Текст книги "Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести)"

Автор книги: Шарль Лоран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Еще несколько минут молодые люди оставались наедине; потом Полина сказала, что пора вернуться во дворец, а то их начнут искать в саду. Но, прежде чем расстаться с герцогом, который никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в эту минуту, она произнесла:

– Этот момент еще более важный в вашей жизни, чем в моей. Я не беру моих слов назад, но я не желаю, чтобы вы связали себя на всю жизнь словом, данным в минуту увлечения. Вы должны все обдумать на свободе. Я не имею никакого значения и не должна играть роли в вашей судьбе, хотя я готова жертвовать всем для вашего счастья и славы. Вы имеете все права на меня, а я не имею никаких прав на вас. Подумайте и решите, останетесь ли вы герцогом Рейхштадтским или будете Наполеоном.

И она быстро удалилась.

Часть шестая
Западня

I
Мины и контрмины

– Вы сейчас вернетесь в Милан, слышите? Можно ли быть таким неосторожным? Я вам приказал ничего не делать без моего разрешения, а вы ночью пробрались в частную квартиру и стали рыться в ящиках, в сундуках, в чемоданах. Наконец, вы дошли до такой глупости, что вас поймали.

– Меня не поймали.

– Во всяком случае, вас видели, и вы спаслись, как вор. Хороша полиция, которая прикрывает свои ошибки славой венских воров.

Вот какое объяснение происходило в этот же день между графом Зедельницким и Галлони.

– Очевидно, я виноват, так как мой план не удался, и вполне достоин наказания, – произнес сыщик, – но ничто не выбьет у меня из головы мысли, что эти бумаги у княгини.

– У нее нет более этих бумаг, – произнес торжествующим тоном начальник полиции, – они в моих руках. Вы видите, что мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

Этот последний удар совершенно убил сыщика. Но он так страстно был предан своему ремеслу, что желал узнать, кто и каким образом добился того, чего он не мог достигнуть. Граф Зедельницкий не хотел, однако, удовлетворить его праздного любопытства и только после нескольких почтительных просьб сказал резко:

– Сама княгиня Сариа передала эти бумаги канцлеру.

– А, – воскликнул Галлони, – я, значит, не ошибся. Она привезла их из Милана. Мои подозрения оправдались. Она похитила эти бумаги, чтоб лично передать их канцлеру.

– Она вовсе не похищала бумаги, а они оказались в ее кружевах на другой день после вашего неудачного обыска в магазине.

– Ну, уж это извините, – сказал Галлони, оправляясь от своего смущения. – Она не взяла никаких кружев из магазина.

– Почему вы знаете?

– Потому что кружева и все ее заказы до сих пор лежат в магазине. Я видел их там после отъезда трех женщин из Милана.

– Что вы говорите?

– Правду. Может быть, княгиня добровольно отдала канцлеру все бумаги или часть их, но во всяком случае она не нашла их у себя дома в кружевах, так как эти кружева до сих пор находятся в магазине.

– Так вы все-таки настаиваете, что светская дама, друг Меттерниха и эрцгерцогини, похитила важные бумаги, отыскиваемые полицией и которые ее могли сильно компрометировать? Вы просто сумасшедший.

– Я ни на чем не настаиваю, а просто думаю и соображаю.

– Вы можете думать и соображать сколько угодно, только не на моей службе. Слышите? Я пригласил вас сюда, чтоб объявить вам о вашем увольнении из состава венской полиции и чтобы передать вам бумагу на имя начальника миланской полиции.

– Ради Бога, не губите меня, – произнес жалобным голосом несчастный сыщик. – Если вы написали в Милан дурной обо мне отзыв, то меня прогонят со службы, а вы понимаете, что прогнанный сыщик не может найти себе куска хлеба.

– Я вас не понимаю, – сказал Зедельницкий, – я не упоминал о вас в бумаге к начальнику полиции, это приказ об освобождении из тюрьмы Фабио Гандони, которого канцлер помиловал.

– Фабио помиловали!

– Да.

Это известие, по-видимому, должно было окончательно привести в отчаяние сыщика; но он, напротив, просиял и, гордо подняв голову с видом торжествующего математика, только что разрешившего трудную задачу, воскликнул:

– Теперь я все понимаю.

– Что вы понимаете?

– Я никак не мог понять, какую роль играли белошвейки в этой истории, а теперь все понятно. Я имел несчастье не понравиться княгине Сариа во время исполнения своих обязанностей, и она спрятала бумаги молодого карбонария. Белошвейки были в отчаянии от ареста, и она предложила им добиться его помилования; для этого она передала бумаги канцлеру и получила помилование Фабио. Все разыграно, как по нотам. Только бы я еще желал знать, не оставила ли она у себя какие-нибудь бумаги или не сожгла ли чего-нибудь.

– Вы снова возвращаетесь к своим глупостям, – воскликнул гневно граф Зедельницкий.

– Да, ваше сиятельство. Кроме писем представителей Бонапартовой семьи к герцогу Рейхштадтскому, в пакете, переданном Фабио заговорщиками, находились другие важные документы. Конечно, белошвейки не дозволили бы княгине Сариа выдать эти документы, так как их любимец Фабио мог ответить головой за подобное предательство.

– Вы говорите, что вместе с письмами были другие документы?

– Я уверен в этом. А ваше превосходительство их не видели?

Начальник венской полиции задумался. В голове его роилась мысль, хотя еще смутная, что возможно отомстить княгине Сариа и доказать канцлеру, какую пользу оказывала полиция в высшей политике, но для того надо было воспользоваться услугами Галлони, который был, в сущности, искусным, неутомимым и любящим свое ремесло сыщиком.

– Хорошо, – сказал он после некоторого молчания. – Я оставлю вас на службе в Вене и забуду о ваших ошибках, но постарайтесь их загладить. Как, вы думаете, взяться нам за дело, чтобы открыть интриги княгини Сариа, если ваши подозрения насчет нее справедливы?

Видя, что ему снова повезло, Галлони воскликнул:

– Я понимаю, ваше превосходительство, что имею дело с первоклассным соперником, а потому надо вести игру очень хитро и пока оставить княгиню совершенно в стороне.

– Так с кого же мы начнем, с белошвеек?

– Нет, они совершенно в руках княгини.

– Так с кого же?

– С герцога Рейхштадтского. Не угодно ли вам выслушать меня?

И Галлони стал подробно развивать начальнику полиции свой новый план.

II
Графиня Камерата

С некоторых пор жила в Вене женщина очень странная. Дочь Элизы Бонапарт и графа Бачьоки, а следовательно, племянница Наполеона, она была замужем за неаполитанским аристократом, очень богатым и добродушно переносившим все ее эксцентричности. Графиня Камерата была прекрасная наездница, успешно объезжала самых горячих лошадей, мастерски стреляла из пистолета и вообще отличалась искусством во всех атлетических упражнениях, но не любила чтения и умственных занятий. Все ее знание современной истории сводилось к тому, что ее дядя был властителем Европы, а ее двоюродный брат находился узником в Шенбрунне. На основании этих сведений она во что бы то ни стало решилась освободить герцога Рейхштадтского.

По несчастию, она имела такое лицо, которое выдавало ее на каждом шагу. Она была точным портретом Наполеона, и все встречавшие ее были поражены этим сходством; поэтому с первых дней ее появления в Вене полиция следила за каждым ее шагом. К тому же она не скрывала своего намерения войти в сношение с шенбруннским узником.

Однажды ей удалось остановить его на лестнице в доме барона Обенауса, который давал ему уроки истории, и бросившись на юношу, она стала целовать его руки. Когда сопровождавший герцога граф Дитрихштейн оттолкнул ее, то она гневно объявила, что имела право приветствовать своего двоюродного брата и сына своего государя.

С тех пор герцог Рейхштадтский более не видел ее, но полиция перехватила и передала графу Зедельницкому два письма к нему от графини Камерата. А в то время, когда Галлони объяснял графу Зедельницкому свой новый план действия, третье письмо графини одинакового содержания лежало на столе начальника полиции.

– По моему мнению, – говорил сыщик, – надо нам подвергнуть герцога искусу, именно предложить ему план бегства так, чтобы он, конечно, не догадался о происхождении этого плана. Если я не ошибаюсь насчет намерений княгини Сариа, то она, вероятно, уже дала герцогу посланные ему документы. Его ответ на наше предложение даст нам понять его намерения, а главное, представит нам предлог к обыску в апартаментах герцога, – произнес сыщик.

– Ваша мысль прекрасная. Но как найти такого ловкого человека, который разыграл бы роль заговорщика, не возбудив подозрений герцога? Погодите…

И, порывшись в бумагах, он отыскал письмо графини Камерата, подал его сыщику и объяснил прошедшую историю беспокойной амазонки.

– Вот это отлично, ваша светлость, – отвечал Галлони, – но позвольте мне прочесть это письмо, чтобы убедиться, может ли оно послужить нам на пользу.

Зедельницкий сам взял письмо и прочел его вслух:

«Герцогу Рейхштадтскому.

Август 1820.

Любезный принц, я пишу вам в третий раз, будьте так добры, отвечайте мне, желаете ли вы поступить, как австрийский эрцгерцог или как французский принц. Если вы согласны воспользоваться моими советами и покинуть наконец страну, где вас держат под замком, то вы убедитесь, как легко можно побороть все преграды силой воли. Вы тогда найдете тысячу средств, чтобы переговорить со мной, а я одна ничего не могу сделать. Только, ради Бога, никому не доверяйтесь. Подумайте, что вы как будто умерли для Франции и для вашей семьи. Подумайте о тех ужасных страданиях, которые вынес ваш отец, и о том, что он умер, смотря на ваш портрет. Воспользуйтесь этим моментом, принц. Может быть, я высказала слишком много. Моя судьба в ваших руках. Человек, который вручит вам это письмо, может доставить мне и ваш ответ. Надеюсь, что вы мне не откажете в этом ответе.

Наполеона Камерата».

– Эта графиня для нас находка! – воскликнул Галлони, когда Зедельницкий окончил чтение письма. – Необходимо, чтобы герцог получил это письмо и чтобы человек, который вручит ему послание графини, представил вам его ответ.

– Это очень просто, – отвечал граф. – Но смотрите: никому ни слова. Я доложу канцлеру о нашем предприятии только вместе с его результатом.

Начальник полиции и сыщик расстались на этот раз большими приятелями.

III
Два ответа

На следующее утро Франц спокойно работал в Шенбруннском парке. Неожиданно он заметил, что один из его помощников, здоровенный, толстый немец по имени Готлиб, бросил лопату и стал таинственно разговаривать с камердинером графа Дитрихштейна. Это продолжалось несколько минут, а затем Готлиб направился к нему и вступил с ним в разговор, который, однако, не клеился.

– Что с тобой, Готлиб? – спросил наконец старый служака. – Ты не в своей тарелке.

– По правде сказать, Франц, – отвечал молодой немец с некоторым смущением, – я не знаю, как исполнить данное мне поручение. Мне надо передать письмо кое-кому, а вам бы это было гораздо удобнее сделать, так как эта личность часто бывает здесь. Не возьметесь ли вы за это дельце?

– От кого письмо и к кому?

– От кого – не знаю, а отдать его надо маленькому Наполеону.

Франц с трудом поборол овладевшее им волнение, но все-таки равнодушно отвечал:

– Отчего же ты сам не передашь письма?

– Вам ловчее это сделать. Герцог обыкновенно по вечерам ходит по этой части парка. Ведь он с вами разговаривает? Нам он никогда не говорит ни слова.

– Он не большой говорун, но и не всегда молчит.

– Что же он вам говорит?

– Он говорит, что князь Меттерних великий человек, – добродушно произнес Франц, – а граф Дитрихштейн очень добр и любезен. Он всем очень доволен. Жаль, что он тебя не знает, Готлиб, ты, вероятно, очень понравился бы ему. Ну, а где же письмо?

– Вот оно. Надо передать письмо, когда он будет один, и совершенно незаметно, а потом сказать герцогу, что придут за ответом.

– А придешь ты, толстяк, за этим ответом?

– Да.

Франц догадался, что герцогу Рейхштадтскому расставляют западню, и подумал, что лучшим способом спасти его от опасности было принять роль в этом деле.

– Отчего ты хочешь взвалить на меня поручение, которое так же хорошо мог бы исполнить и сам? – произнес он самым равнодушным тоном. – По крайней мере, ты можешь мне поручиться, что если я окажу тебе эту услугу, то граф Дитрихштейн не будет мною недоволен.

– Нет, его нечего бояться, – отвечал Готлиб, подмигивая, – письмо прошло через его руки. Но об этом не надо говорить.

– Хорошо, так положи письмо на мою жилетку. Она валяется вон там в аллее. Теперь у меня руки грязные, и я не хочу брать письма. Ступай, я исполню твое поручение.

Готлиб удалился и по дороге положил письмо на жилетку, а Франц, смотря ему вслед, подумал: «Граф Дитрихштейн сам не отдает письма принцу, а посылает его тайным образом и велит дать ответ тем же путем. Это что-то подозрительно».

В сущности, таинственное письмо было посланием графини Камерата, которое начальник полиции переслал в Шенбрунн через многочисленных агентов, кишевших вокруг дворца. Готлиб солгал, говоря Францу, что граф Дитрихштейн знал об этой интриге. Начальник полиции и сам Меттерних не имели никакого расчета впутывать в свои комбинации слабохарактерного, но честного наставника юноши. По их словам, они боялись его неловкости, но, в сущности, их пугала его прямота. Принадлежа к одному из почтенных родов Австрии, граф Дитрихштейн придавал своим именем и положением некоторый престиж той группе старинных личностей, которая окружала внука императора, но он не пользовался никаким авторитетом и не знал всех гадостей, которые делались вокруг него. Между прочим, ему было неизвестно, что дворец кишел переодетыми полицейскими агентами в лице лакеев, рабочих, садовников и т. д. Все они находились в постоянных сношениях с графом Зедельницким, который таким образом знал и доводил до сведения канцлера все, что делалось в Шенбрунне.

Франц передал подозрительное письмо герцогу Рейхштадтскому в тот же вечер и прибавил вполголоса, осматриваясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал:

– Берегитесь, это письмо приманка. Я не знаю, что в нем, но оно идет из очень подозрительного источника.

– Ты прав, – отвечал юноша, прочитав письмо и разговаривая с Францем через разделявшие их кусты, – негодяи нахально присвоили себе имя моей родственницы, которую я однажды видел в доме барона Обенауса. Впрочем, может быть, письмо это и подлинное. Она показалась мне особой очень эксцентричной и в состоянии написать такое послание. Как бы то ни было, я не думал, чтобы Меттерних и его помощники могли придумывать такие глупые интриги.

Остановившись посреди аллеи, герцог подозвал к себе Франца и сказал:

– Подождите меня здесь, я сейчас принесу вам ответ.

Потом он шепотом прибавил:

– Я сам принесу его и дам тебе свои инструкции.

Спустя несколько минут из-за куртины цветов показался Готлиб, который издали следил за герцогом, и поспешно спросил у Франца:

– Что он сказал?

– Я, право, не разобрал, что он бормотал, читая письмо, – отвечал старый служака, – но потом он приказал мне ждать здесь и сказал, что пришлет ответ. Вот благодаря тебе я попал в почтальоны.

– Хорошо, я приду за ответом, – сказал Готлиб, снова направляясь к той куртине, за которой скрывался.

– Не беспокойся, я сам тебе принесу, – произнес Франц.

Спустя несколько времени герцог Рейхштадтский вернулся и, отдавая письмо Францу, сказал:

– Отдай это тому, кто придет за ответом, а завтра утром пойди к княгине Сариа, расскажи ей о случившемся и спроси ее приказания.

– Слушаюсь, ваше высочество.

– Ты передашь ей вот еще письмо, – продолжал герцог, покраснев, – скажи, что я писал раньше настоящей истории, и прибавь, что эта история только укрепила мою решимость. Да еще скажи, что я вполне полагаюсь на нее насчет устройства моего отъезда и желаю, чтоб он совершился как можно скорее. Ты ведь ей поможешь, не правда ли, Франц?

– Будьте спокойны, ваше высочество, но не давайте мне второго письма в руки, а тихонько опустите его вон в тот куст.

Герцог так и сделал, а Франц как ни в чем не бывало подошел к кусту и незаметно поднял письмо.

Спустя несколько минут Готлиб с сияющим лицом отдал переодетому полицейскому агенту письмо шенбруннского узника к графине Камерата, а Франц отнес домой второе письмо герцога Рейхштадтского, за которое ему дорого бы заплатили граф Зедельницкий и Галлони.

На следующее утро начальник полиции с любопытством распечатал письмо на имя графини Камерата, но, прочитав его, презрительно бросил. Вот что заключалось в этом письме:

«Графиня, я только что получил письмо, которое непонятно и по содержанию, и по тону. Я получил его окольным путем и не намерен более получать таким образом какие бы то ни было письма. Так как оно написано дамой, то я из приличия отвечаю. Хотя высказанные вами чувства меня трогают и я очень благодарен за них, но прошу вас не писать мне.

Герцог Рейхштадтский».

Со своей стороны Полина получила от Франца и прочла с глубоким чувством давно желанное письмо:

«Княгиня!

Вы не хотели, чтобы я дал слово, прежде чем здраво обсужу свое положение. Ваше сердце так благородно, что оно боялось ваших собственных увлечений и нашло возможным открыть мне путь к отступлению, если бы я, обдумав предстоящее мне дело, счел его себе не по силам. Я на это согласился, считая, что я могу быть достойным вас, только поступая так же осторожно и спокойно, как вы.

Я восстановил в моей памяти все события моей жизни, известные вам, и те, которых вы не знаете. Я мысленно вызвал всех очевидцев моей юности и допросил их. Наконец в глубине сердца я вызвал образ своего отца, и он как бы явился передо мной, открыв свои мертвые глаза. Все мне сказали, что надо ехать во Францию, и когда мой ум вполне подтвердил то, что мне советовало сердце, то я почувствовал себя столько же счастливым, как в ту благословенную минуту, когда вы вдохнули в меня новую жизнь.

Поэтому, княгиня, я теперь могу дать то обещание, которое вы нашли нужным отсрочить: я отправляюсь во Францию.

Я не могу выразить на бумаге те чувства, которые даже мои уста не способны вполне высказать, а только прибавлю пять слов, в которых отныне выражается вся моя жизнь: я вас люблю и надеюсь.

Наполеон».

Часть седьмая
Бегство

I
Совещание

Полина совершенно преобразилась в то короткое время, которое прошло от ее посещения миланского магазина «Золотые ножницы» до получения письма от узника Меттерниха. Прежде она подчинялась всем бесчисленным условиям светской жизни, хотя чувствовала себя выше ее мелочных интересов и жаждала чего-то нового, необыкновенного, невозможного. Теперь неожиданно это новое, необыкновенное и невозможное представилось ей. Ее усталые, полузакрытые от скуки глаза вдруг увидели перед собою лучезарный образ существа, вполне достойного ее любви. Это был двадцатилетний юноша, прекрасный, благородный, несчастный.

При виде его в ее сердце проснулось все, что в нем было нежного, пламенного, преданного. Она теперь не думала ни о чем, кроме своей любви, и не видела перед собой ничего, кроме дорогого человека, которого она любила и который ее любил. Впрочем, она нисколько не изменилась в своем внутреннем существе, а только сбросила с себя тяготившую ее светскую маску и стала настоящей Полиной.

Несколько раз перечитала она письмо любимого человека и долго мечтала бы о нем, об их счастье, о первом их свидании, о лучезарной будущности, открывавшейся перед ними, но неожиданно в голове ее блеснула мысль:

– Я люблю узника, и мне надо отворить ему темницу.

Она подняла голову. Перед ней стоял Франц и ждал приказаний.

Мгновенно Полина почувствовала в себе жажду деятельности и, взяв за руку старого служаку, как брата, просто сказала:

– Давайте работать для его освобождения!

Она вынула из сохранившегося у нее пакета маршрут и список тех лиц, которые могли оказать содействие бегству меттерниховского узника. Она показала Францу эти бумаги и прочла их содержание.

– Возьмите их, господин Франц, – сказала она, – они должны отныне оставаться в ваших руках. Впрочем, они и адресованы вам.

И она показала ему инструкцию, данную Фабио миланским комитетом.

– Откуда они знают мое имя, – воскликнул старый служака, – и что я нахожусь в Шенбрунне?

– Вы никогда не были в сношениях с карбонариями?

– Никогда! И, по правде сказать, я до сих пор считаю их за подозрительных революционеров.

– Посмотрите список лиц, сочувствующих освобождению герцога Рейхштадтского, и, может быть, вы найдете какого-нибудь приятеля, который мог сообщить сведения о вас миланскому комитету.

Франц взял список и, пробежав несколько строчек, воскликнул:

– Теперь я понимаю. Туг говорится о Карле Греппи, стекольщике, живущем близ Бельведера. Это хороший человек и такой же старый солдат, как я, и одинаково любит императора. Он проделал русскую кампанию в итальянском контингенте седьмого корпуса под начальством Жюно. Во время отступления из России мне удалось как-то спасти ему жизнь. Какой-то казацкий офицер занес саблю над его головой. Но я успел раньше снести голову этому офицеру. Можете себе представить, что я об этом совершенно забыл, как вдруг в Вене, два года тому назад, я встретил какого-то господина, который бросился мне на шею, потащил в стекольный магазин и объявил жене и дочери, что я когда-то спас ему жизнь. С тех пор мы иногда виделись с ним, и он приходил ко мне в Гицинг по воскресеньям. Конечно, в наших разговорах с Греппи я часто упоминал о сыне императора и клялся, что ребенок вполне достоин своего отца. Но признаюсь, я не думал, что такой благоразумный и осторожный человек, как Греппи, станет передавать мои слова, и кому же – карбонариям. Одно только хорошо, что он ничего не солгал, и я действительно готов отдать жизнь за этого ребенка, как он уверяет.

– Не сожалейте, что вы ему доверились, господин Франц, – сказала Полина. – Если бы вы не передавали ему всего, что вы знали о герцоге, то ваше имя не было бы известно в Милане и мы теперь не совещались бы с вами о спасении того, кого вы так любите.

– Это правда. Он молодец и оказал нам бессознательно большую услугу.

– Он может быть нам еще более полезен. Как вы думаете, он достаточно богат, чтобы нанять для себя экипаж, не возбудив подозрения?

– Не знаю, – отвечал Франц, покручивая усы, – но я это узнаю. Впрочем, не беспокойтесь, вдвоем мы все это устроим.

Тогда Полина объяснила ему свой план действий, который состоял в найме почтового экипажа и отправке в нем герцога во Францию согласно составленному в Милане маршруту. Одно только ее удерживало от немедленного исполнения этого плана, именно неполучение от графа Зедельницкого приказа об освобождении из-под ареста Фабио, а Полина не хотела до отъезда белошвеек ничего предпринимать, что могло бы возбудить гнев Меттерниха.

– Погодите, – сказала она, – я пошлю за этими дамами, может быть, мы с ними что-нибудь и порешим.

Пока горничная ходила за белошвейками, Полина рассказала Францу их историю и предупредила его, что он может при них свободно говорить обо всем.

Когда в комнату явилась Шарлотта и ее тетка, то Полина представила им Франца Шуллера, и они обе воскликнули с восторгом:

– Это он?!

Франц покраснел и никак не мог понять, почему он пользовался такой широкой популярностью.

– Господин Шуллер, – сказала Шарлотта, подходя к нему. – Мой жених Фабио Гандони должен был отправиться к вам в Шенбрунн и предложить вам устроить вместе с ним бегство герцога Рейхштадтского. Фабио арестовали, но его место заняла княгиня; вы можете представить, какие чувства мы питаем к ней.

– Да, мы уважаем ее столько же, сколько любим, – прибавила тетка.

Полина хотела протестовать, но Шарлотта не позволила ей сказать ни слова и быстро произнесла:

– Нас только одно беспокоит, что княгиня из великодушия отсрочивает освобождение герцога до нашего отъезда с приказом о помиловании Фабио в кармане. Не правда ли, княгиня?

– Да, мы так с вами согласились.

– Я на это теперь не согласна, – произнесла Шарлотта решительным тоном. – Вы должны, княгиня, не думать о нас и тотчас принять меры для освобождения шенбруннского узника. Чем вы будете действовать быстрее, тем вы имеете более шансов на успех. Я уверена, что Фабио будет более рад освобождению герцога, чем своему помилованию.

– Я горжусь тем, что вы француженка, – сказал Франц.

– Хорошо, я согласна, если вы все этого желаете, – произнесла Полина, – но это не помешает мне сегодня же ускорить выдачу приказа о помиловании Фабио. Значит, Франц, – прибавила она, – вы приготовите экипаж и почтовых лошадей завтра вечером в 10 часов, у дома Клари в Бельведере.