355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ш Талейран » Мемуары » Текст книги (страница 25)
Мемуары
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 04:12

Текст книги "Мемуары"


Автор книги: Ш Талейран


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Витролю пришлось отправиться в главную квартиру союзников окольной и довольно длинной дорогой, и он прибыл туда лишь 10 марта 1814 года. Это был как раз тот день, в который Наполеон должен был дать свой окончательный ответ на ультиматум союзных держав. Так как было признано, что его ответ сводится к проволочке и неудовлетворителен по содержанию, то уполномоченные намеревались прервать переговоры(3).

Но Коленкуру удалось вследствие его личного влияния получить отсрочку до 15 марта. Я отмечаю это, чтобы твердо установить, что миссия Витроля не оказала никакого влияния на решение союзных правительств, которые до 15 марта 1814 года упорствовали в желании вести переговоры с императором, и что лишь одно упрямство последнего помешало завершить эти переговоры.

15 марта ему еще предлагали восстановление французских границ 1789 года, а договор, заключенный в Шомоне 1 марта 1814 года, неопровержимо доказывает, что в тот момент союзные державы не помышляли о другом государе для Франции, кроме Наполеона.

В Труа Витроль встретил прежде всего Нессельроде и Стадиона. Он обрисовал им состояние умов в Париже и в незанятых еще частях Франции; затем он заявил им, что несколько лиц, которых он назвал, желают перемены и законодательных гарантий, которые обеспечили бы от насилий со стороны императора и от проявлений его необузданного характера; он указал также, что необходимо срочно принять меры, которые помешали бы Франции снова впасть в анархию.

Стадион проводил его к Меттерниху, который выслушал его и ответил, что "он желает познакомить его без всяких околичностей с мнением держав; они считают Наполеона человеком, с которым невозможно продолжать переговоры; в дни неудач он казался готовым согласиться на все, но, одержав небольшую победу, он снова заявлял притязания столь же преувеличенные, сколь недопустимые; Франции намереваются дать нового государя и установить такое положение, чтобы Австрия, Россия и Франция оказались на континенте державами равной силы, а Пруссия была наполовину слабее каждого из этих трех государств; что же касается возведения на французский трон нового государя, то невозможно остановиться на Бурбонах вследствие личных качеств принцев этого дома".

Таков был, по словам Витроля, взгляд, высказанный Меттернихом.

Преданный Бурбонам Витроль, которого этот ответ не удовлетворил, просил Нессельроде устроить ему свидание с императором Александром, что и было сделано.

Император Александр повторил приблизительно то же самое, что говорили министры, а относительно выбора государя для Франции он добавил, что первоначально он думал водворить там Бернадота, а затем – Евгения Богарнэ, но что против этого возник ряд возражений, что, впрочем, существует намерение считаться прежде всего с желаниями самих французов и что, если они пожелают установить у себя даже республику, противодействовать им не будут. Император распространился еще больше, чем министры, на тему о невозможности думать о Бурбонах.

Витроль видался также с австрийским императором, который сказал ему, что он отправляется в Дижон, что русский император и прусский король примут в Париже решение, диктуемое их обязательствами, и что он прибудет туда позже.

Вместо того чтобы вернуться в Париж, Витроль направился к графу д'Артуа, который отбыл из Швейцарии во Францию и уже находился в Нанси. Он встретился там с принцем 23 марта и не дал о себе никаких сведений в Париж, куда он прибыл лишь после вступления союзников. Позднее он снова вернулся в Нанси, к графу д'Артуа, но уже с поручением временного правительства пригласить принца в Париж.

Что делал в течение всего этого времени император Наполеон?

После того как 20 марта он произвел значительными силами атаку передовых позиций у Арси и убедился, что там находится союзная армия под личной командой императора Александра, он перешел на правый берег Обы и направился через Сом-Пюи и Ольконту к Сен-Дизье, куда он прибыл 23 марта. Он решил идти из Сен-Дизье в тыл врага и отправился на ночевку в Дулеван. Но в момент, когда надо было приступить к указанному переходу, он получил (как мне кажется, от маршала Макдональда) донесение, что за его арьергардом движутся многочисленные силы, говорят даже – целая армия. Вследствие этого донесения император отменил свое решение и провел 25 марта в Дулеване. Так как маршал Макдональд настаивал на правильности посланных им сведений, в которых император сомневался, то он решил переместить все свои силы к Сен-Дизье, но вместо упоминавшейся армии он обнаружил лишь один кавалерийский корпус под командой генерала Винцингероде. Прибыв в Сен-Дизье, он разделился и пошел в трех разных направлениях: на Бар, Жуанвиль и Витри. Основная его часть двинулась по последнему пути.

Император Наполеон созвал род совета, чтобы выяснить, надо ли его преследовать, но так как совет опасался встретить в Витри сильное сопротивление и боялся, что мост через Марну разрушен, то было решено снова передвинуться к Дулевану, куда прибыли 28 марта, проведя один день в Сен-Дизье. В Дулеване император убедился, что враг идет на Париж, и решил со всей поспешностью туда отправиться. 29 марта он прибыл в Труа, 30-го – в Фроманто и 31-го – в Фонтенебло.

Император известил императрицу Марию-Луизу о своем намерении двинуться в тыл союзных армий и принудить их таким способом к отступлению. Это письмо было им написано из Арси, но эскорт, сопровождавший курьера с письмами, был захвачен неприятелем, который узнал таким образом об этом намерении, что, вероятно, и вызвало его решение идти на Париж.

Все излагаемые здесь факты, переданные мною без особого соблюдения их последовательности, устанавливают, как мне кажется, с несомненной и полной очевидностью следующие три обстоятельства.

* До 15 марта 1814 года союзные державы твердо держались намерения вести переговоры с Наполеоном и заключить с ним договор на основе сохранения им власти.

2. Наполеон сам вызвал своим упорством и тщетными надеждами, которыми он себя убаюкивал, свое крушение и подверг Францию несчастной необходимости вести переговоры о самом своем существовании и спасении с победоносным и торжествующим противником.

3. Наконец, вступая в Париж, союзные государи не приняли еще никакого решения относительно правительства, которое им предстояло предложить Франции или разрешить ей установить у себя.

Прежде чем продолжать краткий обзор событий, я хотел бы, во исполнение преследуемой мною цели, изложить причины, побудившие меня в эпоху Реставрации стать на сторону той системы, которую я затем поддерживал. Это объяснит влияние, которое я оказывал в то время, и представит, с моей точки зрения, наилучшее для меня оправдание.

Я уже указывал, что в последний период империи я часто ставил перед собой вопрос: какую форму правления должна усвоить Франция после падения Наполеона?

Помышлять о сохранении у власти семьи человека, толкнувшего страну в пропасть, означало бы переполнить чашу ее страданий, присовокупив к ним еще и низость. Кроме того, Австрия, которая одна лишь могла без неудовольствия признать регентство императрицы Марии-Луизы, не пользовалась в совете союзников большим весом. Она присоединилась последней к великим державам, взявшим на себя отмщение за попранные права Европы, и естественно, что Европа не прилагала особых усилий к тому, чтобы отдать французский престол в распоряжение венского двора. Строя свои расчеты, Россия могла отводить в них место и Бернадоту, чтобы избавиться от неудобного для себя соседа в Швеции, но Бернадот ознаменовал бы собой лишь новый этап революции. Возможно, что армия провозгласила бы государем Евгения Богарнэ, но она сама была разбита.

Герцог Орлеанский имел только нескольких сторонников. Одни считали, что его отец покрыл позором самое слово "равенство", для других герцог Орлеанский был таким же узурпатором, как Бонапарт, но лучшего происхождения.

Однако с каждым днем становилась все более настоятельной необходимость подготовить правительство, которое быстро заменило бы развалившуюся власть. Один день колебаний мог повести к зарождению мыслей о разделе и порабощении, скрыто угрожавших нашей несчастной стране. Нельзя было рассчитывать ни на какие интриги, так как они были обречены на бесплодие.

Следовало точно установить, чего желает Франция и чего должна желать Европа.

Среди ужасов вторжения Франция желала быть свободной и чтимой, а это значило желать возвращения Бурбонов с соблюдением порядка, предписываемого началами легитимности. Европа, еще неспокойная в отношении Франции, хотела, чтобы она разоружилась, вернулась в свои старые границы и не требовала постоянного надзора за соблюдением ею мира; для этого нужны были гарантии, а это также заставляло желать возвращения Бурбонов.

Таким образом, выяснение потребностей Франции и Европы должно было содействовать восстановлению Бурбонов, так как примирение с ними могло быть искренним.

Только Бурбоны могли скрыть от взоров французского народа, столь ревнивого к своей военной славе, неудачи, отметившие его знамена. Только Бурбоны могли быстро и безопасно для Европы удалить иностранные армии, занимавшие французскую землю.

Только Бурбоны могли достойным образом возвратить Франции выгодные для нее границы, обусловленные политикой и природой. С Бурбонами Франция переставала быть исполинской, но становилась великой. После ее освобождения от груза побед только Бурбоны могли вернуть ей то высокое положение, которое она предназначена занимать в социальной системе; они одни могли отвратить от нее месть, жажда которой накопилась в итоге двадцати лет насилий.

Бурбонам открывались все пути к трону, основанному на свободной конституции. Испробовав все виды политической организации и испытав наиболее деспотические из них, Франция могла найти покой лишь в конституционной монархии. Монархия с Бурбонами во главе означала бы даже для умов, наиболее склонных к новшествам, полное осуществление принципа легитимности, так как она сочетала бы легитимность, обеспечиваемую династией, с легитимностью, создаваемой учреждениями, а Франция должна была стремиться именно к этому.

Странное дело: когда общие бедствия приблизились к концу, оружие было обращено не против доктрин узурпации, а только против того, кто так долго и с такой неизменной удачей ими пользовался, как будто он один представлял опасность для страны.

Торжествовавшая во Франции узурпация не произвела, таким образом, на Европу того впечатления, которого следовало бы ожидать. Все были поражены не столько ее причиной, сколько последствиями, как будто последние не проистекали из первой. Франция, в частности, впала в не менее тяжелое заблуждение. Видя, что при Наполеоне страна сильна и спокойна, и пользуясь своего рода благоденствием, народ убедился, что для него не существенно, на основе какого права создана власть, которая им руководит. При большем глубокомыслии он понял бы, что сила этой власти ненадежна, что это спокойствие не имеет прочного основания, что его благоденствие, представляющее отчасти плод опустошения других стран, не может быть продолжительным.

В самом деле, что это за сила, которая не выдерживает первых превратностей судьбы! Испания, захваченная и занятая доблестными и многочисленными войсками еще прежде, чем она узнала, что ей предстоит война; Испания, лишенная армии и денег, изнемогающая и ослабленная долгим и гибельным правлением недостойного временщика при неспособном короле; наконец, Испания, благодаря измене лишенная правительства,-боролась в течение шести лет против гигантской державы и вышла победительницей из борьбы. Франция, напротив, внешне достигшая при Наполеоне высших степеней могущества и силы, не выдерживает и трех месяцев вторжения. И если бы ее король, находившийся двадцать пять лет в изгнании, забытый и почти неизвестный, не прибыл, чтобы сообщить ей таинственную силу и собрать ее готовые рассеяться остатки, то, может быть, она была бы теперь уже вычеркнута из списка независимых народов.

Правда, при Наполеоне она была спокойна, но этим спокойствием она была обязана лишь тому, что железная рука, все подавлявшая, грозила сокрушить тех, кто шелохнулся бы, и эта рука не могла без опасности для себя дать послабления ни на одну минуту. Как можно поверить, что это спокойствие пережило бы того, чьей настойчивости не хватало для сохранения этого самого спокойствия? Он был господином Франции по праву сильного. Разве после него его генералы не могли заявить притязаний на владение ею по тому же самому праву? Показанный им пример учил, что достаточно ловкости или счастья, чтобы захватить власть. Сколько людей могло бы также попытать судьбу и удачу во имя блестящих перспектив. Франция могла бы иметь столько же императоров, сколько армий; растерзанная собственными руками, она погибла бы в судорогах гражданской войны.

Ее благополучие было совершенно внешне и поверхностно, но даже если бы оно пустило глубокие корни, то, подобно ее силе и спокойствию, ему был бы положен предел, определяемый долговечностью одного человека, то есть предел очень короткий, который мог быть достигнут каждый день.

Ничто не может быть гибельнее узурпации как для самих народов, попавших под ярмо узурпатора вследствие восстания или поражения, так и для соседних с ними стран. Первым она обещает лишь будущее, преисполненное беспрестанных смут, волнений и внутренних потрясений; вторые находятся все время под угрозой, что эти волнения коснутся и, в свою очередь потрясут и их. Она является для всех орудием разрушения и смерти.

Таким образом, основная потребность Европы заключалась в истреблении доктрин узурпации и в восстановлении начал легитимности. Они были единственным лекарством от всех удручавших ее зол, и они одни могли предотвратить их возобновление.

Как видно из сказанного, эти начала не являются только средством охранения королевской власти и личной безопасности монарха, как думают поверхностные люди и как хотели бы внушить всем зачинщики революций; они составляют необходимую основу покоя и счастья народов и наиболее прочную или, вернее, единственную гарантию их силы и долговечности.

Легитимность королевской власти, или, лучше сказать, правительства, представляет защитный оплот для народов, почему она и должна быть священна.

Я говорю о легитимности власти вообще, независимо от формы правления, а не только о легитимности монархии, так как в отношении последней это подразумевается само собой. При легитимной власти, будет ли она монархической или республиканской, наследственной или выборной, аристократической или демократической, самое ее существование, форма и способ действия укреплены и освящены долгой чредой лет и, я готов сказать,-предписанием веков. Легитимность монархической власти, как для частных лиц легитимность права собственности, вытекает из древнего владения.

Но в зависимости от характера власти нарушение начал легитимности может иметь в некоторых отношениях различные последствия. В наследственной монархии она неотделимо связана с личностью членов царствующего дома в порядке установленного права наследования; она может нарушиться лишь в случае смерти всех тех членов этого дома, которые по установленному порядку наследования могли быть призваны на престол сами или в своем потомстве. Поэтому Макиавелли говорит в своей книге "Князь", что "узурпатор не может прочно утвердить свою власть, не лишив жизни всех членов законно царствовавшего дома". Поэтому же революция требовала крови всех Бурбонов. Но как только в республике, где верховная власть принадлежит личности коллективной и духовной, узурпация разрушит все учреждения, создающие эту личность, она тем самым разрушит ее самое; тогда тотчас же распадается весь политический организм, и государство оказывается уничтоженным. Легитимное право перестает существовать, так как нет никого, кому бы оно принадлежало.

Таким образом, хотя начала легитимности нарушаются падением республиканской власти не меньше, чем узурпацией короны, тем не менее, не требуя восстановления павшего республиканского правительства, они требуют возвращения короны тому, кому она по праву принадлежит. В этом отчетливо выражается преимущество монархической власти, которая более всякой другой обеспечивает сохранение государств и беспрерывность их существования.

Эти мысли и размышления вызвали у меня решимость способствовать восстановлению династии Бурбонов, если бы Наполеон сделал невозможным сохранение им власти и если бы я сумел оказать некоторое влияние на окончательное решение.

Я не претендую на то, что высказанные мною взгляды принадлежали только мне; я даже могу сослаться на одно авторитетное лицо, которое их разделяло: это был сам Наполеон. Во время одного из упоминавшихся выше разговоров его с Бенардьером, происходившего в тот день, когда он узнал о вступлении союзников в Шампань, он сказал: "Если они дойдут до Парижа, то они приведут вам Бурбонов, и этим дело будет кончено".-"Но,-возразил Бенардьер,-они ведь еще не дошли туда".-"Да,-ответил он,-моя задача сводится к тому, чтобы этому помешать, и я очень надеюсь, что мне это удастся". В другой раз, после длинного разговора о невозможности для него заключить мир на основе восстановления старых французских границ, то есть "такой мир,-говорил он,-который могут заключить одни Бурбоны", он заявил, что лучше отречется от престола и без неудовольствия вернется к частной жизни; у него очень мало потребностей, ему достаточно ста су в день; его единственная страсть заключается в стремлении сделать французов самым великим народом на земле, но после того, как он будет вынужден отказаться от этой надежды, все остальное потеряет для него всякое значение; и он кончил следующими словами: "Если никто не желает сражаться, то я не могу воевать один; если народ желает мира на основе старых границ, то я ему скажу: ищите кого-нибудь для управления вами, я слишком для вас велик!"

Вынужденный признать необходимость возвращения Бурбонов, он таким путем примирял свое тщеславие с бедствиями, которые он навлек на свою страну. Но вернемся к фактам.

Я не намереваюсь рассказывать историю реставрации 1814 года, которая будет когда-нибудь написана более умелым пером, чем мое. Мне достаточно напомнить здесь некоторые из главных событий той эпохи.

Пока Наполеон гонялся за тылом великой союзной армии, последняя продвигалась к Парижу, куда она подошла 30 марта. После длившейся весь день 30 марта горячей борьбы, которую маршалы Мармон и Мортье мужественно выдерживали, они должны были капитулировать в ночь с 30 на 31 марта. Они получили на это разрешение от Жозефа Бонапарта, удалившегося в Блуа с императрицей и римским королем.

Император Александр, прусский король и князь Шварценберг вступили в Париж 31 марта во главе своих войск. После того как они прошли церемониальным маршем Елисейские поля, император Александр направился непосредственно в мой дом на улице Сен-Флорентен, куда уже с утра прибыл Нессельроде. Император Александр должен был остановиться в Елисейском дворце, но вследствие неизвестно откуда полученного им предупреждения, что там он подвергнется опасности, он предпочел остаться у меня.

Естественно, что в нашем разговоре с императором Александром мы должны были прежде всего коснуться вопроса о правительстве, которое предстояло установить во Франции. Я выдвинул изложенные мною выше доводы и, не колеблясь, заявил ему, что династия Бурбонов призывается как всеми теми, кто мечтает о древней монархии с нравственными правилами и добродетелями Людовика XII, так и теми, кто желает новой монархии со свободной конституцией. Последние мои слова вполне подтвердились, так как желание, высказанное единственным учреждением, которое могло говорить от имени народа, было затем провозглашено по всей французской земле и нашло отклик во всех сердцах. Я дал в этом смысле решительный ответ на один из вопросов, поставленных мне русским императором. "Как могу я знать,-сказал он мне, -что Франция желает Бурбонов?"-"На основании того решения, ваше величество, которое я берусь провести в сенате и действие которого ваше величество тотчас же увидит".-"Вы уверены в этом?" – "Я отвечаю за это, ваше величество".

2 апреля я созвал сенат, и вечером, в 7 часов, я принес императору Александру то памятное решение, которое я дал подписать всем лицам, в него входившим. Оно объявляло о низложении Наполеона и о восстановлении Бурбонов с конституционными гарантиями.

Я должен сказать, что император Александр был поражен, когда среди сенаторов, требовавших восстановления Бурбонов, он увидал имена нескольких лиц, голосовавших за казнь Людовика XVI.

После того как было вынесено это постановление сената, Бурбоны могли считать, что они восстановлены почти мирным путем, правда, не на престоле Людовика XIV, но на троне, прочно установленном на истинно монархических и конституционных основаниях, которые должны были сделать его не только непоколебимым, но и неприступным.

Я знаю, что все, только что мною описанное, многим не понравится, так как я разрушаю, как мне кажется, значение всех тех мелких стараний, которыми хвалилось множество лиц, преданных Бурбонам, считая, что они содействовали их восстановлению. Но я высказываю лишь свое мнение, и оно сводится к тому, что это восстановление не может быть приписано никому в особенности и что я повинен в нем не больше, чем другие. Я мог сказать русскому императору, доверие которого я заслужил усилиями долгих лет: "Ни вы, ваше величество, ни союзные державы, ни я, которому вы приписываете некоторое влияние,-никто из нас не может дать Франции короля. Франция побеждена, и побеждена вашим оружием, и тем не менее даже вы не обладаете сейчас достаточной для этого властью. Какой-нибудь навязанный король может быть создан интригой или силой, но того и другого недостаточно. Чтобы установить нечто прочное и заставить принять это без возражений, надо действовать на основании какого-нибудь принципа. С ним мы будем сильны и не встретим никакого сопротивления; во всяком случае все возражения должны будут в ближайшее время исчезнуть; но есть только один принцип: это Людовик XVIII-законный король Франции".

Благодаря политическим связям, которые я сохранил или завязал вновь, у меня было то преимущество, что я имел возможность указывать иностранным государям, что они могут сделать, а мое многолетнее знакомство с государственными делами позволяло мне распознавать и хорошо понимать потребности и желания страны. Конец моей политической жизни был бы прекрасен, если бы на мою долю выпало счастье быть главным орудием, навсегда обеспечившим Франции, после восстановления престола Бурбонов, ту мудрую свободу, которой должен пользоваться великий народ.

Я упустил сказать, что в заседании 1 апреля сенат объявил, по моему предложению, об образовании временного правительства (4).

После своего низложения, объявленного сенатом в заседании 2 апреля, Наполеон увидал, что ему остается лишь вести переговоры с союзными государями о положении, которое будет для него отныне создано. Коленкур прибыл с двумя маршалами Наполеона в Париж для ведения этих переговоров. Они очень достойно выполнили это тягостное поручение. За несколько дней перед тем, того же 2 апреля, Коленкур уже являлся из Фонтенебло в Париж, чтобы защитить права Наполеона. В момент, когда я отправлялся в этот день в сенат, чтобы провести низложение Наполеона, Коленкур, с которым я только что имел долгий разговор в присутствии императора Александра, Нессельроде и нескольких других лиц и который с жаром и мужеством защищал интересы Наполеона, заявил мне: "Что же, если вы отправляетесь в сенат с целью провести низложение императора, то я также явлюсь туда, чтобы его защитить". Я ответил ему в шутливом тоне: "Хорошо, что вы меня предупредили: я отдам распоряжение задержать вас здесь, в моем доме, до моего возвращения".-"Вы понимаете,-ответил он мне в том же тоне,-что если бы я действительно предполагал это сделать, то я остерегся бы вам об этом сообщать. Я слишком ясно вижу, что нет средств к его спасению, так как вы все против меня".

В результате переговоров между союзными державами и временным правительством, с одной стороны, и уполномоченными Наполеона, с другой, было достигнуто соглашение, которое ставило императора и его семью в благоприятные условия и даже щадило их достоинство, как это видно из употребленных в нем выражений. Декларация союзников была составлена следующим образом: "Желая доказать императору Наполеону, что всякая враждебность с их стороны прекращается с того момента, как исчезает необходимость обеспечивать покой Европы, и что они не могут и не желают забыть о том месте, которое принадлежит Наполеону в истории его века, союзные державы отдают в полную собственность ему и его семье остров Эльбу. Они обеспечивают ему шесть миллионов дохода в год, из коих три миллиона предназначаются ему и императрице Марии-Луизе и три миллиона остальным членам его семьи, именно: его матери, братьям Жозефу, Луи и Жерому, его сестрам Элизе и Полине и королеве Гортензии, которая будет считаться его сестрой, принимая во внимание ее отношения с мужем".

Позднее в это распределение было внесено изменение, так как императрица Мария-Луиза не последовала за императором Наполеоном; было установлено следующее распределение: император получает два миллиона; его мать-триста тысяч франков; Жозеф и его супруга-пятьсот тысяч франков; Луи-двести тысяч франков, Гортензия и ее дети-четыреста тысяч франков;

Жером и его супруга-пятьсот тысяч франков; Элиза-триста тысяч франков и Полина-триста тысяч франков.

Временное правительство, со своей стороны, присоединилось к этому акту в следующей декларации:

"Так как союзные державы заключили договор с его величеством императором Наполеоном, причем в этом договоре содержатся такие постановления, в осуществлении которых должно участвовать французское правительство, и так как в отношении этого вопроса имели место взаимные объяснения, то временное правительство Франции, желая действительно содействовать всем мероприятиям, принятым с целью придать происшедшим, событиям особый характер умеренности, величия и великодушия, считает своим долгом объявить, что оно присоединяется к нему в той мере, в какой это требуется, и гарантирует во всем, что касается Франции, выполнение постановлений, содержащихся в этом договоре, подписанном сегодня гг. уполномоченными высоких союзных держав и его величества императора Наполеона",

Мне выпала честь стоять, в силу декрета от 1 апреля, во главе временного правительства, которое вело в течение нескольких дней дела Франции. Я не стану говорить здесь о всех постановлениях этого правительства, так как они опубликованы; в некоторых из них чувствуется блестящее перо Фонтана, а так как я уже назвал одно лицо, то я рад напомнить также об услугах, оказанных Франции в этот период герцогом Дальбергом и маркизом Жокуром. Я считаю это своим долгом, замечая обнаруживающуюся теперь склонность забывать мужественных людей, которые тогда так благородно посвятили себя спасению родины.

Наполеоновская империя была разрушена в один час; уже возникло Французское королевство, и малочисленному по составу временному правительству все давалось без труда; оно нигде не встречало препятствий; нужда в полиции, потребность в деньгах не чувствовались ни одного мгновения, и удавалось прекрасно обходиться без них. Все расходы временного правительства, существовавшего семнадцать дней, и суммы, затраченные на вступление короля в Париж, были внесены в годовой бюджет в размере двухсот тысяч франков. Правда, нам все помогали. Я убежден, что расходы офицеров армии, которые я заставлял их делать, направляя их с одного конца Франции на другой, им до сих пор не оплачены.

12 апреля 1814 года граф д'Артуа, за которым я отправил в Нанси Витроля, совершил свой въезд в Париж и принял звание наместника королевства. Я нашел его так же благожелательно расположенным ко мне, как ночью 17 июля 1789 года, когда мы разлучились и он отправился в эмиграцию, а я бросился в тот водоворот, который привел меня к руководству временным правительством. Странные судьбы!

Обязанности, связанные с моим положением, задержали меня в Париже и не позволили отправиться навстречу Людовику XVIII. Впервые я увидел его в Компьене. Он находился в своем кабинете, куда меня провел Дюра. Король, увидав меня, протянул мне самым любезным образом, даже сердечно, руку и сказал: "Я очень рад вас видеть; ваш род и мой восходят к одной эпохе. Мои предки были более ловки; если бы более искусными оказались ваши предки, то теперь вы сказали бы мне: возьмите стул, придвиньтесь ко мне и поговорим о делах; но вместо того я говорю вам: садитесь и побеседуем".

Вскоре затем я доставил удовольствие своему дяде, архиепископу реймскому, передав ему любезные слова короля относительно нашей семьи. В тот же вечер я повторил их находившемуся в Компьене русскому императору, который с большим интересом спросил меня, остался ли я доволен королем. Это его подлинное выражение. Я не имел слабости сообщить начало этого разговора другим лицам. Я дал королю подробный отчет о положении, в котором он найдет дела. Этот первый разговор был очень продолжителен.

Король решил выпустить до прибытия в Париж воззвание и известить в нем о своих намерениях; он сам его составил, пометив его Сент-Уаном. В ночь, проведенную там королем, его побудили путем интриги внести в эту его первую декларацию некоторые изменения, которых я не одобрил. Речь, с которой я обратился к нему, представляя ему сенат, накануне его въезда в Париж, покажет лучше, чем какие бы то ни было слова каковы были мои взгляды и какие мнения я хотел ему внушить.

Вот эта речь:

"Ваше величество,

"Возвращение вашего величества снова дает Франции ее естественное правительство и все гарантии, необходимые для ее покоя и покоя Европы.

"Все сердца чувствуют, что этим благодеянием мы можем быть обязаны только вам одному; поэтому все сердца устремляются вам навстречу. Существует такая радость, которую нельзя изобразить притворно; радость, наблюдаемая вами, является истинно национальной.

"Сенат, глубоко взволнованный этим трогательным зрелищем, счастливый слиться в своих чувствах с народом, повергает к подножыо престола заверения своего почтения и своей любви.

"Ваше величество, бесчисленные бедствия опустошили королевство ваших отцов. Наша слава нашла убежище на полях сражений; войска спасли французскую честь. Вступая на престол, вы наследуете двадцати годам разрушений и несчастий. Такое наследие могло бы испугать заурядную доблесть. Устранение столь большого беспорядка требует самоотверженного мужества, нужны чудеса для исцеления ран, нанесенных родине, но мы-ваши дети, и вашим отеческим заботам суждено совершить чудеса.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю