Текст книги "Марш мародеров"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Вы нас защитите? – с надеждой спрашивает Анна Петровна, прижимая к себе Светланку.

– Конечно, – уверенно успокаивает ее майор. – В настоящий момент часть моих людей преследует банду, и я даю вам слово офицера – они получат по заслугам. Поскольку в городе объявлен режим чрезвычайно ситуации, а это фактически означает, что наступило военное время, по законам этого времени мы имеем право не задерживать особо опасных преступников, а уничтожать их на месте.

– И правильно! И хорошо! Так и надо! – гудит сразу весь Цирк.

– И аз воздам! – рявкает Монах, пристукнув посохом.

На арену вносят окровавленные тела Коростылева и Рината. Женщины плачут, слышатся детские крики. Жена Ахметзянова с воплем бросается к трупу мужа, обхватывает неподвижное тело, прижимается к нему.

– Унесите, – бурчит Бабай и машет в сторону служебных помещений. – Туда, туда!

Мертвецов уносят. Народ понемногу успокаивается.

– Так что, – подытоживает Асланов, – отныне вы все под надежной защитой! Утром к вам прибудет отделение автоматчиков, они и будут нести караульную службу. Естественно, товарищи, на вас ложится обязанность обеспечивать их всех необходимым: водой, продовольствием, помещением для проживания.

– Обеспечим, – кивает Бабай.

– И вот еще что, – буднично продолжает майор. – Ситуацию в городе вы знаете. Тяжело всем, и нам в том числе. Особенные трудности мы испытываем с продуктами питания, а личный состав нужно кормить. У вас, я гляжу, была вчера удачная рыбалка… – Он указывает поверх голов на гирлянды развешанной в проходе рыбы. – А у меня бойцы сутки ничего не ели. Сами понимаете: голодный солдат – не вояка. Так что уж поделитесь, вы завтра еще наловите.

– Конечно, поделимся! – слышится со всех сторон.

Бабай кивает – мол, забирайте.

– Человек десять мужиков покрепче выделите, донести рыбу до нашей базы, – просит его Асланов. – Это тут, неподалеку, в Кремле. И нам бы еще народ – порядок в казармах навести, полы помыть, окна, пыль вытереть. Людей не хватает, отец. Женщины! – вскидывает он голову. – Поможете?

– А как же! – задорно кричит разбитная Лена Телегина, тридцатилетняя продавщица из ЦУМа. – Девчонки, ведь поможем?

– Конечно, поможем! – отзывается дружных хор женских голосов.

– Много не надо, человек двадцать в самый раз будет, – несколько охлаждает их порыв майор. – Тряпки, ведра – у нас все есть.

– Простите… – К Асланову протискивается фельдшер Цапко. – А лекарства? Есть у вас аптечки, препараты, медикаменты?

Майор с высоты своего роста смотрит на фельдшера и улыбается:

– Всему свое время, товарищ. Всему свое время…

Глава шестая

Сразу после Асланова, который отходит в сторону и принимается беседовать с Бабаем, Анной Петровной и Семеном, на центр арены выбирается Монах. Воздев крест, он провозглашает:

– Помолимся, братья и сестры, возблагодарим Создателя за счастливое избавление от смертных мук! Вознесен хвалу славным ратникам Христовым, заступникам нашим!

Народ сгруживается вокруг него, хором повторяя слова молитвы.

– Ну, молодые люди, – улыбается Аркадий Иванович. – Как говорится в известном анекдоте – жизнь налаживается. Вы не поверите – я с самого начала был убежден, что власть в городе обязательно появится и наведет порядок.

Ник улыбается в ответ:

– У меня такое чувство, Аркадий Иванович, что дышать стало легче.

– Конечно, Никита, конечно. Вы получили то, без чего человек попросту не может существовать.

– Что же?

– Надежду! А те, кому была необходима еще и вера, обрели ее чуть раньше. Сегодня воистину удивительная ночь, ночь радости, – профессор искренне смеется.

– Чего радоваться-то, – глядя себе под ноги, ворчит Хал. – Я этого майора помню. В ментовке работал, у нас, в Советском районе. Он тогда капитаном был. Оборотень в погонах, блин.

Аркадий Иванович переглядывается с Ником, сердито трясет бородкой.

– Молодой человек, мне кажется, вы зря проецируете свое восприятие данного человека на сегодняшний день. Все изменилось -

и мир вокруг, и люди внутри его.

– Крысу фиг изменишь, – совсем тихо говорит Хал и отходит в сторону.

– Я с мужиками пойду, рыбу помогу нести. – Ник хочет шагнуть вниз, переступив через ряд кресел, но татарин неожиданно вцепляется в него, словно клещ.

– Стой, не ходи!

– Да ты чего? – удивляется Ник.

– Ты чё, на самом деле не въехал? – горячо шепчет ему в ухо Хал. – Это же разводка, базар-вокзал! Крышевать они нас будут, продукты забирать! И девок, понял? И Рината с Коростылевым они сами замочили, зуб даю!

– Да ну-у… – недоверчиво тянет Ник, но на всякий случай оглядывается на Эн, стоящую в сторонке. Слова Хала о девках заставляют его насторожиться.

На арене тем временем Семен и десяток мужиков поздоровее, которых отобрал сам Асланов, взваливают на плечи мешки с рыбой. Женщины, вызвавшиеся помочь в наведении порядка на базе военных, беззаботно болтают с солдатами.

– Ну, спасибо вам, товарищи! – Асланов поднимает руку в прощальном жесте. – Выручили.

– Прими благословение, сын мой! – басит Монах, приближаясь к нему.

– Спасибо, батюшка, в другой раз – время не ждет, – отказывается майор. – Через пару дней зайду, договоримся, чтобы службу у нас провести, по всем правилам. А сейчас – спешим мы. Всех благ, товарищи и господа, всех благ!

Утро в общине выдается ранним. Солдаты вперемешку с общинниками тянутся к выходу из Цирка. Бабай, усевшись на ящик возле костра, назначает людей в рыболовецкие бригады. Анна Петровна отправляет детей и женщин обратно в зрительские ряды досыпать, но никто не идет. Община, взбаламученная появлением военных, никак не хочет успокаиваться. Люди действительно получили надежду, у них пропало тоскливое ощущение одиночества. Все понимают: отныне они – не просто несчастные робинзоны, пытающиеся выжить в мертвом городе, у них появились надежные защитники, способные разобраться с любым врагом.

Правда, до сегодняшней ночи ни о каких врагах никто и слыхом не слыхивал, но это никого, кроме Хала, не настораживает.

– Айда, проследим по-тихому, – предлагает он Нику, воспользовавшись тем, что профессор спустился вниз, к Бабаю.

– Я с вами! – Эн встает рядом.

– Нет, – твердо говорит Ник. – Ты останешься. И не возражать.

Эн

Когда Ник вот так говорит: «Не возражать!», когда он «включает тренера», я его не-на-ви-жу! Что я, маленькая? Сама не знаю, что мне делать? А может, мне в Цирке одной страшно оставаться? Монах этот безумный, жуткий, с его молитвами. Мародеры какие-то. Жена Рината воет, как волчица. А ведь и ее мужа, и Коростылева убили совсем рядом с нами. А если бы эти мародеры в Цирк ворвались? Ужас просто…

И вообще – зачем нужно следить за майором и его людьми? Ясно же, что они хотят. Профессор прав – теперь все будет хорошо, жизнь наладится. Я вот Монаху не верю. Он фанатик просто. И люди его слушают, потому что отчаялись. Весь этот бред про Апокалипсис, про семь печатей, про то, что нам Бог дал второй шанс, и грехи надо искупать и все делать согласно церковным правилам… Ну, не знаю. Правила-то они нормальные, конечно. Только вот как быть с мародерами? Их, майор сказал, расстреляют, когда поймают. А как же тогда «не убий»? При этом Монах сам сказал, что люди майора – наши заступники и «славные ратники Христовы». Нелогично же!

Хотя о какой логике можно сейчас вообще говорить? У нас все нелогично, все наперекосяк. Как мы дальше будем жить? Когда сможем вернуться домой? Надо спать, а заснуть я не могу. Лучше бы с Ником и Халом пошла. Можно, конечно, попробовать потихонечку выбраться из Цирка – и за ними. Нет, страшно. Там еще темно, мародеры где-то шастают. Придется сидеть тут и ждать… Эксо-эксо, Кэнди, в общем.

– Ну, и где мы их тут теперь найдем? – поеживаясь от знобкого ветерка, спрашивает Ник у Хала.

Они стоят в паре десятков метров от стены цокольного этажа Цирка, в кромешной темноте. Луна давно скрылась за облаками, звезд тоже не видно. Наступает глухой предутренний час, про который классик написал: «Когда горланят петухи, и нечисть мечется в потемках». Впрочем, никаких потемок нет и в помине. Есть самая настоящая тьма, непроглядная, густая, как нефть.

– Т-ш-шь! – шипит Хал, словно тысяча рассерженных котов. – Слышишь? Базарят! Это они, блин, зуб даю. Погнали!

И они «гонят», ощупью, наобум двигаясь в сторону удаляющихся голосов.

– Где бы прибор ночного видения раздобыть, а? – ворчит Хал, поминутно спотыкаясь.

Ник ковыляет следом, осторожно прощупывая дорогу перед собой обломанной кленовой веткой. Эта импровизированная клюка помогает мало – он тоже постоянно спотыкается, несколько раз падает.

Мрак стоит такой, что можно идти хоть с открытыми, хоть с зажмуренными глазами, поэтому друзья больше полагаются на слух. В ночной тишине разговоры солдат и общинников разносятся далеко окрест. Женщины кокетливо хихикают, что-то зычно говорит Семен, майор Асланов отвечает ему солидным баритоном.

– Куда они тащатся-то, блин? – неизвестно у кого спрашивает Хал. И тут же сам себе отвечает: – В Кремль, что ли? Ник, это у меня глюки – или впереди что-то светится?

Присмотревшись, Ник утвердительно кивает, но тут же вспоминает, что Хал не видит его и добавляет:

– Огонь там. Костер, наверное.

– Значит, точняк – в Кремль. Козлы, блин. – Хал скрипит зубами.

– Почему «козлы»? – удивился Ник. – Асланов, он же так и сказал: «Наша база в Кремле».

– Доить нас будут постоянно. Под боком же, рядышком, блин.

Пропустив мимо ушей очередной Халовский аргумент в копилку его же теории «крышевания», Ник спрашивает:

– Ну чего, идем обратно?

– Ни фига! Надо все до конца разузнать, блин.

На восточной стороне неба появляется светло-серая полоса. Буквально на глазах она расширяется, бледнеет, по краям ее плывут зеленоватые облачные клочья. Ник облегченно вздыхает – ночь заканчивается, наступает утро. Тьма вокруг чуть-чуть, едва заметно, линяет, превращаясь в еще пока густые сумерки.

– Хал, а тебе не кажется, что мы ерундой занимаемся? – в сотый, наверное, раз споткнувшись и здорово ударившись коленом, сквозь стиснутые зубы спрашивает Ник. – Что за нахрен? Ну, вон, дошли они уже до Кремля. Там и есть база. Что ты хотел выяснить-то этой слежкой?

– Фиг знает, – пожимает плечами Хал. Выглядит он смущенным и озадаченным. – Ладно, айда обратно.

– Ну уж нет. – Ник потирает ушибленное колено, выпрямляется и машет в сторону белой Спасской башни, украшенной часами. – Я к ним пойду. Пить охота, да и мужики наши там, Семен…

– Как хочешь. А я в Цирк, блин. Еще пару часов покемарю. Давай, пока!

– Пока! – чувствуя досаду, откликается Ник.

В небе, на восточной стороне, розовеют облака. Они становятся похожи на куски зефира, обмакнутого в малиновый сироп. Подумав, что закат – это красиво, но рассвет в сто раз красивее, Ник двигается через густо заросший шиповником пустырь возле бывшей станции метро «Кремлевская», но не успевает сделать и пары шагов вверх по склону в сторону площади, как слышит отчаянный, полный боли и ужаса, женский крик. Кричат там, за высокой стеной, где, по идее, как раз находятся те, кто должен приложить все усилия, чтобы подобных криков не было.

– Слышал, слышал?! – не успевший далеко уйти Хал подбегает к Нику, тяжело дыша. – Чё это? Помнишь, мы вечером шли, блин. Тоже так же кричали. И тоже тут где-то.

– Не знаю, – медленно произносит Ник. – Может, случайность? Ударился кто-нибудь, или…

Договорить, что «или» он не успевает. В сером проеме ворот появляются темные человеческие силуэты.

– Ложись! – Хал дергает Ника за полу куртки. – Чё встал столбом?

– Тут колючки…

– Потерпишь, блин. Смотри!

Вереница людей – Ник теперь хорошо видит, что это мужики из общины – вместе с автоматчиками Асланова проходят мимо стены и останавливаются на краю вала.

– Построились, – долетает до друзей голос майора. – На колени. Все на колени. Живее!

– Ты что творишь-то? – удивленно спрашивает кто-то из общинников.

– На колени! – рявкает Асланов. – Иначе стреляем!

И начинается какая-то возня, топот, на фоне темно-синего утреннего неба мелькает несколько раз топор, слышатся мерзкие, чавкающие звуки ударов, короткие вопли, стоны…

– Что там такое? Что? – шепчет Ник, сжимая в кулаке колючие ветки. Шепчет, хотя на самом деле он уже все понял и задает этот вопрос скорее с надеждой на чудо – вдруг он ошибся, вдруг всему, происходящему на валу старой крепости, найдется какое-то простое и понятное объяснение.

Наступившая тишина взрывается криками и руганью. Слышится частый топот, серая тень мелькает на открытом пространстве между памятником Мусе Джалилю и зеленой стеной шиповника.

– Один сорвался! – возбужденно говорит Хал. – Сюда бежит, блин!

Автоматная очередь вспарывает рассветный сумрак. Пули цокают по заросшим булыжникам, возле ворот Спасской башни звенят гильзы.

– Патроны береги, сука! – орет там кто-то. – Аслан башку оторвет!

Беглец, тяжело дыша, вламывается в шиповник – трещат ветки. Сделав несколько шагов, человек останавливается и грузно падает на землю в двух шагах от убежища Ника и Хала.

– Эй! – тихо зовет неизвестного Ник. – Живой? Ты кто?

В ответ раздается приглушенный стон.

– Живой, блин, – констатирует Хал и на четвереньках ползет вперед.

У ворот гремит голос майора. Теперь Асланов говорит уже совсем с другими интонациями:

– Черти, вашу мать! Упустили? В нарядах сгною! Чего стоим, зенки пялим? Догнать! Бегом! Бегом, я сказал! И без шума, патроны экономим! За каждый нецелевой выстрел на день жратвы лишу! Всё, пошли, пошли!

Приподняв голову, Ник видит, как пятеро или шестеро автоматчиков мчатся через площадь по следам беглеца. И в ту же секунду Хал тихо ахает и зовет его:

– Ник, скорее! Это Семен! Весь в кровище, блин!

Это и вправду Семен. Он лежит ничком, подвернув под себя руки. Из жуткой рубленной раны на плече толчками вытекает густая, черная кровь. Хал, наклоняется к раненому, прислушивается.

– Дышит, блин. Без сознания. Чё делать?

Отправленные Аслановым бойцы, перекликаясь, начинают прочесывать заросли, держа автоматы наготове.

Ник раздирает на себе футболку, сворачивает ее в некое подобие жгута и кое-как перевязывает бригадира рыбаков. Когда он затягивает узел, Семен издает короткий вой, точно собака.

– Э, слыхал? – окликает за кустами один из солдат АК другого. – Вроде вон там…

– Уносим его. – Ник хватает Семена подмышки. – Ноги держи.

– Кабан, блин…

Сгибаясь под тяжестью тела, они едва не волоком тащат раненого через заросли. Аковцы слышат шум.

– Вон он! Беляш! Отсекай! Мышь, слева! Стой, сука! Сто-ой!

Шиповниковые джунгли заканчиваются прямо у стен «Бегемота». Старинное здание, уже порозовевшее в лучах восходящего солнца, нависает над друзьями, слепо пялясь на них грязными окнами.

– Вдоль дома давай! – командует Ник, хотя этого и не требуется – другой дороги все равно нет.

Повязка, наложенная второпях, почти не сдерживает кровь, и на траве позади беглецов остаются хорошо заметные пятна. Сбоку трещат кусты – погоня не отстает. Стена «Бегемота» кажется бесконечной. Ник уже не чувствует рук, задыхается, дыша широко открытым ртом.

Приоткрытую дверь, вросшую в землю, они с Халом замечают одновременно.

– Туда! – хрипит Ник.

– Стой! – татарин вдруг срывает с раненого пропитавшуюся кровью футболку, отбегает на несколько метров в сторону, волоча ее за собой и обильно пятная кровью траву и кусты, потом комкает и забрасывает на низкую крышу.

Нехитрый этот прием никогда не ввел бы в заблуждение опытного следопыта, но Хал надеется, что в команде Аслана таких нет.

Затащив слабо постанывающего Семена внутрь, ребята оглядываются. Они попали в какое-то учреждение – столы, шкафы, стеклянные двери, лестницы, ведущие наверх и вниз, в подвал. На рогатой вешалке в углу висит зонтик, обросший пылью. Его оставили здесь тридцать лет назад.

– Вниз давай, – предлагает Хал.

– Дверь, – кивает Ник, придерживая Семена так, чтобы голова раненого находилась в вертикальном положении.

– Ща, сделаем!

Упершись ногой в стену, Хал спиной наваливается на обитую дерматином дверь. Скрипят ржавые, прикипевшие петли, сыплется мусор, но дверь поддается, и татарину удается почти полностью закрыть ее. Для верности он подтаскивает и ставит поперек прохода стол и шкаф.

– Всё, теперь всё.

Семен начинает говорить совершенно неожиданно. Еще секунду назад он лишь постанывал, закатив глаза, бледный, с обескровленными губами, но вдруг отталкивает от себя Ника, садится, упершись руками в пол, и произносит, брызгая кровью:

– Парни, это бандиты. Они всех наших убили. Топором пожарным. Предупредите… Они женщин… Парни… Хр-р-р…

Завалившись на бок, Семен дергается, делает ногами несколько движений, словно хочет убежать, вытягивается и замирает. Ник впервые в жизни видит, как рядом с ним умирает человек. Он испытывает странное чувство раздвоения. Как будто бы один он буквально содрогается от ужаса и готов разрыдаться, а другой, напротив, спокоен и деловит. Этот другой трогает жилку на липкой шее бригадира, поднимает глаза на испуганного Хала и раздельно произносит:

– Всё! Он умер.

Дверь трещит.

– Вдвоем давай! – кричит кто-то снаружи. – Там он, там!

– Сваливаем, блин! – Хал тащит Ника на лестницу.

– Куда? А Семен?

– Ему уже все равно, блин. Быстрее! Надо нашим про Аслана сказать!

Они, перепрыгивая через ступеньки, поднимаются на второй этаж, вбегают в первый попавшийся кабинет. Хал подхватывает стул, выбивает окно – летят осколки – высовывается.

– Здесь низко!

Внизу – внутренний двор «Бегемота», заставленный машинами, заросший, пустой и тихий. Спрыгнув на крышу «Газели», друзья оглядываются. В дальнем конце двора Ник видит арку, ведущую на улицу. Не сговариваясь, они бегут туда, а в спину им бьют крики:

– Стой! Стоять, твари!

Они не успели. Солнце уже высоко поднялось над городом, когда Ник и Хал, грязные, измученные, покрытые пятнами засохшей крови, добрались до Цирка. Им пришлось потратить около двух часов, чтобы оторваться от автоматчиков Асланова, сбить их со следа и кружным путем выйти к главному входу своей «пещеры».

Первое, что бросается друзьям в глаза – четверо бойцов в камуфляже, сидящих возле потухшего костра на улице. Глава аковцев сдержал свое обещание, прислав для «охраны» Цирка своих людей. Нечего было и думать прошмыгнуть мимо них внутрь незамеченными. Ник вспоминает, что ночью Асланов говорил об отделении, стало быть, в здании должны находиться и другие «крем-

левские».

– Чё делать будем? – Хал кивает на греющихся на солнышке автоматчиков.

– Может, со стороны моста попробуем, через задний вход? – неуверенно предлагает Ник. – Надо же все рассказать нашим! И еще – там Эн…

Вспомнив о девушке, оба мрачнеют. Что стало с женщинами, уведенными Аслановым в Кремль, друзья понимают без обсуждения. Похоже, в этом новом дивном мире термин «сексуальная рабыня» приобретал свой самый исконный, однозначный смысл. А когда аковцы натешатся женщинами из «первой партии», им понадобится «свежачок»…

– Пошли, – хлопает Ника по плечу Хал. – Обойдем, блин, позырим, чё там, сзади.

Служебный вход в здание Цирка скрывает целая роща американских кленов. Поодаль, в камышах, которыми заросло русло реки Казанки, квакают лягушки. День обещает быть теплым, в воздухе носятся стрекозы, жужжат слепни и оводы.

Устроившись в густом бурьяне у края замусоренной, заросшей дороги, наполовину поглощенной болотом, друзья наблюдают за зданием.

– Вроде тихо, – вглядываясь в зеленую мешанину листьев, бормочет Ник. – Двери открыты… Но не может же быть такого, что бы они тут охрану не поставили?

– Ща проверим, блин! – хищно усмехается Хал, подбирает трухлявый сук и изо всех сил бросает его в густую крону одного из американских кленов.

Его старания вознаграждаются сторицей – на шум откуда-то выныривает щуплый парень в камуфляже, задирает узкое лицо и направляет ствол автомата вверх, напряженно вглядываясь в листву.

– Ну, что там? – окликает его невидимый со стороны напарник.

– Хрен его знает, – успокоившись, пожимает плечами охранник. – Птица, наверное.

– Тоска-а… – второй аковец выходит на площадку перед воротами. Он намного крупнее и старше. – Слышь, Леха, сходи, притарань телку какую-нибудь, что ли.

– Кидняк узнает – секир башка сделает. Тех двоих так и не поймали, – Леха настороженно зыркает по сторонам голубенькими глазками. – Слышь, Бурый, может, они тут где-нибудь шарогрёбятся?

– Не ссы! – авторитетно заверяет его Бурый, потирая квадратную челюсть. – Тащи телку, только помоложе бери. Вон, в кусты отведем. Ты покараулишь сперва, потом я. Все путем будет. Давай!

Ник и Хал переглядываются. До кустов, на которые указал аковец, от них недалеко, метров пять-шесть.

– У меня нож, – шепчет татарин.

– Я его голыми руками удушу, – скрипит зубами Ник. – Пошли!

Они ползком, обдирая животы о вздыбленный, разорванный корнями трав и деревьев асфальт, добираются до густых зарослей акации, назначенных Бурым стать местом сексуальных утех, затаиваются.

– Иди, иди, красавица, – слышится гнусавый голосок Лехи. – Сахар хочешь? У нас есть. Мы хорошие. И тебе хорошо будет. Да иди ты, сучка! Бурый, во, зацени!

Ник вытягивает шею, стараясь рассмотреть сквозь густую листву, кого привел Леха. Сердце его сжимается от дурного предчувствия.

– Руки убери! Козел! – режет по ушам такой знакомый, такой родной голосок. – Не пойду-у, не пойду!

Звук пощечины заставляет Ника вздрогнуть.

– Ой, мамочки! – взвизгивает девушка.

– Эн! – не помня себя от ярости, Ник рвется вперед, и, если бы не Хал, бультерьером повисающий на нем, жить ему осталось бы считанные секунды.

– Куда, дурак? – шипит татарин в ухо Нику. – Всех попалишь, блин! Сиди, жди!

– Вот ты дура, что ли? – выговаривает тем временем Бурый отчаянно извивающейся в руках Лехи Эн. – Чего ты кобенишься, лярва? Все равно ведь по-нашему будет. Времена нынче такие. Настоящие. У кого сила, тот и права имеет. И ты могла бы. Ну, девка! Как там в кино говорят? Расслабься, гы-гы, и получи удовольствие. А то ствол сейчас сама знаешь, куда засуну, и одного патрона не пожалею. Ну, иди! Вон туда, туда. Леха, на шухер!

– Ага, – довольный Леха толкает Эн к Бурому и вскидывает автомат. – Ты только это… не долго!

– А как получится, – скалит желтые зубы Бурый, хватает беззвучно плачущую Эн за руку и тянет к акациям.

Ник до боли стискивает зубы. Хал достает нож, обыкновенный столовый нож из хозяйственного отдела ЦУМа, с лезвием из нержавеющей стали и пластмассовой рукоятью. Татарин носит его за пазухой в самодельных деревянных ножнах.

– Ну, не брыкайся, не брыкайся, – утробно воркует Бурый, затаскивая девушку в кусты.

Эн молча отбивается, но видно, что ей не по силам справиться с крепким мужчиной.

– Вот здеся, ложись. Ну что ты, дурочка! Все хорошо будет! Нас двое всего, двое. – Бурый толкает Эн, роняет на траву. – Слышь, я терпение теряю! Будешь выламываться – остальных мужиков позову. Сама подумай, что лучше…

Эн всхлипывает. Ник опять рвется к ней, но Хал сдавливает ему руку.

– Не лезь, блин! Рано!

Звякает пряжка расстегнутого ремня. Бурый, не глядя, вешает автомат на ветку, через голову стягивает армейскую куртку. На бледной, не тронутой загаром спине его синеют наколки – купола, ангелы. Эн закрывает глаза и заслоняет лицо рукой. Уголовник тихо смеется, нагибается над девушкой…

– Теперь пора! – выдыхает Хал.

Они одновременно прыгают на аковца, ломая ветки. Ник, словно куклу, выдергивает из-под него Эн, а Хал двумя руками обхватив рукоять ножа, всаживает его под левую лопатку Бурого. Уголовник кашляет, пытается что-то сказать, но захлебывается – и роняет голову в траву.

– Уходим! – цедит Ник, взваливает на плечо бесчувственное тело девушки и ломится через заросли. Хал устремляется следом.

Убегая, они слышат позади гнусавый голос Лехи:

– Бурый, ну что там? Всё на мази?

Глава седьмая

Эн приходит в себя минут через пять, когда Ник решает, что с девушкой на плечах он больше уже не сможет сделать ни одного лишнего шага. За это время друзья добегают до обвалившегося моста Миллениум, пролезают под опорами, со стороны болота выходят к заросшему сиренью валу Кремля и прокрадываются на улицу Карла Маркса.

Теперь они прячутся в подвале полуразрушенного дома. Здесь сыро, темно, с потолка капает, под ногами чавкает густая грязь. Осклизлые стены покрывает липкий зеленый налет, пахнет водорослями. Устроившись на ржавых бочках, друзья усаживают Эн, подстелив ей куртку, и отдыхают, с тревогой посматривая в сторону узкого проема подвального окна, через которого и заползли в подземелье. Если преследователи вычислят беглецов, найдут их по следам, то уйти из подвала не удастся. Ловушка.

– Вот только фиг им, блин! – сверкает в полутьме улыбкой татарин.

Идея бежать в сторону Кремля принадлежала Халу.

– Там они нас не додумаются искать, – сразу сказал он.

– Пить! – шепчет Эн, невидяще глядя перед собой. – Водички. Один глоточек…

Ник вытаскивает из кармана помятую пластиковую бутылку без этикетки, откручивает грязную крышку. Такие бутылки, прекрасно сохранившиеся, носят с собой многие общинники – они заменяют им походные фляжки.

Девушка припадает к горлышку, судорожно глотает – и тут сказывается накопившееся нервное напряжение. Оттолкнув руку Ника с бутылкой, она плачет, буквально заходится в рыданиях.

– Тихо, тихо! – пытался успокоить ее Ник. – Всё уже, всё прошло…

– Гады! Вы гады, гады! – Эн молотит кулачками по широкой груди Ника. – Зачем вы меня с собой не взяли? Бросили… Там так страшно было… Они утром пришли, Бабая избили, ногами… Все лицо черное. А профессора… – Девушка всхлипывает, отворачивает голову и утыкается мокрым лицом в плечо Ника. – Профессора уби-и-ли-и! Он заступился, сказал, что это произво-о-ол… И Снежану… Но-о-жо-ом!

– Вот тебе и жизнь наладилась, – глупо говорит Ник, прижимая к себе сотрясаемую рыданиями Эн.

Проходит не менее получаса. Выплакавшись, Эн успокаивается и засыпает, прижавшись к Нику. Хал, стараясь ступать потише, пробирается к окну, выглядывает, прислушивается.

– Тихо вроде. Ну чё, еще посидим или будем выползать?

– Автомат! – бьет себя кулаком по лбу Ник. – Автомат не взяли!

– Да теперь-то чего, – хмыкает Хал. – Поздняк пить боржоми, блин. Ты скажи лучше, куда мы теперь?

– Туда, где людей поменьше. Где можно посидеть спокойно, помозговать, как дальше жить…

– Помозговать, – ворчит Хал. – Мозгуны, блин. Знаешь чё? Давай к Дому Кекина двинем. На цырлах, в обходняк. Там вроде спокойно, переночуем. Чё думаешь?

– Давай, – кивает Ник и осторожно принимается будить девушку.

Поход к готическому особняку проходит на удивление гладко. Выбравшись из подвала, друзья стараются как можно дальше уйти от Кремля. По Нагорной, по улице Зои Космодемьянской, прячась в тени деревьев, прижимаясь к стенам, с опаской, они выходят к площади Султан-Галеева, прокрадываются какой-то козьей тропой через густой боярышник вдоль серого монолита здания бывшего Госсовета, сворачивают на Малую Красную и уже отсюда начинают двигаться в сторону улицы Горького.

День выдается, как на заказ – теплый, солнечный. В такой хорошо лежать на пляже, попивая холодное пивко, и ни о чем не думать. Над городом плывут мелкие облака, похожие на овец, к полудню разжаривает так, что воздух над пятачками уцелевшего асфальта начинает дрожать и струиться.

– Сейчас бы на пляж, блин, – то и дело вытирая пот со лба, в сотый раз произносит Хал.

– Лучше мороженого. – Ник поворачивается к Эн, подмигивает, но девушка никак не реагирует.

Несмотря на жару, ее бьет внутренний озноб. Опухшие от слез, покрасневшие глаза со страхом смотрят из-под челки. Ник ощущает острое чувство жалости. Эн, в сущности, еще ребенок. И Ник решает – никогда, никогда больше он не оставит ее одну.

– Странно, – произносит вдруг идущий впереди Хал.

– Что? – немедленно откликается Ник.

– Странно, блин. Мы людей по дороге сколько раз видели? Четыре раза. И все толпами.

– И с охраной.

– Или с конвоем, блин. Не нравится мне эта движуха.

– Думаешь, нас ищут? – Ник тревожно оглядывается.

– Да на фига мы им сдались, – презрительно дергает плечом Хал. – Тут другое. Аслан, падла, город под себя подминает, понял?

Ник

Наверное, без власти жить нельзя. Нет, совершенно точно – нельзя. Но власть должна быть нормальная. Чтобы для всех людей, а не для одного или нескольких. Хотя это утопия, конечно. Ну, тогда так: чтобы те, кто у власти, о людях не забывали. И чтобы честно все было, по справедливости.

Если вдуматься, вся русская история – сплошные поиски справедливости. Всякие там восстания, Разин, Пугачев, Булавин, Болотников – все этого хотели.

Самое смешное, что цари и императоры тоже за справедливость были. Только понимали они ее по-своему. Это как в сказке про две правды – у народа своя, у барина своя. А когда император Александр Второй решил крепостное право отменить, многие считали, что это он для того делает, чтобы правда у всех общая стала. И убили императора злые люди за такой вот альтруизм.

На самом деле все не так там было. Крепостное право отменили, а крестьяне освобожденные бунтовать начали. Потому что не их это была правда с освобождением, чужая. И справедливости никакой не получилось: свободу дали, а землю – нет. Вся земля у помещиков осталась. Вот и вышло, что крестьяне стали свободными и свободно могли помереть с голоду, а если хотели не помирать, а жить, то все равно приходилось в ярмо идти и в кабалу, батрачить на помещика. И реформа императора Александра, которого тогдашние журналюги прозвали «Освободителем», разорила коренную Россию, пустила по миру сотни тысяч человек. Такая вот общая правда получилась. А если вспомнить еще, что «Освободитель» терпеть не мог русских, считая их самой ленивой и «бездельной» нацией…

Короче, я так понимаю, что власть осторожной должна быть. Как сапер. И никогда с плеча не рубить, даже если считает, что хорошее дело делает. Ну, это в том случае, если она все-таки нормальная власть. А такая, как у майора Асланова – это диктатура, конечно. С ней бороться надо, без вариантов. И вот когда мы ее одолеем, вот тогда вопрос о справедливой власти и встанет. И делать эту новую власть сами люди будут. Потому что понятно уже – никто нам не поможет, ниоткуда герои-спасатели не прилетят в оранжевых своих вертолетах. Это, то, что вокруг – наш новый мир. Это – навсегда.

Дом Кекина встречает их настороженной тишиной. Стараясь не оставлять следов, друзья огибают ту часть здания, что выходила на улицу Галактионова, пролезают через пролом в каменной ограде во двор и поднимаются по замусоренной лестнице на третий этаж. Анфилада пустых комнат, высокие двери, рассохшийся паркет. Грязные стекла почти не пропускают дневной свет и в помещениях царит полумрак. Мебели здесь нет вообще никакой – судя по всему, на этаже готовился ремонт.