Текст книги "Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести)"

Автор книги: Шарль Лоран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

V
Два маршала

Генц обещал прислать своему новому приятелю карточки для обозрения художественных коллекций в различных дворцах, и они уже расставались, когда в комнату вошли два новых посетителя. Хотя они были в статской одежде, но легко было узнать в них военных по выправке и манерам. Они были почти одинакового роста и возраста.

– Не беспокойтесь, господа, – сказал один из них. – Мы подождем с маршалом Мармоном возвращения князя.

Лефран видел еще недавно Мармона в маршальском мундире и в шляпе с плюмажем среди свиты Карла X и с трудом узнал его в длинном синем сюртуке со стоячим воротником. Горе, поражение, изгнание оставили неизгладимые следы на его бледном исхудалом лице.

Но кто вошел с ним под руку и так бесцеремонно проник в кабинет канцлера? Нельзя было смотреть без уважения на открытое, мужественное лицо этого человека. Оно дышало не только храбростью, но благородством и добротой. Голос его звучал, как боевая труба; но вместе с тем в нем слышались мягкие, нежные ноты, трогавшие сердце. На нем был одинаково длинный сюртук, но коричневого цвета.

– Брат императора, – шепнул Генц Лефрану. – Фельдмаршал эрцгерцог Карл.

– Знаменитый воин, – отвечал француз и прибавил мысленно: «А главное – честный человек».

Эрцгерцог посмотрел ему вслед и, обращаясь к Мармону, сказал:

– Пари держу, любезный товарищ, что это ваш соотечественник. Но о чем он, черт возьми, говорил с Генцем, который ненавидит французов? Не правда ли, г. тайный советник, что вы ненавидите Францию?

– Во всяком случае, я принес ей менее вреда, чем вы, ваше высочество, – отвечал Генц, приводя в порядок депеши.

– Это еще вопрос. Чернила оставляют после себя более следов, чем кровь.

– Разве могут сравниться удары, нанесенные победителем при Асперне, с уколами дипломатических депеш?

И, отпустив эту эпиграмму либеральному принцу, который теперь питал открытое сочувствие к французам, Генц удалился во внутренний кабинет канцлера.

– Вот он каков! – воскликнул эрцгерцог. – Победитель под Асперном! Он говорит об Есслинге, но разве этот успех долго длился, разве за ним не следовал Ваграм? Я тогда осудил себя и вложил в ножны свою шпагу, которую уже более никогда не обнажал против Франции, когда вся Европа набросилась на нее. Я не люблю походов, которые начинаются беспорядочной толпой, а кончаются кровавой резней. Ну, да это все прошло. Мы исполнили свой долг, не правда ли? Я надеюсь, что меня уважают во Франции.

– Французская армия чтит ваше имя, ваше высочество.

– Ну, это уж слишком. Пусть бы вы меня только не забывали. Ну, а долго вы намерены, маршал, погостить в Вене?

Мармон отвечал, что он хотел посетить вновь все местности, где он когда-то сражался, и собрать материалы для мемуаров.

– А, вы собираетесь, как я, писать мемуары?

– Да. Наши рассказы, может быть, помогут истории произнести свой справедливый приговор и исправить много ошибок.

– Только бы они не заменили старые ошибочные взгляды новыми. Впрочем, как бы то ни было, писание мемуаров услаждает нашу старость, и это хорошо.

Поощряемый добротой и любезностью эрцгерцога, Мармон сознался ему, что он хотел остаться в Вене подольше с целью рассказать сыну Наполеона историю войн его отца.

– Как бы не так! – отвечал эрцгерцог. – И вы думаете, что вам это дозволят? Вы не знаете, как воспитывают моего внучка. Правда, его провели через все чины и постепенно пожаловали в капралы, сержанты, офицеры и т. д. Он, вероятно, теперь эскадронный командир, не менее. Но он маршировал один в аллеях Шенбрунна, у него нет и не было никогда товарищей, с которыми он мог бы отвести душу. Его учили истории, но так, что он ничего не знает о событиях последних тридцати лет, кроме того, что Меттерних спас всю Европу своей политикой. С каким счастьем от него скрыли бы, если бы это было возможно, что были на свете Наполеон, который имел дерзость сделаться его отцом, и эрцгерцогиня, оплакивающая в Парме до сих пор, что она родила его в Париже. Но он, как нарочно, прекрасно помнит свое детство. Десять лет тому назад ему сказали, что отец его умер, и он целый год носил по нему траур на руке и на шпаге. Теперь он продолжает носить этот траур, но вот где. – И эрцгерцог ударил себя рукой по сердцу.

– А его мать? – спросил Мармон.

– Мать. Он, может быть, знает, что она вышла вторично замуж и что у нее есть другие дети. В продолжение последних семнадцати лет он видел ее три раза. Моя племянница – женщина добрая, но слабохарактерная и забывчивая. За ним же зорко следят и не отпускают никуда одного. По временам я встречаю его в опере, но с ним всегда его наставник, Маврикий Дитрихштейн или какой-то Абенаус, и ему не дозволяют даже говорить со мной. Англичане посеяли семена Гудсона-Ло в Вене, и они дали плод. Если вы увидите Римского короля, то заплачете, так жалко смотреть на него.

Мармон не раз слышал рассказы о заточении в Шенбрунне узника Меттерниха, но подтверждение их таким правдивым свидетелем неприятно поразило его.

– Да, очень жаль его, – продолжал эрцгерцог, – у него есть сердце, и в жилах течет геройская кровь. Ах, если б его даже теперь посадить на лошадь и послать в свободную степь во главе эскадрона наших улан, то он еще показал бы себя.

– Не лучше ли ему дать эскадрон наших драгун? – заметил Мармон с прежней гордостью.

– Вы правы, – отвечал эрцгерцог, – это было бы лучше для него и для нас.

VI
Женская дипломатия

Дальнейшим откровенностям двух маршалов положило конец появление канцлера. Он извинился перед эрцгерцогом, что заставил его ждать, и свалил всю вину на императора, который его задержал. С маршалом Мармоном он поздоровался, как со старым приятелем. Действительно, много раз он посещал его в Париже и принимал его в своем венском доме. Он очень любил с ним разговаривать и постоянно восторгался его блестящим умом, который, однако, несколько изменился событиями последних лет, наложившими мрачное пятно на бывшего друга Наполеона.

Эрцгерцог по доброте душевной взял на себя высказать Меттерниху желание Мармона.

– Маршал желал бы, прежде чем совершенно сойти с политической сцены, повидать сына его старого друга.

Меттерних, несмотря на все свое дипломатическое искусство, не мог скрыть, что слова эрцгерцога не были ему приятны.

– Я думаю, – прибавил мрачно Мармон, – что излишне мне обязываться не восстанавливать молодого герцога против его деда? Я знаю, что он принадлежит всецело вашей стране, и если я желаю повидаться с ним, то лишь по чувству нравственного долга, обязывающего меня помириться с тенью императора в лице его сына.

– Вы совершенно правы, и должно это сделать, – произнес эрцгерцог с чувством.

– По счастью, маршал, – отвечал Меттерних, – мне не придется докладывать о вашем желании императору, который мог бы вам отказать. Его величество потребовал сегодня к себе герцога Рейхштадтского и потом пришлет его сюда, так как мне поручено сообщить ему кое-что. Таким образом вы можете видеть его здесь в моем присутствии без всякого разрешения императора.

– Примите мою сердечную благодарность, – произнес Мармон.

– А я, – прибавил эрцгерцог, – воспользуюсь этим случаем, чтобы поцеловать моего внучка.

В эту минуту в комнату вошел Зибер и подал канцлеру записку, которую он прочел с улыбкой.

В записке княгиня Сариа уведомляла его о своем возвращении в Вену и просила принять ее немедленно.

– Сейчас, сейчас, – сказал он и, обращаясь к эрцгерцогу, прибавил: – Позвольте мне, ваше высочество, принять княгиню Сариа, которая находится в родстве с семьею Зичи. Это прелестная женщина, и я хлопочу, чтоб снять секвестр с поместий ее мужа, который был запутан в последней венгерской истории, а затем умер.

– Сделайте одолжение, – отвечал любезно эрцгерцог.

Спустя минуту в дверях показалась княгиня Сариа, сияющая красотой и в изящном, модном костюме.

– Здравствуйте, милая путешественница, – сказал Меттерних, встречая ее и целуя ей руку. – Его высочество и маршал Мармон сжалились над моим нетерпением вас увидеть и дозволили мне приветствовать вас при них.

Полина грациозно поклонилась маршалу и церемонно присела эрцгерцогу.

– Я очень благодарна его высочеству, – сказала она и, усевшись в кресло, прибавила, пока оба маршала отошли в сторону: – Прежде всего, князь, скажите, правда, что вы женитесь на Мелании Зичи?

– Правда.

– Я очень рада за нее и за вас. Значит, я недаром приехала и перенесла столько неприятностей.

– А разве ваше путешествие было неприятное?

– И не говорите. Мне вздумалось проехать через Швейцарию, и я насмотрелась столько ужасов! Мой экипаж едва не опрокинулся раз двадцать, и потом – швейцарские трактирщики хуже разбойников.

– Во всяком случае, вы благополучно доехали, и за это надо благодарить небо. А где вы остановились?

– Пока еще в гостинице. Успеется найти помещение, когда я решу совсем перебраться в Вену.

– А разве этого еще не решили?

– Это будет зависеть от того, как поступит со мною правительство и признает ли оно себя виновным.

– В чем? Ведь ваш муж был заговорщиком.

– Нет.

– По крайней мере, его считали заговорщиком.

– И ошиблись так же, как ошибались, удерживая меня три года в Милане. Вы знаете, полиция не только следила за мною там, но по выезде из Милана за мной устроили погоню, и если бы я не поехала через Швейцарию, то до сих пор находилась бы под надзором полиции.

Полина нарочно упомянула о полиции, чтобы узнать, предупрежден ли Меттерних о ее приезде с двумя белошвейками, и по незаметному движению в его лице убедилась, что он кое-что знал. Действительно, как только она упомянула о своей поездке через Швейцарию, он тотчас вспомнил о полицейских донесениях и дипломатической депеше, извещавших о том, что две женщины взяли на себя отвезти важные бумаги герцогу Рейхштадтскому, выбрав дорогу через Швейцарию, чтобы избегнуть полицейских преследований.

– Во всяком случае, – произнес громко канцлер, – ваше дело, княгиня, благополучно окончилось. Я говорил с императором, и он согласен забыть прошедшее. Даю вам слово, что секвестр с поместий вашего мужа будет снят.

– В таком случае мне остается только вас благодарить, – отвечала Полина.

– Мне этого мало, – произнес канцлер, – я попрошу у вас совета.

– Полноте, какой я могу дать вам совет.

– Нет, уверяю вас, княгиня, я нахожусь в большом затруднении, и только умная женщина, как вы, может помочь мне найти выход.

Полина внимательно посмотрела на старого дипломата, чувствуя, что он расставляет ей сети.

– Вот видите, княгиня, в чем дело: надо найти средство, чтобы узнать, о чем думает молодой человек, живший до сих пор в одиночестве, не тяготится ли он своим положением и не мечтает ли выйти из него.

– Кто же этот молодой человек? – спросила княгиня.

– Вы сейчас это узнаете, но прежде скажите мне, как изгнать из головы двадцатилетнего юноши желание приключений и славы.

– Очень просто. Откройте птице клетку, и она полетает, полетает, попробует свои силы и вернется назад, так как она слишком привыкла к золоченой неволе, чтобы расстаться с нею.

– Это средство очень опасно. Нет ли другого?

– Есть и другое. Впустите в клетку другую птицу. Очутившись вдвоем, узник забудет свою неволю и бросит всякую мысль о свободе.

Меттерних пристально смотрел на свою собеседницу и не заметил в ней следа смущения. Он решительно ошибся и не имел никакого основания принимать прелестную княгиню Сариа за искательницу приключений.

– А как же найти подобающую птицу? – спросил он, продолжая начатый разговор.

– Вы находите послов, найдете и посланниц.

– Это легко сказать, а сделать трудно.

– В таком случае положитесь на случайность. Иногда случай бывает умнее самого Меттерниха.

– А пока не явится такой случай, я не буду знать, что происходит в белокурой голове.

– А он белокурый?

– Вот я и проговорился. Впрочем, все равно, вот и он сам. Как по-вашему, он изменился за три года?

В эту минуту в комнату вошел юноша, и княгиня Сариа промолвила:

– Герцог Рейхштадтский! Да, он очень изменился.

Она невольно встала и так пристально, так внимательно осмотрела вошедшего с головы до ног, что ей самой показалось странным подобное внимание со стороны обыкновенно равнодушной и скептичной светской красавицы.

VII
Его сын

Герцог Рейхштадтский вошел в сопровождении своего наставника, графа Маврикия Дитрихштейна, и прямо подошел к канцлеру, словно никого другого не было в комнате.

– Я только что был у дедушки, – сказал он дрожащим голосом, – и он сказал мне, что вы имеете передать мне его приказания. Хотя я и пришел к вам, но не лучше ли вам передать эти приказания графу Маврикию. Он распоряжается в Шенбрунне за отсутствием императора, и ему, я полагаю, следует принимать и приказания.

В эту минуту он заметил эрцгерцога, стоявшего у окна с Мармоном, и, подойдя к нему, произнес:

– Простите, дедушка, я вас не заметил.

Пока старик его обнимал, юноша прибавил шепотом:

– Я очень несчастен.

– Что с тобой, Франц? Кто тебя обидел?

– Молодой герцог слишком увлекается, – сказал Меттерних, также приближаясь к эрцгерцогу и юноше, – дело идет не о распоряжениях по Шенбруннскому замку, а его величество приказал мне напомнить вам, герцог, о том, что такой принц, как вы, обязаны подчиняться этикету.

– Разве я нарушил обязанность, налагаемую на меня моим положением, господин канцлер?

– Нет, Боже избави, ваше высочество. Очень естественно кататься верхом и принимать ваших друзей, но дедушка желает, чтобы вы впредь ничего не делали без его разрешения.

– Прошу вас, князь, выразиться определительно.

– Например, вы любите разговаривать с графом Прокеш – Остеном и вы с ним катались верхом, а вашему дедушке угодно, чтобы вы впредь не беседовали с графом иначе как в присутствии третьего лица.

– Я слышал, – отвечал с горечью герцог, – что моему другу Прокешу дано поручение ехать в Италию надолго. Значит, я его больше не увижу.

– Никто не говорит о том, чтобы ваше высочество его не видели, но…

– Я очень хорошо понимаю, чего хотят от меня, но не люблю наушников. В моих словах нет ничего обидного, и если дедушка не желает, чтобы я свободно говорил с моими друзьями, то хорошо – я не буду с ними видеться.

– Император еще боится, – продолжал Меттерних, как бы ни в чем не бывало, – что вы слишком свободно ходите по Вене, герцог, и ваша свита не знает, куда вы направляетесь.

– Хорошо, понимаю. Выходя из дому, я буду всегда говорить, куда иду, чтобы можно было следить за мной.

– Не следить, ваше высочество, а охранять вас.

– Хорошо, хорошо, я все понимаю… Не правда ли, я должен как можно больше оставаться в том парке, который служит мне тюрьмой? Мне следует не думать ни о чем, не надеяться ни на что и даже не удивляться, что мне переменили имя. Хорошо, господин канцлер, я все понимаю.

Эрцгерцог насупил брови, а Полина подумала: «Бедный юноша».

Но Меттерних оставался холодным, непреклонным, однако и он после минутного молчания изменил свой тон и произнес очень любезно:

– Теперь я кончил неприятное поручение, данное мне его величеством, и могу сообщить вам новость.

Герцог молча посмотрел на канцлера, и его голубые глаза ясно говорили: «Мне нечего ждать приятного известия от вас».

– Его величество, – продолжал Меттерних, – желая доказать свою постоянную любовь к вам, назначил вас губернатором Граца, командиром полка и шефом драгунского полка, который будет называться Рейхштадтским.

– А когда мне ехать в Гарц? – спросил недоверчиво юноша.

– Это только почетное назначение, и вам не надо покидать Шенбрунн.

– Хорошо. И драгунским полком мне не позволят командовать, а заменят его оловянными солдатиками?

– Нет, вероятно, вы будете командовать вашим полком на парадах.

– А если будет война, то я поведу своих солдат на врагов?

– Не волнуйтесь, ваше высочество, мы живем в мире со всеми народами, и вам, вероятно, никогда не придется обнажать вашей сабли.

– В таком случае, – произнес герцог, – зачем меня назначают губернатором в такой город, куда я не могу ехать, и дают мне такой полк, который я не могу вести на неприятеля?

Эрцгерцог Карл не мог более выдержать и, взяв за плечо внука, сказал вполголоса:

– Успокойся, Франц, я все устрою. – Потом он громко произнес: – А ты знаешь, Франц, какой тебе дают полк? Эти драгуны прежде назывались драгуны Латура, и под Ваграмом они дрогнули от атаки французской кавалерии, но я бросился вперед и крикнул им: «Разве вы не драгуны Латура?» Они отвечали «Да, да!» и бросились с таким пылом на гренадеров Удино, что те должны были отступить. Не правда ли, маршал Мармон?

Это имя Мармона, неожиданно произнесенное перед сыном Наполеона, произвело потрясающее впечатление на узника Меттерниха.

– Мармон здесь?! – воскликнул он. – Вы маршал Мармон?! – воскликнул юноша, сверкая глазами. – Правда ли, что вы покинули моего отца?

– Что ты говоришь? – произнес эрцгерцог.

– Откуда он это знает? – промолвил Меттерних.

– Браво, настоящий сын Наполеона! – произнесла громко Полина.

Тяжелое молчание водворилось в комнате. Мармон, бледный, с налившимися кровью глазами, хотел сказать, как всегда, в свою защиту, что он любил Францию более императора, но не мог выговорить ни слова.

Сам герцог Рейхштадтский поспешил на его выручку.

– Может быть, я ошибаюсь, маршал, – сказал он, – меня очень плохо учили истории, но я все-таки знаю, что вы до тех пор храбро сражались в Италии, Испании, Австрии и даже во Франции. Я знаю, что вы были верным товарищем отца, и потому с удовольствием пожму вам руку, до которой, вероятно, не раз прикасался мой отец.

Мармон едва удержался от душивших его слез, и пока он дрожащими руками схватил протянутую ему руку, герцог прибавил вполголоса:

– Однако вы должны были очень страдать, покидая вашего старого товарища.

Между тем Меттерних сделал выговор Дитрихштейну за недостаточный надзор и приказал навести справку о том, кто мог сообщить недозволенные сведения шенбруннскому юноше.

Покончив с Мармоном, герцог спокойно сказал, обращаясь к Меттерниху:

– Прошу вас, передайте мою благодарность императору. Я с удовольствием надену мундир храброго драгунского полка, о котором так лестно отозвался мой дед, знающий в этом толк, но я надеюсь, что это новое назначение не заставит меня никогда воевать с Францией.

– Император будет очень доволен узнать, ваше высочество, – отвечал канцлер, – что вы готовы исполнять все его приказания и что он может всегда рассчитывать на вас, как на принца, преданного своему дому и своей стране.

– Еще бы! – произнес герцог, гордо поднимая голову. – Он сам мне объяснил несколько лет тому назад, в чем состоит мой долг. Я был тогда ребенком и играл в его кабинете в Шенбрунне. Неожиданно он положил мне руку на голову и сказал: «Жаль, что ты не постарше, тогда тебе было бы достаточно появиться на Страсбургском мосту, чтобы в Париже прекратилось царство Бурбонов». Дедушка никогда бы мне этого не сказал, если бы не был убежден так же, как вы, что я предан своему долгу и стране.

– Хорошо сказано, – промолвил эрцгерцог.

Меттерних узнал то, что ему было необходимо, и подумал: «Мое предчувствие меня не обмануло, надо действовать энергично».

Мармон трогательно распростился с герцогом, высказал ему свою преданность и выразил надежду, что еще увидится с ним. Меттерних проводил маршала до дверей, а герцог, смотря ему вслед, промолвил:

– Он был на войне с отцом.

Неожиданно его глаза остановились на красивой, блестящей женщине, присутствия которой он до сих пор не замечал.

– Кто эта дама, дедушка? – спросил он вполголоса. – Она была здесь все время?

– Да, это княгиня Сариа.

Юноша подошел к Полине и произнес с почтительным поклоном:

– Я должен просить у вас извинения, княгиня, что в вашем присутствии позволил себе непростительную выходку.

– Ваше высочество, бывают прекрасные увлечения, в которых нечего извиняться, – произнесла Полина.

Голос ее показался юноше звучным, сладким, а взгляд ее добрым, сочувственным.

– Вы находитесь в дружеском отношении с канцлером? – спросил герцог, не понимая, как она очутилась в кабинете Меттерниха.

– Я – возвратившаяся изгнанница, – отвечала с улыбкой Полина, – и мой пример доказывает, что можно возвратиться из изгнания.

– Но для этого необходимо подчиниться.

– Нет, ваше высочество, надо только терпеливо ждать. Минута справедливости рано или поздно настанет.

Герцог бросил на нее взгляд, полный восхищения и благодарности.

– Ну, Франц, пойдем со мною, – сказал эрцгерцог Карл, – я провожу тебя до лестницы и отдам на попечение Дитрихштейну.

Молодой человек последовал за своим дедом, но не слышал его слов, и ему все еще мерещился симпатичный образ красавицы.

Оставшись наедине с Меттернихом, Полина сказала, искусно маскируя свое неожиданное смущение:

– Мы с вами и забыли третье средство узнать, о чем мечтает ваш узник, именно спросить его об этом.

– Так что же, вы полагаете, княгиня, мне предпринять? – спросил канцлер.

– Ничего. Дайте ему свободу и окажите доверие, это благородная душа.

– А я все-таки думаю, что второе средство лучше, – хитро заметил канцлер и пристально посмотрел на молодую женщину.

– А я думаю, что оно теперь ни к чему не приведет, – отвечала Полина, – но мне, князь, пора навестить эрцгерцогиню Софию, которая так же, как и вы, сохранила обо мне добрую память.

– Эрцгерцогиня совершенно оправилась, – произнес Меттерних, провожая княгиню до дверей, – и послезавтра в Шенбрунне назначены крестины ее маленького сына. Вы там будете, княгиня?

– Постараюсь.

– Так до свидания в Шенбрунне.

– А как назовут нового внука императора?

– Францем-Иосифом.

И Меттерних со своей обычной любезностью поцеловал на прощание руку княгини Сариа.