Текст книги "Нарушенные клятвы (ЛП)"

Автор книги: Ш. У. Фарнсуорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– А кажется, что уже поздно. Я не выспалась. – Она зевает, как бы подчеркивая свои слова.

Скучаешь по мне? – вертится на кончике моего языка. Но я не произношу это вслух, даже в шутку.

Хорошего ответа нет. Либо это будет то, что я хочу услышать, либо то, что она не хочет говорить.

Меня не было меньше суток.

Я думаю, что причиной ее любопытства по поводу того, что здесь происходит, является нечто большее, чем нетерпение по поводу отъезда, но я не уверен. И для нас обоих так будет лучше.

– Я вернусь завтра, – заявляю я, составляя планы по ходу разговора.

Я откладывал свое возвращение на неопределенный срок. Это долгий перелет, который можно совершить за один день. В зависимости от того, сколько времени займут переговоры с Бьянки, я планировал отправиться в Нью-Йорк и завершить дела, на которых прервался мой прошлый визит. Или посетить Бостон, чтобы договориться с ирландцами.

Вместо того чтобы делать что-либо из этого, я спешу домой.

Возможно, Алекс прав, что беспокоится.

– Лео будет счастлив. Он скучает по тебе.

Только Лео? – Вот что я думаю. Но опять же, я этого не говорю.

Я не могу припомнить случая, когда не мог проронить и слова. Когда я предпочел тактичность прямоте? Но я прекрасно понимаю, что прямо сейчас мы с Лайлой балансируем на острие ножа. Колеблемся в выборе будущего.

– Я тоже по нему скучаю, – говорю я и задаюсь вопросом, анализирует ли она мои слова так же, как я ее.

Мы говорим как разведенные родители. Как мои родители, у которых было мало общего, кроме их детей.

А потом наступает тишина, которая тянется, не дискомфортная, но ощутимая, когда мы могли бы обменяться чувствами.

Она мучительно тянется, хотя мы могли наполнить ее разговорами, но мы этого не делаем.

– Увидимся завтра, – наконец говорю я.

– Увидимся завтра, – повторяет за мной Лайла.

Только когда я вешаю трубку, я понимаю… она даже не спросила, как все прошло с Бьянки.

Может, она считает, что все прошло хорошо, раз я так скоро вернусь.

Но я не могу не думать о других причинах.

ГЛАВА 24

ЛАЙЛА

Я протягиваю руку к холодной стороне кровати, ненавидя то, насколько она холодная на ощупь. Температура воздуха не такая уж и низкая. Я слышу шипение радиатора, обогревающего огромный дом. А на кровати лежит толстое стеганое одеяло, укрывающее меня.

Смешно сравнивать утро, когда я просыпалась с Ником, с утром, когда я проснулась одна. И все же, почему-то, просыпаясь без него, чувствую холод и пустоту, хотя мне не привыкать к этому.

Мне не хватает тепла.

Я скучаю по нему, и это опасно.

Я рискую своим сердцем, будущим, моим ребенком и нашей безопасностью.

Я закрываю глаза руками и прикусываю нижнюю губу, желая избавиться от этого ощущения. Вместо этого «Увидимся завтра» эхом отдается в моей голове.

Я сдаюсь и встаю, принимаю душ и одеваюсь, прежде чем спуститься вниз. Завтрак уже накрыт на длинном столе. Лео на своем обычном месте. Сегодня он ничего не читает. Он просто смотрит в пустоту, пока ест хлопья.

Я целую его в макушку, проходя мимо, чтобы взять кофе.

Он вздрагивает.

– Мама!

– Доброе утро, милый. Ты хорошо спал?

– Да. – Лео играет ложкой.

Я отпиваю кофе и накладываю себе на тарелку еду.

Как только я сажусь напротив Лео, он задает вопрос, которого я так боялась.

– Нам обязательно возвращаться в Филадельфию?

Он задавал мне подобного рода вопросы всю неделю, с тех пор как узнал, что Ник – его отец. Но это вопиющая версия «Я хочу остаться». Начало обиды. Лео никогда раньше по-настоящему не спорил со мной из-за моих решений. Но я вижу, что это битва и я боюсь ее все больше и больше с каждым днем.

– Мы живем в Филадельфии, Лео.

– Это очень далеко, – говорит он мне, как будто я могла забыть, сколько часов мы провели в самолете, чтобы добраться сюда. И это был частный полет, не включавший в себя задержки и неудобства коммерческих рейсов.

Я, как последняя трусиха, ем свой йогурт вместо ответа.

– Все мои друзья здесь забудут обо мне.

– Никто здесь не забудет о тебе, Лео. Особенно твой отец.

Я не говорю Лео, что Ник, возможно, вернется сегодня. Часть меня не уверена, стоит ли верить этому самой. Он пролетел весь этот путь, чтобы провести там несколько часов.

– Некоторые дети смеялись надо мной из-за того, что у меня нет отца.

– Им не следовало этого делать. Но, Лео, это не имело к тебе никакого отношения. Они были расстроены или рассержены из-за чего-то другого и решили быть грубыми, вместо того чтобы разобраться со своими проблемами. Я могу поговорить с ними, когда мы вернемся, и…

Лео раздраженно фыркает.

– Ничего не говори. Я просто ухожу в кабинет медсестры, когда мне не хочется иметь с этим дело.

Я думаю о его последнем дне в школе – нашем последнем дне в Филадельфии. Вот почему он пошел к медсестре, понимаю я, и мне вдруг становится трудно глотать.

– Все здесь хотят быть моими друзьями, как только слышат, что Ник – мой отец, – добавляет Лео. – Но папа сказал мне доверять только тем людям, которые хотят быть моими друзьями, несмотря ни на что.

В дополнение ко всему остальному, я думаю, Ник затмил меня, когда дело доходит до дачи советов. Это лучше, чем то, что я бы придумала в ответ на то, что Лео сказал мне, что дети хотят быть его друзьями из-за меня.

– Филадельфия – наш дом, Лео, – мягко говорю я. – А как же Эй-Джей? Он твой лучший друг.

– Я мог бы навещать Эй-Джея. Он бы хотел, чтобы я был со своим отцом. Он скучает по своему.

Я не знаю, что на это ответить. Я знаю, что имеет в виду Лео. Эй-Джей не мог выбирать, когда потерял своего отца. И Лео чувствует, что я навязываю ему ту же модель.

Остаток завтрака и всю дорогу до школы я беспокоюсь о том, как Лео отнесется к нашему отъезду, и гадая, действительно ли Ник вернется сегодня. Я возвращаюсь к реальности только тогда, когда возвращаюсь в особняк, высадив Лео, и не замечаю фигуру, стоящую у лестницы. Мое сердце замирает на секунду – пока я не понимаю, что это не тот, о ком я подумала.

Вера Морозова точно такая же высокая и устрашающая, какой я ее помню. Она проходит мимо меня к двери, через которую я только что вошла, и ничего не говорит, кроме как:

– Иди сюда!

Я бросаю взгляд на Валентина, который был за рулем этим утром. Кажется, его не беспокоит присутствие матери Ника, что я воспринимаю как обнадеживающий знак. По крайней мере, это не повод для паники.

Я спешу за ней, обратно на холод. Колонна машин все еще припаркована снаружи.

– Все в порядке? С Ником все в порядке?

Вера не выглядит обеспокоенной, просто нетерпеливой, но она также не производит впечатления матери, склонной к чрезмерному беспокойству.

– Ник. – Из-за ее сильного акцента это слово звучит странно. – Николай в порядке. Он просто идиот.

– Идиот? – Я повторяю за ней.

Вера машет рукой в перчатке в сторону ряда черных машин.

– Сколько человек тебя возят? Идиот!

Неужели она думает, что это моя инициатива?

– Я не просила, чтобы меня охраняло столько человек. Ник… Николай сам отправил их с нами, и я не уверена… Я имею в виду, я рада, что Лео под такой надежной защитой.

Вера демонстративно оглядывается по сторонам.

– Я не вижу здесь Лео.

Затем она забирается в первыу машину, оставляя меня стоять.

Через несколько секунд ее дверь снова открывается.

– Быстрее!

Я подхожу к машине и забираюсь внутрь с противоположной стороны. Вера и водитель перебрасываются парой фраз по-русски, а затем мы трогаемся обратно по длинной извилистой подъездной дорожке. Каждый раз, когда я смотрю на Веру, она изучает меня прищуренными глазами, поэтому я в основном смотрю за пределы машины.

– Куда мы едем? – Наконец спрашиваю я.

Она мать Ника, а это люди Ника. Я не беспокоюсь о своей безопасности, но я определенно опасаюсь того, что должно произойти.

– В женский приют.

– Правда?

Ник не упоминал о своем предложении поработать волонтером с той ночи в его кабинете, и поэтому я тоже не поднимала эту тему. Я в восторге от того, что он не забыл, даже если придется иметь дело с Верой.

Суровое выражение лица Веры немного смягчается, когда она замечает волнение в моем голосе. Она изучает меня без раздраженного хмурого взгляда, который почему-то еще больше выбивает из колеи.

– Может быть, просто тупица, – решает она.

Это далеко не похвала или одобрение. Но это уже что-то от человека, который, кажется, не привык сорить комплиментами.

ГЛАВА 25

ЛАЙЛА

– Что ты делаешь?

Я вздрагиваю и поднимаю взгляд от клубка ниток. Ник прислоняется к проему между прихожей и моей спальней, на его губах играет веселая улыбка. Под глазами у него темные круги, но в остальном он выглядит так же, как и до отъезда.

Я делаю резкий и удивленный вдох.

– Ты вернулся.

Он кивает.

– Я вернулся.

Мы смотрим друг на друга несколько секунд, но кажется, что гораздо дольше.

– Твоя мама здесь.

– Я знаю. Она внизу, учит Лео играть в шахматы.

– Сегодня мы ездили в женский приют.

Что-то в выражении лица Ника подсказывает мне, что он уже знал это. Подтверждает, что он приложил к этому руку.

– Как это было?

– Это было здорово. Грустно, но здорово. Я помогала чистить картошку и гладить. У нескольких женщин завтра собеседование на работу. Одна из них не видела своих детей год. Они жили у ее сестры.

– Ты еще поедешь туда?

Я киваю.

– На следующей неделе. Если ты не против?

– Тебе не нужно мое разрешение, Лайла.

– Я знаю. – Я играю с нитью, избегая его взгляда.

– Для чего нужна все эти нитки?

– Лео нужна новая шапка.

– Возьми и купи.

– Я свяжу ее.

Ник приподнимает бровь. Чем дольше он стоит там, тем быстрее бьется мое сердце.

– Я уезжаю кое-куда сегодня вечером.

– Ох. Ладно. – Я продолжаю избегать его взгляда и распутываю узел, не желая, чтобы он увидел мое разочарование.

– Ты хочешь пойти со мной?

Мои руки все еще в нитках, и я вскидываю голову.

– Куда?

– На ужин. Вечеринку в честь помолвки.

Чтобы осознать это, требуется несколько секунд. Я не уверена, что шокирует больше – то, что Ник собирается на вечеринку в честь помолвки, или то, что он пригласил меня пойти.

– Эм… – Приглашение неожиданное, но это лишь часть того, почему я колеблюсь. Я хочу пойти и, честно говоря, я не привыкла потакать этим порывам.

Ник слегка улыбается.

– Увидимся завтра.

– Подожди. – Я встаю, сначала спотыкаясь о нитки, а затем ударяясь голенью о раму кровати. – Просто… – Я подхожу к тому месту, где остановился Ник. – А кто останется с Лео?

– Моя мама хочет побыть с ним.

Я не упускаю из виду выбор формулировки: «хочет» – это не «может» или «должна».

– Она хочет?

Он кивает.

Я вздыхаю.

– Хорошо. Я пойду. Во сколько мы выезжаем?

– Как только будешь готова. Просто спускайся вниз, хорошо?

Полагаю, это означает, что мы и так опаздываем.

– Ладно.

Ник улыбается и исчезает.

Я направляюсь в ванную, чтобы умыться. Впервые с тех пор, как мы приехали, я открываю косметичку, которую привезли вместе с остальными нашими вещами.

Раньше мой макияж состоял из небольшого количества консилера под глазами и быстро нанесенной туши. С тех пор как я здесь, он начинался и заканчивался толстым слоем увлажняющего крема для борьбы с пронизывающим холодом. Длительная процедура нанесения тонального крема, бронзера, румян, теней и подводки для глаз – большая редкость.

Это дает мне возможность сосредоточиться на чем-то другом, а не на неуверенности по поводу вечеринки, на которую мы идем.

Закончив с макияжем, я направляюсь к деревянному шкафу, который занимает половину стены. У меня есть одно платье. Это черное бархатное платье с поясом с кисточками, глубоким вырезом и короткими рукавами, которое я купила на распродаже во время рождественской вечеринки в Curtis Atrium два года назад. Это был последний раз, когда я его надевала, так что я рада, что оно все еще хорошо сидит на мне. У меня нет к нему колготок. Я просто надеваю пару черных туфель на каблуках и спускаюсь вниз.

Спускаясь по лестнице, я слышу голос Лео. Он что-то болтает, веселый и возбужденный. И я просто наслаждаюсь звуком, вместо того чтобы беспокоиться о последствиях того, что ему так нравится жить здесь.

Мир, в который вовлечен Ник, организация, которую он возглавляет, – это не то, что меня устраивает. Но это уже не так страшно и подавляюще, как было раньше. Мужчины, которые каждый день ездят со мной в школу Лео и обратно, пугают. Но они также придерживают для меня дверь и улыбаются Лео. И каждый из них рискует своей жизнью, чтобы защитить моего сына. Трудно этого не ценить. Не чувствовать дух товарищества, о котором говорил Ник, когда обсуждал причины, по которым люди предпочитают присягать Братве на всю жизнь.

Когда я вхожу в гостиную, я сразу же замечаю его. Лео подпрыгивает на диване напротив Веры, которая внимательно изучает черно-белую доску, лежащую между ними.

Ник прислоняется к стене у камина, изучая их двоих. Я наблюдаю, как он изучает их, замечая некоторые эмоции, которые он пытается скрыть. Он выглядит задумчивым и счастливым, стоя весь такой красивый и высокий в своем смокинге. Он полностью черный, и это тот цвет в котором он ходит все время. Но сегодня вечером в его внешности есть что-то, что напоминает мне о том, каково было просыпаться в пустой постели.

Через несколько секунд его взгляд встречается с моим.

Пока я жива, будь то годы или десятилетия, я никогда не забуду выражение лица Ника. Я никогда не забуду, какие чувства вызывает у меня то, как он смотрит на меня. Это врезается в мой разум, оставляя неизгладимый след.

Не думаю, что это имеет какое-то отношение к тому, как я одета. Он видел во мне гораздо больше, чем это платье.

Вожделение, очарование, облегчение, интерес, надежда и забота. Некоторых эмоции я понимаю, а некоторых не ожидала увидеть.

И это заставляет меня чувствовать, что мной дорожат. Ценят. Видят.

– Вау. Ты прекрасно выглядишь, мама.

Я отрываю взгляд от Ника, чтобы улыбнуться Лео.

– Спасибо, мой хороший.

Шаткими шагами я приближаюсь к шахматной доске. Давненько я не ходила на каблуках.

– Ты учишься играть в шахматы?

– Да. – Лео сияет. – Бабушка учит меня.

– Я еще слишком молода для слова «бабушка», – заявляет Вера, передвигая пешку.

Но я замечаю, что она не говорит Лео перестать называть ее так, и он, кажется, ничуть не смущен.

– Ты сказала, что на английском

– Я так и сказала, – отвечает Вера. – Твой ход, vnuk.

– Нам пора идти, – говорит Ник.

Мой пульс замирает, а затем учащается при звуке его голоса.

Глупо, – говорю я своему сердцу.

Я наклоняюсь и целую Лео в макушку.

– Веди себя хорошо. Увидимся утром.

Лео кивает, сосредоточившись на доске.

– Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, папа.

Две фразы, которые я никогда не думала, что услышу от своего сына.

Ник наклоняется, чтобы что-то прошептать Лео. Что бы это ни было, это заставляет его улыбнуться. Он выпрямляется и что-то говорит Вере, громче. Но этот обмен фразами происходит на русском, так что я снова понятия не имею, о чем идет речь.

Я слегка улыбаюсь Вере, прежде чем выйти из гостиной. Она не отвечает мне тем же, но и не хмурится, что я бы назвала прогрессом.

Горничная ждет меня с пальто в прихожей. Я надеваю его и благодарю ее, прежде чем выйти на холод. Ветер щиплет мои голые ноги, жестокий, не имеющий вообще никаких преград. К счастью, нас ждет машина, выхлопные газы вырываются сзади в пустоту ночного воздуха.

Я устраиваюсь на пассажирском сиденье, пока Ник регулирует водительское. А потом мы несемся прочь от поместья к главным воротам.

– Кто обручился?

– Леонид Беляев.

– Он работает на тебя?

– Да.

– Я бы не стала приглашать своего босса на вечеринку.

В полутемной машине трудно сказать, но мне кажется, Ник улыбается.

– Сомневаюсь, что он ожидает моего появления.

– Тогда зачем мы туда едем?

– Ты сказала, что тебе скучно.

– Мне показалось, что ты собирался ехать без меня.

– Я солгал. – Ник опускает стекло, чтобы поговорить с охранником у ворот.

Металлическая дверь открывается, и мы снова трогаемся в путь, проносясь по темным дорогам.

Я должна спросить его, как прошли дела в Филадельфии. Безопасно ли возвращаться, когда разберутся с Дмитрием. Но вместо этого я говорю:

– Как твоя мама назвала Лео? Вр-ник?

– Vnuk?

– Верно. Что это значит?

Ник колеблется, прежде чем ответить.

– Внук. Это значит «внук».

Я сглатываю.

– Оу.

Через несколько минут мы подъезжаем к каменному дому. Он не такой большой, как поместье Ника, но все равно впечатляет. Ник выходит из машины первым. Люди в форме уже заполонили машину, буквально падая на колени в попытке помочь Нику.

Я бы отнесла Ника к категории уверенных, но не наглых мужчин. Не уверена, что его эго не достигает размеров России, когда он видит благоговение на лицах дюжины мужчин. Возможно, это часть традиционного уважения к пахану. И я предвзята. Но я думаю, что это влияние Ника. То, как он себя ведет, делает его человеком, с которым хочется быть рядом.

Он в игнорирует людей, бросая ключи одному парню со шквалом ругательств на русском, я полагаю, это предупреждение не повредить машину. Но затем он оказывается рядом со мной, кладет руку мне на поясницу. Каким-то образом этого легкого прикосновения оказывается достаточно, чтобы согреть все мое тело, несмотря на мороз.

– Жаль, что никто еще не заметил, что ты здесь, – говорю я, пока мы идем к входной двери.

Звук смеха Ника доносится до меня, когда я с каждым шагом обретаю уверенность в своих каблуках. Гладкий бархат трется о мою кожу, когда я иду, как ласковый любовник.

При нашем приближении, словно по сигналу, открывается входная дверь. Доносятся музыка и голоса.

– Держись поближе ко мне.

Я поднимаю взгляд на Ника. Теперь в выражении его лица нет и следа веселья. Я смотрю на другую его версию, более грубую и безжалостную, чем мужчина, который оставляет следы поцелуев на моей коже и шепчет грязные слова. Который учит Лео карточным играм и играет с ним в парке.

Он ведет меня через парадную дверь в помещение, которое по сути является бальным залом. Бальный зал, битком набитый мужчинами в смокингах и женщинами, увешанными драгоценностями в дополнение к своим маскарадным платьям.

Ни один человек не пропускает появление Ника.

Наступает ощутимая тишина, которая отражается даже от живой музыки, играющей в углу. Такое ощущение, что на нас направлен невидимый прожектор, горячий и яркий.

Я остаюсь рядом с ним, как и просил Ник. Я могу сказать это каждый раз, когда он представляет или упоминает меня. Глаза того, с кем он разговаривает, устремлены в мою сторону, оценивающие и часто сбитые с толку. Лица женщин наполнены похотью, а мужчин – ревностью.

Весь разговор ведется на русском. Я развлекаю себя тем, что наблюдаю за людьми – наблюдаю, как быстрый поток речи течет мимо, как река, в которой я не могу искупаться, потягиваю шампанское из бокалов, которые разносят вокруг.

В конце концов, я отхожу в туалет. Он находится рядом с бальным залом, к нему легко добраться, и он такой же показной. Здесь нет ничего темного и старого. Ванная комната отделана мрамором и кремовой плиткой, сверкающей до ослепительной яркости.

Я мою руки, когда в туалет заходит миниатюрная блондинка. Я изучаю ее в зеркале. Ее макушка едва достигает моего плеча. Все в ней нежное и кукольное, вплоть до прилизанной прически и шелкового платья. Вместо того чтобы зайти в одну из кабинок, она просто проходит мимо них, проверяя каждую дверь, чтобы убедиться, что там никого нет и они пусты.

Дурное предчувствие скручивается у меня в животе, пока я продолжаю наблюдать за ней в зеркале. Я закрываю кран и вытираю руки одним из модных полотенец.

Она поворачивается и медленно приближается ко мне, как к раненому животному. Затем шепчет что-то так тихо, что я сомневаюсь, что поняла бы это, даже если бы это был английский.

Я поднимаю и опускаю плечо.

– Я не понимаю.

Блондинка делает глубокий вдох. Бросает встревоженный взгляд на дверь.

– Он жесток? – спрашивает она чуть громче, чем раньше. Я едва улавливаю слова, прежде чем они уносятся прочь, как листья, танцующие на ветру.

Я смотрю на нее в замешательстве.

– Жесток? Кто?

– Николай Морозов. Мой отец хочет поженить нас, и истории, которые я слышала… – Ее голос замолкает, как будто она слишком напугана, чтобы продолжать.

Я в ужасе совсем по другой причине.

Потому что я смотрю на эту девушку – эту девушку, которая, как я теперь понимаю, и есть девятнадцатилетняя девушка, о которой упоминал Ник, – которая выглядит испуганной, одинокой и отчаявшейся, и я ревную.

Я завидую.

Судьба, которой она так боится? Выйти замуж за Ника?

Это то, чего я хочу для себя и никогда не получу. Я не часть этого мира и не хочу им быть.

Но я хочу быть с Ником.

И при взгляде на женщину, которая, вероятно, станет его женой, у которой будут дети, которых он будет держать на руках младенцами и проводить ночи рядом с ним, меня тошнит.

Или ударить кого-нибудь.

Или и то, и другое.

Я обретаю дар речи.

– Он не жесток.

Это все, что я ей говорю, и это немного. Отсутствие жестокости не делает человека хорошим человеком.

Но, кажется, этого достаточно. Облегчение смягчает озабоченные черты ее лица, делая его еще более сияющим. А меня еще больше злит.

– Спасибо. – Ее пылкий от благодарности ответ заставляет меня чувствовать себя еще хуже из-за моих уродливых мыслей.

Я успеваю только кивнуть, прежде чем она вылетает из туалета так же грациозно, как и появилась.

Я понимаю, что она загнала меня в угол. Она наблюдала за мной и последовала за мной сюда.

Мне не нравится это ощущение, но я ни черта не могу с этим поделать. Я выхожу из туалета до того, как кто-нибудь еще войдет, сопротивляясь желанию оглядеться в поисках изящной блондинки.

Когда я замечаю Ника, он уже смотрит на меня.

Я беру еще один бокал шампанского у проходящего мимо официанта и выпиваю большую часть шипучки одним глотком, раздраженная отсутствием другого выхода. Я осматриваю танцпол, установленный в центре зала. Все пары соблюдают вежливую дистанцию, большинство из них обмениваются неловкими улыбками. Мне становится грустно. Похоже, быть свидетелем любви, особенно романтической, – большая редкость.

И тут Ник оказывается рядом со мной.

– Все в порядке? – Спрашивает он, впервые с тех пор, как мы приехали, по-английски.

– Не хочешь потанцевать? – спросил я

Его брови хмурятся, выражение лица напряженное, когда он изучает меня.

Я закатываю глаза.

– Неважно. Здесь есть еда…

Он хватает меня за руку и тянет к танцполу, едва давая мне время избавиться от бокала.

Ник никогда не относился ко мне так, будто я могу разбиться, и я ненавижу то, как сильно мне это нравится. Большинство людей, кажется, считают меня хрупкой, что всегда казалось близким родственником жалости. Может быть, я мать-одиночка и бедная, но я думаю, что это сделало меня жестче, а не слабее.

Люди пялятся, когда мы присоединяемся к небольшой группе на танцполе, но я выпила достаточно шампанского, чтобы меня это не волновало.

– Я познакомилась с твоей невестой, – говорю я ему после двух кругов.

Рука Ника крепче сжимает мою.

– Она не моя невеста. Еще ничего не решено.

– Она в ужасе.

– Полагаю, вы тогда прекрасно поладили.

– Я тебя не боюсь.

– Конечно. – В его тоне есть что-то язвительное, в словах, которые колеблются где-то между утверждением и вопросом.

Я вздергиваю подбородок.

– Нет, не боюсь.

Я серьезно. Я не боюсь Ника. Я знаю, что он никогда не причинил бы мне вред физический.

Эмоциональные шрамы – другое дело. Я боюсь за его жизнь, за ситуацию, в которой оказалась, просто из-за вечеринки братства.

– Не забудь о моих грязных руках.

– Мне не следовало этого говорить, Ник. Прости.

На его лице появляется удивление, затем раздражение.

– Не извиняйся, Лайла. За что угодно, но особенно за это.

– Ты убил убийцу, а не невинного человека. Не мне судить тебя за это.

Губы Ника кривятся в ухмылке.

– Я думал, ты атеистка.

– Да. Я не говорю о Боге, о том, что кто-то будет судить тебя. – Я делаю глубокий вдох. – Только то, что это было не мое дело.

Я не оглашаю истинную причину, по которой я это сказала. Я хотела, чтобы Ник прикоснулся ко мне той ночью. Мысль о том, что его руки были покрыты кровью несколькими секундами ранее, меня не беспокоила, и осознание того, что это меня не беспокоило, привело в ужас. Потому что, если бы я не смогла отвергнуть его в такой экстремальный момент – наглядный пример того, почему у нас никогда бы не получилось, – все остальное превратилось бы в зыбучий песок.

И вот я здесь, утопаю в своих сомнениях.

– Ты хорошо танцуешь. – Я говорю это, чтобы отвлечься.

Ник смотрит на меня, прежде чем ответить, давая понять, что понимает это. Вот в чем проблема – он всегда замечает слишком много. Видит то, чего не видят большинство людей.

– Я хорош во многих вещах, – наконец отвечает он.

Я закатываю глаза.

– Как нескромно.

Легкая улыбка играет на губах Ника.

– Моя мама любила танцевать. Она была балериной. После того, как она вышла замуж за моего отца, она перестала выступать. Но иногда я видел, как она танцует, когда моего отца не было рядом.

– Ему не нравилось, как она танцует?

– Он не видел никакого смысла в искусстве.

– Какое печальное мировоззрение, – тихо говорю я.

– Ты права. Так и есть.

– Значит, танцы напоминают тебе о твоей матери?

– Они напоминают мне уроки этикета, которые моя мать навязывала нам, чтобы компенсировать разочарование от отсутствия дочери.

– Значит ли это, что ты не любишь танцевать?

Ник – это загадка. Чтобы понять его надо попытаться собрать кусочки воедино, а не просто судить по известным мне фактам.

– Я ненавижу их, – отвечает он. Затем его руки напрягаются.

Я чувствую, как напрягаются сухожилия на его предплечьях сквозь тонкий материал моего платья, и невольно вздрагиваю.

– Тебе холодно?

– Нет. – Мой ответ приходит без раздумий.

Я чувствую, как он напрягается, когда замечает мой ответ.

– Мне не противно танцевать с тобой, – говорит он, опуская взгляд, чтобы я могла видеть искренность в его взгляде.

Я делаю глубокий вдох, наполняя свои легкие кислородом, я надеюсь, что это прогонит все, что я пытаюсь игнорировать.

– Не говори со мной так, – шепчу я.

Мы находимся посреди переполненной комнаты, но такое чувство, что мир сузился до нас двоих и никого больше.

Нежность на лице Ника тает, сменяясь собранностью.

– Тогда не задавай вопросов. Я же сказал тебе, что никогда тебе не солгу.

Остаток танца мы проводим в тишине. Когда он заканчивается, Ник разворачивается и направляется к бару.

Мне хочется крикнуть ему в спину. Спросить его, почему он все так усложняет. Почему он говорит прекрасные вещи, но возвращается домой весь в крови. Почему он злодей и принц в моей сказке.