Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Ш Талейран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Для выполнения этой большой работы я обращался за указаниями к самым образованным лицам и самым видным ученым той эпохи, в которую жили Лагранж, Лавуазье, Лаплас, Монж, Кондорсе, Вик д'Азир, Лагарп, и они все помогли мне. Я должен упомянуть о них, так как эта работа приобрела некоторую известность.

Возникло одно обстоятельство, при котором я счел нужным выступить, несмотря на всю свою неохоту. Меня побудили к этому следующие доводы. Учредительное собрание претендовало на то, чтобы регулировать самостоятельно одними лишь гражданскими законами все то, что до того регулировалось совместно духовными и светскими властями при помощи как канонических, так и гражданских законов. Оно составило для духовенства особую конституцию(29) и потребовало от всех исправляющих свою должность церковнослужителей принесения ей присяги под угрозой объявления неподчинившихся отрешенными от должностей.

Почти все епископы отказались присягнуть; их кафедры были объявлены вакантными, и избирательные собрания назначили им заместителей. Новоизбранные были склонны отказаться от утверждения их римским престолом, но им невозможно было обойтись без посвящения на епископство, которое могло быть совершено лишь теми, кто носил этот сан. Если бы не нашлось никого для посвящения в епископский сан, то следовало бы сильно опасаться даже не упразднения культа, как это случилось несколько лет спустя, а иного. Меня сильнее пугала эта другая опасность, потому что она могла стать более длительной. Учредительное собрание могло при помощи своих доктрин толкнуть страну к пресвитерианству, которое более соответствовало господствовавшим тогда взглядам, и Франция могла отпасть от католичества, иерархия и формы которого гармонируют с монархической системой. Поэтому я воспользовался своим саном для посвящения одного из вновь избранных епископов, который в свою очередь посвятил других.

Исполнив это, я отказался от епископства Отенского и помышлял лишь об удалении от первого пройденного мною жизненного поприща. Я отдал себя во власть событий и мирился со всем, лишь бы только оставаться французом. Революция предвещала народу новые судьбы; я следовал за ее ходом и за ее превратностями. Я отдал ей в дар все свои способности, решив служить своей стране ради нее самой, и возложил все свои надежды на конституционные принципы, которые казались так близки к осуществлению. Этим объясняется, почему и как я несколько раз брал на себя государственные дела, оставлял их и снова возвращался к ним, а также роль, которую я в них играл.

ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Эпохой регентства (1715-1723) называется период со смерти Людовика XIV до смерти регента, племянника покойного короля, герцога Филиппа Орлеанского. Парламент, стремясь к усилению своего влияния, нарушил завещание Людовика XIV, устанавливавшее при регенте совет, и позволил ему править единолично. Эпоха регентства ознаменовалась огромным финансовым крахом. Опустошение государственной казны побудило правительство пойти навстречу предложению шотландского финансиста Джона Лоу и дать ему в 1716 г. разрешение на учреждение банка с правом выпуска билетов. Быстрый рост выпусков, сопровождавшийся спекуляцией фондами, завершился банкротством. Быт эпохи регентства ярко освещен в мемуарах Сен-Симона.

(2) Конституционная хартия -основной закон, "октроированный" Людовиком XVIII 4 июня 1814 г., по которому законодательная власть делилась между пэрами, назначаемыми королем и передающими свое достоинство по наследству, и выборными депутатами, для которых устанавливался имущественный ценз.

(3) Колледж Гаркура был основан в 1280г. Раулем Гаркуром, каноником одной из парижских церквей. Впоследствии служил для подготовки богословов. Во время революции превращен в тюрьму, а после реставрации восстановлен в качестве лицея св. Людовика.

(4) Коадьютором архиепископа называется во Франции прелат, помогающий архиепископу в исполнении его обязанностей. В описываемое время коадъютором архиепископа реймского был Александр Талейран-Перигор (см. указатель).

(5) Конгрегация св. Сульпиция ставила себе задачей устройство семинарий для духовенства. Парижская ее семинария была ликвидирована в 1906 г. с уничтожением во Франции всех духовных конгрегаций.

(6) Талейран ничего не пишет о своем рукоположении в священство. Его друг Шуазель-Гуфье, посетивший его накануне того дня, сообщает, что нашел его в отчаянии. На попытки Шуазеля убедить его отказаться от церемонии, он воскликнул: "Слишком поздно, теперь нельзя отступать".

(7) Церемония коронования Людовика XVI происходила 11 июня 1775 г.

(8) Собрания духовенства во Франции при старом порядке ведут свое начало с XVI века. Они делились на частные, т. е. собрания духовенства одного епископства, провинциальные – одной провинции, и общие – для всего королевства. На этих собраниях обсуждались вопросы административно-хозяйственные и финансовые, а также вопросы взаимоотношения церкви и короны. Последнее общее собрание духовенства 1788 г. обмануло надежды правительства, высказавшись за созыв Генеральных штатов.

(9) Архиепископ нарбонский, о котором здесь идет речь,-Артур Диллон (см. указатель).

(10) Счетная палата-судебная палата, решавшая в последней инстанции все дела, связанные с финансовыми вопросами и расчетами.

(11) Генеральными штатами назывались политические собрания представителей трех сословий, или штатов, при старом порядке, именно духовенства, дворянства и третьего сословия. Их называли генеральными, так как они объединяли депутатов со всего королевства. Наряду с ними существовали еще провинциальные штаты. Первое собрание Генеральных штатов относится к 1302 г., когда король Филипп Красивый созвал их впервые, ища у них поддержки в своей борьбе с папой. С 1614 г. до последнего созыва в 1789 г. Генеральные штаты не собирались ни разу.

(12) Провинциальные собрания были созданы при Людовике XVI в качестве органов местного управления. Одна из их основных функций заключалась в раскладке податей. Они составлялись из представителей трех сословий и собирались на один месяц каждые два года. Половина их членов назначалась королем и избирала остальных. Провинциальные собрания не следует смешивать с провинциальными штатами, существовавшими со средних веков в некоторых, но далеко не во всех провинциях.

(13) Промотор-духовное лицо при церковных учреждениях, например собраниях духовенства и епархиальных учреждениях, наблюдавшее за соблюдением привилегий духовенства и за сохранением формального порядка.

(14) Генеральные агенты духовенства, которых было два, представляли при правительстве интересы духовенства и наблюдали за соблюдением церковных привилегий. Они избирались на пять лет собранием духовенства.

(15) Сорбонна-сначала богословская школа и приют для бедных студентов, затем богословский факультет парижского университета. Основана в 1253 г. Робертом Сорбоном, духовником Людовика Святого. Как богословская школа упразднена в 1790 г. В 1808 г. ее здания переданы декретом Наполеона в распоряжение парижского университета.

(16) Талейран был в молодости известен под именем аббата Перигора.

(17) 26 сентября 1786 г. был подписан невыгодный для французской промышленной буржуазии торговый договор между Францией и Англией, утверждавший принцип свободного торгового обмена между обеими странами и составленный под сильным влиянием учения физиократов. За этим договором последовали до 1787 г торговые договоры с Северо-Американскими Соединенными Штатами, Швецией, Испанией и Россией.

(18) Под миром 1763 г. Талейран подразумевает Парижский договор, завершивший Семилетнюю войну, которая окончилась для Франции потерей Канады и некоторых владений в Индии.

(19) Утрехтский договор 1713 г. закончил войну "за испанское наследство", начавшуюся в 1701 г., когда после смерти последнего испанского Габсбурга, Карла II, Людовик XIV заявил притязание на Испанию от имени своего внука. Против Франции объединились Англия, Голландия, большая часть мелких государств Германской империи, Австрия, Савойя и Португалия. По Утрехтскому миру внук Людовика XIV был признан королем Испании под именем Филиппа V, с условием отказа от права наследования французской короны. Вскоре затем к нему перешел и Неаполь, и он положил начало династии испанских и неаполитанских Бурбонов. Для компенсирования этих уступок, сделанных Франции, Англия получила крепость Гибралтар и владения в Северной Америке по обе стороны принадлежавшей Франции Канады, что положило начало преобладанию Англии в Средиземном море и ее господству в Северной Америке.

(20) Договор Метуена – союзный и торговый договор между Англией и Португалией, заключенный в 1703 г., по которому Англии предоставлялось монопольное право ввоза в Португалию. Договор называется по имени заключившего его английского посла лорда Метуена.

(21) Фронда – противоправительственная смута, продолжавшаяся с 1648 по 1653 г., после смерти Людовика XIII, в малолетство Людовика XIV. Она была поднята феодальной знатью, желавшей ограничить королевскую власть в интересах олигархии, и судебной аристократией в лице старинных судебных учреждений парламентов. Последние требовали, чтобы подати налагались лишь с их согласия и чтобы никто не удерживался под арестом более суток, не будучи допрошен и передан законному судье. В этом требовании сказалось влияние английской революции. Правительство разбило недовольных поодиночке, сломило сеньоров, во главе которых стоял принц Конде, и открыло путь неограниченной монархии. Движение получило название от детской игры в пращу, именовавшейся фрондой, так как первоначально правительство не придавало ему серьезного значения.

(22) Декларация о независимости Северо-Американских Соединенных Штатов относится к 4 июля 1776г. Французское правительство признало новую республику и подписало с ней союзный договор в феврале 1778 г. Разрыв с Англией произошел 17 июня того же года.

(23) Собрания нотаблей, т. е. именитых граждан, – чрезвычайные собрания представителей дворянства, духовенства и крупной буржуазии, созываемые именными приглашениями короля при старом порядке во Франции. Они позволили королю обходиться без Генеральных штатов, в то же время формально не нарушая традиции совещания с представителями трех сословий. Наиболее известно предреволюционное собрание нотаблей 1787 г., созванное для разрешения финансовых затруднений, и собрание 1788 г., подготовившее созыв Генеральных штатов.

(24) Парламенты – высшие судебные учреждения в дореволюционной Франции, обладавшие важными политическими правами. Старейший из них, парижский, создался из королевской курии, в состав которой входили личные вассалы короля, высшие придворные чины и ближайшие королевские советники. В XV и XVI веках он начал играть политическую роль, в XVII веке пытался сохранить свое положение путем борьбы с Мазарини и участием во Фронде. Тогда оппозиция парижского парламента была сломлена. Но на протяжении всего XVIII века продолжалась его борьба с королевской властью. В 1788 г. парижский парламент потребовал созыва Генеральных штатов. Провинциальные парламенты, в числе тринадцати, создавались с начала XIV века до третьей четверти XVIII века, по мере роста французской территории. Все они были уничтожены 7 сентября 1791 г.

(25) Monsieur – титул старшего из братьев французского короля. Здесь он относится к графу Прованскому, будущему Людовику XVIII.

(26) Указанная глава о герцоге Орлеанском перенесена в настоящем издании по основаниям, приводимым в примечании 1 к главе VIII, в самый конец "Мемуаров".

(27) В 1785 г. в Голландии разразилась буржуазная революция, ограничившая власть штатгальтера (правителя), принца Вильгельма Оранского. Ему оказали помощь Англия и Пруссия. Франция, к которой обратились за содействием Штаты, не решилась вмешаться, голландцы были раздавлены пруссаками, полнота власти штатгальтера была восстановлена, Голландия была вынуждена заключить союзные договоры с Англией и Пруссией и обязаться соблюдать прежнюю конституцию, что наносило удар интересам Франции.

(28) Генерал-лейтенант граф де Сен-Жермен, назначенный в 1776 г. военным министром, пытался ввести во французских войсках телесные наказания для солдат, но встретил сильное противодействие.

(29) Гражданское устройство духовенства, декретированное Учредительным собранием в 1790 г., сводилось в основном к перепланированию епархий, с тем чтобы они соответствовали общему административному делению Франции, и к избранию священников и епископов самими верующими. Оно было осложнено требованием, чтобы духовенство присягнуло нации, что разбило его на два лагеря: с одной стороны, давших присягу и подчинившихся, и с другой – не давших ее и не признавших нового порядка. При заключении Наполеоном конкордата с папой гражданское устройство духовенства, введенное Учредительным собранием, было уничтожено.

Вторая глава

(1791-1808 годы)

Королевская власть превратилась после Учредительного собрания в простую тень, и притом тень, бледневшую с каждым днем. Нужно было прежде всего не подвергать эту слабую власть никаким опасностям, а ей создавали затруднения, пытаясь раньше времени вернуть утраченное ею реальное значение. Те, которые при тогдашнем ее положении хотели показать, что они ее еще боятся, только искали повода для окончательного ее уничтожения. Его не следовало им давать. Казалось недостаточно, что король подобен тростнику, торжествующему над силой ветра потому только, что он ей не сопротивляется: нужно было, чтобы его слуги вовне и внутри обрекли себя на полное бездействие и не обнаруживали никаких взглядов, в сочувствии которым его могли бы заподозрить. Но кто захочет следовать такой холодной политике? Революционное движение развивалось и потрясало все сословия.

Тогдашнее правительство(1), в которое Неккер уже не входил, чувствовало, что для королевской власти было бы полезно воздействовать на главные европейские дворы в том смысле, чтобы они не готовились к войне и разоружились. Руководители Законодательного собрания, известные под именем жирондистов, требовали этого шага, так как они были уверены, что правительство короля на это не пойдет. Они ошиблись: Лессар, бывший тогда министром иностранных дел, ухватился за эту идею и предложил мне отправиться с этой целью в Англию. Мне хотелось удалиться на некоторое время; я устал и испытывал ко всему отвращение, и хотя я знал, что миссия эта имела мало шансов на успех, я тем не менее на нее согласился. Король написал английскому королю письмо, которое я должен был ему вручить.

В 1790 году война была бы выгодна королевской власти. В 1792 году она неминуемо должна была ниспровергнуть трон; именно поэтому революционеры ее желали. Они считали (как затем признался один из них – Бриссо де Варвиль), что раз война начнется и королю придется вести ее, имея для этого в своем распоряжении только те средства, которые они ему предоставят, то он будет в их полной власти; очень легко будет возмутить против него армию и массы, сделав неизбежными поражения, за которые ответственность была бы возложена на него: ужасный расчет, который, как показали события, был сделан с редкой ловкостью. Может быть, удалось бы расстроить этот чудовищный замысел, заставив удалиться от границ королевства эмигрантов, стоявших вооруженными вблизи нее, и установить со всеми соседями мирные отношения. Ничего этого не было сделано, или, вернее, сделанные в этом направлении шаги были настолько нерешительны, что они оказались бесполезны; король по слабости, желая прежде всего устранить подозрение в том, что он находится в сообществе с заграницей, уступил принуждению и предложил собранию объявить войну, которую оно и поспешило декретировать. Судьба монархии была после этого решена. События, разыгравшиеся на границе, послужили предлогом для насилий 20 июня и вскоре затем для преступления 10 августа(2), свидетелем которого я сделался вследствие моего большого уважения к герцогу ла Рошфуко. По присланному им письму я вернулся в Париж, чтобы разделить почетные и полезные для страны опасности, испытываемые администрацией департамента Сены, к которой я имел честь принадлежать; они возникли вследствие популярности Петиона, бывшего тогда мэром Парижа и устраненного от должности одним из наших постановлений. Я должен добавить, что знаки одобрения, оказанные нам королевой, когда в день праздника Федерации мы проходили под балконом, на котором она находилась с королем, усилили угрозы и брань черни по нашему адресу.

После этого дня и разгрома прусской армии в Шампани революционеры вообразили, что навсегда уничтожили королевскую власть. Фанатизм ослеплял их; но те, которые воображали, что трон можно быстро восстановить и что Людовика XVI можно снова возвести на него силой, были не менее ослеплены.

При сложившемся тогда положении не следовало помышлять о короне для Людовика XVI. Нужно было думать о спасении его, королевы, их детей и сестры. Это было возможно, и во всяком случае нужно было попытаться это сделать. Франция находилась в войне еще только с императором, империей и Сардинией. Если бы все другие государства сообща предложили свое посредничество, соглашаясь признать ту форму правления, которую Франция изберет себе, под единственным условием, чтобы пленники в Тампле получили возможность покинуть страну и направиться туда, куда они пожелают, то демагоги должны были бы принять это предложение, хотя бы оно и не доставило им никакого удовольствия. Каким предлогом могли бы они прикрыть свой отказ? Разве они могли бы сказать Франции: "Нам предлагают всеобщий мир, а мы желаем всеобщей войны, в которой нам придется противостоять всей Европе... Наша независимость признается, а мы хотим поставить ее под вопрос и подвергнуть ее случайностям сражений... Никто не отрицает нашего права управлять собою, как нам нравится... Нам не намереваются навязать короля, но мы хотим убить того, который правил нами, чтобы права его перешли к его наследникам, которых мы не признаем, но которые будут признаны всей Европой и не находятся в наших руках". Они так мало желали всеобщей войны, что поспешили сделать миролюбивые заявления всем тем правительствам, с которыми еще сохранился мир. Впрочем, лишь очень немногие из них жаждали крови Людовика XVI; если они ее затем пролили, то это было сделано по мотивам, которые не существовали бы, если бы Европа приняла указанную мною выше политику.

Итак, королевская семья могла быть спасена. Этим была бы предупреждена двадцатидвухлетняя война, опрокинувшая не один трон, едва не низложившая всех государей и угрожающая самой цивилизации, вследствие того, что восстановление некоторых из них было проведено неудачно. Революционное правительство (здесь следовало бы употребить варварское название – полигархия) было бы в таком случае уничтожено во Франции гораздо раньше, так как только внешние войны и победы могли его поддерживать.

После 10 августа 1792 года я просил временную исполнительную власть дать мне на некоторый срок поручение в Лондон. Для этого я выбрал научный вопрос, которым я имел некоторое право заняться, так как он был связан с предложением, сделанным мною раньше Учредительному собранию. Дело касалось введения по всему королевству единообразной системы мер и весов. По проверке правильности этой системы учеными всей Европы она могла бы быть принята повсеместно. Следовательно, было полезно обсудить этот вопрос сообща с Англией.

Моей истинной целью было уехать из Франции, где мне казалось бесполезным и даже опасным оставаться, но откуда я хотел уехать только с законным паспортом, чтобы не закрыть себе навсегда пути к возвращению.

Страсти владели европейскими кабинетами, как они владели Францией. Там воображали, что Франция не могла бы противостоять нападению на нее со всех сторон. Было решено воевать с ней, причем все только и говорили о победах; от них ждали таких плодов, что упустили из виду опасности, грозившие королевской семье. Поняв неизбежность войны, республиканцы первые ее объявили, чтобы показать, что они ее не боятся.

Я провел в Англии весь страшный 1793 год и часть 1794 года. Меня принял с чрезвычайной любезностью маркиз Ленсдаун, которого я встречал в Париже; это был человек очень благородного ума, живой и блестящий в беседе. Он еще не поддался тогда влиянию возраста. Против него было выдвинуто пошлое обвинение в коварстве, которое всегда служит как в Англии, так и во Франции для удаления людей, превосходства которых боятся; именно это помешало ему вернуться к государственной деятельности. Я часто с ним встречался, и он любезно извещал меня каждый раз, когда какой-либо выдающийся человек, с которым я желал познакомиться, посещал его. У него я встретился с Гастингсом, доктором Прайсом, доктором Пристли, подружился с Каннингом, Ромильи, Робертом Смитом, Дюмоном, Бентамом и с самим сыном лорда Ленсдауна, лордом Генри Петти, который олицетворял в себе в это время одну из надежд Англии. Все друзья Фокса, с которым я в разные периоды находился в тесных отношениях, старались сделать мое пребывание в Лондоне приятным. Я проводил утра за писанием и был очень удивлен, когда по моем возвращении из Америки во Францию мне прислали все заметки, написанные мною в этот период, и я обнаружил, что они совершенно бесполезны для той работы, которую я пытаюсь теперь написать. Мне невозможно изложить события этой эпохи; я их не знаю, нить их для меня потеряна.

К тому же, вследствие моего отсутствия из Франции в самые страшные годы революции, я не знал подробностей этих событий; я едва мог улавливать издалека их основные черты. Кроме того, я слишком часто старался отвести взор от этих отвратительных картин, в которых величайшая мерзость смешивалась с величайшей жестокостью, чтобы быть в состоянии их изобразить. Мы еще сохранили память о царствовании Генриха IV, о всем царствовании Людовика XIV, а события вчерашнего дня становятся сомнительными для тех самых людей, которые принимали в них какое-то участие: быстро сменяясь, они сами почти стирают остающиеся от них воспоминания. Может быть, от всего исходящего от народа остается только легкий отпечаток; его действия оставляют после себя преходящий след, а природа людей, которыми он пользуется, такова, что не способствует сохранению памяти о них. Неизвестные до самого дня их появления на сцене, они возвращаются в безвестность, как только оканчивается их роль.

Признаюсь, что я без всякого огорчения отнесся бы к забвению подробностей этого великого бедствия; они не имеют никакого исторического значения. Какие уроки могли бы люди извлечь из действий, лишенных плана, цели, внезапно вызванных разнузданными страстями?

Знание событий, предшествовавших катастрофе, скорее может служить для людей уроком, полезным во всех отношениях, а между тем все материалы для этого еще существуют; они помогут распознать многочисленные основные причины революции; тут откроется картина человеческих страстей, которую полезно показывать каждому, потому что она поучительна и для государей, и для вельмож, и для народов. В настоящем труде я изложил все, что было мне лично известно на эту тему; я предлагаю моим современникам последовать моему примеру, и они, вероятно, сделают это лучше моего. На мой взгляд возвращение к этим событиям прошлого имеет неоценимое преимущество, обеспечивая от всякой нетерпимости. Изучая события двадцати последних лет монархии, всякий человек, обладающий какой-либо возвышенностью мыслей и добросовестностью, должен будет признать за собой известную долю вины, вспоминая все, что он делал или что он говорил, что он писал или одобрял; каждый имел какое-то влияние; я готов сказать, что никто не знает, какие примеры он подал. Таким образом я отрицаю за людьми, которых я когда-либо встречал, будь они государи или частные лица, способность целиком понять лежащую на них ответственность.

Я не хочу сказать, что непредусмотрительность всегда одинаково вредна, от кого бы она ни исходила, но никто не может с точностью установить, какого упрека он заслуживает. Эпоха, в которую человек действует, обстоятельства, в которых он находится, определяют или по меньшей мере видоизменяют характер всех его поступков. То, что понятно, может быть, даже извинительно сегодня, заслуживает порицания завтра. К тому же я настаиваю на этом обращении к совести всех французов только для того, чтобы попытаться уничтожить всякое чувство ненависти и нетерпимости и чтобы создать благожелательное настроение, столь давно уже изгнанное с нашей прекрасной родины.

Я не имел намерения долго оставаться в Англии. Хотя номинально я был поставлен во Франции вне закона, я не хотел причислить себя к категории эмигрантов, к которой я не принадлежал. Но английский министр думал проявить свое рвение к общему делу, удовлетворив сначала известное чувство вражды к эмиграции, и поэтому, воспользовавшись законом об иностранцах (Alien Bill)(3), которого он добился от парламента, он дал мне предписание в двадцать четыре часа покинуть Англию. Если бы я последовал своему первому побуждению, я бы немедленно выехал, но чувство достоинства заставило меня протестовать против несправедливого преследования. Поэтому я обращался последовательно к Дендасу, Питту, к самому королю; когда мои ходатайства были отвергнуты, я вынужден был подчиниться и сел на судно, которое должно было раньше других отплыть в Американские Соединенные Штаты. Встречный ветер и дела капитана задержали нас на Темзе приблизительно на пятнадцать дней. Я не хотел принять предложения одного друга Дендаса, который явился на судно, чтобы настаивать на моем переходе в принадлежавший ему дом поблизости от побережья.

Все эти отказы доставляли мне удовольствие; несправедливое преследование имеет свои прелести. Я никогда не отдавал себе полного отчета в своих тогдашних ощущениях, но несомненно, что я испытывал известного рода удовлетворение. Мне кажется, что в это время общих бедствий я бы почти жалел, если бы также не подвергся гонениям.

Наконец мы отплыли. На второй день, едва выйдя из Темзы, мы испытали жестокую бурю. Я находился тогда между Францией и Англией. Это было, несомненно, одно из самых критических положений, в каком только можно было очутиться. Я видел Францию... Моя голова была там внесена в проскрипционный список... Возвратиться в Англию... Моей безопасности там ничто не угрожало, но было слишком тягостно просить убежища у правительства, которое хотело меня оскорбить.

К счастью, угрожавшая нам опасность, замеченная с берега, побудила нескольких моряков из Фальмута презреть ярость моря и прийти к нам на помощь. Мы смогли укрыться в порту. Пока чинили наше судно, у которого пострадали все снасти, одно довольно примечательное обстоятельство прибавило новое впечатление ко всем тем, которые мне пришлось пережить во время этого путешествия. Содержатель постоялого двора, у которого мы довольствовались, сообщил мне, что у него стоит один американский генерал. Я высказал желание его видеть. После обмена обычными любезностями я задал ему несколько вопросов о его стране, которые, начиная уже с первого из них, как мне казалось, затруднили его. После нескольких бесполезных попыток оживить разговор, который он вяло поддерживал, я спросил его, не даст ли он мне писем в Америку. "Нет,сказал он, и после нескольких мгновений молчания, видя мое изумление, он добавил: – я, может быть, единственный американец, который не может дать вам писем к себе на родину... Все мои связи с ней разорваны... Я никогда не смогу туда вернуться". Он не решался назвать себя. Это был генерал Арнольд! Я должен признаться, что мне стало очень жаль его, за что политические пуритане, может быть, осудят меня, но я себя за это не упрекаю, так как я присутствовал при его терзаниях.

Мы покинули Фальмут. Ветер был нам благоприятен; каждый пассажир на палубе корабля восклицал с выражением радости, обращая взор к берегу: "Я еще вижу землю". Один я испытал облегчение, когда перестал ее видеть. В этот момент море имело для меня большую прелесть; ощущения, которые оно вызывало, соответствовали моему настроению.

После нескольких недель плавания я был как-то утром разбужен криком, которого я опасался: "Земля! Земля!" Капитан, экипаж и пассажиры – все обнаруживали самую нетерпеливую радость. Поднявшись на палубу, я заметил одновременно лоцмана, явившегося, чтобы провести нас в Делавэр, и судно, покидавшее берег. Я спросил лоцмана о назначении этого судна. Он сказал мне, что оно плывет в Калькутту. Тогда я немедленно послал к капитану судна барку, чтобы спросить его, не согласится ли он взять еще одного пассажира. Назначение судна было для меня безразлично; путешествие должно было быть продолжительно, а я именно желал не покидать моря. Так как места для пассажиров были все заняты, то мне пришлось продолжать путь в Филадельфию.

Я прибыл туда, преисполненный нерасположения к новизнам, которые обычно интересуют путешественников. С трудом я возбудил в себе некоторое любопытство. В Филадельфии я встретил голландца Казенове, которого я знал в Париже, человека довольно просвещенного ума, но медлительного и робкого, с очень беспечным характером. Он был мне весьма полезен как своими достоинствами, так и недостатками. Так как он мне ничем не докучал и так как сам он мало чем интересовался, то мне не приходилось давать ему отпора. Не встречая ни противодействия, ни советов, ни указаний, я руководствовался только своим инстинктом и незаметным образом начинал с большим вниманием относиться к величественной картине, которая была у меня перед глазами.

Прошло только двенадцать лет с тех пор, как Северная Америка перестала быть колонией, но первый период свободы был потерян для ее благоденствия вследствие неудовлетворительности ее первой конституции. Ввиду того, что основы общественного доверия не были заложены, бумажные деньги, более или менее обесцененные, возбудили корыстолюбие, способствовали недобросовестности, внесли неуверенность во все сделки и заставили упустить из виду учреждения, провозглашенные в первые годы независимости. Лишь в 1789 году, в эпоху новой феодальной конституции, собственность в Соединенных Штатах получила истинную устойчивость, были установлены социальные гарантии, обеспечивающие внешние сношения, и правительство Соединенных Штатов заняло надлежащее место среди держав.

Это было начало Соединенных Штатов.

Влечение к морю продолжало меня преследовать, и пребывание в этой громадной стране, ничего не напоминавшей мне, почти не означало для меня расставания с ним.