– Я знаю, что для тебя важно побыть с подругами, – ответила я, снова становясь швейцарцем, – но мы не часто видимся.

– Ладно, я подумаю об этом, – без энтузиазма сказала она. – Дурацкий баскетбол. Когда она бегает по полю, у нее трясутся щеки. Как у легавой.

– Тебе нужно быть хорошей сестрой, – заявила я, возможно, не таким нейтральным тоном, каким мне бы хотелось. – Тебе нужно подбадривать Мариеллу.

– Это еще зачем?

Так-так, я совсем не нейтральна.

– Тебе ведь чертовски повезло, что у тебя есть сестра, – начала я горячо, но, услышав свой тон, сдержалась. Потом сделала глубокий вдох. – Знаешь что, Грейси? Потому что поступать так – правильно. Здесь твой брат.

Я передала телефон Толливеру.

– Грейси, я хочу послушать, как ты поешь, – сказал Толливер.

Он сказал именно то, что следовало сказать, и Грейси пообещала, что выяснит, когда хор будет выступать в первый раз, чтобы мы с Толливером смогли отметить этот день в календаре. Потом Грейси, очевидно, передала кому-то трубку.

– Иона, – сказал Толливер с еле заметным удовольствием в голосе. – Как поживаешь? В самом деле? Из школы снова звонили? Что ж, ты ведь знаешь – Грейси не глупа, поэтому должна быть какая-то другая проблема. Ладно. Когда у нее тест? Хорошо, что за него платит правительство штата. Но ты знаешь, что мы бы… – Некоторое время он молча слушал. – Хорошо, позвони нам, когда будут известны результаты. Мы хотим быть в курсе.

Послушав еще несколько минут обрывки этой беседы, я обрадовалась, когда Толливер в конце концов дал отбой.

– Что происходит? – спросила я.

– Пара проблем, – нахмурившись, ответил он. – Это был неплохой разговор с Ионой. Учительница Грейси думает, что у Грейси, возможно, СДВР. Она рекомендовала пройти тест, и Иона отвезет Грейси на проверку на этой неделе. Очевидно, за тест заплатит штат.

– Я ничего не знаю о СДВГ, – сказала я, как будто могла приготовиться к такому. – Мы должны поискать в Интернете.

– Если у нее это найдут, ей придется принимать лекарства, так сказала Иона.

– Каковы побочные эффекты?

– Кое-какие есть, но Иону больше заботит страховое пособие. Очевидно, Грейси порядком бузит в школе, а Ионе хочется мира и покоя.

– Как и всем нам. Но если есть побочные эффекты…

Мы провели остаток вечера в Интернете, читая статьи о синдроме дефицита внимания и гиперактивности и о лекарствах, которыми его лечат. Такое казалось чрезмерным и странным, учитывая, что Толливер, Камерон и я воспитывали этих девочек с младенчества. Моя мать просыпалась, чтобы позаботиться о них, когда они были грудничками, но если бы не мы, Мариелла и Грейси не ели бы, не переодевались, не научились считать и читать. Когда Камерон похитили, Мариелле было всего три года, а Грейси – пять. Они вместе ходили в детский сад несколько дней в неделю по утрам, потому что мы их туда записали, а потом сказали моей матери, что они с отчимом должны сделать.

Мы отводили их в дошкольную группу, прежде чем сами отправлялись в школу, а все, что надо было сделать маме, – это вспомнить, что нужно их оттуда забрать. Обычно она вспоминала, если мы оставляли записку.

Вот я опять погружаюсь в прошлое, хотя это последнее, чем мне хотелось бы заняться.

– Достаточно, – спустя некоторое время сказал Толливер, когда мы почувствовали, что знаем немного больше о синдроме и о лекарствах, которыми его лечат. – Мы выясним больше, когда узнаем, есть ли у нее этот синдром или нет.

Я почувствовала, что тону. Я понятия не имела, как много всего сразу может пойти наперекосяк, пока ребенок учится в школе. Что случалось с детьми тогда, когда все эти синдромы еще не были идентифицированы, а курс лечения не был разработан?

– Думаю, на таких детей наклеивали ярлык тупых или трудных, – сказал Толливер. – И для них это было концом.

Я почувствовала печаль, думая обо всех детях, с которыми не поступали по справедливости, потому что их проблем просто не понимали. Однако мы только что прочитали две статьи о родителях, которые слишком пичкали лекарствами своих детей, страдающих теми же проблемами, – и тогда малыши, которые всего лишь имели взрывной характер, получали лекарства, которые не следовало бы им давать. Это пугало. Хватит ли у меня когда-нибудь смелости завести ребенка? Маловероятно. Я должна полностью доверять своему партнеру, чтобы дать жизнь ребенку. Единственным человеком, которому я когда-либо так доверяла, был мой брат Толливер.

И когда я подумала об этом, произошла самая странная вещь. Мир, казалось, на минуту застыл. Словно кто-то нажал на огромный выключатель в моей голове.

Толливер направился в свою комнату, и я встала с кресла, которое пододвинула к столу, чтобы читать с экрана ноутбука.

Я смотрела в спину брата, и внезапно мир скользнул вбок, а потом принял новые очертания. Я открыла было рот, но тут же его закрыла. Что я хочу сказать Толливеру? Вряд ли я на самом деле хотела, чтобы он обернулся.

Брат начал поворачиваться, и я бросилась в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, я прислонилась к ней.

– Харпер? Что-то не так? – услышала я тревожный голос по другую сторону двери.

Мной овладела полная паника.

– Нет!

– Но у тебя такой голос, будто что-то случилось.

– Нет! Не входи!

– Хорошо. – Теперь голос Толливера звучал куда суше. Брат двинулся прочь от двери, наверное в свою комнату.

Я опустилась на пол.

Я не знала, что сказать самой себе, как обращаться с такой идиоткой, как я. Я заняла идеальную позицию, чтобы уничтожить единственно ценное в жизни. Одно слово, один неверный поступок – и все это исчезнет. Я буду унижена навечно и ничего не получу взамен.

В один черный миг я подумала: не стоит ли просто покончить с собой, покончить со всем этим. Но могучий инстинкт самосохранения отверг эту мимолетную мысль, едва она пришла мне в голову. Если уж я пережила удар молнии, я могу пережить и это откровение.

А он никогда не должен узнать.

Я подобралась к постели, не вставая с пола, кое– как поднялась и легла поперек. За несколько болезненных минут я составила планы на следующую неделю, ужасаясь своему чудовищному эгоизму. Как я могу удерживать Толливера рядом еще хоть на одну минуту?

Но я не могу отпустить брата, возразила я себе. Если я внезапно его прогоню, он что-то наверняка заподозрит. Я просто не могу так поступить. Я сделаю это примерно через неделю, когда придумаю как обставить все наилучшим образом. А пока надо следить за своим поведением, за каждым своим поступком.

Жизнь, которая только что лежала передо мной как богатое лоскутное одеяло, внезапно стала серой. Я забралась в постель отеля, как забиралась в сотни других подобных постелей.

Я глядела в потолок, на луч света, который его пересекал, на красный глазок детектора дыма. Несколько часов я пыталась перекроить свою жизнь. Но понятия не имела, в каком направлении двигаться.

Глава пятнадцатая

Выходя из комнаты на следующее утро, я больше походила на зомби, чем на человека.

Толливер завтракал. Не говоря ни слова, он налил мне чашку кофе. Я осторожно подошла к столу и опустилась в кресло с таким облегчением, как будто пересекла минное поле. Толливер поднял глаза от газеты и с ужасом посмотрел на меня.

– Ты заболела? – спросил он. – Господи, ты выглядишь так, как будто тебя драл кот!

Это помогло мне почувствовать себя лучше. Если бы он сказал что-нибудь милое, я просто потеряла бы самообладание, схватила бы его и облила бы слезами его рубашку.

– У меня была плохая ночь, – ответила я очень осторожно. – Я не спала.

– Да неужто? Я вроде бы догадался. Тебе лучше достать свою косметику.

– Спасибо за поддержку, Толливер.

– Что ж, я просто предложил. Мы же не хотим, чтобы коронер по ошибке принял тебя за труп.

– Ладно, хватит.

Каким-то образом я взбодрилась после этого разговора.

Толливер читал газету, а теперь пихнул ее мне. Очевидно, он не собирался ничего говорить насчет моего странного поведения прошлой ночью.

– Сегодня о Табите пишут немного. Думаю, новость перестает быть животрепещущей.

– Давно пора.

Я дрожащей рукой взяла кофейную чашку и ухитрилась поднести ее к губам, не пролив. Я сделала длинный глоток и очень осторожно поставила чашку обратно. Толливер оставил у себя страницу газеты со спортивным разделом и погрузился в чтение статьи о баскетболе, поэтому не заметил моей унизительной слабости.

Я выдохнула, почувствовав некоторое облегчение, и уже увереннее сделала новый глоток. Что ж, кофеин – хорошая штука. Я взяла из корзинки круассан, зная, что позже пожалею об этом, и съела его меньше чем за минуту.

– Хорошо, – таков был единственный комментарий Толливера. – Тебе не помешало бы пополнеть.

– Нынче утром ты просто сборник комплиментов, – колко отозвалась я.

Да, теперь мне было много лучше. Внезапно я ощутила прилив оптимизма, имевший под собой даже меньше почвы, чем моя глубокая депрессия прошлой ночью. Я была тогда слишком драматична, верно? Все в порядке. У нас с Толливером все хорошо Все останется, как прежде.

Я съела еще один круассан. Даже намазала его маслом.

– Ты собираешься на пробежку? – мягко спросил Толливер.

– Нет.

– Да у тебя сегодня тусовочный день. Круассаны – и никаких пробежек! Как сегодня твоя нога?

– Прекрасно. Просто прекрасно.

Длинная пауза.

– Прошлой ночью ты вела себя странно, – заметил он.

– Да, у меня было много о чем подумать, – неопределенно ответила я, описав последним куском круассана широкую дугу, чтобы показать, насколько широко простирались мои мысли.

– Надеюсь, твои раздумья пошли тебе на пользу, – сказал Толливер. – Ты меня слегка напугала.

– Прости, – извинилась я, пытаясь говорить легкомысленно и беззаботно. – Такое бывает, когда внезапно на человека нападает приступ задумчивости.

– Хм.

Брат пристально смотрел на меня, его темные глаза тоже были полны раздумий.

Мобильник зазвонил, когда Толливер вернулся к чтению газеты, и я протянула руку, чтобы ответить на звонок. Каким-то образом Толливер меня опередил и я удивилась: что с ним происходит? В последние дни мы наверняка представляли друг для друга загадку.

– Толливер Лэнг, – произнес он и через мгновение добавил: – Хорошо. Где это? Ладно, мы будем там через пятьдесят пять минут, – После чего закрыл мобильник.

Когда Толливер снова посмотрел на меня, взгляд его был более жестким и печальным.

– Семья дала разрешение. Мы можем немедленно отправиться и взглянуть на тело.

Без единого слова я встала и пошла в свою комнату, чтобы одеться.

За двадцать минут я вымылась под душем, надела чистую одежду, но только и всего. Несмотря на совет Толливера, я не стала забавляться с макияжем и лишь пробежала щеткой по волосам. Я коротко стригла их, потому что порой мне было не до того, чтобы возиться с длинными волосами, сегодня был определенно один из таких дней. Я вытащила из чемодана свой лучший свитер кремового цвета, лучшую пару джинсов и лучшую пару носков. К счастью, я носила только те вещи, которые могли сочетаться друг с другом, потому что в противном случае у меня был бы такой вид, словно я одевалась в темноте.

Толливер имел сходную со мной манеру одеваться. Он обнял меня, когда я появилась в гостиной, готовая отправляться в путь. Я была так удивлена, что тоже на мгновение его обняла, чувствуя благодарность, как и всегда.

Потом поняла, что я делаю, – и застыла, каждая мышца в моем теле была напряжена. Я почувствовала, что он тоже осознал: между нами что-то не так.

– Что я сделал? – спросил Толливер, отодвигаясь и глядя на меня сверху вниз. – Что я тебе сделал?

Я не смогла встретиться с ним глазами.

– Ничего, – пробормотала я. – Давай просто покончим с этим.

В машине царило неловкое молчание. Мы ехали, следуя тем указаниям, которые получил Толливер. Не успела я успокоиться и мысленно приготовиться, как мы уже очутились в морге.

Внутри было так много мертвых, и все они умерли так недавно, что вибрация во мне набирала интенсивность и силу. Выйдя из машины, я уже чувствовала, что ступаю слегка нетвердо.

Я знаю, что мы вошли, знаю, что с кем-то поговорили, но позже я ничего не смогла припомнить. К тому времени как мы прошли по коридору, я ощущала гул от пяток до макушки. Я едва замечала окружающее, пока мы следовали за грузной, очень молодой женщиной, показавшей нам тело, которое мы хотели видеть. Ее большой зад на ходу покачивался перед нами, длинные темные волосы тоже качались из стороны в сторону. Она не потрудилась наложить макияж, и ее одежда была явно из секонд-хенда. Наверное, ее работа лишила ее надежды.

Молодая женщина постучала в дверь, отличавшуюся от остальных дверей, и, должно быть, услышала ответ изнутри, потому что, открыв дверь, придержала ее. Мы вошли в комнату. Стоявший у стены мужчина с песочного цвета волосами в лабораторном халате сказал:

– Привет!

В комнате были две каталки. Прикрытое тело на одной из них было больше, чем на другой. Толливер задохнулся и кашлянул от пропитавшего комнату запаха. Хотя тела прикрывал тяжелый пластик, вонь была всепроникающей.

– Толливер, ты можешь идти, – сказала я.

Но я знала, что он не уйдет.

Я представила себя и Толливера.

– Доктор Лайл Хаттон, – ответил мужчина в халате.

Он был очень высоким и неуклюжим, и его манера смотреть сквозь очки сверху вниз казалась высокомерной.

Но на фоне непрерывного гудения я могла игнорировать его неприязнь и насмешку.

Я начала поднимать пластик, чтобы прикоснуться к телу Табиты, но Лайл Хаттон крикнул:

– Перчатки!

Он меня раздражал. Я выполняла миссию, и вибрация отдавалась во мне так громко, что я едва могла понять, чего он от меня хочет. Оказалось, мне надо решить – прикоснуться к телу сквозь пластиковую простыню или надеть пластиковые перчатки. Вряд ли я когда-нибудь вообще думала о барьерах между мной и трупом и классифицировала их. В данном случае хлопок был лучше, чем пластик, я знала это инстинктивно.

Но мне не дали выбора. Поэтому я положила руку на пластиковую простыню, над тем местом, где раньше находилось сердце. Конечно, после восемнадцати месяцев в земле тело под простыней больше не было целым.

Я сразу погрузилась в последние мгновения жизни Табиты: она пробудилась ото сна, от дремы. Увидела голубую подушку, опускающуюся на нее. Почувствовала… Это было чувство, что ее предали, чувство недоверия и ужаса. «НЕТ, НЕТ, НЕТ, НЕТ, мама, спаси меня, спаси меня!»

– Спаси меня, – прошептала я. – Спаси меня.

Я больше не прикасалась к ней.

Толливер обхватил меня руками, по моему лицу струились слезы.

Я тоже обняла Толливера – опасная поблажка, но мне это было так нужно! Я посмотрела на человека в маске, в медицинской одежде.

– Вы собрали улики с тела? – спросила я.

– Я был при этом, – настороженно ответил доктор Хаттон.

– Вы находили нити в ее носу и во рту? Голубые. Они должны быть голубыми.

– Да, – ответил он после заметной паузы. Да мы их нашли.

– Ее задушили, – сказала я. – Но она боролась до конца.

Доктор Хаттон сделал рукой внезапное движение, как будто собирался что-то мне показать, но потом рука его замерла.

– Что вы такое? – спросил он, как будто говорил с каким-то интересным гибридом.

– Я просто женщина, которую ударила молния, – ответила я. – Я не родилась такой.

– Молния или убивает вас, или вы оправляетесь после ее удара, – нетерпеливо проговорил доктор Хаттон.

– Вижу, вы никогда не имели дела с человеком, пережившим подобный случай, – заметила я. – Если в вас попадет несколько тысяч вольт, потом приходите и расскажите мне, на что похожа ваша жизнь.

– Если столько вольт попадет прямо в вас, вы труп, – просто сказал он. – Выжившие получают разряд энергии молнии, которая ударила неподалеку.

Невероятно – этот парень спорил со мной о том, что со мной случилось, прямо над телом Табиты.

– Как хотите, – сказала я и выпрямилась, давая знать Толливеру, что готова идти.

Было трудно отпустить его, но я это сделала, и его руки, обхватывавшие меня, тоже разжались.

Я подошла к другому укрытому телу, побольше. Закрыла глаза и положила руку над телом.

Мои глаза распахнулись, и я сердито уставилась на доктора Хаттона.

– Это не Клайд Нанли, – заявила я. – Это какой-то молодой человек, погибший от ножевых ран.

Доктор Хаттон посмотрел на меня так, как будто увидел призрак.

– Правда, – сказал он, словно я не стояла прямо перед ним. – Правда, мой Бог, – произнес он очень осторожно, словно я могла на него прыгнуть. – Позвольте мне проводить вас к доктору Нанли.

Толливер взъярился на Лайла Хаттона, я испытывала почти такие же чувства. Но была полна решимости закончить свое дело.

Мы последовали за доктором по холлу в комнату побольше, холодную и полную тел. Комната не была опрятной, каталки не были выстроены аккуратными рядами. Здесь и там из-под простыни торчала рука или нога. Запах стоял уникальный – bouquet de la mort [29]29
   Букет смерти (фр.).


[Закрыть]. Вибрация в этом месте была ошеломляющей. Все мертвые дожидались внимания, от старухи, которую убили в собственном доме, до младенца, умершего от СВДС [30]30
   СВДС – синдром внезапной детской смерти.


[Закрыть].

Но я находилась здесь, чтобы воззвать только к одному трупу, и на сей раз Лайл Хаттон подвел меня к нему. У меня кружилась голова оттого, что тут было столько недавно умерших, и у меня ушла долгая минута на то, чтобы сосредоточиться на Клайде. А потом я увидела снова: удивление, удар, падение в могилу.

Закончив, я резко кивнула доктору Хаттону и, шатаясь, отвернулась. Последний контакт с доктором Клайдом Нанли был завершен.

– Ты можешь идти? – очень тихо спросил Толливер.

– Да, – ответила я.

– Подождите, – окликнул нас Лайл Хаттон.

Я вопросительно посмотрела на него. Верхний свет поблескивал на его очках с золотой оправой.

– Раз уж вы здесь, могу я попросить вас сделать еще кое-что? Вы были правы насчет голубых нитей. Вы поняли, когда я подсунул вам не то тело. Может, вы сумеете помочь мне в одном деле.

Все хотят дармовщинки.

– Что вам нужно? – Я была не в том настроении, чтобы быть тактичной.

– Здесь есть тело. Я не могу определить причину смерти этой женщины. Они жила в доме с сыном и невесткой, и у нее были симптомы болезни живота. Это могла быть какая угодно болезнь, но я встретился с молодой парой, и мне думается, в ее смерти есть что-то подозрительное. Что скажете?

Хотя Хаттон был поганцем, мне нравится помогать мертвым, когда я могу.

– Токсикологические исследования ничего не показали, аутопсия тоже дала нулевые результаты, – Умоляющим тоном произнес Хаттон. – Женщина очень исхудала, и перед смертью у нее было много симптомов болезни живота – диарея, тошнота и тому подобное, но она ненавидела ходить по врачам и появилась в больнице только тогда, когда было уже слишком поздно.

– Вот эта? – спросила я.

– Я видела бледную руку, не такого цвета, какой ей полагалось быть.

Закрыв глаза, я прикоснулась к этой руке пальцем – легчайший контакт, которому Хаттон никак не попытался помешать.

– Не пытайтесь проделывать со мной такие штуки, – сказала я, чувствуя огромную усталость. – Это молодая женщина, которая умерла от апластической анемии.

Доктор Хаттон уставился на меня так, будто у меня выросла еще одна голова. Он проверил ярлык, привязанный к ноге трупа.

– Прошу прощения, – искренне произнес он. – Я и в самом деле думал, что тут та самая женщина. Вот она.

Он дважды проверил ярлык на теле рядом с телом бедной молодой женщины.

Я тяжело вздохнула. Прикоснулась к пластику, в которое было завернуто тело, и сощурилась. Если он хочет поиграть, я – в игре.

– Клеона Чатсворт, – простонала я. – Покажись!

Краешком глаза я увидела, как Толливер быстро наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Доктор Хаттон побледнел еще больше, став почти такого же цвета, как его клиенты. Он задохнулся.

Я правильно «прочитала» имя. К счастью для меня, Клеона Чатсворт хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что с ней произошло, очень этого хотела.

– Клеону отравили, – прошептала я, моя свободная рука двигалась по кругу над трупом.

Я подумала, что Хаттон упадет в обморок.

– Что мне искать? – прохрипел он.

– Кто-то дал ей это в приправе для салата, – пробормотала я. – Селен. – Я открыла глаза и сказала: – Эту леди отравили.

Лайл Хаттон уставился на меня стеклянными глазами.

– Теперь пошли, – обратилась я к Толливеру, который сердито смотрел на доктора, сжав кулаки.

Наконец мы покинули комнату и вернулись в длинный холл. Там нас ожидала молодая женщина. Так же молча, как она проводила нас сюда, она вывела нас обратно к наружным дверям.

Я была бесконечно рада шагнуть в холодный серый день и глубоко вдохнуть воздух, не запятнанный смертью.

Мы с Толливером стояли и наблюдали за густым потоком машин на Мэдисон, наверное, минут пять, вдыхая и выдыхая, радуясь, что выбрались из здания. Перед тем как я туда вошла, гудение казалось очень интенсивным, но теперь оно было лишь отзвуком того, что я ощущала, находясь в тех стенах.