Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Ш Талейран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Он ходил взад и вперед по комнате и через несколько минут прервал молчание словами: "В разговоре с ним я больше к этому вопросу не вернусь, чтобы не показать, что я придаю ему такое серьезное значение; в сущности само наше свидание с окружающей его таинственностью должно внушить Австрии уважение; она будет думать, что подписано секретное соглашение а я не стану ее разубеждать. Если бы по крайней мере Россия побудила своим примером императора Франца признать Иосифа королем Испании, то это было бы уже кое-что, но я на это не рассчитываю; то, что я достиг в восемь дней с императором Александром, потребовало бы в Вене годы. Я не понимаю вашей склонности к Австрии, ведь это политика старой Франции".-"Ваше величество, я считаю, что такова должна быть политика и новой Франции и, смею добавить, также ваша, потому что вы, ваше величество, являетесь именно тем государем, на которого более всего рассчитывают для защиты цивилизации. Появление России при заключении мира в Тешене было большим бедствием для Европы, а Франция совершила серьезную ошибку, не сделав ничего, чтобы этому помешать".-"Сейчас, мой дорогой, дело идет не об этом, надо исходить из существующего положения. Что касается прошлого, то начинайте, если вам угодно, с Вержена. Теперь совершенно не интересуются цивилизацией".-"Теперь думают, вероятно, только о делах?"– "Вы не отгадали; знаете ли вы, почему никто не действует со мной честно? Да потому, что у меня нет потомства, и все считают, что французская корона лишь пожизненно на моей голове, В этом тайна всего, что вы здесь видите: меня боятся, и каждый выпутывается, как умеет; такое положение вещей плохо для всех, и когда-нибудь,-добавил он торжественно,-его придется исправить. Продолжайте встречаться с императором Александром; я, может быть, обошелся с ним несколько резко вовремя нашего совещания, но я хочу расстаться с ним в добрых отношениях; в моем распоряжении еще есть несколько дней; мы едем завтра в Веймар, и мне будет нетрудно быть любезным в Иене, где в мою честь будет устроено празднество. Вы прибудете в Веймар до меня; герцогиня слишком великосветская дама и не поедет в Иену, но скажите ей, что я желаю видеть там всех ученых людей, собирающихся вокруг нее, и что я прошу их об этом предупредить. Было бы досадно, если бы подробности этого путешествия скоро забылись".

Император отправил в Веймар всю труппу Французской комедии. День начался охотой под Иеной, затем последовал парадный обед за столом в виде подковы, за которым были размещены лишь царствующие особы. Я отмечаю это слово, так как оно дало повод оказать Наполеону еще один знак уважения, посадив за этим столом князя Невшательского и меня(10). По выходе из-за стола все отправились в театр, где перед государями и принцами, приехавшими из Эрфурта в Веймар, играли "Смерть Цезаря". После спектакля перешли в бальный зал. Это было прекрасное помещение, большое, высокое, квадратной формы, с верхним светом и с рядом колонн. Впечатление, произведенное "Смертью Цезаря", быстро рассеялось благодаря присутствию множества молодых и красивых дам, приехавших на бал. Наполеон любил обсуждать серьезные вопросы в гостиных, на охоте, на балу, иногда за карточным столом. Ему казалось, что этим он подчеркивает свою недоступность тем влияниям, которые на обыкновенных людей оказывает такого рода времяпровождение. Обойдя залу и побеседовав с несколькими молодыми дамами, имена которых он спросил у камергера герцога, Фридриха Мюллера, получившего распоряжение сопровождать его, он покинул большую залу и попросил Мюллера привести к нему Гете и Виланда. Мюллер не состоял в родстве с знаменитым историком Иоганном Мюллером, но он принадлежал к веймарскому литературному обществу и, мне кажется, состоял его секретарем. Он направился за указанными лицами, которые наблюдали вместе с некоторыми другими членами этого общества прекрасное и редкое зрелище, открывавшееся перед ними. Гете, подойдя к императору, попросил позволения их назвать. Я не перечисляю этих имен, так как их не оказалось в той очень подробной записке, которую мне передал на следующий день Мюллер. Я просил его записывать все, что он будет наблюдать во время этой поездки, чтобы сравнить это с тем, что я записывал сам. "Я надеюсь, вы довольны нашими спектаклями,– сказал император Гете.-Присутствовали ли на них эти господа?"-"Они были на сегодняшнем представлении, ваше величество, но не в Эрфурте".-"Это меня огорчает; хорошая трагедия представляет самую лучшую школу для выдающихся людей. С известной точки зрения она превосходит самую историю. Наилучший исторический труд производит лишь небольшое впечатление. Когда человек находится в одиночестве, то он испытывает лишь слабые волнения, но впечатление, производимое на целое собрание людей, оказывается более сильным и длительным. Уверяю вас, что историк, которого постоянно цитируют, то есть Тацит, не научил меня ничему. Знаете ли вы более великого и более несправедливого хулителя человечества, чем подчас бывает он? В самых обыденных поступках он обнаруживает преступные мотивы; он превращает всех императоров в отчаянных негодяев для того, чтобы заставить восхищаться своим гением, который их постиг. Правильно говорят, что его "Анналы" представляют собой не историю империи, а выписку из римских канцелярий. У него все полно обвинениями, обвиняемыми и людьми, вскрывающими себе вены в ванне. Говоря все время о доносительстве, он в сущности самый большой доносчик. А какой стиль! Как беспросветная ночь! Я не большой латинист, но туманность Тацита видна из тех десяти или двенадцати итальянских и французских переводов, которые я читал; из этого я вывожу, что она вытекает из того, что называется его гением, как и из его стиля. Она неотделима от его способа выражения, потому что заключается в самом характере его восприятия. Я слышал хвалы ему за тот страх, который он внушает тиранам, но он вызывает у них страх перед народом, а это большое бедствие для самих народов. Разве я не прав, господин Виланд? Но я мешаю вам, мы присутствуем здесь не для того, чтобы говорить о Таците. Посмотрите, как хорошо танцует император Александр".

"Я не знаю, зачем мы здесь присутствуем, ваше величество,– ответил Виланд,-но я знаю, что в эту минуту ваше величество делает меня самым счастливым человеком на земле".– "Ну, так ответьте мне".-"Ваше величество, после сказанного вами я забываю, что вы владеете двумя престолами. Я вижу в вас лишь представителя литературы и знаю, что ваше величество не пренебрегает этим званием; ведь я помню, что, отбывая в Египет, вы подписывали письма: Бонапарт, член Французского института и главнокомандующий. Поэтому я попытаюсь, ваше величество, отвечать вам, как представителю литературы. В Эрфурте, когда я подвергался вашей критике, я почувствовал, что слабо защищаюсь, но мне кажется, что Тацита я могу защитить лучше. Я согласен, что его главная цель сводится к наказанию тиранов, но он указывает на них не рабам, которые способны взбунтоваться только для того, чтобы переменить тирана; он обращается к вековой справедливости и к человечности. Ведь существование людского рода будет, вероятно, так продолжительно и сопровождаться таким количеством бедствий, что разум сумеет в конце концов приобрести ту силу, которой до сих пор обладали одни лишь страсти".-"Это говорят все наши философы. Я ищу эту силу разума, но нигде ее не нахожу".-"Ваше величество, лишь с недавних пор число читателей Тацита сильно выросло, а это заметный успех человеческого разума; ведь в продолжение веков академии интересовались им не больше, чем царские дворы. Рабы чужого вкуса, как и слуги деспотизма, боялись его. Лишь когда Расин назвал его самым великим живописцем древности, ваши и наши университеты решили, что это, может быть, правда. Ваше величество говорит, что, читая Тацита, вы видите доносителей, убийц и разбойников, но ведь такова-то именно была Римская империя под управлением тех чудовищ, которых описывает Тацит. Гений Тита Ливия обозревал вселенную, следуя за римскими легионами; гений Тацита почти всегда сосредоточивался в римских канцеляриях, так как в них можно найти всю историю империи. Да вообще,-заявил Виланд воодушевленным голосом,-только канцелярии позволяют ознакомиться у всех народов с теми несчастными временами, когда государи и народы, враждебные друг другу в своих принципах и взглядах, жили в постоянном взаимном страхе. Тогда все превращается в уголовное дело, и кажется, что центурионы и палачи приносят смерть чаще, чем время и сама природа. Ваше величество, Светоний и Дион Кассий сообщают о гораздо большем количестве злодеяний, чем Тацит, но их стиль лишен выразительности, в то время как ничто не может быть ужаснее кисти Тацита. Тем не менее его гений неумолим лишь в той мере, как сама справедливость. Как только появляется что-нибудь отрадное, хотя бы в чудовищное царствование Тиберия, его взор тотчас же это отыскивает, он это схватывает и выдвигает с тем блеском, который он придает всему. Он находит основания для похвалы даже такому глупцу, как Клавдий, слабоумие которого в сущности сводится к особенностям его характера и к его распущенности. Это беспристрастие, представляющее самое высокое свойство справедливости, Тацит проявляет в отношении самых противоположных явлений, в отношении как республики, так и империи, как граждан, так и государей. По характеру его гения следовало бы думать, что он может любить только республику; это мнение как будто подкрепляется его словами о Бруте, Кассии и Кодре, так глубоко врезавшимися в память всей нашей молодежи. Но когда он говорит об императорах, столь счастливо примиривших то, что считалось непримиримым, именно– империю со свободой, то чувствуешь, что искусство править кажется ему самым прекрасным открытием на земле".

Принц-примас, приблизившийся к разговаривающим, и вся маленькая веймарская академия, окружившая Виланда, не могли скрыть своего восхищения.

"Ваше величество,-продолжал он,-правильно сказать о Таците, что тираны бывают наказаны, когда он их изображает, но еще вернее,-что добрые государи бывают вознаграждены, когда он рисует их образ и доставляет им славу".-"Я имею дело с слишком сильным противником, господин Виланд, и вы не пренебрегаете ни одним из своих преимуществ. Мне кажется, что вы знали о моей нелюбви к Тациту. Переписываетесь ли вы с Мюллером, которого я видел в Берлине?"-"Да, ваше величество".-"Сознайтесь, что он написал вам о содержании нашей беседы".-"Действительно, ваше величество, от него я узнал, что ваше величество охотно беседовали о Таците, но не любите его". -"Я еще не считаю себя совершенно разбитым, господин Виланд, с этим я могу согласиться с трудом. Завтра я возвращаюсь в Эрфурт, и там мы возобновим наш спор. В моем арсенале имеется хороший запас оружия для доказательства, что Тацит недостаточно проник в сущность причин и внутренних двигательных сил событий; он недостаточно обнаружил тайну тех поступков, о которых он рассказывает, и их взаимную связь, чтобы подготовить суждение потомства, которое должно судить о людях и правительствах, исходя из их эпохи и окружавших их условий".

Император окончил этот разговор, сказав Виланду с любезным видом, что удовольствие, доставляемое беседой с ним, заставляет его вести себя скандально в отношении танцующих, и с этим он удалился с принцем-примасом. Остановившись на несколько минут, чтобы посмотреть прекрасную кадриль и поговорить с герцогиней Саксен-Веймарской об изяществе и красоте этого блестящего празднества, он покинул бал и отправился в приготовленное для него великолепное помещение. Молодые академики, опасаясь, чтобы память не изменила им, успели уже уйти, для того чтобы записать все слышанное ими. На следующий день, назначенный для нашего отъезда, Мюллер явился ко мне в семь часов утра, чтобы проверить, точно ли записаны нападки императора на Тацита. Я изменил несколько слов, и это дало мне право получить полную копию труда указанных господ, "предназначенного для литературных архивов Веймара. Утром мы покинули это прекрасное место. Короли Саксонии, Вюртемберга и Баварии отбыли в свои государства.

По возвращении в Эрфурт император Наполеон стал более чем когда бы то ни было предупредителен, дружественен и откровенен с императором Александром. Соглашение, сделавшееся таким бессодержательным, было заключено почти без всяких возражений; казалось, что Наполеон испытывает истинное желание делать лишь то, что может быть угодно его августейшему союзнику. "Беспокойная жизнь меня утомляет,-говорил он императору Александру,-я нуждаюсь в покое и стремлюсь лишь дожить до того момента, когда можно будет безмятежно отдаться прелестям семейной жизни, к которой меня влекут все мои вкусы. Но это счастье,-добавил он с проникновенным видом,– создано не для меня. Без детей не может быть семьи, а разве я могу их иметь! Моя жена старше меня на десять лет. Я прошу простить меня: все, что я говорю, может быть, смешно, но я следую движению своего сердца, которое радо излиться вам". Затем он стал распространяться на тему о длительной разлуке, больших расстояниях, трудности встреч и так далее. "Но до обеда остается лишь несколько минут,-сказал он,-а мне надо восстановить всю свою сухость к прощальной аудиенции, которую я должен дать Винценту".

Император Александр находился даже вечером под обаянием этого интимного разговора. Я встретился с ним поздно, так как Наполеон, довольный проведенным днем, надолго задержал меня после вечерней аудиенции. В его волнении было что-то странное; он задавал мне вопросы, не дожидаясь ответов, он обращался ко мне и пытался высказать что-то скрывавшееся между слов.

Наконец он произнес веское слово "развод". "Его предписывает мне,-сказал он,-судьба, и этого требует спокойствие Франции. У меня нет наследника. Иосиф ничего собой не представляет, и у него только дочери. Я должен основать династию, но я могу это сделать, лишь вступив в брак с принцессой из одной из царствующих в Европе старых династий. У императора Александра есть сестры, и возраст одной из них мне подходит. Поговорите об этом с Румянцевым. Скажите ему, что после окончания испанского дела я готов на его планы раздела Турции, остальные же доводы вы найдете сами, так как я знаю, что вы сторонник развода; могу вам сказать, что такого мнения держится и сама императрица Жозефина".-"Если ваше величество разрешит, то я ничего не скажу Румянцеву. Хоть он и герой из романа Жанлис "Рыцари лебедя"(11), но я не считаю его достаточно проницательным. И затем, после того как я наставлю Румянцева на правильный путь, ему придется повторить императору все сказанное мною, но сумеет ли он это хорошо сделать? Я не могу быть в этом уверен. Гораздо естественнее и, могу сказать, гораздо легче серьезно поговорить по этому важному делу с самим императором Александром. Если ваше величество разделяет такую точку зрения, то я возьму на себя начало этих переговоров".-"В добрый час,-ответил император,-но только запомните, что не надо говорить с ним от моего имени; вы должны обратиться к нему как француз, чтобы он добился у меня решения, которое обеспечит устойчивость Франции, так как после моей смерти ее судьба может оказаться ненадежной. Выступая в качестве француза, вы можете говорить все, что вам угодно. Иосиф, Люсьен и вся моя семья дают вам хорошие доводы для доказательств; вы можете говорить о них все, что вам заблагорассудится, так как для Франции они не представляют ничего. Даже моему сыну,-но на это бесполезно указывать,-пришлось бы часто напоминать, чей он сын, чтобы он мог спокойно править".

Было уже поздно, но тем не менее я рискнул отправиться к княгине Турн-и-Таксис, прием у которой еще не окончился. Император Александр оставался у нее позже обычного; он передал княгине с удивительным доверием всю грустную сцену, происшедшую утром. "Никто не имеет,-говорил он,-правильного представления о характере этого человека. Все его действия, которые тревожат другие страны, вызываются вопреки его воле его положением. Никто не знает, насколько он добр. Вы верите в это, не правда ли, вы ведь так хорошо его знаете?"– "Ваше величество, у меня есть много личных оснований верить в это, и я всегда охотно их привожу. Осмелюсь ли я просить ваше величество дать мне завтра утром аудиенцию?"-"Охотно, но я не знаю, до свидания с Винцентом или после него. Я должен еще написать письмо императору Францу".-"Ваше величество, если вы позволите, то лучше после; мне было бы очень досадно задержать такое доброе дело; императора Франца необходимо успокоить, и я не сомневаюсь, что ваше письмо достигнет этой цели".-"Во всяком случае таково мое намерение". Император с удивлением заметил, что было уже около двух часов. На следующий день, прежде чем отправиться на назначенную ему аудиенцию, Винцент зашел ко мне. Я был вправе ему сказать, что он должен быть в высшей степени удовлетворен всеми вообще и императором Александром в частности. Его лицо просияло. Прощаясь со мной, он дружески и с признательностью пожал мне руку. Он уехал в Вену тотчас же после аудиенции, а я в это время мысленно перебирал все средства, которые следовало применить, чтобы с успехом выполнить, наперекор общим желаниям и собственным взглядам, порученное мне дело. Сознаюсь, что новые узы между Францией и Россией казались мне опасными для Европы. По моему мнению, следовало достичь лишь такого признания идеи этого брачного союза, чтобы удовлетворить Наполеона, но в то же время внести такие оговорки, которые затруднили бы его осуществление. Все искусство, которое я считал нужным применить, оказалось с императором Александром излишним. Он понял меня с первого же слова и понял точно так, как я хотел. "Если бы дело касалось только меня,– заявил он,-то я охотно дал бы свое согласие, но этого недостаточно: моя мать сохранила над своими дочерьми власть, которую я не вправе оспаривать. Я могу попытаться на нее воздействовать; возможно, что она согласится, но я все же не решаюсь за это отвечать. Так как мною руководит истинная дружба к императору Наполеону, то это должно его удовлетворить. Скажите ему, что через несколько минут я буду у него".– "Ваше величество, не забудьте, что разговор должен носить сердечный и торжественный характер. Вы будете говорить, ваше величество, об интересах Европы и Франции. Европе необходимо, чтобы французский престол был защищен от всяких бурь, и средство, предложенное вашим величеством, должно привести к этой цели".-"Да, это составит тему моего разговора, она очень плодотворна. Сегодня вечером мы увидимся у княгини Турн-и-Таксис". Я пошел предупредить императора Наполеона, который был восхищен тем, что ему предстоит отвечать, но отнюдь не просить. У меня едва хватило времени добавить еще несколько слов, как император Александр уже сходил во дворе с лошади. Оба императора оставались вдвоем несколько часов; с этого момента всему двору приходилось изумляться тем дружеским выражениям, с которыми они обращались друг к другу; в последние дни даже строгость этикета была ослаблена. Всюду чувствовался дух согласия и полное удовлетворение императоров. Важное дело о разводе было начато так, что император Наполеон мог давать удовлетворительные ответы всем лицам, связанным с императрицей Жозефиной, которые считали ее возвышение гарантией своего личного положения.

Наполеону уже казалось, что он закладывает основания настоящей империи. Со своей стороны, русский император думал, что лично связал его с собой; он лелеял мысль, что одним своим влиянием он дал русской системе поддержку того, кого восхвалял весь мир и гений которого разрушал все затруднения.

В театре он встал в присутствии всего Эрфурта и взял руку Наполеона в момент, когда произносились стихи из "Эдипа":

L'amitie d'un gnand homme est un present des dieux!

("Эдит" Вольтера, действие I, явление 1: Дружба великого человека является даром богов.)

Они оба считали, что необходимы друг другу для их общего будущего. Когда закончились дни, отведенные для свидания, то каждый из них роздал награды свите своего союзника, и они расстались с выражениями живейшего сожаления и полнейшего доверия.

Последнее утро в Эрфурте Наполеон посвятил обществу. Зрелище, которое представлял в этот последний день его дворец, никогда не исчезнет из моей памяти. Он был окружен владетельными князьями, у которых он уничтожил армии, отторгнул владения или которых он просто принизил. Среди них не нашлось никого, кто бы решился обратиться к нему с какой-либо просьбой; каждый желал только, чтобы Наполеон его заметил и притом заметил последним, чтобы сохраниться в его памяти. Вся эта откровенная низость осталась без вознаграждения. Он отличил лишь веймарских академиков и говорил только с ними; он захотел в этот последний момент произвести на них особое впечатление и спросил у них, много ли в Германии отвлеченных мыслителей. "Да, ваше величество,-ответил один,-их довольно много".-"Я жалею вас. Они имеются у меня в Париже, это мечтатели и опасные мечтатели: они все скрытые и даже не слишком скрытые материалисты. Господа,-заговорил он, возвышая голос,-философы мучаются над созданием систем; они тщетно пытаются создать систему лучшую, чем христианство, которое, примиряя человека с самим собой, в то же время обеспечивает общественный порядок и спокойствие государств. Ваши теоретики разрушают все иллюзии, а эпоха иллюзий составляет для народов, как и для отдельных лиц, счастливый возраст. Покидая вас, я уношу с собой одну из таких иллюзий, которая мне драгоценна: надежду, что вы сохраните обо мне добрую память". Спустя несколько минут он был уже в экипаже и уезжал, чтобы завершить, как он полагал, покорение Германии.

Я прилагаю здесь договор, подписанный в Эрфурте. Можно найти некоторую разницу в расположении статей в проекте, который император просил меня составить, и в этом договоре. Статья, относящаяся к Валахии и Молдавии, с первого взгляда кажется измененной, однако, формально признавая присоединение обеих этих провинций к Российской империи, император Наполеон требует сохранения своего согласия на такое присоединение в глубочайшем секрете (точное выражение), так что эта статья приобретала, по его мнению, в проекте и в самом договоре почти одинаковый смысл. Надо отметить, что последняя редакция договора не содержала двух статей, внесенных Наполеоном в проект, именно статьи, по которой он становился судьей в вопросе об обязательности для России объявления войны Австрии, и другой, относящейся к продвижению одного русского корпуса к австрийской границе под предлогом отношении, создавшихся между петербургским кабинетом и Оттоманской Портой.

Эрфуртская конвенция, подписанная 12 октября 1808 года.

Ратифицирована 13 октября 1808 года

"Его величество император французов, король италийский, протектор Рейнского союза и так далее.

И его величество император всероссийский и так далее.

Желая придать соединяющему их союзу все более тесный и навеки нерушимый характер и оставляя за собой возможность впоследствии, в случае надобности, прийти к соглашению о том, какие принять новые решения и какие направить новые средства борьбы против Англии, общего их врага и врага континента, решили установить в особой конвенции начала, которым они постановили неизменно следовать во всех своих выступлениях с целью восстановления мира.

Для сего они назначили: его величество император французов и так далее-его сиятельство Жан-Баптиста Нонпер де Шампаньи, имперского графа и так далее и министра внешних сношений.

Его величество император всероссийский и так далее– его сиятельство графа Николая Румянцева, действительного тайного советника, члена Государственного совета, министра иностранных дел и так далее, которые пришли к следующему соглашению:

Статья I. Его величество император французов и так далее и его величество император всероссийский и так далее подтверждают и, поскольку это требуется, возобновляют союз, заключенный ими в Тильзите, обязуясь не только не заключать с общим врагом никакого сепаратного мира, но и не вступать с ним ни в какие переговоры и не принимать от него никаких предложений иначе, как с общего согласия.

Статья II. Решив оставаться в нерасторжимом союзе на случай мира и войны, высокие договаривающиеся стороны постановляют назначить уполномоченных для мирных переговоров с Англией и отправить их для этого в тот континентальный город, который будет ею указан.

Статья III. В течение всего хода переговоров, если они будут иметь место, уполномоченные обеих высоких договаривающихся сторон будут постоянно действовать в самом полном согласии; ни одному из них не будет дозволено не только поддерживать, но даже принимать или одобрять, наперекор интересам другой договаривающейся стороны, какое бы то ни было предложение или просьбу английских уполномоченных, которое, будучи само по себе благоприятно английским интересам, могло бы также представить некоторые выгоды для одной из договаривающихся сторон.

Статья IV. Основанием договора с Англией будет служить принцип uti possidetis(12).

Статья V. Высокие договаривающиеся стороны обязываются считать непременным условием мира с Англией признание ею вхождения Финляндии, Валахии и Молдавии в состав Российской империи.

Статья VI. Они обязываются равным образом считать непременным условием мира признание Англией нового порядка вещей, установленного Францией в Испании.

Статья VII. Обе высокие договаривающиеся стороны обязываются не принимать в течение переговоров никакого представления, предложения или сообщения, не известив о нем немедленно подлежащие дворы; если же указанные предложения будут сделаны на конгрессе, собравшемся для заключения мира, то уполномоченные обеих сторон обязаны их друг другу сообщить.

Статья VIII. Так как вследствие революций и преобразований, потрясающих Оттоманскую Порту и не представляющих ей никакой возможности дать, а следовательно-никакой надежды получить от нее достаточные гарантии личности и имуществ жителей Валахии и Молдавии, его величество император всероссийский довел уже с этой стороны границы своей империи до Дуная и присоединил к ней Валахию и Молдавию, признавая лишь под этим условием неприкосновенность Оттоманской империи, то его величество император Наполеон признает указанное присоединение и перенесение границ Российской империи до Дуная.

Статья IX. Его величество император всероссийский обязывается сохранить предшествующую статью в глубочайшем секрете и вступить либо в Константинополе, либо в любом ином месте в переговоры с целью достичь, если возможно, мирным путем уступки этих двух провинций, Франция отказывается от посредничества. Уполномоченные или представители обоих народов предварительно придут к соглашению относительно своих выступлений с целью не создавать угрозу дружбе существующей между Францией и Портой, а также безопасности французов, проживающих в факториях Леванта, а также с целью воспрепятствовать Порте броситься в объятия Англии.

Статья X. Если, вследствие отказа Оттоманской Порты уступить обе эти провинции, разгорится война, то император Наполеон не примет в ней никакого участия и ограничится оказанием своих услуг перед Оттоманской Портой. Но если бы Австрия или какая-нибудь другая держава присоединилась в указанной войне к Оттоманской империи, то его величество император Наполеон немедленно присоединится к России, так как в этом случае вступает в силу общий союз, соединяющий обе империи.

В случае, если бы Австрия начала войну с Францией, то император всероссийский обязывается выступить против Австрии и присоединиться к Франции, так как этот случай также считается одним из тех, при котором вступает в силу союз, соединяющий обе империи.

Статья XI. Высокие договаривающиеся стороны обязываются, однако, сохранять целость остальных владений Оттоманской империи. Они сами не намерены ничего предпринимать и не потерпят никаких выступлений против какой бы то ни было части этой империи без предварительного соглашения с ними.

Статья XII. Если меры, принятые обеими высокими договаривающимися сторонами для восстановления мира, окажутся бесплодными, вследствие того ли, что Англия отвергнет сделанное ей предложение, или вследствие того, что переговоры будут прерваны, то их августейшие величества снова встретятся на протяжении года для соглашения о совместных военных операциях и способах их ведения с привлечением всех средств обеих империй.

Статья XIII. Обе высокие договаривающиеся стороны, желая вознаградить верность и твердость, с которыми король датский поддерживал общее дело, обязываются предоставить ему вознаграждение за его жертвы и признать приобретения, которые он сумеет сделать в настоящей войне.

Статья XIV. Настоящая конвенция будет считаться секретной не меньше чем в продолжении десяти лет.

Эрфурт, 12 октября 1808 года".

ПРИМЕЧАНИЯ

(1) Французским послом был тогда Коленкур.

(2) Речь идет о письме Наполеона Александру I, написанном в феврале 1808 г. Оно опубликовано в "Correspondance de Napoleon I", t. 16, р. 498.

(3) "Аталия" – трагедия Расина.

(4) "Циина", "Гораций", "Родогуна" и "Сид" – трагедии Корнеля; "Андромаха", "Британник", "Митридат", "Ифигения в Авлиде", "Федра" и "Баязет" – Расина; "Заира", "Смерть Цезаря", "Магомет" – Вольтера; "Радамист" трагедия французского драматурга Кребильона (1674– 1762); "Эдип" – одноименные трагедии Корнеля и Вольтера; здесь предполагается, очевидно, трагедия Вольтера. "Манлий", по полному названию "Манлий Капитолийский", – трагедия французского драматурга Лафосса (1653-1708).

(5) Очевидно, Талейран путает "Лагерь Валленштейна" и "Смерть Валленштейна" – драмы Шиллера с исторической работой того же автора "История Тридцатилетней войны".

(6) "Танкред" – трагедия Вольтера.

(7) Речь идет о Саксен-Веймарском герцоге (см. указатель).

(8) "Век Людовика XIV" – исторический труд Вольтера.

(9) "Приключения Телемака" – эпический роман французского писателя Фенелона (1651-1715), написанный им для внука Людовика XIV и содержащий много намеков на царствование последнего.

(10) Талейран получил от Наполеона в дар и в потомственное владение самостоятельное княжество Беневентское, находившееся в Италии и входившее ранее в состав папских владений; в 1814 г. оно было возвращено папе.

(11) "Рыцари лебедя", или "Двор Карла Великого", – исторический роман Жанлис, в котором автор изображает под покровом вымысла некоторые эпизоды французской революции и деятелей своей эпохи, в том числе, как предполагалось, и гр. Румянцева.