Текст книги "Нарушенные клятвы (ЛП)"

Автор книги: Ш. У. Фарнсуорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Тропы: Русская мафия, второй шанс, вынужденная близости, тайный ребенок, личность героя в секрете

Перевод сделан: tg. Amour Illimité

ПРОЛОГ

ЛАЙЛА

Многие, вероятно, не могут указать на один момент из своего прошлого и признать его как секунду, когда вся их жизнь изменилась.

Я могу.

Жизнь – это опьяняющая смесь сценариев, которые мы не можем контролировать, и решений, которые мы принимаем.

Шанс и выбор.

Предсказуемый и неконтролируемый.

Я пообещала себе, что буду учиться на чужих ошибках.

Обещания легко давать.

Проблема в том, что их также легко не сдержать.

ГЛАВА 1

ЛАЙЛА

Как только мы ступаем с решетчатого пола крыльца, через красную входную дверь, я понимаю, что это не тот дом. Гремит рэп, достаточно громко, чтобы я могу чувствовать, как ритм пульсирует под моей кожей и сотрясает кости. Деревянный пол, испачканный и залитый напитками и грязной обувью, вибрирует подо мной.

Внутри тесно и жарко. Шумно и воняет. Пот и дым клубятся в липком воздухе, придавая осязаемости неосязаемому. Каждый раз, когда я дышу, мне приходится подавлять позывы к кашлю.

Я бросаю взгляд на Кеннеди, которая выглядит также потрясенная сценой, среди которой мы стоим, как и я. Ее смуглая кожа раскраснелась, глаза расширились, когда она оглядывает толпу людей, набившихся в комнату. Моим самым безумным опытом в колледже на данный момент было распивать бутылку дешевого мерло в общей комнате Пембрук-Холла поздно вечером во вторник, зная, что в среду у меня в восемь утра занятия по навыкам проведения собеседований.

Я никогда не была на такой вечеринке, как эта.

Я даже не знала, что подобные вечеринки существуют в реальной жизни. Термин «убойная вечеринка» казался порождением Голливуда и его нереалистичных ожиданий… практически во всем.

Но вот я здесь, неловко стою и испытываю это на собственном опыте.

К потолку под неудобным углом прикреплен самый настоящий диско-шар, от которого отблески света кружатся и танцуют на телах, заполняющих комнату.

Кеннеди что-то говорит мне одними губами, но я не могу разобрать ни слова. Чтение по губам никогда не было моей сильной стороной, особенно когда я уже перевозбуждена и перегружена.

Я пожимаю плечами в ответ, затем машу рукой в сторону двери, через которую мы только что вошли, молча спрашивая, не стоит ли нам вернуться на улицу. Невозможно точно определить, откуда доносится музыка. Кажется, что она исходит отовсюду, давит на нас и делает разговор невозможным.

Я машу рукой проходящему футболисту. Единственная причина, по которой я догадываюсь, что он в футбольной команде, – это его одежда. На его бейсболке, толстовке и спортивных штанах задом наперед вышит футбольный мяч UPenn. Он похож на футболиста, высокий и широкоплечий.

И он явно привык принимать удары с большей силой, чем способна выдержать моя рука. Нет никакого намека на общение или извинения, которые теряются в высоких децибелах музыки, прежде чем он продолжает шагать вперед, ничуть не обеспокоенный.

Толпа расступается перед ним, я такого никогда не видела. Кеннеди кивает в сторону входа, и на этот раз невербальное общение удалось.

Мы идем на кухню, шкафы которой выкрашены в тот же яркий оттенок красного, что и входная дверь. Здесь тише, но ненамного. Музыка слышна, только слегка приглушенная.

– Я найду тихое местечко, позвоню Элли и узнаю правильный адрес. Сейчас вернусь. – Это все, что говорит Кеннеди, прежде чем исчезнуть в вихре кудрявых волос, оставляя меня в одиночестве.

Здесь не так тесно, как в гостиной, но и далеко не пусто. Я стою между холодильником и посудомоечной машиной, посреди моря незнакомцев. Некоторые из них с любопытством смотрят на меня, хотя я знаю, что в школе такого размера я не первое незнакомое лицо, которое они видят.

Я с тревогой смотрю в ту сторону, куда исчезла Кеннеди, но ее нигде нет. Я уверена, что она вернется, но не уверена, как долго ее не будет. Кеннеди мог бы вести беседу с кирпичной стеной, в то время как мне нужно приложить все силы, чтобы заговорить с экстравертом. Если она столкнется с кем-то, кого знает – или захочет узнать поближе, – это может занять некоторое время.

Кеннеди была моей случайной соседкой по комнате на первом курсе. Ну, не совсем случайной. Предположительно, нас поселили из-за общих интересов, обнаруженных в жилищной анкете, которые я все ещё не могу найти.

Я ложусь спать рано, она ложится поздно.

Ее семья состоит из родителей, которые живут вместе, и младшего брата; у меня нет семьи.

Никто не знает, почему нас поселили вместе, и, возможно, на это есть причина.

Сегодня вечером Кеннеди уговорила меня сопровождать ее на небольшую вечеринку, на которую ее пригласил Марк, симпатичный парень с ее курса маркетинга. За исключением того, что привлекательность Марка, очевидно, стерла некоторую ключевую информацию, которую они обсуждали – например, где именно проходила вечеринка.

Побродив по Бёрч и Мэйпл, мы оказались на Оук-стрит, где проживают многие студенческие братства. Замерзшие и сбитые с толку, мы пришли на вечеринку, на которой, похоже, собралась большая часть кампуса.

Не думаю, что я когда-либо раньше находилась в непосредственной близости с таким количеством людей одновременно, и я уже решила, что мне это не нравится. Кажется, даже тепло того не стоит. Воздух здесь тяжелый и горячий, как пар в крытом бассейне. Только вместо хлора он насыщен потом и дымом.

Вокруг меня продолжается болтовня.

Я подхожу к холодильнику, открываю дверцу и смотрю на внутреннее содержимое. Слово «беспорядок» даже близко не подходит для описания того, что творится внутри. Картонные контейнеры для еды навынос, наполовину заполненные спортивные напитки, яблоко, от которого откусили всего один кусочек.

Я закрываю дверцу, разглядывая стойку слева от холодильника. Она заставлена алкоголем и несколькими банками газировки. Большая часть открыта, несколько нет. Я поворачиваюсь к початой банке имбирного эля, но двое парней загораживают большую часть столешницы.

Песня заканчивается, и я пользуюсь короткой паузой в шуме.

– Извините, могу я просто…

Парень, стоящий ближе ко мне, оборачивается, и вопрос застревает у меня в горле.

Я не уверена почему.

На самом деле я не застенчивая, скорее асоциальная. Не игривая, не общительная и не готовая ни к каким приключениям. Если мне есть что сказать, я без проблем скажу.

Но сейчас трудно подобрать слова.

Пелена жары и неприятных запахов в воздухе рассеивается, когда мой взгляд скользит по высокой фигуре, прислонившейся к кухонной стойке, в то время как он изучает меня в ответ.

Я никогда не видела его раньше.

Я знаю – не потому, что я запоминаю детали о том, во что он одет или какого цвета у него волосы, а потому, что я никогда раньше не чувствовала такого притяжения. Это похоже на Луну и Землю.

Луна занимается своими делами. Она восходит и заходит, в то время как Земля бессильна сделать что-либо, кроме ответного движения.

Его губы подергиваются, когда он замечает, что я наблюдаю за ним. Не совсем улыбка, но и не насмешка. Похоже, его забавляет моя оценка. Темно-зеленые глаза – оттенка вечнозеленых растений – устремляются то вниз, то вверх.

Не похоже, что он меня разглядывает. В быстром осмотре нет ничего хищнического или сексуального. Просто любопытство.

Я никогда не была девушкой, на которую парни обращают внимание, когда она входит в комнату. Мне нравится наблюдать за людьми больше, чем общаться с ними. Но я хочу, чтобы он обратил на меня внимание. Неприятный зуд, который обычно вызывают пристальное изучение и внимание, полностью отсутствует.

Я протягиваю руку. Ребята, с которыми я училась в средней школе, обычно смотрели на меня со смесью жалости и превосходства. Девица в беде и предмет для шуток.

Но этот темноволосый незнакомец выглядит только задумчивым, когда пожимает мою протянутую руку. Его ладонь черствая и теплая. В ту секунду, когда наша кожа соприкасается, я чувствую прикосновение повсюду, уколы осознания пробегают по моему позвоночнику и распространяются по каждому нервному окончанию.

В гостиной начинает играть новая песня, ритм такой же тяжелый, как и у предыдущей мелодии.

– Привет.

Начинают проясняться детали. Его глаза напоминают мне мраморные камни на солнце. Так много завитков с оттенками цветов, которые кружатся и меняются. В основном зеленые, но иногда с проблесками синего или серого.

Я прочищаю горло, чувствуя себя покрасневшей и неуверенной, когда повторяю простое приветствие.

– Привет.

Легкая улыбка играет на полных губах, которые выглядят непривыкшими к веселью. Он больше не пытается завязать разговор, но, похоже, его не раздражает, что я стою здесь и смотрю на него. Он заинтригован.

Я никогда раньше не тратила столько усилий на чтение языка тела незнакомца. Никогда не была так очарована человеком, имени которого я даже не знаю.

Это странно. И несколько захватывающе.

– Увидимся дома, чувак. – Второй парень переводит взгляд с меня на незнакомца, который все еще смотрит на меня. Приподнимает бровь и ухмыляется.

– Пока, Алекс. – Зеленоглазый незнакомец не отводит от меня взгляда, отвечая своему другу.

Друг уходит, больше ничего не сказав.

Мы далеко не одни. Басы продолжают греметь, перемежаясь громкой болтовней и случайными криками. Но на звуки легко не обращать внимания.

– Эм… Я Лайла.

– Ник. – Мелодичный рокот его голоса спокойный и уверенный.

– Ник, – повторяю я. – Как святой Николай?

Если лазанье по холодильнику и то, что я одета для зимы – в отличие от всех остальных девушек здесь – было недостаточно, чтобы натолкнуть Ника на тот факт, что я далека от соблазнительности, я уверена, что этот комментарий сделал свое дело.

Это был бы идеальный момент для срабатывания пожарной сигнализации, которая, наконец, зафиксировала бы парящий в воздухе дым.

Я бы предпочла столкнуться с морозами в Филадельфии, чем оставаться здесь и выслушивать последствия того, что я сказала это самому привлекательному парню, которого я когда-либо видела – лично, по телевизору, на обложке журнала, где угодно. Понятия не имею, откуда взялась уверенность, позволяющая завязать с ним разговор, но она тает. Быстро.

Улыбка Ника неожиданна. Ослепляющая. Луч солнца после дней, проведенных в темноте.

– Я напоминаю тебе Санта-Клауса?

Я слишком подавлена, чтобы ответить. Его улыбка исчезает, когда он, кажется, осознает этот факт, еще больше усиливая неловкость. Я не могу придумать ничего, хотя бы отдаленно напоминающего остроумный ответ. Мой разум пуст в худшем смысле этого слова.

– Я никогда раньше не встречал никого по имени Лайла. В том числе не знаю ни одного загадочного деда, который приносит подарки, которого зовут Лайла.

Черт возьми.

Он обаятельный, милый и пытается успокоить меня. Я думала, что мужчины, ведущие себя так в реальной жизни, – это миф.

– Меня должны были назвать Лейлой, – говорю я ему. – Моя мама так накурилась, что перепутала букву.

– Похоже на ошибку больницы.

Он смотрит на меня так, словно это очаровательный анекдот, над которым мои родители, вероятно, шутят по сей день. И вместо того, чтобы позволить ему сохранить это невинное предположение, я говорю:

– В больнице ей не давали лекарства.

Что-то меняется в выражении его лица в ответ на признание, которое я не собиралась делать.

Это не жалость или неловкость, которую испытывает большинство людей, когда они не знают, что сказать. Это не взгляд, в котором наполовину сочувствие, наполовину «Как, черт возьми, мне отсюда выбраться?». Это понимание. Оно дополняет пугающие черты его лица и исходящую от него напряженность.

Готова поспорить на мои несуществующие сбережения, что у Ника тоже не было идеального детства.

– Она завязала? – Спрашивает он, предлагая счастливый конец.

– Нет. – Незнакомое желание заставляет меня объясниться – поделиться деталями, которые я обычно никому не рассказываю, не говоря уже о незнакомцах. Особенно о горячем мужчине. – Она умерла от передозировки, когда мне было пятнадцать.

– Твой отец?

Я качаю головой, играя с розовым амулетом на своем ожерелье. Привычка, от которой мне так и не удалось избавиться.

– Никогда его не знала.

Взгляд Ника скользит по ожерелью, которое я ношу, тому, которое я должна была снять давным-давно. Все вокруг нас смеются, курят и целуются, а я стою и делюсь подробностями своей жизни, о которых никогда никому не рассказывала.

Он наклоняется ближе.

– Знаешь, в последний раз, когда я верил в Санту, он подарил мне на Рождество плюшевого льва. Я повсюду носил эту игрушку с собой. Мне он чертовски нравился. Я назвал его Лео.

Мои губы кривятся. И потому, что я не могу представить мускулистого парня ростом шесть с чем-то футов, который стоит передо мной, с мягкой игрушкой в руках, и потому, что я не могу поверить, что он пытается подбодрить меня. Не могу поверить, что он заставляет меня чувствовать себя менее уязвимой, делясь частичкой себя.

– Лев Лео. Умная аллитерация¹.

Ник ухмыляется.

– Просто говорю. Я польщен, что напоминаю тебе того парня.

Я стону.

– Прости. Я говорю глупости, когда нервничаю.

– Не извиняйся.

– Хм, ладно.

Щека Ника подергивается в подобии еще одной усмешки.

– Почему ты нервничаешь? спрашивает он.

Мои щеки заливает румянец. Надеюсь, здесь достаточно жарко и тускло, он не заметит.

– Я плохо разбираюсь в таких штуках.

– В каких?

– Флирт.

– Мне кажется, у тебя все хорошо получается.

Я поднимаю обе брови.

– Что тебя возбудило больше – комментарий Святого Ника или рассказ про мертвую матерь?

Он потирает подбородок, но его рука не прикрывает улыбку.

– Честность. Я ценю честность.

– Обычно мне и честной не удается быть. Я ненавижу говорить о своей матери.

После того, как я договорила, я понимаю, что снова сказала слишком много.

– Недоговаривать о чем-то и лгать – это две разные вещи, – отвечает Ник.

Я обдумываю это и решаю, что он прав.

– Тебе часто лгут?

Он изучает меня своими загадочными глазами.

– Почему ты спрашиваешь?

– Больше всего мы ценим то, что нам не хватает. Если ты ценишь честность… Я предполагаю, что тебе часто лгут.

Ник молчит достаточно долго, чтобы я пожалела о каждом сказанном слове.

– Неважно. Я просто…

– Ты права. Я слышал много лжи.

Он удерживает мой взгляд, и притяжение между нами каким-то образом усилилось за то короткое время, что я стою здесь.

– Ты часто лжешь? – Спрашиваю я.

– Да.

– Ты солгал мне?

– Нет.

Возможно, мне не следует ему верить, но я верю. Я встречала людей, которые лгали о том, что им можно доверять. Никто из них так и не признался во лжи.

– Ты обещаешь? – Я хочу подразнить его, но выражение лица Ника не изменилось.

– Я не даю обещаний.

– Лайла! – Кеннеди снова появляется рядом со мной. Ее щеки раскраснелись, а неряшливый хвост, на который она потратила полчаса, распался. – Элли не отвечает. Но они в доме Дилана! Он только что опубликовал фотографию, и на ней Марк.

Я бросаю взгляд на Ника. Я не уверена, но мне кажется, он борется с улыбкой. Может быть, он противопоставляет жизнерадостность Кеннеди моей неловкости.

– Здорово, – выдавливаю я.

– Здорово? Нам больше не нужно бродить и мерзнуть. Поехали!

Я снова смотрю на Ника, молча признавая, что мне больше интересно остаться здесь и поговорить с ним.

На этот раз Кеннеди замечает, куда блуждает мой взгляд. Ее брови улетают в линию роста волос, когда она убирает локоны с лица.

– Э-э, привет…

Она смотрит на меня. Кто он? – Одними губами произносит Кеннеди.

Ее удивление понятно. Она никогда раньше не видела, чтобы я хотя бы разговаривала с парнем, и она еле вытащила меня сегодня из дома.

Я пожимаю плечами в ответ на немой вопрос. Даже если бы Ника здесь не было, не думаю, что смогла бы сформулировать ответ.

– Кто ты? – У Кеннеди не так уж много фильтров, но сейчас их отсутствие усугубляется количеством водки, которое она выпила в общежитии.

– Я Ник, – говорит он в ответ на наглый вопрос Кеннеди.

– Кеннеди. – Она оглядывает его с ног до головы, на ее лице написано восхищение. Затем она переводит взгляд на меня, как будто пытается понять, что я делаю. Почему я не прошу уйти отсюда. – Давай, Лайла. Пошли.

Я должна быть благодарна ей. Кеннеди дает мне повод уйти, прежде чем у нас закончатся темы для разговоров или другая девушка подойдет к Нику.

Я бросаю на него взгляд.

– Было приятно…

– Останься.

Это все, что он говорит, всего одно слово. Не «пожалуйста». Не «я бы хотел, чтобы ты осталась». Это звучит как просьба, которую он вообще не привык просить. По какой-то причине я решаю не думать. А просто послушалась.

И вот настал тот самый момент.

В тот момент вся моя жизнь изменилась.

ДЕВЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

ГЛАВА 2

ЛАЙЛА

Сразу после ранения всегда есть секунда, когда боли еще нет. Пока не сработали рефлексы и не началась паника. Она занимает больше времени, чем время, за которое красная струйка достигает поверхности кожи. Но медленнее, чем кровь становится пунцовой, покидая тело и вступая в реакцию с кислородом.

– Лайла? Лайла!

Я поворачиваюсь и вижу, как Майкл входит в кухню. Его тон меняется с вопросительного на панический, как только он замечает алые капли, которые, как я вижу, набухают и начинают стекать по моей руке.

Я вижу это.

Но я этого не чувствую.

Пока нет.

Майкл превращается в размытое пятно рядом со мной, подталкивая меня к раковине. Хватает белое полотенце с подставки для посуды и прижимает его к моей ладони, чтобы остановить кровотечение.

– Что произошло?

Я часто задаю себе этот вопрос, обычно поздно ночью, глядя на потрескавшуюся штукатурку на потолке моей спальни, и у меня никогда нет достойного ответа. Это просто слова, которые вертятся у меня в голове.

Жизненный выбор – это не то, что интересует Майкла. Он спрашивает, почему у меня идет кровь.

Хватка Майкла сжимается вокруг моей ладони, прижимая вату вплотную к порезу. Я вздрагиваю от сильного давления. Его тревога и напряжение стирают оцепенение, которым я наслаждалась. Шок и адреналин проходят.

Я осознаю все это – боль, металлический привкус в воздухе, головокружение.

– Нож соскользнул. Все не так уж плохо.

– Не так уж плохо? – На лице Майкла сомнение, голос встревоженный и недоверчивый. – Здесь повсюду кровь!

Я убираю полотенце и открываю кран, позволяя прохладной воде течь по моей руке. Воду растекается по руке, приобретая розоватый оттенок.

Вода продолжает течь, приобретая красный оттенок.

– Я отвезу тебя в больницу, – заявляет Майкл, бросаясь, как я полагаю, за ключами.

Я не спорю, зная, что еще одно «не так уж плохо» будет встречено такой же неверующей реакцией.

Майкл – юрист. Мы познакомились, когда я устроилась секретарем в юридическую фирму, где работает он.

И я знала задолго до того, как мы начали встречаться пару месяцев назад, что он любит в своей жизни черное и белое. Никаких оттенков серого. Никакого малинового. Вот почему я была так шокирована, когда он пригласил меня на свидание.

Я бы хотела, чтобы моя жизнь была ясной.

И, может быть, так оно и есть, со стороны. Может быть, это то, что увидел Майкл.

Я сосредотачиваюсь на своей руке, внимательно вглядываясь в порез. Он неглубокий. Поток крови начинает замедляться и сворачиваться, естественная тяга моего организма к выживанию дает о себе знать.

Я испытываю облегчение.

Слишком часто выживание ощущалось как рефлекс, которого мне, возможно, не хватает.

***

Десятиминутная поездка до больницы наполнена нервной болтовней Майкла и рождественскими песнями. Сейчас январь, слишком поздно для праздничной музыки. Я не утруждаю себя расспросами о выборе музыки, просто смотрю в окно и молюсь, чтобы с меня не капала кровь на кожаное сиденье.

Обычно я нахожу оптимизм Майкла и его склонность к болтовне милыми. Прямо сейчас я бы хотела, чтобы он просто молчал.

Моя рука начинает пульсировать.

Мое сердце бешено колотится от остатков адреналина. Или, может быть, оно пытается разогнать кровь, которую я не потеряла.

Я закрываю глаза и откидываюсь на подголовник «Мерседеса» Майкла.

На минуту это помогает – пока я не слышу, как Майкл снова зовет меня по имени. Я открываю глаза и вижу его взволнованное выражение лица.

– Ты потеряла сознание?

Я улыбаюсь, пытаясь успокоить его.

– Нет, я в порядке. Я просто устала.

Он бросает на меня еще один обеспокоенный взгляд, но продолжает ехать. Дважды объехав больничную парковку, он находит место поближе к главному входу.

Резкий свет флуоресцентных ламп и запах антисептика встречают нас внутри. Администратор устало улыбается мне и протягивает бланк для заполнения. Мы с Майклом занимаем места в углу зала ожидания, рядом с девочкой, которой на вид лет шесть или семь, и ее обеспокоенной матерью.

Маленькая девочка машет нам, когда мы садимся. Я машу ей в ответ здоровой рукой.

Майкл неловко улыбается маленькой девочке. Еще одна причина, по которой я не могла представить, что у него возникнет ко мне романтический интерес: он ценит свою карьеру больше, чем детей. Точку зрения, которую я разделяла, пока не увидела две полоски на пластиковой палочке в туалете студенческого центра.

После сорокаминутного ожидания медсестра вызывает меня по имени. Нас приводят обратно в отделение неотложной помощи, где царит суматоха, и мне приказывают присесть на кровать, стоящую вдоль дальней стены.

Медсестра говорит мне, что скоро кто-нибудь придет осмотреть мою руку, затем раздвигает занавеску, так что остальная часть палаты временно отгорожена.

– Ну, – я сажусь на кровать, – это не совсем та романтическая ночь, которую я себе представляла.

Майкл издает низкий смешок, потирая ладонью легкую щетину на подбородке. Кажется, теперь, когда медицинская помощь неизбежна, он расслабился.

– Главное, что с тобой все в порядке. Это все, что имеет значение.

– Я в порядке. В этом, – я обвожу здоровой рукой комнату, – не было никакой необходимости.

– Пусть об этом судит врач, Лайла.

Я закатываю глаза, но улыбаюсь, чтобы Майкл знал, что на самом деле я не раздражена.

Его беспокойство приятно, даже если оно преувеличено. Большую часть моей жизни мне казалось, что никому нет дела.

Занавеска распахивается. Металлические кольца, удерживающие ее, визжат, когда их отдергивают в сторону.

– Здравствуйте. Я доктор Иванов. Как у вас дела, мисс… – Мужской голос замолкает, и я понимаю почему, когда оборачиваюсь.

– Алекс? – Я ахаю.

Алекс выглядит бесстрастным. Он всегда хорошо справлялся со своими эмоциями за то ограниченное время, которое я провела рядом с ним.

Как и…

Я останавливаю этот ход мыслей на полуслове. Но молчание Алекса говорит все, чего не говорит выражение его лица. Как и его глаза, которые замечают все, что касается моей внешности, и прищуриваются на руке, которую я завернула в окровавленное кухонное полотенце по дороге сюда.

– Лайла. – Наконец произносит он, делая шаг вперед и задергивая за собой занавеску со скрежетом.

Майкл переводит взгляд с меня на него, явно сбитый с толку.

– Ты знаешь этого парня, Лайла?

Мы еще не достигли той стадии в наших отношениях, когда узнаем друзей или семью друг друга. Сегодня вечером он вообще впервые был в моей квартире.

– Да. Мы, э-э, мы вместе учились в колледже. Я общалась с ним на первом курсе.

Пока он не исчез вместе с человеком, с которым, как я думала, проведу остаток своей жизни.

– О, правда? – Майкл выглядит слегка заинтригованным. – Ты учился в ЮПенн?

– Недолго, – отвечает Алекс, бросая взгляд на планшет. Вероятно, на анкету, которую я заполнила.

– Куда ты перевелся?

– Гарвард. – Тон Алекса резок.

Он кладет планшет на кровать рядом со мной, показывая бумагу, которую я заполнила.

Алекс садится на табурет, осторожно вынимает мою руку из полотенца и осматривает порез на ладони.

– Что случилось? – спрашивает он, натягивая пару латексных перчаток.

Я морщусь, когда он касается кожи вокруг неглубокого пореза.

– Нож соскользнул. Я резала огурцы для салата.

Алекс ничего не говорит, просто разрывает марлевый пакет.

– В этом не было необходимости, но Майкл подумал, что мне нужно показаться врачу.

– Твоя кухня выглядела как место преступления, Лайла, – говорит мне Майкл.

Алекс встает.

– Рана заживет быстрее, если я наложу тебе несколько швов. Мне нужно захватить кое-какие принадлежности. Я сейчас вернусь.

– Ладно, – говорю я, но он уже ушел.

Майкл приподнимает бровь.

– Дружелюбный парень.

– У нас был только один курс вместе. Я удивлена, что он вообще меня помнит.

Только первое предложение – ложь.

Я могла бы пересчитать по пальцам, сколько раз встречалась с лучшим другом Ника.

Майкл смеется, затем качает головой.

– Я не удивлен.

Я закатываю глаза.

– Как скажешь. – Я бросаю взгляд на занавеску, которая все еще задернута. – Не мог бы ты принести мне содовой? Я уверена, что где-то здесь есть автомат.

– Да, конечно. – Майкл отталкивается от стойки, к которой прислонился. – Я сейчас вернусь.

Я киваю и улыбаюсь.

– Спасибо.

Как только занавеска закрывается, я падаю духом.

Моя голова кружится так быстро. За тонкой занавеской слышны все крики и шум.

Но все это заглушается напоминанием о существовании Ника. Сразу после того, как он исчез, я попыталась сохранить воспоминания, которые у меня были о нем. Я прокручивала их в уме, как любимый фильм, останавливаясь на лучших частях. Искала какое-нибудь предупреждение, какую-нибудь подсказку, что у нас не будет счастливого конца, на который я надеялась. В конце концов, заново переживать все это было слишком больно. Я с удивлением осознала, что до сих пор прекрасно помню все это, спустя годы после того, как перестала их проигрывать.

Окружающий меня шум заглушает звук его приближения. Я вздрагиваю, когда Алекс внезапно снова появляется передо мной. Он устраивается поудобнее на табурете, бросая на поднос еще марлю и бутылочку с раствором.

Теперь, когда мы одни, между нами другая энергия.

– Майкл пошел мне за содовой. – Я объясняю, хотя он не спрашивал.

– Он брезгливый?

– Немного. Он юрист.

Губы Алекса подергиваются, когда он чем-то смазывает мою руку, отчего кожу покалывает.

– Черт возьми, какое это имеет отношение к слабому желудку?

– Думаю, никакое. Просто… он в основном просматривает документы.

– Как скажешь.

– Так… у тебя все было хорошо? – Неловко спрашиваю я.

Я нахожусь в этом неуютном периоде жизни, где прошло слишком много времени, чтобы выпалить что-то потрясающее в качестве аргумента. Но у меня было слишком мало времени, чтобы полностью смириться с появлением Алекса. Чтобы обдумать, что я должна говорить, а чего не должна.

Все веселье исчезло с лица Алекса. Он кажется напряженным и на взводе, и понятно почему.

У нас есть один общий знакомый.

Он ждет, когда я спрошу о Нике, и я не уверена, стоит ли мне это делать. Что не даст мне спокойно жить дальше – радостное известие о том, что он женат и у него есть дети, или то, что я никогда не узнаю, что с ним случилось после того, как он исчез?

– Я у меня все хорошо.

– Ты действительно перевелся в Гарвард?

– Нет.

Все в его ответе удивляет меня. Если это была ложь, я ожидала, что он будет придерживаться ее. Теперь мне интересно, почему он солгал. Почему признал, что это была ложь.

Моя рука онемела. Я едва замечаю боль, когда Алекс зашивает мою кожу, больше сосредоточенная на анализе любой малейшей перемены в выражении его лица. В ожидании каких-либо дальнейших объяснений.

Между его глазами образуется крошечная морщинка, когда он обрезает нитку и намазывает мазью три стежка.

– Это был несчастный случай, Лайла?

Я моргаю. Требуется минута, чтобы его слова осмыслились и обрели смысл.

– Ты думаешь, я нарочно порезалась?

– Ты нарочно порезалась?

Я и забыла, какой Алекс прямолинейный. Прямо как…

Я снова обрываю себя.

– Нет. Я резала, и нож соскользнул. Я устала и плохо спала, и я просто… все в порядке.

Майкл возвращается с моей содовой.

– Держи. – Он протягивает мне банку холодной воды и целует меня в висок, останавливаясь рядом с кроватью, на которой я сижу.

– Спасибо. – Я выдавливаю слабую улыбку.

Алекс внимательно наблюдает за нашим общением. Мне неловко. Есть и другие вопросы, которые я хочу ему задать, и я одновременно благодарна и обижена, что повторное появление Майкла мешает мне сделать это.

Наконец, он наклоняется к моей руке и заканчивает наматывать марлю на порез. Он встает и сдергивает перчатки.

– Швы рассосутся сами по себе. Меняй повязку один раз в день и не промокай руку слишком часто. При появлении отеков или изменении цвета обратись за помощью. В противном случае, все будет хорошо.

Майкл протягивает руку.

– Большое вам спасибо, доктор.

Алекс колеблется, прежде чем пожать ее. Майкл, кажется, этого не замечает.

– Береги себя, Лайла.

Затем он уходит. Я остаюсь, уставившись на серую полосатую занавеску.

Моя рука больше не болит, но сердце сжимается, как будто я порезала его.