Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Ш Талейран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Что касается прав галликанской церкви, которые пугали римский двор, то все, чего можно было ждать от папского посла, это именно обещания под присягой не действовать вопреки им, особенно если вспомнить, что никогда ни один папа их не признавал. Иннокентий XI (Одескалки) в течение восьми лет потрясал порядок во французской церкви вследствие этих же самых прав, подтвержденных на съезде духовенства 1682 года(10). Он упорно отказывал в своей булле второстепенным духовным лицам, которые были членами этого съезда (впрочем, без права решающего голоса). Его преемник Александр VIII (Оттобони) был еще более упорен в своих отказах, и за два дня до смерти он издал буллу против четырех пунктов, принятых в 1682 году, которая не имела, однако, последствий в виду того, что он издал ее, уже умирая. Иннокентий XII (Пиньятелли) не мог при всем своем благодушии решиться дать буллы епископам, назначенным в период с 1682 по 1693 год, пока они не написали ему извинительного письма с выражениями сожаления по поводу того, что произошло на этом съезде. Упомянутое письмо было в самом деле унизительно, и это особенно усугублялось тем обстоятельством, что Людовик XIV приложил к нему собственноручное письмо, в котором он обещал не применять своего эдикта от 22 марта 1682 года. Письмо короля должно было казаться отречением от собственных действий; однако он отверг его перед своей смертью; в конце концов эдикт не был отменен и продолжал осуществляться при его преемнике.

Можно не напоминать здесь, что Бонапарт, провозглашенный сенатом 20 мая 1804 года императором, придавал большое значение помазанию его папой. То, что ему удалось этого достигнуть, было чудом его судьбы, и в то время я был очень счастлив, что способствовал ему потому, что полагал, что благодаря этому узы, связывавшие Францию с римским двором, станут теснее. Пия VII, уже признавшего консульство, так как он вел с ним переговоры о конкордате, не удерживала мысль о правах, которые могли быть заявлены в один прекрасный день династией Бурбонов, если бы в случае гибели нового правительства страна призвала ее. Он не имел, следовательно, никаких возражений против императорского титула, который Бонапарт себе присвоил или который Франция дала ему с большей торжественностью, хотя, может быть, с меньшей искренностью, чем в свое время звание первого консула. Папе приходилось решать только один вопрос: именно, следовало ли ему в интересах религии, которой новый император мог при своей громадной власти сделать столько добра или зла, отправиться во Францию для его помазания, как св. Бонифаций, посол папы Стефана III, явился для помазания Пипина еще при жизни законного короля Хильдерика III, как Лев III короновал Карла Великого императором в Риме в 800 году и как другой папа, Стефан IV, явился затем после смерти Карла Великого в Реймс для помазания Людовика Благочестивого.

Папа решил отправиться в Париж для совершения помазания, и эта памятная церемония произошла 2 декабря 1804 года. Пий VII руководствовался в данном случае не мирскими соображениями, как папа Стефан III, призывавший Пипина на помощь против лангобардов, но – безусловно и исключительно – чисто религиозными побуждениями; он воздержался даже от выражения столь естественного желания возвратить себе свои три провинции – Болонскую, Феррарскую и Равеннскую, которые император, впрочем, и не подумал ему предложить и на возвращение которых он даже не подал ему надежды. Все без малейшего исключения требования папы преследовали интересы религии. Ни одно из них не касалось лично его, и он отверг подарки, которые ему предложили для его семьи.

Он покинул Париж 4 апреля 1805 года, оставляя всюду на своем пути глубокое впечатление своими достоинствами и добротой. Наполеон отбыл из Парижа за несколько дней до него; его занимали совершенно иные помыслы, и он не думал выражать признательности святейшему отцу. Папа прибыл в Рим 16 мая, а 26 мая император короновался в Милане королем Италии. Вскоре затем его войска занимают на территории папского государства Анкону. Папа протестует, Наполеон ему не отвечает, но после Аустерлицкого сражения, происшедшего 2 декабря 1805 года, и Пресбургского мира, заключенного 26 декабря, он пишет папе 6 января 1806 года, что он не хочет присвоить себе Анкону, а лишь занял, как защитник папского престола, этот город, чтобы он не был осквернен мусульманами.

Через три месяца после этого, 30 марта 1806 года, Наполеон возводит своего брата Жозефа на неаполитанский престол и просит у папы признания его. Почти одновременно он предлагает ему заключить с ним, императором, наступательный и оборонительный союз и примкнуть к континентальной системе, следовательно, закрыть свои порты для англичан, или, иными словами, объявить им войну. Сделанные в то самое время, когда император попирал конкордат, заключенный им в 1803 году с папой относительно Италии, когда он отнимал имущества у епископских кафедр и монастырей, по своему усмотрению уничтожая те и другие, когда он терзал епископов и священников новыми присягами, подобные предложения не могли быть и не были приняты. Они дали повод для переписки с французскими властями, в которой со стороны римского двора было проявлено много настойчивости, рассудительности и достоинства.

Подобный отказ и такая рассудительность не могли не раздражать императора. 2 февраля 1808 года он занял своими войсками под командованием генерала Миоллиса Рим. Они захватывают замок св. Ангела. Генерал хочет заставить папу под угрозой потери им своего государства согласиться на все предъявленные ему требования; он изощряется в притеснении его, захватывает почту, типографии, велит арестовать двадцать кардиналов, среди которых насчитывается несколько министров, и т. д....

Папа напрасно протестует против этих насилий. Наполеон с ним не считается. 2 апреля он присоединяет к Итальянскому королевству легации – Урбинскую, Анконскую, Мачератскую и Камеринскую – с тем, чтобы превратить их в три департамента. Он конфискует имущество кардиналов, не желающих отправиться на родину. Он разоружает почти всю стражу св. Петра и подвергает аресту дворян, служащих в ней. Наконец Миоллис арестовывает кардинала Габриелле, замещающего государственного секретаря, и опечатывает его бумаги.

17 мая 1809 года Наполеон издает декрет, датированный в Вене, которым он (в качестве преемника Карла Великого) объявляет о присоединении Церковной области к Французской империи и постановляет, что Рим будет свободным имперским городом, что папа сохранит там свою резиденцию и будет получать два миллиона франков дохода. 10 июня он опубликовывает упомянутый декрет в Риме. В тот же день папа заявляет протест против этого грабежа и отказывается от всякой пенсии; перечисляя все допущенные насилия, он издает знаменитую неосторожную буллу об отлучении от церкви виновников, пособников и исполнителей насилий, совершенных в отношении него и папского престола, никого, однако, не называя по имени.

Наполеон был возмущен и, следуя своему первому порыву, написал французским епископам письмо, в котором отзывался почти в революционных выражениях "о том, кто хочет, – говорил он, – поставить вечные цели совести и всех духовных дел в зависимость от преходящих мирских забот".

Увезенный из Рима после того, как он был спрошен о том, согласен ли он отказаться от светской власти Рима и от Церковной области, Пий VII был 6 июля 1809 года доставлен генералом Раде до Савоны, куда он въехал один 10 августа, так как все кардиналы были еще раньше перевезены в Париж.

Для довершения насилий, учиненных над папой, Наполеон опубликовал 17 февраля 1810 года сенатское решение, дававшее старшему сыну императора титул римского короля и постановлявшее сверх того, что император будет вторично помазан в Риме до истечения первых десяти лет своего царствования.

Угнетенный, плененный и лишенный своих советников, папа отказывал в булле всем епископам, назначенным императором; тогда-то и начались споры о способах прекращения вдовства церкви.

Церковный совет, созванный в 1809 году

Этот совет составился из кардинала Феша, кардинала Мори, архиепископа турского, епископа нантского, епископа эвреского, епископа трирского, епископа версельского, аббата Эмери, настоятеля семинарии св. Сульпиция, и отца Фонтана, генерала варнавитского ордена.

Правительство задало ему три ряда вопросов: первый касался того, что интересовало все христианство; второй интересовал преимущественно Францию; третий – германскую и итальянскую церкви и относился к булле об отлучении.

В введении, предшествующем ответам совета на поставленные правительством вопросы, прежде всего обращают на себя внимание следующие слова: "Глубокое почтение, которое мы испытываем к вашему величеству, мы не отделяем от сочувствия, преданности и любви, вызываемых в нас современным положением римского папы... Все духовное благо, которое мы можем ждать от исхода наших совещаний, находится целиком в руках вашего величества... и мы дерзаем надеяться, что вы вскоре приобретете эту славу, если удостоите внимания наши желания и ускорите сближение между вашим величеством и святейшим отцом, обеспечив полную свободу папе, окруженному своими естественными советниками, без которых он не может ни общаться с церквами, порученными его заботе, ни разрешить ни одного серьезного вопроса, ни позаботиться об удовлетворении потребностей католичества".

Мне понятна вся осторожность членов этого совета в отношении императора в виду опасений раздражить и толкнуть его на еще более решительные меры, то есть на полный разрыв с папой, который повлек бы за собой раскол во французской церкви. Но я не в состоянии постичь, почему они не приложили больше усилий к тому, чтобы убедить его, что прежде, чем упрекать папу, следовало по крайней мере предоставить ему ту степень свободы, которую он сам признал бы необходимой для выдачи булл, и, следовательно, спросить его, какие условия он считает для этого обязательными. Папа не решился бы заявить, что ему прежде всего нужен Рим и поместье св. Петра; ложность такого заявления была бы слишком очевидна, несмотря на всю естественность его страстного желания их возвращения и его непрестанных протестов против насилия, при помощи которого у него были отняты его владения. Он бы, конечно, ограничился требованием предоставления ему известного числа кардиналов и секретаря и возвращения бумаг... Если бы он требовал больше или если бы по удовлетворении его первой просьбы он продолжал отказывать в буллах, тогда ответы совета были бы справедливы и уместны; но это обязательное условие не было выполнено, на папу оказывалось давление при помощи доводов, которые могли бы иметь силу лишь в том случае, если бы удалось установить, что его отказ вызывается просто нежеланием давать буллы; все это, принимая во внимание положение, в котором находился папа, очень ослабляло соображения совета, которые могли быть весьма убедительны при других условиях, но должны были казаться при создавшемся положении софизмами, сдобренными недоброжелательством и даже вероломством.

До созыва совета и начала его совещаний император сделал несколько попыток преодолеть противодействие папы. Он передал ему через кардинала Капрара в письме от 20 июля 1809 года, написанном кардиналом (который оставался в Париже, хотя и не был уже папским послом) папе в Савону, что император согласен, чтобы его имя и даже его право назначения не упоминались в буллах и чтобы последние выдавались по простому заявлению государственного совета или министра по делам вероисповеданий. На это папа ответил 26 августа, что так как государственный совет и указанный министр тоже являются орудиями императора, то это равносильно признанию права императора производить назначения и предоставлению ему возможности осуществлять это право, чего он не желает.

Почему он не желал признать это право? Было ли причиной того отлучение? В таком случае он проявлял мало обоснованное раздражение и сам обнаруживал свою неправоту. Зачем же император принес эту жертву? Не лучше ли было бы, чтобы он ничего не предпринимал и, предоставив папе достаточную свободу, ждал ее результатов?

1810 год не только не внес облегчения в положение папы и не дал ему согласно желаниям церковного совета и возносимым им молитвам свободы, но, наоборот, ухудшил его положение и усугубил суровость его плена.

В самом деле, 17 февраля 1810 года было опубликовано сенатское решение о присоединении Церковной области к Французской империи, провозглашавшее независимость императорского трона от всех властей на земле и уничтожение светской власти пап. Это сенатское решение назначало папе известное содержание, но определяло вместе с тем, что он должен принести присягу в том, что не будет действовать вопреки четырем статьям 1682 года. В тот же самый день появляется другое сенатское решение, дающее старшему сыну императора титул римского короля и определяющее, что император будет вторично помазан в Риме на царство.

Все эти постановления были враждебны и вызывающи в отношении папы. Ему не предоставлялись даже право и возможность протестовать против них. Как же он мог считать себя свободным в остальном? Данное пленному папе в форме сенатского решения повеление принести присягу в том, что он не будет действовать вопреки четырем статьям 1682 года, должно было в высшей степени раздражить его; оно было явно недопустимо, особенно в такой высокомерной форме. Папа мог, впрочем, утешиться и даже порадоваться, узнав, что от принесения такой присяги будет зависеть предлагаемая ему оскорбительная пенсия, что и внушило ему его благородный апостолический ответ: он нисколько, мол, не нуждается в этой пенсии и будет жить от милостыни верующих.

Нужно сказать все до конца. Несмотря на свое пленение в Савоне, святейший отец ответил в 1809 году на письма девятнадцати епископов, просивших у него чрезвычайных полномочий для допущения изъятий из постановлений о браке, и удовлетворил их просьбу. 5 ноября 1810 года он опубликовал, поскольку это было в его средствах, свое послание против кардинала Мори и отправил его в ответ на сообщение кардинала о назначении его парижским архиепископом. В ожидании булл об инвеституре кардинал принял на себя управление епархией, вверенной ему архиепископским капитулом. В своем послании папа упрекал его в забвении святого дела, которое он некогда так хорошо защищал, в нарушении присяги, в том, что он оставил свою кафедру в Монтефиасконе и принял на себя управление кафедрой, которая не могла быть ему поручена. Он повелевал ему отказаться от нее и не вынуждать его к принятию против него мер согласно церковным канонам. Это послание, вызвавшее много шума, было причиной опалы, разразившейся 1 января 1811 года над аббатом Астросом, который сообщил о послании своему родственнику, а затем – опалы этого родственника, Порталиса-сына, который от Астроса узнал о нем.

Нельзя отрицать того, что папа обнаружил тут некоторую непоследовательность: иметь возможность опубликовать послание против кардинала Мори, иметь возможность ответить на девятнадцать писем епископам, просившим у него полномочий, и предоставить им просимое, и не иметь возможности за недостатком свободы выдавать буллы об инвеституре, чтобы прекратить продолжительное вдовство стольких церквей,-последовательно ли это?

Эти соображения подкрепляются еще двумя другими обстоятельствами.

В конце 1810 года император назначил на флорентийское архиепископство нантского епископа Осмонда; Пий VII объявил в послании от 2 декабря 1810 года, что этот епископ не может управлять флорентийской епархией, причем он основывался на постановлениях второго Лионского и Триентского соборов, которые, по правде сказать, не были применимы к данному случаю. Флорентийский капитул подчинился решению папы, что вызвало в городе беспорядки. Наполеон назначил на астийское епископство некоего Дежана; последовало другое послание папы, предлагавшее капитулу не вручать ему управления.

Император, убедившись, что папа хочет ограничить его власть, прибегнул тогда к насилию.

1 января 1811 года разразилось дело аббата Астроса, который был арестован при выходе из Тюильри. Парижский капитул лишил его власти великого викария и воспользовался этим случаем, чтобы написать, вероятно с ведома кардинала Мори, письмо императору; он устанавливал в нем право капитула замещать вакантные кафедры и вручать назначенному епископу все капитульские права, то есть епископскую юрисдикцию; для доказательства он ссылался на обычаи времен Людовика XIV, подкрепленные даже, как он говорил, советами Боссюэ, чего он, однако, не мог доказать. Письмо это, посланное во все французские и итальянские епархии, вызвало множество заявлений о присоединении к нему как в Италии, так и во Франции епископов и капитулов, поддержавших эту доктрину.

Опубликование всех упомянутых мною папских посланий не только не расположило императора к тому, чтобы предоставить папе больше свободы, а, наоборот, убедило его в том, что ему было дано ее слишком много, раз он ею так злоупотреблял. 7 января 1811 года был отдан приказ произвести в его покоях тщательный обыск; было обыскано все вплоть до его стола, бумаги его и его приближенных были отправлены в Париж. Среди них нашли, как говорили, послание, дававшее кардиналу Пьетро чрезвычайные полномочия. Тогда его лишили перьев, чернил, бумаги. Его разлучили с его камермейстером и духовником, прелатом Дориа, лишили всякого общения с савонским епископом, захватили бумаги последнего и увезли его самого в Париж.

Папе оставили лишь несколько слуг, которым назначили приблизительно сорок су в день на расходы. Учиняя сам столь недостойные насилия, в то время как папа, поскольку это зависело лично от него, продолжал настаивать на своем благородном и законном отказе, Наполеон решил назначить вторую церковную комиссию.

Церковная комиссия

Образованная в январе 1811 года, эта комиссия закончила свою работу в конце марта. В нее входили кардиналы Феш, Мори и Казелли, архиепископ турский, епископы гентский, эвреский, нантский, трирский и аббат Эмери...

Она выразила свою глубокую скорбь по поводу прекращения всякого общения между папой и подданными императора. Она предвидела для церкви только дни траура и печали в случае, если бы это общение было прервано надолго...

Это означало, собственно, требование для папы свободы. Но комиссия не должна была ограничиться упоминанием этого в предисловии. Ей следовало вернуться к этому вопросу в своих ответах, без чего дело представлялось так, что она желала избавиться при помощи вводного замечания от возражения, сильно обличавшего вину Наполеона, чтобы больше к нему не возвращаться...

Комиссия указала сначала, что папа продолжает отказывать в буллах, не сообщая никакой канонической причины своего отказа, несмотря на все мольбы французской церкви и хотя следствия этого делаются со дня на день все более пагубны. Она напомнила о том, что происходило во времена Иннокентия XI, когда назначенные королем епископы управляли своими епархиями в силу полномочий, полученных ими от капитулов. Доказательством служил Флешье, последовательно назначенный таким образом в Лавор и Ним. Затем она признала, что, отменив своими посланиями, обращенными к капитулам Парижа, Флоренции и Асти, этот обычай, всегда существовавший во французской церкви, папа открыто нарушил издревле принятый в ней порядок, что служит печальным доказательством внушенных ему предубеждений.

Но император, добавляет комиссия, не желает, чтобы существование французского епископата продолжало зависеть от церковной инвеституры, даваемой папой, который был бы в таком случае владыкою епископата. Что же следует в таком случае предпринять? Она признает, что конкордат дает папе очень важное преимущество перед французским государем. Монарх теряет право произвести назначение, если в течение определенного времени он не представит к сану способное лицо. (В этом случае комиссия допускает серьезную ошибку: он никогда не теряет этого права, потому что иначе к кому бы оно перешло?) Равенство в правах имелось бы в том случае, если бы папа, со своей стороны, был обязан давать инвеституру или сообщить в течение определенного времени каноническую причину отказа и терял в противном случае право на выдачу инвеституры, которое переходило бы по принадлежности. Этого условия в конкордате нет. Его следует добавить к нему: это самая простая мера, всего более соответствующая истинным началам. Император вправе, говорила комиссия, этого требовать, а папа должен на это согласиться (были употреблены именно эти выражения), а в случае его отказа он оправдал бы во мнении Европы полную отмену конкордата и переход к другому способу вручения церковной инвеституры. (Комиссия 1809 года не говорила таким твердым и решительным языком.)

Как бы справедлива ни была в данных условиях полная отмена конкордата, как законно ни было бы восстановление прагматической санкции или иного способа вручения церковной инвеституры, комиссия считала, однако, что следовало подготовить к этому умы и убедить верующих в невозможности дать французской церкви епископов другими способами, без чего положение епископов, возведенных в сан согласно новым формам, было бы нестерпимо. Многие стали бы уподоблять это изменение гражданскому устройству духовенства 1792 года, и оно внесло бы те же самые смуты. Люди знающие поняли бы, что его нельзя сравнивать с церковным устройством, декретированным чисто политической властью вопреки желаниям папы и почти всех французских епископов. Но другие могут не уловить этого различия, особенно видя, что император с такой горячностью действует всем своим авторитетом против святейшего отца. Одни стали бы в этой борьбе на сторону папы против французского епископата, другие, может быть, слишком отошли бы от папского престола, и в результате возродился бы раскол со всем сопутствующим ему беспорядком. Его едва удалось потушить в 1801 году при совершенном единодушии папы и большинства епископов. Разве не следует опасаться его возрождения в том случае, если бы епископы объявили о своем несогласии с папой в этом столь важном решении?

Между тем нельзя оставить дело так, как оно есть. Юрисдикция, предоставленная назначенным епископам капитулами, помимо того присущего ей важного недостатка, что она не утверждена папой, не дает также епархиям действительных преимуществ полного епископата. Поэтому на случай, если папа будет упорствовать в своих отказах, не приводя для них канонической причины, мы позволяем себе выразить пожелание, чтобы его святейшеству было заявлено, что конкордат, уже нарушенный его собственными действиями, будет официально отменен императором, или же что он будет сохранен только с ограничительным условием; оно должно обеспечивать от произвольных отказов, делающих призрачными те права, которые он предоставляет нашим государям.

Таковы собственные слова комиссии. Следовательно, она признавала в данном случае за императором право объявить конкордат отмененным, но не право установить затем способ обходиться без него. Между тем какой другой способ мог быть принят, кроме возвращения к старинному праву, по которому буллы не требовались (я пользуюсь выражением комиссии)? При желании же сохранить конкордат можно было добавить к нему условие, по которому право папы, в случае неосуществления его в течение определенного времени, передавалось бы другой власти.

Таким образом конкордат был бы объявлен отмененным или изменен внесением в него условия, принятого обеими сторонами н способного предотвратить все злоупотребления.

Укажу, что в первом случае можно было бы при упорных отказах папы обходиться совсем без него и искать церковную инвеституру в другом месте. Комиссия и предлагает это без всяких оговорок. Император не желает больше, говорит она, чтобы французский епископат зависел от согласия папы на инвеституру, так как он был бы при таких условиях владыкой епископата; она находит, что он прав, что справедливо и вполне во власти императора отменить конкордат, раз он исполняется только им одним. Она не испытывает на этот счет ни сомнений, ни сожалений. Виноват сам папа. А отсюда едва один шаг до признания того, что император сможет затем разрешить все остальные вопросы или позаботиться о способах их разрешения. Если бы император не сосредоточивал в себе или не имел в своем распоряжении всего, что нужно для замены папской инвеституры другой, то к чему могло бы послужить ему право отмены конкордата? Отменив его, он оказался бы в столь же затруднительном положении, как и раньше.

Однако комиссия не желала сделать этот шаг. Она признала и заявила, что из принципа, как и из осторожности, следовало созвать национальный церковный собор, который установил бы, от кого должна исходить эта инвеститура. Но могла ли она иметь уверенность, что такой собор, увлеченный партийным духом и всевозможными интригами, признал бы за собой право на это? Не создаст ли он новых затруднений и осложнений вместо того, чтобы разрешить те, для устранения которых он призван? Согласится ли он определить, откуда должна исходить инвеститура епископов? Вопрос мог, таким образом, оказаться не вполне разрешенным.

Комиссии не следовало так настаивать на праве императора отменить конкордат и так громогласно об этом заявлять, раз она не могла указать ему верного способа обойтись без него. В этом заключалась, по моему мнению, ошибка и непоследовательность комиссии.

Мне казалось иногда, что если бы император назначил нантского епископа министром по делам вероисповеданий, то удалось бы обойтись без собора, который мог только запутать вопрос. Этот столь честный, столь искусный и столь сведущий в богословских вопросах епископ воздействовал бы с тройным авторитетом министра, епископа и законченного богослова на каждого из других епископов в отдельности; в этих условиях он гораздо легче получил бы их согласие на замену папской инвеституры какой-либо другой, церковной же, чем он мог бы достичь этого на соборе; там каждый епископ боялся уступить влиянию другого, более искусного, чем он сам, и собравшиеся вместе епископы не испытывали того страха перед императором, как каждый из них в отдельности.

Может быть, сам папа вывел бы их всех из затруднительного положения и дал бы в этот раз инвеституру из опасения потерять это право на будущее.

Но, независимо от такого совершенно гадательного предположения, следовало обсудить еще другую возможность, кроме отмены конкордата, именно – его изменение при помощи ограничительного условия, которое навсегда предотвратило бы злоупотребления. Это было бы, бесспорно, самое желательное решение, наиболее соответствующее истинным началам и всего более способное, по признанию комиссии, успокоить совесть верующих.

В самом деле, обе договаривающиеся стороны могли бы признать себя удовлетворенными им. При составлении текста папа примирил бы это условие со своими ультрамонтанскими стремлениями, внеся в него положение, по которому по истечении трех или шести месяцев он уполномочивал бы архиепископа заменить его; он оставался бы всегда источником власти и ни в чем не ограничил бы самых требовательных своих сторонников; я полагаю, что при умелом ведении переговоров от папы можно было добиться этой уступки. Император, со своей стороны, получил бы все, чего он желал, и больше того, к чему он стремился до тех пор; до созыва комиссий он желал лишь, чтобы папа давал буллы епископам, которых он назначал, и соглашался даже, чтобы папа не вносил в них имени императора; идя указанным мною путем, Наполеон получил бы сверх обещания папы не отказывать в будущем в буллах то преимущество, что в данное время не пришлось бы заменять инвеституру, в которой папа отказал другим столь же каноническим установлением. Если бы удалось добиться этого от папы без возвращения ему Рима и других его областей, это был бы триумф, достойный сказочной судьбы Наполеона, триумф, в тысячу раз более значительный по своим последствиям, чем он мог быть при национальном церковном соборе.

Но прежде всего комиссия сама создала препятствие для такого ограничительного условия. Признавая внесение его в конкордат весьма желательным, она продолжала твердить, что для этого, как и для того, чтобы обойтись без такого условия следовало созвать национальный собор, который не мог в сущности положить конца затруднениям: если бы собор обошел вопрос вместо разрешения его, к чему бы это привело? Между тем она была далека от намерения устранить мысль о переговорах, но только, будучи собрана не для этого, не считала себя вправе внести такое предложение.

Нантский епископ отважился попытать непосредственно у императора то, на что не считала себя вправе комиссия; он опасался, вероятно, шума, который вызвало бы внезапное упразднение конкордата: при объяснении соответствующим декретом мотивов этой меры были бы, конечно, употреблены резкие выражения, грозившие нежелательными последствиями. Дювуазен боялся, может быть, также настроений собора или тех стремлений, которые были бы ему внушены уже после его созыва. Поэтому он энергично настаивал перед императором, чтобы он дозволил трем членам комиссии отправиться к папе, если уж ему не подобало самому послать их, чтобы они попытались в последний раз воздействовать на него.

Император очень долго сопротивлялся, и Дювуазену стоило больших трудов заставить его уступить. В минуту горячности Наполеон решил уничтожить конкордат, а раз заявив об этом, он не желал отступаться от своих слов; по правде сказать, я полагаю, что он видел в этом для себя известную честь, которая была между тем невелика. Он желал, как он говорил, покончить вопрос с папой и считал, что, уничтожив конкордат, он завершит все дело. Правда, он согласился на созыв собора, но он полагал, что его можно не опасаться. "Когда конкордат будет отменен декретом, – говорил он, – собору придется, если он захочет сохранить епископат, предложить другой способ инвеституры для епископов, потому что уже нельзя будет руководствоваться несуществующим конкордатом".

Дювуазен не признал себя побежденным и продолжал настаивать; наконец он убедил императора, который уступил очень неохотно и попытался своими инструкциями увеличить трудности, вместо того чтобы устранить их; казалось, что он желает неудачи переговоров. Стало известно, что инструкции, данные министром по делам вероисповеданий епископам, которые отправлялись в Савону, были продиктованы императором. Министр, не желавший нести за них ответственность, сказал это нескольким видным представителям духовенства.