Текст книги "В сетях любви"
Автор книги: Сесилия Грант
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Ждать больше нельзя. Еще тридцать секунд – и их глаза привыкнут к темноте. И они заметят его.
К шороху прибавился еле слышный шепот. Он осторожно положил руки на подлокотники и сжал их. Двадцать секунд, не больше.
Смешать карты этой сексуально озабоченной парочке. А главное, смутить женщину, наказать за то, что позволила мистеру Квадратная Челюсть попользоваться ею после того, как он без зазрения совести расписывал знакомым ее достоинства. Неужели у нее совсем нет гордости? Если нет, то и беречь нечего. Зря он упрекал Каткарта в некорректности.
Девятнадцать, двадцать. Судя по звукам, они полностью поглощены друг другом. Он осторожно приподнялся в кресле, наклонился вперед и выглянул из-за книжного шкафа, желая убедиться, что они его не замечают.
И замер.
Он был готов к чему-то омерзительному, к грубому совокуплению хама, охваченного похотью, и шлюхи, научившейся своему ремеслу у миссис Пэрриш. Хотя то, что происходило, и в самом деле было омерзительно. И само бегство этой парочки в библиотеку, и сам Квадратная Челюсть, лапающий свою любовницу, – все это вызывало у него отвращение.
Однако увиденное… смутило Уилла, если это правильное слово. Он понял одно: «омерзительно» неприменимо к этой женщине.
Она стояла спиной к шторе с закрытыми глазами и поднятой головой и раскачивалась в сладостной неге. Неожиданно она подняла вверх руки – без перчаток и с необыкновенной грацией сплела запястья. Как танцовщица из сказки, которая зачаровывала мужчин, а потом отрубала им голову. Ее обнаженные пальчики сомкнулись на складке шторы, и он представил, как она мнет бархат, плотный и шелковистый, такой нежный, что хочется урчать от удовольствия. А еще он представил, каково это – быть тем самым бархатом, зажатым в ее руке. Он так увлекся грезами, что не заметил, как вцепился в угол книжного шкафа.
Его взгляд поднялся от ее руки на лицо. Кажется, он не считал ее красавицей? Сейчас, в лунном свете, вернее, в скудных его остатках, ему открылась истина. Ее резкие черты – подбородок, нос, скулы – смягчились и приобрели удивительную гармоничность. Бледная кожа напоминала опал на дне озера с прозрачной чистой водой. Бледное горло. Бледные плечи. Бледная грудь совершенной формы, выступающая из съехавшего корсажа. Однако он не позволил себе задержать взгляд на ее груди. Надо убираться отсюда, причем поскорее.
Еще один, последний взгляд на ее лицо. Она слегка склонила голову влево, потом вправо, как будто разминала затекшие мышцы шеи. Затем она выпрямилась, и сочетание света и тени на ее лице снова изменилось. Она открыла глаза и посмотрела прямо на него.
Ничего не сказала, не отпрянула от своего любовника, не стала лихорадочно поправлять корсаж, не прикрыла грудь руками. Лишь расширившиеся глаза свидетельствовали о том, что ей известно о присутствии постороннего. И этого короткого мгновения, одной-двух секунд хватило, чтобы он почувствовал себя полнейшей скотиной.
Руке стало больно – так сильно он сжал угол шкафа. Он не мог отвести взгляд, не говоря уже о том, чтобы извиниться, поклониться и выйти из комнаты. Он стоял неподвижно, будто его пригвоздили к месту, а она тем временем успела вернуть себе самообладание. Теперь ее лицо не выражало ничего, кроме вызова: «Осуди меня, если посмеешь». Но вскоре и это выражение исчезло. Она стала смотреть сквозь него, мимо него, вдаль.
Он перестал быть объектом ее внимания. Наблюдает он за ней или нет – ей это было совершенно безразлично. Она опустила руки – опять же с удивительной грацией танцовщицы – и положила их на выпуклые бицепсы Роанока. Он целовал ее плечи и шею, пока продолжался этот короткий обмен взглядами, а потом принялся задирать юбку.
Уилл наконец-то оторвал руку от угла шкафа. Он не желал видеть, что последует позже. Он с радостью увидел бы это в своих мечтах, а наблюдать это наяву было мучительно.
Им неожиданно овладел приступ упрямства, который заставил его поклониться. Пока он на цыпочках шел к выходу, она и Квадратная Челюсть не смотрели в его сторону. Приоткрыв дверь, Уилл с облегчением закрыл ее за собой и выскользнул в коридор.
К ужину они не появились. Уилл отведал три блюда, но мучивший его внутренний голод так и не унялся.
Все это бессмысленно. Она не для него. Да, она усладила его взор и пробудила его воображение, однако это не делает ее особенной. Когда для него наступит время снова отдать себя во власть женщины, он будет оценивать ее не только по этим умениям. Ведь он так и не слышал из уст мисс Слотер ни единого слова. Не исключено, что едва она откроет рот, как всем станет ясно, что она безмозглая мегера.
Ему оставалось надеяться, чтобы это было именно так. Потому что тогда она не сможет вносить в его душу такое сильное смятение.
Что бы ни заставило их забыть об ужине, они все же успели подкрепиться к тому моменту, когда возобновилась карточная игра. Роанок занял свое место за столом, где играли в двадцать одно, и на этот раз любовница устроилась у него на коленях. От внимательности и сосредоточенности, которые она проявляла при игре в вист, не осталось и следа. Она привалилась к Роаноку, положила голову ему на плечо и из-под полуопущенных век отстраненно наблюдала за игрой. Всем своим видом она напоминала набившую брюхо львицу, которой еще неделю не надо думать о пропитании или о чем-либо другом.
Уилл смотрел куда угодно, только не на нее. Он пришел сюда с определенной целью, перед ним стоит важная задача. Для его плана требуется три тысячи фунтов, но только Господь знает, есть ли у него шанс выиграть эту сумму.
Наступило три часа ночи, потом четыре утра – он определил это по украшенным драгоценными камнями карманным часам Каткарта. Они лежали на столе между ними, в комнате часов не было. Его выигрыш составлял двести фунтов. Мужчины играли вяло, кто-то то и дело засыпал, и соседи вынуждены были его будить, когда доходила очередь. Такая обстановка на руку тому, кто смог сохранить ясность рассудка.
Виконт пихнул его локтем и, когда он повернулся к нему, взглядом указал туда, куда он запрещал себе смотреть. Голова Роанока упала на левое плечо. Его грудная клетка мерно поднималась и опускалась. Мисс Слотер, привалившись к его правому плечу, держала в руке карты и с томным видом изучала их. Уилл против воли обратил внимание на то, что ее пальцы обнажены. Вероятно, перчатки так и остались валяться на полу в библиотеке. При этой мысли по его телу прокатилась волна трепета, что никак не приносило пользу игре.
– Она умеет играть? – За весь вечер за их стол не садилась ни одна дама.
– Ни разу не видел. – Каткарт ходил в это заведение довольно давно. – Но похоже, что она именно об этом и подумывает, а?
И действительно, когда наступила очередь Роанока, она не стала будить его. Без малейшего смущения взяла из его денег пятьдесят фунтов и поставила на кон, а потом устремила выжидательный взгляд на банкомета.
Мисс Слотер приподняла уголок сданной карты.
– Стик, – сказала она.
От звука ее голоса у Уилла внутри все завибрировало.
Ей удалось придать форму этому короткому слову, как бы округлить острые углы. Оно обволакивало, хмельное, как крепкий ароматный ликер. Будь таких слов побольше, любой мужчина опьянел бы от них. Она уже заслужила свое место в мечтах Уилла; теперь он понял, что отныне в его фантазиях она будет говорить.
Однако, как оказалось, в двадцать одно она играть не умела. Как ни грустно, мисс Слотер оказалась профаном. Она изучала карты, пожевывая нижнюю губу, делала непонятные ставки и за три из пяти сыгранных ею хендов проиграла все. Но потом фортуна сжалилась над ней, подкинула туза и десятку и очередь сдавать. Она собрала карты, сложила их, проверила, чтобы все лежали рубашками вверх. Казалось, столь тщательным исполнением новых для себя обязанностей она пытается компенсировать недостаток тактических знаний. Мисс Слотер помешала карты, дала своему соседу снять колоду и сдала.
Уилл начал проигрывать. У него было на руках двенадцать, а с королем вышел перебор. Он открылся на девятнадцати, а у нее было двадцать. Даже когда у него выпало «очко» – единица, восьмерка, двойка и четверка – и у него от предвкушения бешено забилось сердце, она выложила туза и две пятерки. Да, у них было поровну, но банкомет всегда имеет преимущество. Пять раз подряд она сдавала и побивала его каждый раз, пока право сдавать не перешло к какому-то седому типу, который выложил двадцать одно очко на двух картах.
Такова на вкус погибель. Как пепел или мусор с верстака плотника. Менее чем за полчаса от выигранных им двухсот фунтов осталось двадцать.
– Не везет, Блэкшир, – пробормотал виконт, проигравший всего пятьдесят.
Уилл не удосужился ответить.
Мисс Слотер смотрела на него. Без какого-то особого выражения. Она собрала выигрыш Роанока, отделила от него несколько банкнот и снова подняла глаза. А он и без счета знал – знал наверняка, – что она «раздела» его ровно на сто восемьдесят фунтов.
Оставшиеся деньги она придвинула к выигрышу Роанока. Не спуская с него глаз, сложила его потери один раз, потом еще раз и с бесстрастным видом спрятала их за корсаж платья, а затем занялась более интересным делом: стала изучать сданные карты.
Глава 2
Эдвард был настроен поговорить. Чтоб ему провалиться! Почему он не может повернуться на другой бок и заснуть, как делают все мужчины? Хотя да, он выспался за карточным столом. Можно было забрать из его выигрыша еще столько же, он бы и не заметил.
– Что ты скажешь насчет того, чтобы пригласить гостей на несколько дней в Чизуэлл? – Он лежал на спине и держал одну руку над лицом, в свете свечи изучая свои ногти.
– В этом месяце? – От кровати пахло плотскими утехами.
Каждый вдох приносил напоминание о ее неуемном желании удовлетворить потребность, об отсутствии у нее сдержанности. Пять минут назад она дико хотела его, едва не сходила с ума от желания. Сейчас же она чувствовала себя объевшейся, как будто сожрала фунт или два сладкого бланманже и пожалела об этом. Надо бы запомнить эти неприятные ощущения и в следующий раз вести себя разумно.
Нет, ничего не получится. Она уже полгода говорит себе об этом, и все тщетно.
– В следующем, я думаю. На Пасху. В парламенте будут каникулы, и людям захочется развлечений. Да и погода в апреле более подходящая, во всяком случае, я надеюсь, что она улучшится. Уж больно холодной была зима. И долгой.
Хоть бы он замолчал! Глядя на его ясные карие глаза, на элегантную линию высоких скул, на волевой подбородок, легко было представить его человеком обширных знаний. Вдумчивым, любознательным, остроумным собеседником – тем, кого отличает бурная мыслительная деятельность.
Но когда он открывает рот, он тут же ассоциируется у нее с противными остатками сладкого десерта, при виде которых начинаешь сожалеть о своем обжорстве и только и ждешь, когда придет слуга и уберет это свидетельство позора.
– Уверена, прием будет замечательным. – Лидия подавила зевок. А вдруг ее зевота перейдет на него и ему захочется спать?
– Я тоже на это надеюсь. – Ногтями одной руки он оказался доволен и занялся осмотром другой руки. – Только, наверное, придется придумывать какие-то развлечения для помещения, если погода будет стоять такая же.
– Возможно. Потушить свечу?
– Не надо. Я сам, попозже. – Он не понял намек.
Ей не суждено заснуть, пока он не уйдет из ее кровати, а это может случиться и через несколько часов, и через несколько минут. У нее нет никакой надежды на отдых, пока он не закроет глаза и не впадет в забытье.
– Как ты думаешь, что мне приготовить для дам? Что сейчас модно?
«Откуда мне знать, черт побери! В последний раз я устраивала такой прием сто лет назад!»
Сглотнув, она заговорила:
– Думаю, спектакли всегда популярны. Стрельба из лука, если погода позволит. Может, какие-нибудь игры с завязанными глазами, поцелуями и всем прочим. – Какими романтичными, какими захватывающими ей когда-то казались такие игры! Тогда она впервые позволила Артуру прикоснуться к ней. Они были в апельсиновом саду его отца, их ноги утопали во влажной земле, в воздухе витал аромат спелых плодов. Они молчали, чтобы не выдать свое местонахождение, а за них говорили их руки и губы.
Наверное, тот день можно назвать отправной точкой ее падения – если, конечно, у нее есть желание тратить время на размышления об этом падении и забивать себе голову мыслями об Артуре.
– Все зависит от компании. Игры с поцелуями могут показаться пресными тем дамам, которые, например, сегодня были в «Бошане». Но может, ты хочешь пригласить побольше респектабельных дам?
– Господи, нет, – рассмеялся он, как будто она сказала нечто смешное. – Мне двадцать шесть, Лидия. Я уже давно перестал думать о респектабельных дамах.
Пять лет, наверное. Но он скоро устанет от нее. И если бы она не отложила достаточную сумму, чтобы обеспечить себе будущее, ей сейчас пришлось бы отправиться на поиски нового покровителя. Или, возможно, вернуться в бордель.
Она вынесет все тяготы, если понадобится. Разве она не продержалась полтора года, прежде чем Эдвард взял ее на содержание? И ведь она пошла туда по доброй воле, желая полностью переделать себя.
Сейчас у нее другие планы.
– Я сегодня немного поиграла за тебя, пока ты спал.
– Вот как? Умница. Удачно?
Удача. Господи. У кого хватает ума оставлять такие вещи на милость удачи?
– Думаю, да. И даже кое-что выиграла для тебя. – В общей сложности четыреста восемьдесят фунтов. Из них три сотни лежали у него в кармане.
– Отлично. – Он сложил пальцы и вытянул перед собой руку. – Господа могут говорить что угодно. Я знаю твои достоинства.
«А теперь это знают и они. Ты сам об этом позаботился». Удивительно, что после выпавших на ее долю надменных замечаний ее корсет до сих пор зашнурован. Отпор в ответ на едкое замечание: «А почему ты обращаешься ко мне? Что я могу сказать человеку, который сплитует пару пятерок? Успокойся. Спи. Уходи. Возвращайся, когда у тебя снова будет эрекция».
Сон все же одолел его. Лидия четыре минуты слушала его ровное дыхание, а потом выскользнула из кровати. Она взяла со стула халат, надела его и тихо – так же бесшумно, как тот тип в библиотеке, – на цыпочках пошла к свече, которую Эдвард так и не потушил. Она взяла ее и, прикрывая пламя свободной рукой, прошла в гардеробную и закрыла за собой дверь.
У окна стоял стул и стол. На спинке стула висела шаль, которая не раз согревала ее в такие же, как эта, холодные ночи. В одном из ящиков, куда она уже успела переложить из корсета сто восемьдесят фунтов, лежало четыре колоды игральных карт без джокеров. Она достала две и поставила на стол свечу.
От него могут быть проблемы – от того типа. Зря, наверное, она обчистила его. Судя по манерам, он не из тех, кто проигрывает легко, и вполне может оказаться умнее, чем выглядит. Хотя с мужчинами редко так бывает.
Карты, безукоризненно красивые, мелькали одна за другой и складывались в различные комбинации. Король. Тройка. Пятерка. Семерка. Туз, он самый красивый. Она разложила их в линию, от мелкой к крупной, слева направо.
К черту! К черту его отвагу при Ватерлоо. Человек оказался в нужном месте – и с тех пор он шествует по жизни под залпы салюта и освещенный иллюминацией, независимо от того, что на самом деле совершил. Человек оказался в ненужном месте – и вот он лежит в могиле, сраженный малярией, и никто не вспоминает, что он жил на свете, кроме одинокой сестры милосердия.
Она поплотнее запахнула шаль. За никогда не исчезающим туманом мерцали звезды, и небо окрашивали первые бледные всполохи рассвета. Скоро проснется Джейн и затопит камин. Потом сварит кофе, который поможет ей согреться и прогнать сонливость.
Итак. За столом двенадцать игроков, в игре две колоды, карты только что перетасованы. По две карты каждому игроку, картинкой вниз. Игрок номер пять открывает карты и видит, что у него двадцать одно. Для него это хорошо, но плохо для состава оставшейся колоды. Первый игрок прикупает еще две карты, что означает, что у него на руках как минимум три мелких. Второй игрок остается банкротом. Скажем, на шестерке, шестерке и даме. И тогда получается, что соотношение крупных и мелких карт в колоде становится примерно двадцать три к двадцати одному, или одна целая и девяносто пять тысячных.
Лидия методично выкладывала карты, анализируя получающиеся комбинации. Эдвард еще долго не проснется. У нее есть масса времени, чтобы просчитать свои действия на обеих колодах, а потом сыграть несколько хендов и выявить те моменты, когда можно будет делать высокую ставку.
Из ночи в ночь, честными или иными способами, с помощью пижона-лейтенанта и других мужчин, которые совершили ошибку, не восприняв ее всерьез, она будет засовывать банкноты за корсет, а дома прятать их и приближаться к тому дню, когда она купит себе независимость.
Нереспектабельная жизнь имела свои преимущества. Роскошь, естественно. Почтение, когда имелся опытный и покладистый покровитель. Entree [1]1
Пропуск (фр.)
[Закрыть]в различные места, экзотичные и интересные, куда никогда не попасть респектабельным дамам. И знакомства с людьми, которые совсем не появляются на степенных званых ужинах в Ланкашире.
– Я только хотела сказать, что ты зря разрешаешь ему так говорить о тебе. – Мария с шуршанием перевернула страницу «Аккерманз рипозитри». – Скажи ему, что у него есть выбор: либо пользоваться твоей благосклонностью, либо обсуждать ее на публике. Что делать и то и другое у него не получится.
Мария вполне могла предъявить такой ультиматум джентльмену и ожидать, что он будет выполнен. Олицетворение женственности: гибкое, как ива, тело, матовая кожа, глаза цвета неба в солнечный летний день. В этом мире все это растрачивалось впустую. Ее место было на вершине стеклянного холма, где она грустно улыбалась бы принцам, которые оступились на пути вверх. Или, возможно, на омываемой морскими водами скале, где она расчесывала бы свои золотистые волосы. Но отнюдь не на Бонд-стрит, в ателье модной портнихи, где она решала, как лучше потратить выделенные ей деньги.
Они были вовсе не теми, кем их сочла бы деревенская девица, живущая без тревог и забот, – любовницами лондонских мужчин. Когда Эдвард ввел ее в свой круг, она ожидала встретить более богато одетых женщин, с которыми она познакомилась у миссис Пэрриш – необразованных, грубых, с тупой покорностью принимающих те карты, что сдает им жизнь.
А вместо этого встретила Марию и рыжеволосую шуструю Элайзу. Обе были родовитее, чем она, обе получили хорошее образование, и обе отличались достаточным великодушием, чтобы не принимать во внимание ее жизнь в борделе и общаться с ней на равных.
Лидия пожала плечами и перевернула страницу в своем модном журнале.
– Готова поспорить, что так говорят все джентльмены, когда нас нет рядом. Чего я добьюсь, если буду требовать, чтобы он вел себя не так, как все?
– Корректности. – Мария перелистнула две страницы, с опытом, выработанным годами, отметая то, что на них предлагалось. – Мы не домашние питомцы, чтобы расписывать наши достоинства, как на аукционе.
– Ну, не знаю. – Элайза, сидевшая по другую сторону стола, отбросила свой «Аккерман», наклонилась вперед и положила руки на стол. – Вы не допускаете, что с такой рекламой Лидия сможет добиться кое-чего получше? Тот тип, что сражался при Ватерлоо, он точно записал себе на корочку. И поспешил выяснить твое имя.
– Ему было бы полезнее заниматься своим делом. – Абсолютно равнодушный тон, который скрывает все остальные эмоции, кроме легкого раздражения, порожденного упоминанием об этом человеке. – Между прочим, он выяснял мое имя не ради нескромных целей. Ему всего лишь хотелось устроить спектакль и показать, какие у него превосходные манеры.
– Я бы не возражала, если бы он захотел узнать мое имя под любым предлогом. Вы видели эти плечи? – обратилась к подругам Элайза. – Широкие, как у тяжеловоза. Или у лесоруба. Я была бы не прочь познакомиться.
– Его заявления делают ему честь, я думаю. – Глядя на Лидию, Мария с укоризной покачала головой. – И я бы сказала, что у него вполне приятная внешность. Уверен в своих словах – это, кстати, говорит в его пользу. Да и красивые темные глаза тоже.
– Я бы назвала его глаза «горящими». Как пара угольков.
Ох, ради Бога!
– Угли светятся оранжевым. А у того джентльмена глаза карие. – Хоть и поправив Элайзу, она отлично поняла, что та имеет в виду. Несмотря на темноту в библиотеке, она разглядела его пылающий взгляд. И на мгновение почувствовала себя голой – такого она никогда не испытывала, даже когда стояла обнаженной перед мужчиной.
Но только на мгновение. И он заплатил ей за это. А ведь он мог бы купить ее благосклонность и за меньшую сумму, если бы она решила ее продать.
Лидия вздохнула и бросила журнал на середину стола.
– Пусть выберут за меня. Я не понимаю, почему эти платья подойдут мне больше, чем какие-то другие. – Если бы Эдвард спросил, она бы сказала ему, что нечего зря тратить деньги на платья, которые не украсят ее и ничего не изменят в его общении с ней.
Если только в том общении, которое происходит вне кровати. Например, в библиотеке в «Бошане».
Она опустила глаза и провела пальцем по шву на перчатке. Две другие дамы продолжали листать модные журналы и выбирать фасон, который ей больше всего пойдет. Она могла бы рассказать им об инциденте в библиотеке. Элайза от души посмеялась бы, и если бы их пути когда-нибудь пересеклись, обсуждаемому джентльмену пришлось бы смириться с многозначительными намеками.
Но слишком велик риск, что история дойдет до ушей Эдварда. И он сразу ухватится за повод, чтобы обвинить ее в молчании. В подобных вопросах его логика слегка хромает. Так что лучше держать это при себе.
– Вот это. – Мария положила перед собой раскрытый журнал. – Думаю, из индиго, с темно-синей вышивкой. Ты будешь надевать к нему свои сапфиры. И вот это. – Она бесцеремонно забрала другой журнал у Элайзы и положила его на первый. – Верхнее платье из темно-фиолетового, нижнее – более темного тона. Самого темного, почти как у сливы. Если они смогут сшить нижнее платье из шелкового трикотажа, чтобы оно облегало тебя, тогда получится просто шикарно.
– Действительно, все, что отвлекает внимание от моего лица, мне только на пользу. – Однако она чувствовала странный, глупый трепет, рассматривая иллюстрации. У первого платья было нечто вроде драпировки, как на греческих тогах, рукава с разрезами и кушак с продернутым в него шнуром, который спускался с шеи, пересекался на груди и оборачивался вокруг высокой талии. Другое платье состояло из нижнего, очень простого и узкого по фасону, и прозрачного верхнего с распашной юбкой, которая спускалась из-под груди. Ни одна юная барышня не надела бы такой наряд. Эти платья предназначались для женщины, знакомой с земными радостями и твердо стоящей на ногах.
– Послушай, Лидия, мне так надоели твои высказывания подобного рода! – Она слушала Марию вполуха, сосредоточив свое внимание на иллюстрациях. Дамы, не обладающие умопомрачительной красотой, поднимались до величайших высот, их называли искусительницами. У тебя бы тоже получилось, если бы ты перестала всем напоминать, насколько неинтересна твоя внешность. Пусть джентльмены сами решают.
– Отлично. Я закажу оба. С шелковым трикотажем и прочим.
Они, несомненно, будут стоить дороже, чем обычные платья. Возможно, в следующий раз, когда она будет играть за Эдварда, она заберет чуть больше из его выигрыша.
Так она и сделала. Через три дня они снова оказались в «Бошане», и ее покровитель задремал. Едва Лидия поняла, что он не может противостоять сну, она тут же запомнила все открытые карты после окончания первого хенда и начала играть, отлично зная, какие карты остались в колоде. Она подправляла свои расчеты каждый раз когда заканчивался хенд, и карты открывались.
И она выигрывала. Спокойно, скромно, не привлекая к себе внимания высокими ставками, она увеличила выигрыш Эдварда до суммы, на которую можно было купить полдюжины новых платьев из тончайшего китайского шелка и индийского муслина. На последнем хенде когда в колоде осталось слишком много десяток она остановилась на пятнадцати и бесстрастно наблюдала как партнеры, один за другим, в том числе и банкомет, банкротятся.
Кроме пижона лейтенанта. Когда игроки сгребали к себе выигрыши, он косился на нее. Вероятно, надеялся что она опять будет прятать деньги за корсаж. Что ж пусть надеется. Лидия рассовала банкноты по карманам Эдварда – в отношении этих денег он должен полагаться на честность своих партнеров по столу. Потом встала и неторопливо вышла из комнаты, сжимая в руке скромные пятьдесят фунтов.
В коридоре на третьем этаже имелось окно, выходившее на улицу. Это было отличное местечко для спокойных размышлений и отдыха от суеты. Время близилось к трем. В небе висел полумесяц, острые кончики которого смягчил туман.
Пятьдесят фунтов. Она сунула сложенные банкноты за корсаж. Пятьдесят плюс сто восемьдесят получается двести тридцать за пять дней. Жаль, что не хватило духу начать играть несколько недель назад, когда Эдвард впервые привел ее сюда. Ей дорого обойдется эта робость, если ему надоест этот клуб, прежде чем она выиграет необходимую сумму, и он выберет такой, куда дам не пускают.
Только зачем сейчас думать об этом? Нет смысла размышлять о том, что он может устать от нее раньше, чем устанет от «Бошана». Это все гадание на кофейной гуще мысли ни к чему не приведут.
Она провела пальцем по узкой полоске свинца, разделявшей ромбовидные стекла. Если поделить каждое стекло меридианом и экватором, тогда из треугольников можно будет собрать прямоугольник размером с окно. Вот это, состоящее из шести рядов по четыре ромба и пяти рядов из трех, площадью в сорок восемь раз больше площади одного стеклышка.
Генри задавал ей подобные задачки много лет, прежде чем ему удалось уговорить отца нанять ей учителя. До сих пор при виде такого окна она сразу ощущает за правым плечом присутствие брата, который гордится тем, что она научилась делать вычисления быстрее его.
Она оторвала руку от окна и опустила. Он, несомненно, не одобрил бы то, как она теперь использует свой ум. Ну и пусть. Ему следовало бы остаться дома, если он собирался стать для нее авторитетом. Если бы он не ушел на войну, то, возможно, понял бы, как складываются отношения между ней и Артуром, и вмешался бы до того, как она совершила роковую ошибку. И маме с папой не понадобилось бы никуда ехать. Все сложилось бы по-другому.
Лидия провела ладонью под глазами. Надо же, а она еще убеждала себя, что нечего предаваться бесполезным размышлениям. Она резко повернулась и решительно направилась к лестнице, сделала четыре шага, когда от стены отделилась тень и вышла на залитый лунным светом участок коридора.
– На одно слово, мисс Слотер, – сказала тень.
Она попятилась, сердце едва не выскочило из груди.
Как ему удалось неслышно подкрасться к ней? И давно ли он тут стоит, подглядывая за ней и желая застать ее врасплох? Она заставила себя остановиться – пусть не радуется, что его затея удалась, с него и так хватит ее первого испуга. Она молчала и смотрела мимо него. Оставаясь на месте, она готова была выслушать его.
Очевидно, он это отлично понял.
– Я хочу вернуть свои сто восемьдесят фунтов.
Дурачок этот лейтенант: привык, что ему подчиняются.
– Не сомневаюсь в этом, – ответила она и собралась пройти мимо.
Но ничего не получилось. Он вдруг оказался у нее на пути, хотя не преграждал дорогу рукой, не хватал и не останавливал ее. Черный сюртук. Лосины из буйволиной кожи. Широкоплеч, как тяжеловоз. Она отказывалась смотреть ему в лицо, но и отвести взгляд не могла.
И он не мог.
– Прошу простить, если неясно выразился. – Он заговорил тихо, потому что расстояние, разделявшее их, было крохотным. – Вы обманом выиграли у меня сто восемьдесят фунтов четыре вечера назад. Я настоятельно советую вам вернуть их мне.
На мгновение Лидию охватила паника, но в следующую секунду ее изгнала холодная ярость.
– Обманом. Вот как. – Она смотрела на узел его галстука, который, следует отметить, был завязан без соблюдений правил геометрии. – Вы можете доказать свое обвинение?
– Вы все отрицаете? – Его дыхание коснулось ее лба. Он наверняка пытается запугать ее своим ростом, своей близостью, своей дерзостью.
Пусть попробует.
– Именно так. У вас нет доказательств. Прощу меня простить.
Она шагнула влево, чтобы обойти его. Но он, быстрый как тень, опять оказался у нее на пути. Отлично. Она уже справилась с первым испугом и теперь не испытывала ни малейшего страха. Лидия сделала несколько шагов назад, к стене, сложила руки на груди и заняла выжидательную позу.
Он шагнул к ней, но на этот раз подошел не так близко, а остановился примерно в двух футах.
– Сегодня во время игры я наблюдал за вами и увидел, как в конце вы не стали прикупать к пятнадцати. Это навело меня на мысль, что вы знали, какой хенд у банкомета или что осталось в колоде. – Наконец она посмотрела на его лицо. В глаза, теплые и внимательные. – Я убежден, что ваши проигрыши в предыдущие вечера были намеренными. Ваша неуверенность, ваше неумение, кусание губ – все это имело целью ввести всех – в том числе и меня – в заблуждение, чтобы потом застать нас врасплох. Никто не считал вас умелым игроком, следовательно, никто не подозревал вас в мошенничестве, когда вы сдавали карты.
– Какая жалость. – На самом деле ей было безразлично. – Возможно, вы расскажете мне, какими именно способами я мошенничала. Между прочим, я склонна отнести ваши проигрыши на счет вашего неумения играть.
Когда она говорила, его взгляд переместился на ее рот. Он склонил голову набок, как обычно делают любопытные собаки.
– Где вы родились? – спросил он, когда она закончила.
– Прошу прощения?
– Судя по речи, вы не с Чипсайда и вообще не из Лондона. Где вы выросли?
– Боюсь, мое положение в обществе привело вас к ошибке, сэр. – От нее веяло таким холодом, что им можно было заморозить воздух.
– Разве? – Он произнес это рассеянно, все его внимание было сосредоточено на изучении ее рта. Как будто он прекратил ломать голову над происхождением ее акцента и стал размышлять, какую выгоду с точки зрения похоти можно извлечь из ее губ и языка.
– Что касается вольности, которую вы позволяете себе, обращаясь ко мне. Задаете интимные вопросы и бесцеремонно называете меня по имени, когда я вам такого разрешения не давала.
– Да. Простите. Меня зовут Блэкшир.
– Я об этом не спрашивала. Мне безразлично. Должна сказать, лейтенант Блэкшир…
– Просто мистер Блэкшир. Я продал свое звание. – Он опустил взгляд на ковер, а когда поднял голову, то олицетворял саму деловитость: его уже не отвлекал ни ее голос, ни ее рот. – Зачем вам понадобилось обманом отнимать у меня выигрыш за целый вечер?
