Текст книги "Нарушенные клятвы (ЛП)"

Автор книги: Ш. У. Фарнсуорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Я думала, ты «не даешь» обещаний.

Я сказал ей это в первую ночь, когда мы встретились. Тогда я понял, что это временно. Я знал девушку, которая не обращала внимания на то, что каждый парень на кухне пялится на нее, и которая покусывала нижнюю губу, когда нервничала, заслуживала заверений от кого-то, кто мог бы предложить ей что-то конкретное.

– Я не даю обещаний, которые не могу сдержать.

Теперь Лайлу ни от чего не оградишь. Я просто минимизирую риски, делая все возможное, чтобы обезопасить ее и Лео.

Лайла вздыхает.

– У меня нет выбора, не так ли?

– Есть. Но это не та ситуация, когда стоит выбирать.

Она отводит взгляд, снова смотрит на книжную полку.

– Я… встречалась кое с кем. И у меня есть лучшая подруга. Ее сыну столько же лет, сколько Лео. Они лучшие друзья. Я не могу… они не просто позвонят в полицию. Они тоже будут волноваться. Разве я не могу позвонить? Или написать по электронной почте? Или…

– Все это можно отследить. Но… – Я вздыхаю. – У меня есть частная линия, по которой ты можешь позвонить. И если ты захочешь написать им что-нибудь, я попрошу Алекса передать твое послание.

– Он все еще там?

– Да. Его ординатура продлится еще несколько месяцев.

– Мне показалось, он сказал, что работает на тебя. Что он замешан во…всем этом.

– Так и есть.

Ее палец снова прокладывает дорожку по краю стакана.

Меня так и подмывает предложить ей нечто большее, чем алкоголь. По крайней мере, сказать, что все будет хорошо. Но я не уверен, что она хочет от меня каких-либо гарантий. Это определенно не та роль, в которой мне комфортно. Я раздаю приказы, а не обнимаю.

Мы с Лайлой стоим на шаткой почве. Это очевидно по тому, как она прикусывает нижнюю губу большую часть этого разговора. Ее палец беспокойно водит кругами по ободку бокала.

Я тоже беспокоюсь из-за неопределенности между нами.

Я просто не привык считаться с чувствами других людей. К тому, что меня расспрашивают. Никто другой в моей жизни не ожидает этого и не посмел бы попытаться.

Минуту мы сидим в тишине. Меня так и подмывает налить себе еще выпить, я употребил больше алкоголя, чем обычно позволяю в течение дня. И все из-за непонятного чувства, скручивающегося у меня внутри, пока я обдумываю, как сформулировать свою следующую просьбу.

Я нервничаю.

– Я хочу, чтобы Лео знал, кто я, – наконец заявляю я. – Знал, что я его отец.

Покачивание головой Лайлы предсказуемо. Это также выводит меня из себя.

– Значит, ты можешь снова исчезнуть, как только разберешься с этим беспорядком? Насколько это справедливо по отношению к нему, Ник?

– Я не собираюсь исчезать, – выпаливаю я. – Он и мой ребенок тоже, Лайла.

– Ты не знаешь, Ник, когда у него день рождения. Сколько часов я рожала его. Его любимый цвет… да ты ничего про него не знаешь. Ты обуза.

Я подавляю вздрагивание.

– Я не знал о его существовании два дня назад, Лайла. Очевидно, что я ничего про него не знаю.

– Итак, твой план сейчас в том, чтобы… что? Отправлять подарок на день рождения каждый год, как только узнаешь дату?

Мои челюсти сжимаются. Мне приходится постараться, чтобы разжать их, прежде чем ответить.

– Лео достаточно взрослый, чтобы решать, какую роль он хочет, чтобы я играл в его жизни. Все, о чем я прошу, это чтобы он знал.

И я…прошу.

Впервые за многие годы я хочу чего-то, чего не могу достичь.

Я почти ничего не знаю о детях, а мой отец был дерьмовым примером. Моя мать была ненамного лучше. Отцовство всегда было далекой и непривлекательной перспективой.

Я понятия не имею, каким я буду отцом. Но я знаю, что это то, чего я хочу. Я знал это с тех пор, как Алекс сказал, что нет никаких сомнений в отцовстве, и это укрепилось, когда я впервые увидел Лео.

– Какой вариант, Ник? Ты собираешься появляться всякий раз, когда в криминальном мире наступит затишье, чтобы сводить его поиграть в боулинг? Дети – это не частичное обязательство. Ты либо принимаешь участие, либо вообще не появляешься.

– Ты выросла без отца. Ты этого для него хочешь?

– У меня не было другого выбора, – огрызается Лайла. – Ты исчез.

– Почему ты рассказала Алексу? – Я огрызаюсь в ответ.

– Я… что?

– Если ты не хочешь, чтобы я вмешивался в жизнь Лео, зачем ты рассказала о нем Алексу?

– Это… я тогда не знала, кто ты такой!

– Кто я? – Мой голос стал опасным, от тона, которым взрослые мужчины вздрагивают, но Лайла не обращает на это внимания.

– Я не знала обо всем этом! – Она ставит бокал и машет рукой. – Кровь, оружие, враги и политика. Частью воспитания являются интересы ребенка, которые должны быть превыше твоих собственных. Ты думаешь, что Лео должен расти, каждый день опасаясь за свою жизнь?

Я встаю, ее слова – неприятное напоминание о моем вчерашнем провале. Вооруженные люди Бьянки были в нескольких футах от моего сына.

– Он не будет так расти.

Лайла тоже встает, ее грудь вздымается, а глаза сверкают. – Из-за тебя мы оказались в эпицентре войны…

Роман врывается в мой кабинет. Он смотрит на Лайлу, извиняется за то, что прерывает, а затем говорит мне, что Дмитрий звонит.

Лайла переводит взгляд с меня на него, не понимая быстрого потока русской речи.

Я вздыхаю.

– Мне нужно ответить на телефонный звонок.

– Сейчас? – В ее голосе слышится недоверие.

– Это важно, Лайла.

– Это прекрасный пример того, почему тебе следовало держаться от нас подальше, Ник. Ты говоришь, что хочешь быть частью жизни Лео, но у тебя нет даже десяти минут на разговор. Что я должна сказать Лео, когда он спросит меня, как долго мы здесь пробудем? Зачем мы здесь?

– Ты могла бы начать с того, что сказала бы, что я его отец.

– Ты не заслужил этого титула, – огрызается она.

– Мне ни черта не нужно зарабатывать. Я его отец, и все, что я делал с тех пор, как узнал о его существовании, – это защищал его.

– От себя! От выбора, который ты сделал!

Моя челюсть ходит ходуном, когда она проходит мимо Романа, не сказав больше ни слова. Он отважно пытается притвориться, что, несмотря на то, что находится в нескольких футах от нее, не расслышал ни слова из того, что только что было сказано. Затем он следует за ней из кабинета.

Я наливаю еще один стакан водки, затем беру трубку.

– Морозов. – Обычно я так отвечаю по телефону, но добавляю дополнительный акцент, чтобы позлить Дмитрия.

– Никогда бы не подумал, что ты неравнодушен к американским девушкам, кузен.

Любая надежда на то, что Дмитрий ничего не знает, испаряется. Я знаю, что он платит шпионам по всему городу, и он знает, что я вернулся. Я знал, что есть вероятность, что он также в курсе, что я вернулся с компанией.

– Или к матерям-одиночкам.

– Чего ты хочешь, Дмитрий? – спросил я. Мои пальцы сжимают стакан с такой силой, что я мог бы его разбить, но мой голос размеренный и холодный.

Мне не следовало отвечать на его звонок. Это только испортит мне настроение.

– Поздравить тебя, конечно, папа. Как ты думаешь, что бы сказал Игорь, если бы узнал, что его первый внук наполовину американский ублюдок? Сказал бы он что-нибудь? Или он просто убил бы парня и заставил бы тебя обрюхатить русскую?

– Я не трачу время на размышления о мертвых, – вру я.

Честно говоря, я знаю, что Дмитрий, вероятно, прав. Мой отец приказал бы выследить Лео и Лайлу и всадил бы пули им в головы. Воспринял бы их не как людей, не как семью, а как пятно на репутации Морозовых. Как ответственность. Как угрозу.

Я бы сделал все, чтобы вернуть своих братьев, не в последнюю очередь потому, что это сняло бы с меня давление. Но большую часть времени я испытываю гребаное облегчение от того, что мой отец мертв. По многим мелким причинам – и по этой большой.

Я чувствую раздражение Дмитрия через телефон. Очевидно, он надеялся, что упоминание моего отца ударит сильнее. Но я всегда лучше справлялась со своими эмоциями, чем он. Одно из наших многочисленных отличий.

– У тебя теперь есть слабости, Николай, – говорит он мне. – Мы оба знаем, что произойдет, если ты предъявишь права на этого ребенка. И мы оба знаем, что это будет иметь последствия. Павел, может, и некомпетентен, но он не идиот. Первенец Поповых был частью сделки, которую вы заключили.

– Сделка, в которой ты не участвуешь, – напоминаю я ему.

– Пока. Возможно, он передумает.

– Он не передумает, – отвечаю я. – Ты облажался, кузен. И хуже всего то, что ты знаешь, что облажался. Не так ли? Украденные тобой деньги иссякают. Люди, которым ты давал обещания, не получили повышения. Ты поставил на проигравшую лошадь, потому что твоя чертова гордость не могла смириться с тем, что я был первым в очереди.

– Гордость тут ни при чем. – Слова Дмитрий выплевывает. – Ты слишком слаб. Слишком мягок для такой жизни. И мы оба это знаем.

– Ты умрешь за свое предательство, Дмитрий. Вот почему ты сбежал, после того, как провалил простое убийство. Это могло быть милосердно. Быстро. Больше нет.

– Он красивый мальчик, Николай, – насмехается Дмитрий. – Очень похож на свою мать. Может, она и американка, но, по крайней мере, она горячая штучка. То, что я с ней сделаю после того, как застрелю твоего сына… – Он прищелкивает языком. Издает бездушный, скрежещущий смешок. Если у него когда-либо и была душа, то ее давно нет.

Страх, который пронизывает меня, сводит с ума.

Это изнуряет так, как я никогда раньше себя не чувствовал.

В угрозах нет ничего нового. В моем мире они считаются любезностями. И они не пустые. То, что случилось с моим отцом и братьями, было доказательством этого. Ронану было всего тринадцать, но он был убит как мужчина.

Быстрое взросление было требованием, а не предложением. Как и месть за смерть моего отца и братьев. Демонстрация силы для защиты моих людей. Моей матери. Я – последний наследник мужского пола.

От мысли о том, что Лео когда-либо заплатит за мои грехи так же, как Ронан и Аритом заплатили за грехи моего отца, у меня кровь стынет в жилах, как ледяная вода. Мысль о том, что Дмитрий когда-либо прикоснётся к Лайле – когда-либо принудит ее, вызывает у меня тошноту. Тогда я бы не рассматривал месть как ежедневную работу – необходимость остаться у власти и самому остаться в живых.

Я бы расправился со всеми виновными, не только с ним. Разделал бы их, как домашний скот, и наслаждался бы их страданиями. Вернул бы их к жизни и пытал снова и снова.

Но я пытаюсь усыпить бдительность Дмитрия. Подталкиваю его к смелым решениям.

Поэтому я ничего ему об этом не рассказываю.

– Знаешь… – Я достаю зажигалку, которую всегда ношу с собой, из кармана и щелкаю ею, глядя на крошечное оранжевое пламя, пока сдерживаю свой гнев, стараясь свести ревущую ярость к небольшой вспышке. – Часть меня думала, что это была истерика. Попытка доказать, что ты не такой бесхребетный идиот, каким был твой отец. Я думал, у тебя должно быть какое-то секретное оружие, какая-то игра. Но ты тянул время месяцами. Угрозы без действия. Я закончил, кузен. Когда мы заговорим в следующий раз, это будут твои последние слова.

Дмитрий смеется. Это бессердечный, скрежещущий звук.

– Кстати, о последних словах, передай от меня привет Беляеву. Я всегда восхищался его преданностью.

Он вешает трубку.

– Роман! – Кричу я, со щелчком закрывая зажигалку.

Секунду спустя он спешит в комнату.

– Отправь Антонова и Рогова к Беляеву.

Роман кивает.

– Григорий только что получил сообщение от Ани. Мила позвонила ей сегодня утром, обеспокоенная тем, что Беляев не пришел домой прошлой ночью. Что сказал Дмитрий?

Я не отвечаю. Хватаю телефон и направляюсь к двери.

– Он не должен был до него добраться.

Роман спешит за мной, торопливо нажимая кнопки на своем телефоне.

– Они прислали коробку. Мила позвонила в полицию.

Я ничего не говорю, просто продолжаю шагать к входной двери. Впрочем, сколько времени нам потребуется, чтобы добраться туда, больше не имеет значения.

Беляев мертв.

Я заподозрил это, как только Дмитрий произнес его фамилию. Он не в выигрышном положении, но он не идиот. Дмитрий не стал бы разыгрывать проигрышную комбинацию.

Он накалывает положение.

Его предыдущие удары могли убить людей, но не убили. Он не хуже меня знает, что, убив меня, потеряет свое расположение. Возможно, это принесло бы ему некоторое уважение, учитывая, что все остальные, кто пытался это сделать, сейчас находятся на глубине шести футов под землей.

Но убийство члена семьи, особенно такого пожилого, уважаемого человека, как Константин Беляев, – это ясный сигнал. Я не уверен, является ли это реакцией на существование Лео или он просто теряет терпение.

В любом случае, это усиливает напряженность до новой степени.

В любом случае, это означает, что этому нужно положить конец.

Ему нечего терять.

Но мне есть.

ГЛАВА 13

ЛАЙЛА

Каждый вдох ощущается как удар ножом в легкие. Холод здесь резкий и интенсивный. Игнорировать невозможно.

В некотором смысле, это именно то, на что я надеялась, покидая теплый дом. Мое прерывистое дыхание и боль при каждом вздохе напоминают мне, что я жива. Заставляет меня сосредоточиться только на холодном воздухе и борьбе моего тела за сохранение тепла.

Это ошеломляющее визуальное напоминание о том, что я здесь совершенно одна. По крайней мере, разросшийся мегаполис Филадельфия создавал хрупкую иллюзию компании. Здесь заснеженная земля простирается бесконечно во всех направлениях.

Мой спутник сегодня такой же молчаливый, как и вчера. Кажется, его зовут Иван, но я не уверена. Невозможно уследить за постоянным потоком людей, входящих в поместье Ника и покидающих его. Это больше похоже на жизнь на военной базе, чем на пребывание в чьем-то доме.

Ник никоим образом не ограничивал мои передвижения. У меня есть свобода ходить по дому, куда я захочу, а также исследовать территорию. Нет ничего запретного.

Все личные вещи из моей квартиры прибыли, аккуратно разложенные по коробкам, как и говорил Ник. Я почти не распаковывала вещи, продолжая надеяться, что это все временно. Но прошла неделя, а никаких признаков того, что мы уедем в ближайшее время, не было.

Я почти не разговаривала с Ником с тех пор, как столкнулась с ним в его кабинете. Он всегда занят. Постоянный поток посетителей в основном приходили в его кабинет и выходили из него, где происходили напряженные разговоры. Они всегда на русском, поэтому, даже когда я пытаюсь подслушать, у меня не получается. Я пыталась запомнить ключевые слова для поиска на модном зашифрованном телефоне, который был доставлен в мою комнату на второй день пребывания здесь, но я не могу правильно написать. Пока Ник не решит поболтать, я ничего не узнаю.

Единственный раз, когда я покидала поместье с момента приезда, – это чтобы поехать с Лео в его новую школу и обратно.

Я могла бы выезжать почаще, но я не знаю, куда мне идти. Когда мы были в Филадельфии, я ходила на работу, в школу Лео и, в основном, за продуктами.

Я не работаю, и теперь все блюда готовятся за меня. У меня нет ничего, кроме свободного времени, и мне нечем заняться. Нет друзей, с которыми можно поговорить. Короткие звонки Майклу, Джун, мне на работу и в школу Лео под бдительным присмотром двух людей Ника были скорее напряженными, чем утешительными.

Как и ожидалось, разговор с Джун был самым трудным. Она самый близкий друг, который у меня когда-либо был, одна из немногих на планете, кому я когда-либо доверяла Лео. И я знаю, что она уже пережила больше, чем положено, потерь и трагедий.

По моему опыту, так часто бывает в жизни. Жизни нравится наносить удары до тех пор, пока не останется почти ничего, кроме опустошения.

Я сказала ей, что уехала ухаживать за больным родственником за границу. Что надеюсь скоро вернуться и позвоню ей, как только вернусь. Затем я заявила, что одолжила телефон, у которого заканчиваются международные минуты, и повесила трубку.

Я не уверена, что международные минуты вообще существуют.

Я отправила голосовые сообщения в школу Лео и в юридическую фирму, которые не работали. Я забыла о разнице во времени. На обоих автоответчиках я повторила реплику о больном родственнике. Я уверена, мне придется найти новую работу, но с этим я ничего не смогу поделать, пока не вернусь.

Расстаться с Майклом было на удивление легко. Смущающе легко после двух месяцев знакомства. Я думала, что мои чувства к нему были сильнее, чем просто… симпатия. Возможно, я была слишком занята своей жизнью, чтобы уделять этому достаточно внимания. Возможно, я забыла, каково это – испытывать к кому-то сильные чувства. Замечать, когда любимого нет в комнате, и чувствовать возбуждение, когда он рядом.

Мои воспоминания не туманны, когда дело касается Ника. Я цеплялась за них, особенно после того, как узнала, что беременна. Я хотела… что-нибудь такое, что можно было бы рассказать Лео, когда он станет старше.

И я хотела чувствовать себя менее одинокой.

Все мои немногочисленные друзья в Филадельфии остались в UPenn. Я бросила учебу в конце первого курса. Моя стипендия оплачивала мое обучение, но я уже с трудом оплачивала другие расходы на проживание, когда узнала, что беременна. Я никак не могла позволить себе продолжать ходить на занятия и к тому же завести ребенка.

Я помню все, что произошло между мной и Ником. Но я забыла – или заблокировала – свои чувства к нему.

Что я замечаю, когда его нет в комнате, и реагирую, когда он есть.

И я могу убеждать себя, что это потому, что между нами все осталось нерешенные вопросы. Потому что есть обида и гнев из-за того, как он ушел и появился снова. Потому что его решения в настоящее время определяют мою жизнь.

Но я думаю, что за всем этим скрывается что-то еще.

То, с чем я боюсь столкнуться лицом к лицу и произнести.

Что-то, что сохраняется не зависимо от времени, расстояния и неопределенности.

Клубы воздуха вырываются у меня изо рта, когда я смотрю на неумолимый пейзаж, наблюдая, как крошечные облачка рассеиваются в ничто. До прошлой недели я никогда не покидала Соединенные Штаты. Теперь я за тысячи миль от любого населенного пункта. Выброшенна посреди арктической пустоши.

Здесь красиво. Я не слишком зла, чтобы не признать это.

Я только мельком увидела Москву, когда мы приехали. Но как человек, который жил исключительно в городах, хочу отметить, что есть что-то в том, чтобы смотреть по сторонам и не видеть абсолютно ничего, что, как я думала, я возненавижу, но стала страстно желать. Мои прогулки на улицу становятся все более и более частыми, несмотря на морозы.

Это единственный способ, который помогает избавиться от беспорядка в голове. Пока я здесь, мир выглядит большим и мирным, а мои проблемы кажутся решаемыми и маленькими.

Физические упражнения – одна из тех вещей, которые отошли на второй план за последние несколько лет. В старших классах я любила бег. Я хотела заняться легкой атлетикой и пробежать кросс по пересеченной местности, но пропустила все соревнования, из-за работы в местной забегаловке.

Для бега в настоящее время потребовалось бы просыпаться еще раньше или выходить на улицу после наступления темноты. Либо до, либо после того, как отвезу Лео в школу и обратно, а потом до или после работы.

Это отняло бы у меня мало свободного времени, но потребовало бы бегать в одиночестве в неподходящее время. Это не только поставило бы под угрозу мою собственную безопасность, но и усилило бы мой самый большой страх – оставить Лео одного.

По крайней мере, мне больше не о чем беспокоиться.

Мерзлая тундра, хрустящая под моими ботинками, не способствует бегу. Как и тяжелая парка, которая на мне. Но простое пребывание на улице и движение имитируют похожие ощущения. Мысли о свободе дают понимание того, что до сих пор не осознавала – как сильно я ее жаждала.

Я бросаю взгляд на своего молчаливого спутника.

Теперь я никуда не хожу одна. Это кажется ненужным, когда я все еще нахожусь на территории Ника, но не могу ни с кем связаться.

Я никогда не возражала против охраны, которая сопровождает нас в школу Лео и обратно. Во время этих поездок я затаиваю дыхание, ожидая, что что-то пойдет не так. Я ненавижу их, но не могу представить, что отправлю Лео одного. И я все время улыбаюсь, в основном в ответ на рвение Лео.

Он приспосабливается к здешней жизни лучше, чем я. Может быть, потому, что воспринимал это как забавный и необычный опыт, а не как средство спасения жизни. Трудно поверить, что Ник преувеличивает уровень угрозы, учитывая, как организована охрана его дома.

Последний вдох холодного воздуха, и я поворачиваюсь, чтобы направиться обратно к дому. Мужчина молча следует за мной. Когда он плетется позади, не слышно даже хруста снега. Это жутко.

Примерно через десять минут мы подходим к входной двери цвета виски. Поднялся ветер, бросая пряди волос, выбившиеся из моего конского хвоста, мне на лицо.

Заходя в просторный холл, чувствуешь себя так, словно открываешь дверцу духовки. На смену холоду приходит порыв теплого воздуха.

Я быстро сбрасываю тяжелое пальто, которое на мне, и подхожу к вешалке. Прежде чем я успеваю его повесить, появляется горничная. Я не уверена, сколько здесь работает людей, но я еще ни разу не видела одного и того же человека дважды.

– Спасибо, – говорю я.

Она кивает и неуверенно улыбается мне, прежде чем уйти, прихватив пальто.

Это все, что я получаю от них в ответ. Вежливые кивки и легкие пожатия плечами. Прошла неделя, и я чувствую, что медленно схожу с ума.

Английский Ника безупречен. В нем нет даже намека на акцент. Мне трудно поверить, что никто из его сотрудников не понимает ни слова на этом языке. Григорий и Виктор тоже говорили по-английски, хотя и с сильным акцентом, который намекал на их родной язык. Григорий говорил реже, чем Виктор. Но я не видела ни одного из них несколько дней, и никто из других стойких мужчин, которых я видел приходящими или уходящими, не сказал мне ни слова. Включая того, кто только что проводил меня на улицу, который исчез так же быстро, как и появился, когда я надевал пальто.

Кажется, что все обращают на меня внимание, предвосхищая, что я сделаю. Будь то прогулка на улицу или вешание пальто.

Это выбивает из колеи. Я привыкла все делать сама. В одиночестве, если не считать Лео.

Я направляюсь наверх, ведя ладонью по деревянным перилам, которые тянутся по всей длине лестницы.

Вся мебель элегантная и экстравагантная. Много темного дерева и картин. Кремовые обои. Большую часть пола покрывают коврики, выполненные в ярких тонах. Темно-бордовый, изумрудный и темно-синий.

Нигде нет ни семейных фотографий, ни растений. Не похоже, что здесь кто-то живет. Скорее, я осматриваю старый замок.

Комнаты, в которых остановились мы с Лео, выглядят более современно. В обоих паркетные полы настолько темные, что кажутся черными, но стены не совсем белые, что придает пространству воздушности. В них также есть ванные комнаты, что само по себе является роскошью. У нас с Лео всегда была общая ванная. Принимать душ без того, чтобы Лео стучал и говорил, что ему нужно пописать, для меня в новинку. Там даже есть ванна.

Я не принимала ванну с детства. Никогда не было времени – или чистой ванны. Она вычищена, так что практически сверкает, как и все остальное в доме. На ней ни грамма плесени.

Я купаюсь в просторной ванной, затем надеваю джинсы и теплый свитер. Медленно, но верно деревянный шкаф пополнялся все большим количеством одежды.

Я бы расслабилась, если бы не обстоятельства, из-за которых я здесь. Если бы мы могли уехать в ближайшее время, ежедневно не появлялось бы новая одежда к той, которую привезли из моей квартиры.

Еще один безымянный мужчина ждет у входной двери, когда я спускаюсь вниз. Он уважительно кивает мне, когда другая горничная приносит мне пальто. Я благодарю их обоих и выхожу на холод.

Там уже ждет колонна машин. Три, просто чтобы сопроводить нас в школу и обратно. Я понятия не имею, сколько людей работает на Ника, но, судя по тому, сколько незнакомых лиц я видела, я бы сказала, что их больше сотни.

Я сажусь в машину посередине, и мы трогаемся в путь, проезжая по длинной подъездной дорожке и через массивные ворота, которые уже были открыты в ожидании нашего отъезда.

Кажется, что все здесь работает по какому-то четкому внутреннему графику. Все наши блюда всегда готовятся в столовой в одно и то же время. Машины всегда ждут, чтобы отвезти Лео в школу и обратно, как будто возить его всегда было частью расписания. Никто никогда не опаздывает и не выглядит взволнованным. Это такой разительный контраст с тем, какой была моя жизнь раньше – измотанной, рассеянной, с вечным количеством дел.

Тихий гул радио и негромкая болтовня двух мужчин на переднем сиденье, которые что-то обсуждают, являются саундтреком к поездке.

Я смотрю в окно на голые, покрытые белым деревья и промышленные здания, пока мы не подъезжаем к школе Лео, которая расположена на окраине города. У нее обширный кампус с устрашающим кирпичным фасадом.

Длинная колонна тянется по всей длине кольцевой подъездной дорожки к школе. Очередь, которую мы обходим стороной. Мы не медлим и не сигналим, прежде чем подъехать к началу очереди, как будто это зарезервированное место.

Как только машина останавливается, я выхожу, обхватываю себя руками за талию и вглядываюсь в толпу студентов в поисках Лео. Я чувствую себя не в своей тарелке среди других матерей, бросающих вызов холоду, большинство из которых носят туфли на каблуках и меховые пальто. Некоторые из них бросали на меня неодобрительные, надменные взгляды.

Лео появляется через пару минут, разговаривая с несколькими другими мальчиками. На нем все та же темно-синяя куртка и красный рюкзак, которые я купила ему в начале года. Но он выглядит по-другому. Старше, более зрело. Я наблюдаю, как он общается с тремя мальчиками, с которыми идет, замечая, как Лео улыбается и наклоняет голову, слушая.

Физическое сходство с Ником очевидно. Но именно выражение его лица и поза делают их родство очевидным. Это заставляет меня чувствовать себя крайне виноватой за то, что я не сказала ему, в чьем доме мы пока остановились. Я отогнала мысли о своем споре с Ником, и он не поднимал эту тему.

Но он был прав в одном – главная причина, по которой мы оказались в таком затруднительном положении, заключается в том, что я воспользовалась шансом рассказать ему о Лео.

Одно дело, если бы Ник сам представлял угрозу. Но если отбросить сомнительные решения, я не думаю, что он оказывает плохое влияние. Я знаю, что он никогда бы не причинил вреда Лео. И насколько я могу судить, все это, возможно, чрезмерная реакция на страх.

Ник мог оставить нас в Филадельфии. Он мог отправлять Лео в школу без охраны. Вместо этого мы с Лео постоянно под защитой.

Лео отделяется от своей маленькой группы и направляется ко мне.

– Привет, мам.

– Привет, милый. Как прошел твой день?

– Все было хорошо.

– Хорошо. – Я поворачиваюсь к машине, стремясь скрыться от холода и любопытных взглядов, устремленных на нас. И от настойчивого гула страха не появится ли в любую минуту один из врагов Ника и не начнет атаку. – Поехали домой.

Последнее слово вылетает без раздумий.

Лео не поправляет меня, что еще хуже. Он согласно кивает, как будто особняк Ника – это то, что он теперь считает своим домом. Чувство вины нарастает, тяжелым грузом давя мне на грудь.

Позади меня раздается поток русских звуков. Я оборачиваюсь и вижу улыбающуюся, элегантно одетую женщину. Она бросает взгляд на Лео, а затем снова переводит взгляд на меня.

– Извините, – говорит она, произнося деликатно звуки, ее акцент такой же плавный, как и русская речь. – Лучше на английском, да?

Я киваю.

– Я Раиса Максимовна, директор школы.

– О. – Я пожимаю ее протянутую руку.

– Приятно познакомиться с вами.

В ее тоне слышится почтение – благоговейный трепет – от которого мне становится очень неуютно. Есть только одна причина, которую я могу назвать, почему женщина, которую я никогда раньше не встречала, смотрит на меня с явным уважением, и это не имеет ко мне прямого отношения.

Я смотрю на Лео, который внимательно наблюдает за нашим общением, затем снова на Раису.

– Мне тоже приятно с вами познакомиться.

– Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится – хоть что-то – пожалуйста, дайте мне знать.

– Э-э, обязательно. Спасибо.

– Конечно. – Раиса издает быстрый смешок. И снова в нем слышится почтение.

– Тогда все. Хорошего дня.

– Вам тоже.

Я жду, но она не уходит. Раиса смотрит на одного из мужчин, ожидающих нас. Появляются еще двое, один открывает заднюю дверь, а другой отвечает на звонок и что-то бормочет по телефону.

Я неловко улыбаюсь ей и отворачиваюсь, забираясь в машину вслед за Лео. Дверь за нами закрывается, и я вздыхаю с облегчением, счастливая оказаться подальше от любопытных глаз.

– Как прошел твой день? – спрашиваю Лео.

Он тут же начинает говорить со скоростью сто миль в минуту. Я слушаю, как Лео болтает о новых друзьях и на разные темы, разрываясь между желанием улыбнуться и заплакать.

Честно говоря, я думала, что ему будет трудно здесь, приспособиться к новой школе и новым одноклассникам в дополнение к пребыванию в незнакомом месте. Что на него будут смотреть как на чужака, приехавшего в середине учебного года с американским акцентом, не зная ни слова по-русски.

Но мой сын счастлив здесь. Ему хорошо здесь.

Я не могу припомнить, чтобы он когда-либо говорил о своей школе в Филадельфии с таким восторгом. Может быть, потому, что я была измотана и перегружена – разрывалась между двумя работами и переживала из-за денег. Здесь меня беспокоит только Лео.

Но я думаю, что это не все, вспоминаю слова Ника: он наполовину русский.

Новая комната Лео здесь такого же размера, как вся наша квартира в Филадельфии. Неудивительно, что он предпочел именно ее.

И впервые в своей жизни он живет с обоими родителями.

Не то чтобы он об этом знал.

К тому времени, как мы возвращаемся в поместье, Лео не рассказал мне все, что хотел. И я благодарна за это. Я уверена, что, когда он достигнет подросткового возраста, из него будет сложно вытрясти пару слов.

Я счастлива, что Лео счастлив. Но меня это также возмущает, и я могу признаться в этом, по крайней мере, самой себе. Больно от того, что он так счастлив и что преступления Ника не заставляют его выглядеть неполноценным родителем.

– Ник!

Я перестаю снимать пальто в прихожей, чтобы посмотреть, как Лео лучезарно улыбается Нику, который разговаривает с одним из своих людей у лестницы.

В голосе Лео безошибочно угадывается восторг. Даже больше, чем когда он рассказывал о своих новых учителях или других учениках в своей школе, что было высокой планкой.

Его очевидный энтузиазм сжимает мой желудок от ужаса при мысли о том, что придется рассказать Лео, кто Ник на самом деле. Этику в сторону, Ник может предложить Лео гораздо больше, чем я. У него есть деньги, связи, влияние. И я понятия не имею, каковы реальные ожидания Ника, когда дело касается Лео. Конечно, он сказал, что хочет, чтобы Лео знал, кто он такой. Но я понятия не имею, как это будет выглядеть. Совместное воспитание на разных континентах? Посылать Лео сюда летом и беспокоиться о том, что может случиться?