Текст книги "Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести)"

Автор книги: Шарль Лоран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Между тем наступила ночь. В окнах замка показался свет.

В аллеях послышались шаги.

Франц исчез за деревьями. Данный им урок истории был окончен, и его ученик, более бледный, чем когда, медленно направился в ту самую комнату, где его отец когда-то спал победителем, и где он всю ночь печально думал о побежденном отце.

II
В кабинете Меттерниха

– Послушайте, г. Зибер, когда я отлучаюсь из этой канцелярии и уезжаю куда-нибудь, разве вы садитесь за мой письменный стол, открываете частные письма, адресованные на мое имя, или называете себя моим титулом? Не правда ли, нет? Точно также Людовик Филипп не имел права овладеть престолом Карла X под предлогом, что король отлучился.

– Но, г. Генц, я скромный секретарь, а вы тайный советник и правая рука князя Меттерниха.

– Но и я не король. Хотя я правая рука, но заменить головы не могу. Герцог Орлеанский даже не правая, а левая рука законного короля. Французская корона принадлежит герцогу Ангулемскому, а после него графу Шамбору.

– Но французы, по-видимому, не согласны с вами.

– Это не важно. Они каждое лето затевают революцию. Другие люди в июле месяце выезжают на дачу, а они берут Бастилию. Это, наконец, становится скучным.

Вот что говорили между собой 6 августа 1830 г. главный помощник Меттерниха и его секретарь в одной из двух комнат, составлявших кабинет канцлера Австрийской империи. Из этого кабинета в течение тридцати трех лет, от 1815 до 1848 года, европейская политика брала свой лозунг. Под общим названием канцлерского кабинета известны были две комнаты: рабочий кабинет, меблированный в строгом стиле, где князь среди груды деловых бумаг писал свои дипломатические депеши, и приемный кабинет, где он давал аудиенции, и постоянно находился один из его секретарей.

Эта последняя комната, где теперь Фридрих фон Генц, друг и ближайший помощник Меттерниха в продолжение тридцати лет, разговаривал с секретарем Зимбером, представляла большую роскошно меблированную гостиную с тремя дверями. Одна из них выходила в рабочий кабинет канцлера, другая во внутренние покои императорского дворца, а третья на парадную лестницу. В четвертой стене были два большие окна, открывавшиеся в сад. В центре комнаты стоял громадный стол, за которым могли поместиться все члены европейского конгресса; теперь на нем лежали только что вскрытые секретарем депеши. По стенам стояли роскошные кресла, а между двумя окнами красовался бюст Кауница, который как будто говорил посетителям: «Теперешний канцлер настолько уверен в своем превосходстве над своим предшественником, что не боялся оставить его образ в своем кабинете». Наконец, на главной стене при входе с лестницы висел большой портрет во весь рост императора Франца.

Вообще эта официальная гостиная, где обделывались политические дела всей Европы, походила своим убранством и царившей в ней атмосферой на светский салон.

Успокоившись несколько от своего раздражения против французов, которых он ненавидел, фон Генц спросил у секретаря:

– Сегодня у нас аудиенция чрезвычайного посла господина Луи Филиппа. Кто он такой?

– Генерал Бельяр, один из старых наполеоновских генералов.

– Вот вы увидите, что новый король окружит себя остатками империи и великой армии.

– Он мог бы сделать худший выбор. Во всяком случае одного наполеоновского маршала ему не иметь.

– Кого?

– Мармона. Он здесь.

– Как здесь?

– Да. Он командовал королевскими войсками против мятежников в июльские дни. Потерпев поражение, он покинул Францию после отъезда короля и сегодня представляется канцлеру.

– Мармон, герцог Рагузский! – произнес фон Генц с горечью. – Ну, он, по крайней мере, лучше кончил, чем начал. Назначены еще аудиенции?

– Эрцгерцог Карл и послы английский и прусский изъявили желание посетить канцлера, – сказал Зибер, взглянув в лежавший на столе список. – Несколько дам просили аудиенции, и еще явится парижский журналист Пьер Лефран, сотрудник «Journal des Debats».

– Еще революционеры! – произнес Генц с гневным неудовольствием. – Это радикал в духе Молэ. Что ему нужно в Вене?

– Вы на все смотрите в красные очки сегодня, господин тайный советник, – отвечал Зибер, – по счастью, вот княжна: благодаря ей, вам все покажется в розовом свете.

Действительно, в комнату вошла Гермина Меттерних, дочь канцлера. Ей было четырнадцать лет, и трудно себе представить более прелестное и грациозное создание. Большого роста, статная, с живыми, умными, голубыми глазами и роскошными русыми кудрями, в светлом кисейном платье и соломенной шляпе с широкими полями, она казалась еще ребенком.

– Здравствуйте, добрый Генц, – воскликнула она, подбегая к тайному советнику, – я для вас приехала сегодня во дворец: отец сказал, что вы здесь. Хорошо вы покатались по Италии? А, здравствуйте, господин Зибер.

– Вы всегда слишком любезны со мною, княжна, – отвечал Генц, – я привез для вас хорошенькие итальянские материи.

– Какой вы добрый! А где вы были?

– Везде понемногу: в Неаполе, Флоренции, Луке, Венеции…

– Как бы я желала видеть нашу Венецию. Говорят, это такой прелестный город.

– Да, город прелестный, хотя я не люблю воду; но мне более всего нравятся не дворцы, площади и парки, которые, в сущности, все одинаковы, а маленькие, узенькие улицы с прекрасными магазинами.

Гермина едва удержалась от смеха при мысли, что все художники Европы ошибались насчет истинной красоты Венеции, а ее понял лишь тайный советник фон Генц.

– А что, у отца много сегодня утром дел? – спросила она, обращаясь к Зиберу.

– Немало, – отвечал секретарь, – он теперь с начальником полиции Зедельницким. Потом ему придется прочесть с полдюжины депеш, и его ждет столько же аудиенций.

– Уф, сколько дела! – воскликнула молодая девушка. – А, получены важные известия.

– Кому как, – отвечал Герц с улыбкой, – я думаю, что вы вовсе не интересуетесь политикой, и вам все равно, что делается в Дрездене, Флоренции и Париже.

– Вы очень ошибаетесь. В ваше отсутствие я читала отцу депеши, получаемые им каждое утро. Это давало отдых его глазам, а для меня служило уроком истории и географии. По крайней мере, я так его уверила. Ах, да, кстати, вы знаете, что герцог Рейхштадтский вскоре покинет Вену?

Оба собеседника княжны с удивлением переглянулись.

– Зачем ему покидать Вену? – спросил Генц.

– По той простой причине, что французский король снова уехал из Парижа, и туда обратно вызовут императора, а ведь теперь он император.

Пока она говорила, дверь из внутреннего кабинета канцлера отворилась и Меттерних показался на пороге.

– О ком ты говоришь, Гермина? – спросил он, входя в комнату в сопровождении графа Зедельницкого.

Князь Клементий Меттерних был одним из самых блестящих франтов своего времени. Прежде чем на него ниспали высшие почести, и, когда он был простым министром или послом, например в Париже, Меттерних поражал всех изяществом и достоинством своей внешности, громадным умом, серьезными знаниями и любезным светским обращением. В каком бы положении ни находилась Австрия: в счастливом или несчастном, он всегда оставался спокойным, невозмутимым, и, быть может, был еще любезнее в черные дни неудач, чем в светлые минуты торжества.

Высокого роста, хорошо сложенный, он отличался благородной осанкой, не имевшей, однако, ничего гордого, надменного. Чисто выбритое лицо его сохраняло следы молодости, хотя он уже давно перешел через границы того возраста, когда люди обыкновенно блекнут и стареют. Глаза его блестели замечательным пылом; нос, немного сгорбленный и слишком длинный, придавал выражению его лица смелый характер, которого недоставало другим его чертам, выражавшим добродушие; рот, подвижный и хорошо очерченный, свидетельствовал о красноречии, утонченности и любезности его обладателя.

С годами, а князю тогда было пятьдесят семь лет, его коротко остриженные и завитые волосы едва поседели. Талия его сохранилась тонкой, эластичной. Согласно старой моде, он всегда носил фрак со стоячим воротничком, короткие панталоны и шелковые чулки. Вообще он казался таким бодрым и свежим, что никого не удивляло его желание жениться в третий раз.

Гермина была дочерью его первой жены, отец которой, Кауниц, был его предшественником по канцлерству. От второй жены, урожденной баронессы Лейкам, он имел восемнадцатимесячного сына. Хороший отец и семьянин, Меттерних пользовался всеобщим уважением, и не только все восторгались его дипломатическими талантами, политической ловкостью, победившей гений Наполеона, но и его частными добродетелями. Одно только дурное качество всеми признавалось в могущественном канцлере. Он слишком восхищался собою и не допускал ни малейшей критики своих действий, считая ее личным для себя оскорблением. Любить жертв его политики – значило сомневаться в его непогрешимости. Все, что он сделал, было хорошо, и все, что он создал, было совершенно. Ни малейшего сомнения нельзя было допустить в творении его ума и рук. Успех доказывал, что он был во всем прав. Он подчинил себе всю Европу и неограниченно повелевал всеми, даже своим государем. Никто не должен был жаловаться на его силу и власть. Он был и будет еще долго повелителем Европы. Его воля была законом; о суде же истории он не заботился. Вот каков был человек, вошедший в приемный кабинет канцлера и спросивший у своей дочери: «О ком ты говоришь, Гермина?»

– Княжна спрашивает меня, – отвечал Генц. – Отчего наследует Карлу X не герцог Рейхштадтский?

– Вот видите, граф, что я вам говорил, – произнес Меттерних, обращаясь к начальнику полиции. – Даже в моем доме говорят об этом. В настоящую минуту много молодежи в Европе мечтает о нем. Долг государственного человека – положить конец распространению подобной заразы.

– Вы хотите посадить меня в тюрьму, отец? – воскликнула с улыбкой молодая девушка.

– Нет, глупая девочка, хотя ты, по-видимому, сочувствуешь моим врагам.

– Вашим врагам? Неужели вы, такой могущественный министр, считаете своими врагами несчастных принцев?

– Ты мне льстишь, дитя мое. Но не надо называть несчастным принца, человека, с которым обращаются, как с внуком нашего императора.

– Грустно иметь только деда, когда есть еще мать, – заметила Гермина тоном искреннего сожаления.

– Не говори о том, чего ты не понимаешь, – резко произнес канцлер. – Поезжай домой и жди меня к обеду.

Гермина любезно поклонилась всем, поцеловала отца и вышла из комнаты.

III
Повелитель Европы

У Меттерниха были секретари, прекрасно сформированные им самим. Как все способные министры, он ограничивал свой труд только важными делами; а остальная работа производилась его помощниками, среди которых первое место занимал Фридрих фон Генц. Он не имел себе равного для резюмирования в нескольких словах самой сложной и длинной дипломатической бумаги.

– Подождите, граф, – сказал канцлер, обращаясь к начальнику полиции, едва только удалилась молодая девушка. – Может быть, мы найдем какие-либо полезные указания в депешах, о которых сейчас доложит господин тайный советник. Пожалуйста, Генц, покороче, как можно короче, потому что меня ждет посланный французского короля.

Генц взял со стола груду депеш и, пробегая их глазами, стал громко докладывать:

– Из Константинополя сообщают, что султан мирится с мыслью о водворении французов в Алжире. Из Петербурга…

– Пропустите! – произнес Меттерних. – Я видел неделю тому назад в Карлсбаде Нессельроде. Ваши депеши, конечно, не передадут мне ничего нового.

– В Саксонии отголосок парижской революции, – продолжал Генц. – Беспорядки произошли в Лейпциге и Дрездене. Граф Коллорадо описывает положение дел в самых черных красках. Король, по-видимому, потерял голову.

– Что? – переспросил Меттерних.

– Его величество, – поправился Генц, – очень взволнован и колеблется, принять ли ему строгие меры против мятежников.

– Напишите депешу в том духе, что саксонский кабинет должен понимать всю ответственность, которую он несет на себе. Саксония прикрывает нас с запада, и если там начнется движение, то мы должны будем принять энергичные меры. Скажите Коллорадо, чтобы он действовал заодно с прусским посланником Иорданом. Продолжайте, Генц.

Зибер на лету схватил высказанные канцлером мысли и быстро записал, а Генц продолжал коротко излагать содержание депеш.

– В Италии тайные общества действуют энергично. Сыновья Людовика Наполеона, по-видимому, содействуют движению. Один из них, Луи Наполеон, собирается в Вену в надежде добиться от вас освобождения его двоюродного брата герцога Рейхштадтского с целью возвратить ему престол.

– Освободить можно только узника, – заметил Меттерних, – а его высочество герцог Рейхштадтский не узник.

– Я повторил собственные слова Луи Наполеона.

– Понимаю, но все-таки это выражение нелепое.

– Из Италии Коловрат еще сообщает довольно странное известие. Из Милана отправились две женщины, чтобы вручить герцогу важные бумага, имеющие цель способствовать его бегству. Эти политические эмиссары нового рода проехали через Швейцарию, чтобы избегнуть полицейских агентов, посланных в погоню за ними.

– Вы знаете об этом? – спросил Меттерних, обращаясь к графу Зедельницкому.

– Давно. Это для меня не новость. В последние годы постоянно являются какой-нибудь сумасшедший или сумасшедшая, предлагающие устроить бегство герцога. Но все это пустяки.

– Однако теперь дело, кажется, серьезное, – заметил Меттерних.

– Будьте спокойны, князь, – отвечал начальник полиции, – я приму все нужные меры. Впрочем, герцог Рейхштадтский не обращает никакого внимания на подобные предложения, и если бы он получил какую-нибудь секретную бумагу, то немедленно принес бы ее императору или вам.

– Вы правы; до сих пор герцог был очень покорным и послушным юношей, но с некоторых пор мне кажется, что в нем происходит перемена.

– Увидим, – произнес начальник полиции и прибавил: – Я могу удалиться?

– Конечно, любезный граф, – отвечал канцлер, но подумал: «Мало видеть, надо предвидеть».

Когда начальник полиции удалился, то канцлер спросил:

– Генерал Бельяр приехал?

Получив утвердительный ответ от Зибера, он прибавил:

– Пусть войдет, но имейте в виду, что мы еще не признали нового короля, и я принимаю посланного Луи Филиппа, а не французского короля. Сделайте соответствующее распоряжение. Генерал один?

– Его сопровождает Швебель, – отвечал Зибер.

– В таком случае останьтесь и запишите те официальные слова, которые могут быть произнесены.

Спустя несколько минут дверь с лестницы широко отворилась, и канцлеру доложили:

– Его превосходительство генерал-лейтенант граф Бельяр.

Генерал был в парадном мундире и при всех орденах. Несмотря на свои седые волосы, шестьдесят лет и тридцать ран, он казался очень бодрым.

– Вы, генерал, имеете передать поручение канцлеру австрийского двора и империи, – произнес Меттерних, встречая генерала посреди комнаты. – Я слушаю вас.

– Князь, – отвечал Бельяр таким же холодным официальным тоном, – его величество король Луи Филипп I прислал меня к его величеству императору с письмом и поручил мне объявить об его восшествии на престол. Король приказал мне прибавить к его письму на словах, что он питает самые дружеские чувства к императору Францу и желает сохранить с его страной самые лучшие отношения.

Произнося эти слова, генерал обернулся и, взяв из рук Швебеля бумагу, передал ее канцлеру.

– Это копия с письма его величества короля, – прибавил он.

Меттерних не принял бумаги и холодно произнес:

– Я должен прежде всего предупредить императора о вашем посещении и спросить его приказаний. Теперь же я могу только сказать, что мой августейший повелитель в этом неприятном и, могу сказать, плачевном случае не будет руководствоваться своими личными чувствами. Его величество не вмешается в ваши внутренние дела, а только ограничится принятием мер для обеспечения тех трактатов, которые служили на протяжении 15 лет основой государственного права в Европе.

Этот холодный прием и ссылка на трактаты 1815 года сильно подействовали на Бельяра, не привыкшего к дипломатическим тонкостям. Но хитрый канцлер тотчас изменил свой тон и прибавил самым любезным, радушным образом:

– Наши официальные объяснения этим кончаются, генерал, но князь Меттерних очень рад пожать руку старому знакомому и поговорить с ним по душам.

Со светской улыбкой он предложил удивленному генералу кресло и, усевшись рядом с ним, начал частную беседу, во время которой секретари отошли на приличное расстояние.

– Так вы искренно думаете, генерал, – произнес Меттерних, – что у нового короля хватит силы, чтобы сдержать недовольных и положить конец внешней пропаганде?

– В этом ему все помогут, – отвечал Бельяр.

– Вы так думаете? Я же, напротив, полагаю, что французы, как всегда, увлекаются, а явись какой-нибудь счастливый генерал, красноречивый оратор или ловкий журналист, и вся Франция пойдет за ним. Я не хочу говорить что-либо дурное о вашей стране, но с тех пор, как я канцлер, т. е. 18 лет, ни одно государство не давало столько забот, как ваша Франция.

– Может быть, это происходит от того, что Европа не дозволяет ей делать того, что она желает.

– Вы думаете? А никто у вас не ценит, как мы корректно держим себя относительно Наполеона II.

– Что вы хотите этим сказать?

– Уверяю вас, что французы обязаны питать к нам благодарность. Что было бы с Орлеанским домом, если бы мы дозволили герцогу Рейхштадтскому явиться во Францию? Уже давно его прочат в короли бельгийские или греческие, а теперь вся его семья уверена, что стоит ему показаться во Франции, и будет восстановлена империя. В пользу того ведут интриги Иосиф и Иероним Бонапарты, Ашиль Мюрат и королева Гортензия со своими беспокойными сыновьями. Дело доходит до того, что, право, для спокойствия Европы нам следовало напустить на Францию эту семью, которая не может сидеть спокойно.

– Ваши слова, князь, – заметил с достоинством Бельяр, – звучат угрозой, и вы не должны забывать, что я – представитель короля.

– Нет, извините, – отвечал Меттерних с любезною улыбкой. – Вы не представитель французского короля, и я не канцлер. Мы старые приятели и разговариваем по душе. Ну, успокойтесь насчет герцога Рейхштадтского: он не только не будет государем Франции, но никогда не покинет нашей страны. Это безусловно решено императором. Трагический наследник человека, подвергшего опасности все, что нам дорого, он одиноко окончит свою жизнь в созданном для него убежище. Его семья напрасно ждет его… Но что с вами?

Бельяр встал бледный и расстроенный; глаза его устремились в пространство, словно он видел какой-то призрак.

– Простите меня, князь, – промолвил он спустя несколько минут, – я ведь простой солдат, хотя мне и навязали дипломатическое поручение. Юноша, о котором вы говорите, сын моего императора. Отец обожал его, и мы все его любили. Вот перед моими глазами возник знакомый образ его отца. А теперь он узник своего деда, навеки разлученный со своей родиной. Мысль об этом болезненно сжала мое сердце. Простите меня.

Меттерних очень любезно старался успокоить старика, уверяя его, что овладевшее им волнение только делает ему честь, и обещал ему как можно скорее сообщить ему удовлетворительный ответ императора.

IV
Интервью в 1830 году

– Приготовьте портфель, Зибер, – сказал канцлер после ухода генерала Бельяра. – Я сейчас пойду к императору. Но меня ждет сотрудник «Journal des Debats» Пьер Лефран. Попросите его.

И он стал просматривать бумаги, которые должен был представить императору для подписи.

Между тем в комнату вошел Пьер Лефран. Это был молодой человек, приличный на взгляд и очень просто одетый; но, судя по его манерам, он не впервые встречался с сильными мира сего.

– Очень рад вас видеть, любезный коллега, – сказал князь с предупредительной улыбкой.

– Ваше сиятельство ошибаетесь, – отвечал Лефран с удивлением. – Я скромный журналист.

– Нет, я серьезно говорю, что мы – коллеги и даже сотрудники, – продолжал весело Меттерних. – До последнего времени я почти каждую неделю посылал свои статьи вашему редактору, и он почти всегда их печатал. Впрочем, может быть, он и не знал настоящего автора этих статей. В таком случае не выдавайте меня. Ну, что нового в Париже? Поспокойнее там?

– Вероятно, генерал Бельяр сообщил вам об этом?

– Генерал сообщил мне о том, что думают в Тюильри и в Ратуше. А что говорят в газетном мире?

– Одержав победу, мы отдыхаем и ждем, – отвечал Лефран гордым тоном.

– Правда, – произнес серьезно Меттерних, – печать играла большую роль в том, что вы называете вашей победой. Вы большие изобретатели, господа французы. Вы создали новую силу, с которой нашим сыновьям надо будет считаться. Печать – сильное оружие против правительства и обоюдоострое в его руках.

– Настоящая уважающая себя печать, – возразил Лефран, – не враг и не друг правительства во что бы ни стало. Она собирает сведения и судит, но не питает безусловной ненависти и не холопничает.

– Во всяком случае, я постараюсь доказать вам во время вашего пребывания в Вене, как я уважаю эту новую силу. Будьте так любезны, пожалуйте ко мне, и я запросто приму вас в моей семье, увы, очень немногочисленной. Мы поговорим, как сила с силой.

– Я очень тронут оказанной мне частью, – отвечал Лефран, – и, конечно, воспользуюсь этим любезным приглашением.

– И прекрасно, – произнес Меттерних, – вот Генц, которого позвольте вам представить, сообщит, когда можно меня застать дома. А пока он будет к вашим услугам и покажет вам все, что стоит посмотреть в Вене. Он также ваш коллега, хотя не признается в этом. Не правда ли, Генц, вы поможете г. Лефрану познакомиться с нашими венскими нравами?

– Ваша светлость, знаете, что я всегда готов исполнять все ваши желания, – отвечал хитрый представитель реакции, нимало не довольный тем, что ему придется вести дружбу с либеральным французским журналистом.

– Так до свидания, – сказал канцлер. – Извините, что я вас покину, но его величество меня ждет.

И он удалился во внутренние покои императора Франца.

«Какой либеральный человек, – подумал Лефран, – но если я составлю из его слов корреспонденцию, то буду молодцом из молодцов».