Текст книги "В сетях любви"
Автор книги: Сесилия Грант
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава 20
В тот вечер в Олдфилд она надела простое белое муслиновое платье, так как более элегантные наряды лежали в сундуке на квартире мистера Блэкшира. Если бы кто-нибудь из посетителей клуба запомнил ее по прошлому визиту, он решил бы, что ее удача изменила ей, и подтверждением этому послужило бы если не платье, то манеры Лидии.
В этот раз она изображала из себя подвыпившую даму. На флирт у нее настроения не было ни с Уиллом, ни с кем-то еще, поэтому ей пришлось выбирать между мрачным молчанием и раздраженной болтливостью, в которую следовало вплетать обговоренные реплики. Ставь пять. Ставь четыре. Ставь семь. Оставайся при своих.
Позади нее цокал шарик по колесу рулетки. Слева кто-то тряс костями, прежде чем бросить их на стол. Зал был наполнен шумом голосов. Звуки сливались в гул и отступали на небольшое расстояние, и для нее не существовало ничего, кроме карт, подсчетов и холодной решимости, то есть мира, где все оценивалось количеством очков.
Ей нет места в жизни порядочного мужчины. Ни в качестве жены, ни в качестве любовницы, ни даже в качестве сочувствующего наперсника. Зато у нее есть место здесь. Бесстыдная, не заслуживающая уважения распутница, она будет брать то, что ей требуется, в Олдфилде и никого не жалеть.
И карты, будто приветствуя заблудшую дочь, выпадали в ее пользу. Вернее, в пользу мистера Блэкшира. Он играл по высоким ставкам. Восемь фишек. Девять. Одиннадцать, через ворчливое замечание о том, что завтра ей придется снести в ломбард все, что у нее есть ценного, и впредь ей предстоит жить нищей одинокой затворницей и трястись от страха, что какие-нибудь бонзы заявятся к ней и опишут ее жалкое имущество. Под «бонзами» было зашифровано onze. Правда, когда они обговаривали кодовые слова, она не ожидала, что они дойдут до этого числа.
Не имея при себе часов, игроки обычно оценивают время по деньгам, и примерно на выигрыше в тысячу восемьсот фунтов Уилл потянулся, сцепив руки на затылке. Этот жест был сигналом к совещанию. Однако она смотрела на ситуацию иначе. Если он устал, он может извиниться и выйти на несколько минут, не отзывая ее в сторону. Если он считает, что они выиграли достаточно и должны закончить игру на сегодня, тогда он неправильно оценивает ее решимость идти к цели. А если он хочет обсудить с ней какой-то другой вопрос, то в этом нет надобности. Между ними уже все сказано.
Выждав двадцать минут и не получив ответа, он снова подал знак. Небрежно, лениво он завел за спину правый локоть, подцепил его левой рукой и потянулся.
Где-то в шестеренках ее мозга случился сбой. То ли зубцы не вошли в зацепление, то ли пружина, соскочив, остановила вращение. Она вдруг отчетливо увидела его скрытые под одеждой мышцы спины, как они перекатываются, когда он потягивается.
«Оставь его в покое. Лучшее, что ты можешь для него сделать – это сидеть здесь и продолжать играть». Однако при следующем вдохе она ощутила аромат лавровишневой воды, и карты с числами отодвинулись туда же, куда до этого отодвинулся гул зала.
Замечательно. С внешним спокойствием – внутри же у нее все клокотало – она сгребла свои фишки. Что ж, придется отложить столь удачную колоду. Если он так настаивает, она встретится с ним в условленном месте, в том коридоре. Но если он рассчитывает втянуть ее в болезненную и бесцельную дискуссию, его ждет жестокое разочарование.
Что, черт побери, между ними произошло? Совершенно очевидно, что это как-то связано с визитом к Толботам, но что именно оттолкнуло ее от него?
Идя по тому самому коридору, где они в прошлый раз договорились о сотрудничестве, Уилл сжимал и разжимал кулаки. Он сказал ей, что не лгал насчет его отношений с вдовой, и она сказала, что верит ему. Чем же тогда объяснить то, что после визита ее лицо приняло каменное, бесстрастное выражение?
«Она догадалась», – ледяным тоном прошептал внутренний голос, и мурашки поползли по его спине. Хотя детали ей неизвестны. Однако она может запросто додумать все остальное, и его плохо скрываемое смущение во время визита только подтвердит ее самые худшие подозрения.
Он завернул за угол. Ее не было видно. Он прошел еще несколько шагов и остановился. Может, она устала ждать и вернулась к столу? Нет, тогда они наверняка бы встретились в коридоре. В голове вдруг возникло неприятное воспоминание: ночной холод, а он ждет ее, высматривает на улице и только потом понимает, что она уехала в наемном кебе без него. Может, она ушла из-за стола только потому, что решила уехать?
– Сюда. – Это короткое слово донеслось из погруженного во мрак конца коридора. Почему она сразу не обнаружила себя?
Выставив перед собой руки, он пошел на голос, но наткнулся на стену. Это было настолько неожиданно, что он похолодел.
– Сюда. – Значит, она переместилась. Она слева и позади него. Его глаза еще не привыкли к темноте, чтобы разглядеть ее, а вот она видит его хорошо.
Слабый шорох муслина подсказал ему, что она снова движется, обходит его по кругу. Воздух между ними сгустился настолько, что его можно было черпать ложкой.
– Лидия, скажи, в чем дело? – Он произнес эти слова в пустоту.
– Ни в чем. – Из мрака появилась рука и легла на его предплечье.
– Мне кажется, что ты на что-то сердишься. – Слова едва не застряли у него в горле. Он понял, что она делает: она хочет избежать этого разговора и теперь воспользуется всем оружием из своего арсенала, чтобы отвлечь его внимание.
– Разве? – Голос доносился спереди. Она взялась за лацканы его сюртука, приподнялась на цыпочки и, обдав его ароматом розовых лепестков, нашла его губы.
На вкус она оказалась чистейшим искушением. Он понял это, когда скользнул языком в ее рот. Он обнял ее и, ни о чем не заботясь, крепко прижал к себе. Поддаться ее махинациям, забыться и снова похоронить ту тайну, что он собирался рассказать, – так было бы проще всего.
Но она… его сознание из последних сил цеплялось за здравый смысл… она действует не под влиянием искреннего желания. Она использует его же желание против него, а ему претят такие методы…
– Лидия, подожди. – Он отстранился от нее. – Это не… я вызвал тебя из-за стола, чтобы кое-что обсудить. – Он схватил ее за талию и отодвинул от себя.
Между ними возникло напряжение. Она положила руки ему на грудь. Мгновение она стояла так, и он чувствовал, как в ее ладонях пульсирует возмущение. В следующую секунду она под шорох юбок скользнула вниз, на колени.
– Говори о чем хочешь. А я не могу.
Проклятие.
– Это не то, чего я добиваюсь. – Но его рука-предательница уже взялась за верхнюю пуговицу брюк. – Это не то, что я хочу от тебя. – «Лжец». Его рука спешно перемещалась от одной пуговицы к другой и дрожала – так велико было его желание.
Он же не спал с ней с того утра в Чизуэлле. Почти три дня. И так и не успел познать все тайны ее губ. «Она способна сосать у мужчины целую неделю».
Черт бы его побрал, неужели он такой же мерзавец, как тот, который содержал ее? Нет. Он лучше. Он может остановиться.
– Ради Бога, это же сумасшествие. Кто-то может пройти мимо. – Он натолкнулся на ее пальцы – они тоже расстегивали его бриджи. Еще секунда, и гульфик свесился вниз. Она была без перчаток. Наверняка сняла их заранее, предвидя его капитуляцию.
– Не беспокойся. – В ее голосе слышалась уверенность. – Никто нас не увидит. Здесь темно, а я работаю быстро.
Он продолжал сжимать ее пальцы, искусные, своевольные. В тишине его дыхание казалось оглушительным.
– Нет. – Он выпустил ее руку. – Делай медленно. Растяни удовольствие.
Она высвободила его из подштанников, приспустила бриджи, а он привалился к стене. Теперь Уилл различал ее силуэт, и ему было видно, как она приблизила лицо к его плоти и стала медленно затягивать ее в рот.
Мир перестал для него существовать. Не было ни его грехов, ни его обещаний, ни всего того, что он собирался рассказать ей. Ни дуэли, на которой ему предстоит драться через два дня. Ничего, кроме ее губ, ее языка и затмевающего разум наслаждения. Хотя нет, была еще ее рука, которая ласкала его между ног.
– Не так быстро. Не так сильно. – «Из-за тебя я теряю голову». Его тело требовало движения, но он удерживал себя, боясь повредить ей, и вместо этого медленно шевелил губами, радуясь, что в темноте не видно, как он это делает. Она, вероятно, почувствовала его желание и, подсунув руку ему под ягодицы, стала подталкивать его вперед.
Может человек умереть от наслаждения? Его сердце стучало так, будто собралось разбиться о грудную клетку. Вот был бы бесславный конец! А какой позор пришлось бы пережить его родственникам! Офицер, вернувшийся домой целым и невредимым после битвы при Ватерлоо, найден мертвым в захудалом игорном клубе со спущенными до колен штанами и со страдальчески исказившимся лицом. Если такое произойдет, с ее стороны будет разумно оставить его лежать, а самой быстро уйти прочь.
Он принялся гладить ее по макушке как бы в благодарность за удовольствие. Черт побери. А ведь он ее раб. А она – властительница его плоти. Лаская его не только языком и губами, но и большим пальцем, она словно выворачивала его наизнанку, уничтожала его. Но ему было плевать.
– Быстрее, – пробормотал он, ощутив, что движения ее языка замедлились. – Соси быстрее.
И она с готовностью выполнила приказ. Он распластал руки по стене, закинул голову, стиснул зубы. Он сейчас кончит. Надо бы предупредить ее. Вряд ли ей понравится…
Но сладостная боль помешала ему найти слова, в этой боли была виновата она, потому что забирала его всего, а ее большой палец вытворял невообразимые вещи. Другой рукой она слегка подталкивала его. Вперед. К движению.
Его не пришлось уговаривать. Он сжал ее голову руками и вогнал свою плоть ей в рот. Не резко. Не глубоко. Но так, что это движение принесло то самое облегчение, так необходимое его телу. И все слова, которые он хотел сказать, так и остались невысказанными.
Он попытался оттолкнуть ее, когда ощутил приближающееся наслаждение, однако она не отодвинулась.
– Лидия! – выдохнул он, но она продолжала тщательно выполнять свою работу и разгонять по его телу волны наслаждения. Он задрожал, выгнулся и, ощутив сладкий стыд, дал ей попробовать на вкус свое блаженство.
Придя в себя, он обнаружил, что Лидия сидит на полу, привалившись спиной к стене.
– Прости. – Теперь на него навалился самый настоящий стыд без всякой сладости. Он же собирался поговорить с ней, выяснить, что случилось, и залатать прорехи в их взаимопонимании. Однако все его благие намерения пошли прахом, как только перед ним замаячил шанс вставить свой член ей в рот. – Я пытался…
– Знаю. Ты пытался быть джентльменом до последнего. – Она тыльной стороной ладони вытерла губы. – Ты забыл, что я терпеть не могу джентльменов. – Она положила руку на его голое бедро. – Отведи меня к себе. Давай обналичим фишки и уйдем.
Она опять стала чужой, алчной и властной, равнодушной к тому, что в их отношениях возникла трещина. Но ему было на это наплевать до тех пор, пока она изъявляла желание спать с ним.
– Давай, – сказал он, протягивая ей руку. – Пойдем.
Она не имеет права сожалеть. Потом она будет оглядываться на эту ночь и видеть в ней страшную ошибку, еще один источник боли, впадающий в бурную реку ее страданий. Ну и пусть. Все так, как и должно быть: шлюха и подцепленный ею мужчина молча идут по ночным улицам Сент-Джеймса.
Один раз он остановился, привалил ее к фонарному столбу и поцеловал, жадно, как будто не мог справиться с голодом. Хотя вокруг было много темных мест, он выбрал такое, где они были хорошо освещены и видны любому прохожему. Если бы он потребовал, чтобы она задрала юбку, она бы послушалась. Вот в таком она была настроении.
Они пришли в его комнату, и он раздел ее, молча и умело, затем переложил скрученные в трубочку банкноты в ящик комода. Сам он не разделся, даже не снял сапоги. Он поставил ее на колени перед трюмо в спальне, встал на колени позади нее и, наблюдая за действом в зеркале, стал затянутыми в перчатки руками гладить ее. По плечам. По рукам. По бедрам. То и дело он брал в ладонь ее грудь. Все это вызвало у нее ассоциацию со скульптором, который изучает формы модели и тщательно запоминает, чтобы потом использовать в своей работе.
– Мое. – Это было первое слово, произнесенное им после ухода из Олдфилда. – Все это мое.
– На сегодня. – И ведь это правда. Если она не может стать для него кем-то родным, она хотя бы этой ночью откроет ему все тайны разврата.
– Этого мало. – Он пристально посмотрел в ее глаза в зеркале, а его рука тем временем ласкала ее между ног. – Скажи, что принадлежишь мне вся.
Столь желанный для него ответ не шел с ее языка. У нее не хватало воображения отодвинуть в сторону будущее, в котором он мог или погибнуть на дуэли, или победить и связать себя с миссис Толбот. Любит он ее или нет, откликается ли ее сердце на его любовь или нет – все это не имеет отношения к делу. Они просто не могут принадлежать друг другу.
– Я заставлю тебя. – Не обескураженный ее молчанием, он снял правую перчатку, бросил ее на пол и продолжил свои ласки. Обеими руками. Левая, та, что осталась в перчатке, пощипывала ее соски, а правая опять скользнула ей между ног.
Она закрыла глаза, но заставила себя открыть их. Надо навсегда запомнить то, что она видит. Она будет смотреть, как он ласкает ее, как он овладевает ею; как ее тело покрывается капельками пота, в которых отражается свет; она будет наблюдать за тем, как меняется выражение на его лице.
– Лидия, покажи мне, как тебе хорошо. – Таким голосом он мог бы уговорить ее броситься в огонь. – Покажи, что тебе нравится.
Лидия тут же придумала шутку насчет того, что он наконец-то получил свой эротический спектакль, однако она не додумала свою мысль до конца и не высказала ее вслух, потому что все было сметено наслаждением. Ее пронзила сладостная судорога, и это было ответом ему. В зеркале они выглядели как живая картина, изображающая древний миф, например, о нимфе, которая обратилась в дым, чтобы сбежать от полубога, или о танцующем фонтане, или о лунном свете на морской ряби.
Однако полубог в том мифе все же овладел нимфой. Он был неутомим и упорен, и он последовал за ней через все превращения.
– Я поработил тебя, Лидия? – шепотом спросил он, и его пальцы, задвигавшиеся быстрее, заставили ее дать ответ, который он требовал.
– Да. – Это было началом ее поражения.
– И ты меня тоже. Хочешь меня?
– Да. – Она извивалась перед ним.
– И я хочу тебя. Ты моя? – Его взгляд стал требовательным.
Одно слово: «да». Ей было трудно произнести это коротенькое слово в той же степени, как исполнить оперную арию с верхним «до».
Вместо ответа она застонала, задергалась в его руках. Теперь он знал, что доставляет ей наслаждение. Оргазм обрушился на нее, ослепил, оглушил, лишил ее всех чувств и бросил в языческий костер.
Когда языки пламени опали, она поняла, что не рухнула на пол только потому, что он поддерживал ее под грудь и за талию. Она открыла глаза, и он, будто ждал именно этого момента, перевернул ее, подхватил под плечи и колени, поднял и отнес в кровать. Затем он разделся и лег рядом.
– Ты порочный человек, Уилл Блэкшир. – Она даже покраснела, вспомнив, каким взглядом он наблюдал за ней. – Ты пытаешься вести себя как джентльмен, а на самом деле ты пропитался грехом до мозга костей.
Теперь он должен был бы уложить ее на себя. Когда он раздевался, она видела, что он снова готов.
Однако он лишь улыбнулся, тонкой и мимолетной улыбкой. Его взгляд стал серьезным и был устремлен куда-то мимо нее.
Она сказала что-то не то. «Порочный». У него есть все основания считать себя таковым, и она лишний раз напомнила ему об этом. И неожиданно она поняла, что теперь-то она сможет выслушать то, что он хотел ей рассказать.
Она повернулась на бок и взяла его за руку.
– Вот теперь рассказывай. – От беспокойства ее глаза потемнели. – Рассказывай, Уилл. Я хочу знать.
Он весь напрягся – так сильно ему захотелось убежать. Однако он лишь решил погасить свечи. Он не вынесет, если она побледнеет от ужаса, когда он будет рассказывать.
Хотя она наверняка не побледнеет. Ее чувства никогда не отражаются на ее лице. Вот сейчас она лежит на боку и бесстрастным ястребиным взглядом наблюдает за ним. Что же лучше – ужас или такой взгляд?
Он набрал в легкие воздуха.
– Это связано с Толботом, мужем той вдовы. Думаю, ты уже догадалась.
Она кивнула. Ее изящные пальчики легко погладили его руку.
Сейчас он ей все расскажет. Да поможет ему Господь, и хотя его любовь к ней не найдет у нее ответа, хотя у них нет совместного будущего, хотя им не суждено нести одно бремя на двоих и стать друг для друга прибежищем от холодных жизненных ветров, он все равно ей расскажет.
– Он в любом случае умер бы, мистер Толбот. – Так тогда сказал врач. И нет оснований сомневаться в его словах. Он устремил взгляд к потолку, на трещину, бежавшую от одного угла к центру.
– Но ты все равно винишь себя. – Ни сочувствия, ни осуждения. Она просто констатирует факт.
– Мне не следовало трогать его с места. – Воспоминания нахлынули на него, и в душу снова заполонили тоска и бессилие. Крики, запахи, сокрушительное отчаяние. – Он был ранен во время кавалерийской атаки, ему повредили позвоночник, и… – Он опять втянул в себя воздух, на этот раз шумно, с натугой, как будто вынырнул после долгого сидения под водой. – И он не умер. Пока я не нашел его, он несколько часов лежал на земле среди трупов и мучился от жутких болей.
Он покосился на нее. Все тот же бесстрастный взгляд. Можно поверить, будто она слышала подобные истории каждый раз, когда укладывала в постель очередного любовника.
– Была ночь. Я вымотался до крайности, я не смог уговорить санитаров, чтобы его доставили в госпиталь. Я потерял надежду, что кто-нибудь поможет ему, поэтому я отнес его сам, и… В общем, я еще сильнее навредил его позвоночнику. Когда хирург осматривал его, Толбот уже не мог двигать ни рукой, ни ногой.
Сейчас она должна попытаться оправдать его: «Любой бы на твоем месте так поступил. Ведь у него не было никакой надежды». Однако не раздалось ни звука, он слышал только ее мерное дыхание.
И еще раз да поможет ему Господь: он только сейчас понял, как сильно надеялся на то, что она облегчит его совесть сочувствием и примется горячо уверять, что его самобичевание не имеет под собой почву.
Однако ничего такого не случилось. Истина глухо застучала внутри его, как подводный колокол: она, как и он сам, не может простить его.
– Продолжай, – сказала она, потому что по его лицу догадалась, что это еще не все.
Он еще раз набрал в легкие побольше воздуха, чтобы нырнуть в океан воспоминаний.
– Я таскал его по разным полевым госпиталям, потому что думал… я ужасно устал, я плохо соображал. Я надеялся, что какой-нибудь хирург даст мне другой ответ. Я не хотел сдаваться.
– Потому что ты знал, что у него жена и ребенок.
– Да.
– И потому, что ты надеялся исправить вред, который нанес ему, когда поднял с земли.
– Да. – Его голос прозвучал хрипло и сдавленно, точно так же, как в ту ночь. Воспоминания когтями вцепились в него и тащили назад: он опять ощутил во рту сухость из-за многочасовой жажды. – А главное, потому что я пообещал ему, что все будет хорошо, и он поверил мне.
– Как все закончилось? – Спокойная и абсолютно равнодушная, как капрал, допрашивающий пленного.
– Я ничем не мог помочь ему. – Снова то чудовищное чувство собственной бесполезности, беспомощности. – Я даже не смог достать ему опия. Я просто таскал его по госпиталям, лишь продлевая его муки. В конце концов он стал умолять, чтобы я пристрелил его.
Она на короткое время задумалась, осмысливая услышанное.
– И ты оказал ему эту услугу?
– В нашем полку не было ружей. Мне пришлось бы воспользоваться мушкетом, а для меня… – «Для меня имело значение, как убить человека». – И я действовал руками.
Опять молчание, причем настолько долгое, что он повернул голову и посмотрел на нее. Единственным признаком задумчивости была изогнутая бровь.
– Покажи мне.
Господь всемогущий! Худший поступок в его жизни, а ее интересуют технические детали. Зачем ей это? Чтобы живее представить всю картину или чтобы воспользоваться этим знанием, если возникнет такая надобность.
Не важно. Он принял решение открыться ей, хотя мог бы дождаться встречи с теплой, душевной женщиной. Терпеливой и жизнерадостной. В ней же он этих качеств никогда не обнаружит.
Он взял ее руки, положил их на свою шею.
– Здесь есть вена, – сказан он, передвигая ее большой палец. Она сосредоточенно разглядывала расположение рук. – Если нажать на нее, можно перекрыть кровоток. И тогда наступит конец.
Ее взгляд переместился на его лицо. А руки остались там, куда он их положил. Мгновение казалось, что она может… А будет ли он сопротивляться, если она решится? Может, сдаться окончательно, позволить ей навсегда освободить его от земного бремени?
Однако она ничего не сделала. Она убрала руки с его шеи и, сложив их вместе, подсунула под щеку. И не произнесла ни слова.
Зря он ей рассказал. Вернее, ему надо было уже давно рассказать ей все. До того, как он впервые прикоснулся к ней и переспал с ней.
– Скажи что-нибудь, Лидия. – Слова прозвучали жалобно, но он не смог быть бесстрастным. Лежа рядом с ней и не догадываясь о ее мыслях, он чувствовал себя обломком, который мотается по бескрайнему морю. – Я не умею читать твои мысли. Я не знаю… я не представляю, что ты хочешь. То ли ты хочешь, чтобы я… – «Помог тебе одеться и нанял кеб, который отвез бы тебя домой. Или попросил прощения за то, что спал с тобой. Или заткнулся и заснул».
Две секунды прошли в полнейшей тишине. Затем она приподнялась, перебросила через него колено и оперлась руками на матрац по обе стороны от него.
– Возьми меня, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты взял меня.
Он весь сжался. Взять ее после столь безжалостного и мрачного признания, перейти от серьезного настроения к плотским утехам – это запятнает его последние остатки чести.
– Не могу. – Неужели она не понимает? – После всего, что я рассказал тебе.
– А теперь ты решил быть деликатным? – Ее глаза блеснули холодом и осуждением. – Я ничего нового от тебя не услышала. Все это было, когда ты впервые поцеловал меня. – Она оседлала его. – Все это было, когда ты спал со мною в Чизуэлле. Когда в первый раз прикоснулся ко мне. Когда потребовал, чтобы я душой и телом отдалась тебе. Когда я стояла перед тобой на коленях в Олдфилде и когда я стояла на четвереньках перед зеркалом. – Она принялась ритмично двигаться на нем, и он, проклятие, опять почувствовал возбуждение. – Так почему же все это мешает тебе сейчас, если не помешало тогда?
– Я должен был рассказать и предоставить тебе выбор, – Его тело бунтовало против его сдержанности. – А тогда я просто не мог устоять. Не мог. И даже сейчас не могу. – Он открылся перед ней весь и выставил перед ней на обозрение все свои слабые места.
– Ты не настолько благороден, как тебе хотелось бы. – Она обхватила его член – до бесстыдства крепко – и ввела его в себя.
Он неоднократно пытался остановить ее – сколько раз она слышала от него: «Лидия, я хочу не этого»? – но сдался перед ее настойчивостью. Однако сейчас ему следовало настоять на своем, чтобы потом не презирать себя. И все же он выгнулся, входя в нее поглубже, и застонал. Сознание, что она все еще хочет его, приносило глубочайшее утешение. Сознание, что она, несмотря на все те мерзости, что он рассказал ей, все еще желает, чтобы он дарил ей наслаждение. Добродетельная женщина с нежной душой и кротким нравом никогда бы на это не согласилась.
Она опять оперлась руками на матрац и вперила в него ледяной взгляд.
– Ты, Блэкшир, нехороший человек, – прошептала она.
– Знаю. – Он почувствовал, будто от него оторвали кусок плоти, и закрыл глаза.
– Ты нарушаешь обещания и спишь с чужими женщинами, в тебе нет души.
Его пронзило обостренное скорбью наслаждение.
– Знаю. – И коротко кивнул.
– Ты лег со мной в постель под маской добродетельного человека, каким ты никогда не был.
Он покачал головой, стиснул зубы. Он предал ее. Он предал себя. Ему нечем защититься.
– Ты отшвырнул прочь свою душу, когда пережал вену тому человеку, и тебе никогда-никогда ничего не исправить.
– Знаю. – Еще один кусок плоти был вырван. У него никогда не было желания облекать эту истину в слова. Несмотря на отчаяние, он задыхался от удовольствия. Он замотал головой из стороны в сторону. «Остановись, я больше не выдержу». Ему нужно было сказать это, но он забыл, как произносить слова. Он открыл глаза. И понял, что просить о пощаде нет никакого смысла. Женщина, которая не спускала с него своего взгляда, не знала значения этого слова.
Она смотрела на него, его судья и его мучительница, грозная, как орел, который каждый день пировал печенью Прометея, и он чувствовал себя таким же беспомощным, как Титан, прикованный цепью к скале, полностью открытый ей.
Ее взгляд стал жестче. Ее губы плотно сжались. Она наклонилась еще ниже.
– Я люблю тебя, – выдохнула она достаточно громко, чтобы он мог расслышать.
Он охнул, схватил ее, подмял под себя и погрузился в ее безжалостную любовь, ставшую для него спасением в грозном мире.
И достиг вершины удовольствия, тем самым заявляя свои права на нее, отдавая себя ей, женщине, изломанной настолько сильно, что она смогла полюбить бездушного мужчину.
